I.
Надежда была для Ринналы роскошью, и всё же она надеялась — вопреки доводам рассудка и горькому личному опыту. Не окупалась для дочери Ремана Карудила и Моргии Ра’Атим вера в лучшее — только потери да разочарования приносила она на кончиках бритвенно-острых перьев. Когда-то Риннала верила, что и Фёстхолд, и весь Саммерсет смогут принять их с братом, если они всё сделают правильно, если будут любить и защищать родную им землю, если не позволят себе забыть об ответственности и родовой гордости. Но птица-надежда, поманив их семью обещанием счастья, спустилась на землю лишь ради того, чтобы взмахнуть крылами и разорвать на части всё то, что было Риннале дорого. Она росла как альтмерка и всегда себя таковой считала — альтмеркой, принцессой Фёстхолда, пусть даже и щеголяющей пепельной кожей да красными глазами. Вопреки опасениям консервативных придворных, Чёрная королева Моргия не пыталась вырастить из Ринналы и Горантира маленьких данмеров, ибо отлично понимала, с какой страной окажутся связаны их судьбы… да и сама, покинув Морровинд ещё в детстве, не была образцовой дочерью своего народа. О связи с Хлаалу и о наследии Ра’Атим её дети никогда не забывали, — кровь не вода, и прокляты на веки вечные те, кто не помнят родства! — но данмерское в них было не глубже, чем кожа. Впрочем, талморским псам и этого было довольно — глубже, чем кожа, они никогда не заглядывали. В Риннале не осталось великодушия к бывшим соотечественникам. Умом она понимала, что Кризис Обливиона потряс Острова, обрушил Кристальную-как-закон и внёс в умы и сердца страх и сумятицу… Но не один Саммерсет пострадал от нашествий даэдра! Никакие страдания и разочарования её народа не оправдывают того, что он добровольно вручил власть над собой безумцам и фанатикам! Предательство остаётся предательством, а низость — низостью, в какие наряды ты их ни облачай, и траурно-белые покрывала не в силах спрятать уродство подданных возрождённого Доминиона. Были, конечно, и несогласные — смелые, честные, отчаянно-прекрасные в своём самоотверженном стремлении уберечь альтмери от чудовищной ошибки, — но они быстро захлебнулись кровью. С большим аппетитом Саммерсет пожирал своих лучших детей и не испытывал после ни капельки сожаления. В глазах Ринналы Талмор был хуже даэдра: отродья Обливиона хотя бы не затемняли разум мнимым сродством; их чуждость и не-смертная жестокость были очевидны с первого взгляда. Прислужники Доминиона могли расщедриться на показное сочувствие, когда хотели усыпить твою бдительность, но сострадания к жертвам в них не было ни на медьку. Риннала знала, что они предлагали её отцу: публично отречься от данмерской жены и детей-полукровок, покаяться за предательство крови и остаться королём Фёстхолда чисто символически — зато живым королём, открытым для нового брака и новых детей и, может быть, даже для возрождения традиционного института королевских наложниц. Отец сделал вид, что хочет обдумать их предложение, и только благодаря его выдержке Риннала была жива — он выиграл им с Горантиром время, необходимое для побега. Смогла бы она так поступить, оказавшись на его месте? Смогла бы позволить себе не поддаться слепой, иссушающей ярости и улыбаться талморским ублюдкам, а между делом планировать своим детям побег? Смогла бы им хладнокровно всё рассказать — и без намёка на пафос, без возвышенной жертвенности, без показного героизма взять и подписать себе смертный приговор? — Я больше не собираюсь хоронить своих детей, — сказал им тогда отец, сказал так спокойно и просто, что Риннала почти расплакалась. — Одного раза было более чем достаточно. Реман Карудил, король каждой клеточкой своего тела, благословенный подлинно альтмерским величием духа, ни на мгновение не допускал, что низойдёт до предательства, и от его величия перехватывало дыхание. В последнее время Риннала часто думала о сводном брате, погибшем ещё до её рождения. Отец очень любил его, первенца и наследника — а иначе не пошёл бы на сделку с некромантом ради возможности попрощаться, — но не позволил себе захлебнуться горем. Любил он и свою Чёрную королеву, пусть и поженились они с благословения Короля Червей: сумел найти в Моргии Ра’Атим женщину, что понимала его, принимала его и пробуждала в душе сияние тысячи солнц. Риннала, глядя на родителей, боялась надеяться, что и ей когда-нибудь так повезёт, и всё равно надеялась. Как и всякий ребёнок, росший в счастливой семье, она умела мечтать и слишком поздно поняла, что мир устроен совсем иначе, а благодарность для многих — пустое, отжившее слово. Отец любил Фёстхолд, отдавал себя городу без остатка… и их с Горантиром любил, Риннала ни на мгновение в этом не сомневалась — пусть даже его величество Реман Фёстхолдский был не из тех, кому легко давалось в открытую выражать привязанности. Но детей он по-настоящему слушал, и слышал, и никогда не откупался дорогими подарками, если не мог уделить внимания. Глупо было об этом с тоскою думать, но отец всегда поощрял занятия Ринналы верховой ездой, хотя не любил лошадей, а его первая жена погибла из-за несчастного случая на соколиной охоте: засмотрелась на небо и подвела коня слишком близко к краю обрыва... Но он понимал, что для дочери это не блажь и даже не дань благородной фёстхолдской традиции, а подлинная страсть, и потому не пытался держать её на привязи и позволял часами пропадать в королевских конюшнях. Риннала отчаянно скучала — по папе и его мягкой, мимолётной улыбке; по маме, чьи объятия пахли морозным утром и маттиолами; по Горантиру — наперснику, лучшему другу, так страшно, несправедливо погибшему в Сентинеле! Вся её семья мертва, развеяна ветром войны — и нет у них ни могилы, ни доброго имени, ни земли, куда стоило бы вернуться. Но у Ринналы остались и жизнь, и шанс на возмездие — то, на что ей, ютящейся в Винтерхолде по милости Савоса Арена, чем-то обязанного бабуле Барензии, не стоило даже надеяться... Однако Риннала надеялась — вопреки здравому смыслу, — и впервые за долгие, долгие годы её бесплотная, призрачная надежда приобрела конкретные очертания. Она хорошо понимала, что Маннимарко не стоило доверять, но он мог бы стать ей могущественным союзником даже сам по себе, благодаря обретённым за годы — века, тысячелетия! — силам и опыту. А уж если он всё-таки сумеет укротить Око Магнуса... Риннала не сомневалась, что этот мер — впрочем, можно ли его, много раз не-умиравшего и возрождавшегося для новых сражений, по-прежнему считать “мером”? — не станет довольствоваться короной соправителя и когда-нибудь обязательно захочет “супругу” предать. Ну и что с того? Друзья для политика — роскошь, а временность всех союзов — константа в любых расчётах. Как бы то ни было, а Риннала умеет выжидать и выживать, и ради возможности поиметь Талмор она готова впрячься в одну телегу хоть с Маннимарко, хоть с Периайтом. Когда они доберутся до цели, можно будет подумать о следующем шаге, но а пока… Пока что Риннала должна была поговорить с Мэвой, и это пугало её даже больше, чем перспектива политического брака с восставшим из мертвых некромантом. Она пригласила подругу распить бутылочку алинорского сливового вина, попавшего к ней пару лет назад и припасённого для особого случая. Первое добровольное разоблачение — чем не случай? Подстегнув свою храбрость — и, в идеале, притупив восприимчивость Мэвы — несколькими бокалами, Риннала сглотнула, чувствуя, как от напряжения сводит плечи, и сорвалась с обрыва. — Я должна тебе кое в чём признаться, — сказала она, старательно не встречаясь с Мэвой глазами. — Я не та, кем ты меня считаешь. Вернее, не совсем та… Я говорила тебе, что мой отец был альтмерским вельможей, но преуменьшила его знатность. До того, как Талмор захватил Острова, старшие меры моего рода носили венцы королевской власти. Мэва никак не отреагировала на это признание, и Риннала, чувствуя, как её внутренности смерзаются в плотный ком из лежалого снега и вязкой болотной грязи, оторвала взгляд от истёртой дубовой столешницы. Драконорожденная, чью бледную северную кожу раскрасил хмельной румянец, казалась задумчивой, однако не удивлённой. — Принцесса Риннала, значит… — сказала она наконец. — Или вернее будет назвать тебя “её величеством королевой Ринналой”? Её величество гулко закашлялась, подавившись невысказанной тревогой. — Что?.. Откуда ты?.. — Отцом моим был доблестный Сиггейр-скальд, нашедший когда-то славу при солитьюдском дворе, при благородном правлении короля Истлода. Умел он не только играть и петь, но был подлинным мастером — из тех, кто может хулительным нидом надолго лишить удачи. Однако придворные вкусы и на него повлияли, а солитьюдские леди любили историю Ремана и Моргии. Отец пел мне песни, которые сам же о них сложил; когда-нибудь, может, я и тебе их спою… Ты назвала мне имя своего брата, и я не сразу, но вспомнила полуальтмера Горантира. Следом пошла к Урагу, нашла все нужные книги… Не хотела загонять тебя в угол, и потому ждала — но рада, что ты мне призналась. Хранить чужие тайны становится много легче, когда эти тайны доверили тебе добровольно. — Спасибо, — прошептала Риннала. — Не благодари меня раньше срока, — покачала головой Мэва. — Ты призналась из-за Анкано? Что выяснила, Риннала? И пришла пора выдавать заранее заготовленную легенду. — У него и правда проблемы с памятью, — сказала она. — Но не амнезия, а что-то странное: воспоминания перемешались в кашу. Око его подчинило, когда почуяло подходящего проводника — у магических артефактов такого уровня своя воля, — но Посох Магнуса помог разорвать их связь… Однако мне даже не это важно: Анкано сослали в Коллегию из-за подозрений в лояльности королевским семьям. Он узнал меня — и предложил помощь. — Чего же ты хочешь от меня, Риннала Карудил? — Чтобы ты освободила Анкано — и отдала нам для изучения Око. Если играть, то играть по-крупному.II.
Доверие было для Ринналы роскошью, и всё же она доверяла — не самому Маннимарко, конечно, но его практичности и честолюбию. Дураком Король Червей не был — дураки не живут три эры, с лихвою перекрывая отмеренный смертным предел, — и от него не стоило ждать откровенной глупости. Если Маннимарко всерьёз вознамерился захватить Саммерсет, прикрываясь иллюзией легитимности, то без Ринналы его отчаянный план не обойдётся. Законная наследница одного из славнейших городов-государств Островов, вернувшаяся на родину, чтобы спасти её от диктатуры талморских фанатиков, — слишком красивая и убедительная легенда, чтобы перечеркнуть её и отказаться от той поддержки, что гарантирует кровь королей-Карудилов. Да и содействие её подруги-Драконорожденной не было для Маннимарко пустым звуком. Пределы возможностей Мэвы непросто представить, но если ей и правда удастся остановить драконью угрозу, то такими союзниками не стоит разбрасываться. А если не сбудутся, извернувшись змеёй, древние пророчества, и обовьются они удавкой на шее всего Тамриэля… Нет, если Нирну и правда предречена погибель, то зачинать захватнический мятеж уж точно станет бессмысленно. Риннала знала: пока что она в безопасности. А жить с оглядкой и планировать, как устранить потерявшего пользу “Анкано”, можно будет и позже, когда трон окажется у них в руках. В начале партнёрство-супружество им обоим сыграет на руку, но когда оно исчерпает полезность… Нет, Маннимарко нужно будет опередить, — возможно, открыть Мэве правду и попытаться изобразить неведение? — потому что иначе Риннала встретится с предками много раньше, чем рассчитывает. Она доверяла практичности и честолюбию Короля Червей, и понимала, что ни соправительством, ни даже всем Саммерсетом он никогда не насытится. Но слишком многое Риннала Карудил пережила, чтобы смириться с ролью разменной монеты. Ради одной только мести жить ей претило: её королевская, древняя кровь, впитавшая пепел Ресдайна и золото Островов, противилась этой доле отчаянно и страстно. Пока же Риннала была всего лишь довеском — довеском к поддержке Мэвы, довеском к свободе “Анкано”, довеском к овладеванию Оком. Такая роль тяготила Ринналу, но за годы жизни Брелиной Марион она притерпелась к этой тяжести. Новые испытания её не страшили. Мэва пошла навстречу: заявила перед всем Винтерхолдом, что для покаяния Анкано должен будет служить равно Драконорожденной и всему Скайриму, и у неё как раз имеется служба ему по плечу — и соизмеримая в тяжести его преступлениям. Недовольных таким решением было много, очень много, но оспаривать его никто не взялся. Коллегии хватало иных хлопот, ведь архимага так и не выбрали — и власть разделил временный совет старших чародеев. Корир, ярл Винтерхолда, попытался было воспользоваться моментом и надавить на магов, но в одном они, склочные и норовистые, сходились единодушно: к лояльному Братьям Бури правителю не стоит прислушиваться. Драконорожденная получила то, что хотела, пусть даже Толфдир качал укоризненно головой, слушая её речи, Онмунд — бранился злым полушёпотом, а Дж’зарго, вздыбив шерсть на затылке, провожал её колким взглядом. Про Око и Посох Магнуса Мэва и вовсе не говорила, молчанием поддерживая слухи о том, что всё же передала их псиджикам. Риннала знала: это не так; но где реликвии были спрятаны и как удалось отделаться от артеумских чародеев, даже не представляла. Мэва умела не только копить чужие тайны, но и с драконово-непроницаемой выдержкой хранить свои собственные. Риннале непросто далось заключить эту сделку: Мэва без теплоты выслушала её просьбу. Помиловать Анкано? Доверить ему артефакт, чуть было не погубивший Коллегию? Не просто глупость, но глупость смертельно опасная! Риннала готова была вымаливать её помощь на коленях: раздразнив себе сердце надеждой, она не могла вернуться к прежней мышиной жизни. Но унижаться не пришлось — Мэве хватило меньшего. — У меня есть свои причины ненавидеть Талмор, — сказала та, закончив с расспросами. — Ты предлагаешь такую возможность им навредить, от которой грешно отказываться. Если преуспеешь — отлично, а ежели нет… Думаю, даже твоя неудача сумеет перетряхнуть Доминион. — А ты умеешь обнадёживать, — хмыкнула Риннала и, пряча нервозность за выкованными в горниле дворцового этикета жестами, пригубила вина. Вопреки своим словам, она с новой силой ощутила надежду: Мэва рассуждала как политик, а любого политика можно купить — нужно лишь верно назначить цену. Что же ей нужно, женщине с душой дракона и скулами, о которые с треском разбиваются корабли? — Ты не за сладкими речами ко мне пришла, Риннала — покачала она головой, — а за услугой, и услугой немаленькой. Я не доверяю твоему новому приятелю, но я доверяю тебе и твоему чутью. Я готова рискнуть, но только глупец даёт деньги в рост, не требуя никакого залога. Если предашь меня, Риннала Ремансдоттир, если обманешь моё доверие, знай: наша дружба больше не будет тебе защитой. Я не люблю рубить с плеча, но если взялась за топор… О, мой покойный муж мог бы многое рассказать, если бы дожил до этого часа! — Мне нет нужды тебя обманывать, Мэва. Честность — моё главное оружие. — Готова ли ты поклясться мне, кровью поклясться, что будешь верна? Что не воспользуешься силой Магнуса, чтобы подчинить Скайрим? Что станешь с её помощью бороться за земли предков, а потом проследишь, чтобы все артефакты вернулись ко мне, как и было условлено? Если б Риннала, не раз наблюдавшая мощь драконьего Голоса, и сомневалась в том, какие силы дремали в груди её подруги, то нынче любые сомнения осыпались бы палой осенней листвой и развеялись по ветру. Мэва, спокойная, как скала, улыбалась, приобнажая зубы, и в её словах, в её синих морозных глазах проступало нечто древнее, страшное — нечто, с трудом вмещающееся в тело смертной женщины и призрачными драконьими костями грозящее пропороть ей грудину. Ужас чешуйчатым длинным хвостом обвил сердце, но выбора у Ринналы не было, и пути назад — не было. Она кивнула, не ожидая того, как споро Мэва перейдёт от слов к делу: достанет из-за пояса кинжал, разрежет Риннале ладонь, приникнет губами к ране, слизывая проступившую кровь... Что это? Неужели сердце её так оглушительно бьётся?.. Когда Мэва выпустила её, позволяя залечить руку, Риннала с большим трудом вспомнила, каково это — дышать. Как можно дышать, когда напротив стоит она — с губами алыми, жадными, окрашенными твоей же собственной кровью? С глазами, пылающими голодным синим огнём — жарче даже драконьего пламени? И Риннала обжигала себя, но не могла оторваться: жар разливался у неё в низу живота, румянцем окрашивал щёки, плавил врождённую альтмерскую сдержанность. Она никогда не любила недов — и недок тоже, — но Мэва была совершенно великолепна: могущественная, опасная, неукротимая… Какой она будет, избавленная от тяжеловесной нордской одежды? Высокая белая грудь — наверно, светлее лица, хотя куда уж светлее? Бёдра — широкие, крепкие… и эти длинные, одуряюще длинные ноги… Каково будет их развести, приникнуть губами к разгорячённому лону (белья воображаемая Мэва, само собой, не носила) и слизывать влажное желание так же старательно и жадно, как сама Мэва слизывала кровь, проступившую из разреза на ладони Ринналы?.. Стыд ударил под дых, выбил из сладостного дурмана. Слишком много было выпито сливового вина, чтобы сохранять ясность мыслей — Риннала утешала себя только этим. Да, недаром перед пирами матушка лично варила особые зелья, чтобы ни ей, ни отцу опьянение не туманило разум! Глупо было надеяться, что вино, пусть даже и саммерсетское, поможет Риннале получить преимущество над нордкой: этот народ умеет пить так, как, пожалуй, никто в Тамриэле. Глупо, как глупо… Но если её нордка и различила в глазах у Ринналы тень неподобающих мыслей, то виду не подала. — Что же, условились мы с тобой, Риннала Ремансдоттир? — спросила она, широко, легко улыбаясь, и алая королевская кровь окрасила её зубы. — Мною залог получен, и значит, клятва будет исполнена. — Условились, — бестрепетно согласилась Риннала, пряча сомнения на внутренней стороне век. — Клянусь тебе, так и будет. Как бы ни сложилась потом её неспокойная, переменчивая судьба, а Риннала Карудил до конца своих дней запомнит тягостные слова нордского заклинательного куплета, которыми Мэва, дочь Сиггейра-скальда, привязала её к себе и костяным ножом вскрыла душу:Мара злата, буря лезвий Ждёт, как горесть змей минует. Коль обманешь, лебедь Шора Выклюет твой жёлудь духа.
Пожалуй, впервые Риннала почувствовала, что откусила больше, чем сумеет проглотить, но всё-таки вытравила из головы эти вялые пораженческие мысли. Бедняки не выбирают, чем набить брюхо, и нынче дочь Ремана Карудила была бедна, очень бедна — не по карману ей страхи, сомнения и колебания. Принцесса, королева-изгнанница… Она умела жить по средствам и только поэтому была всё ещё жива — и могла бороться. Той ночью Риннале приснилось странное: то ли кошмар, насланный глумливой Верминой, то ли пророческий сон, отравленный дар Азуры. Не сразу, но из мешанины образов и идей, из впечатлений, прожитых в последние неспокойные дни, проступила равнина... бескрайняя, белая, и непонятно было — то снег или пепел? Мэва встречала Ринналу, закованная в чешую, и по-змеиному улыбалась, когда начинала делиться тайнами: — Я убила своего мужа. Отомстила ему, и отомстила как должно — но не знала, что убиваю ещё и своё дитя. Да и он, наверное, по-другому бы поступил, если б мы оба знали… Я покидала остов нашего сгоревшего дома, не ведая, что беременна, и не сразу поняла, что происходит, когда скинула ребёнка. Знаешь, на что оно похоже? Ты словно чихнул когда-то, да и забыл об этом давно. Но что-то лопнуло, разорвалось внутри, и у тебя начинает течь: кровью исходишь, и та, мешаясь со слизью, пачкает бёдра… Может, и к счастью, что плод такого союза не увидит дневного света. А ты за своих детей от него — не боишься? Риннала проснулась с криком — но даже тогда не растеряла решимости.III.
Отдых был для Ринналы роскошью, и всё же она отдыхала, променяв Винтерхолд на Хьялмарк. Слишком много тягостных, вязких воспоминаний связывало её с Коллегией... Да и промозглый ветер, почти что сдирающий мясо с костей, не шёл уроженке Ауридона на пользу: болела она слишком часто. Риннала не горевала, оставляя за спиной холодные серые камни Винтерхолда. Нежно-розовый запах ауридонских вишен, цветущих в воспоминаниях, звал её в дорогу — и то, что пока приходилось ютиться среди скайримских болот, не расстраивало дочь Ремана Карудила. Терпение — добродетель королев. В Хьялмарк их с “Анкано” отправила Мэва: она была родом из этих мест и отлично знала, где здесь можно укрыться от любопытных глаз. Полузаброшенный дом её бабки-травницы не отличался уютом, зато стоял на отшибе, в стороне от любых дорог в и без того малолюдном краю. Отличное место для двух беглых альтмеров, занимающихся магическими экспериментами! К лишениям Риннале было не привыкать: брезгливость и праздность сошли с неё шелестящей змеиной шкуркой давным-давно, ещё в первые годы после побега. А Маннимарко уж точно не смущали жёсткая лавка и дровяная печь — за настолько долгую не-жизнь и не того отведаешь! Гостить у мёртвой травницы всяко лучше, чем, скажем, в Хладной гавани. Впрочем, равнодушие к неудобствам не все проблемы могло решить, и древний некромант поначалу постоянно чихал и шмыгал носом, как простой смертный: отвык бояться сквозняков и заботиться о здоровье плотской оболочки — и та платила беспечному хозяину вечными простудами. Риннала ему, щеголявшему опухшим лицом и почти по-данмерски красными глазами, варила травяные настои, до того жалкий был у Маннимарко вид. Скайримская весна была таковой лишь по календарю, — горесть змей, вот уж точно! — и даже самым могучим целителям не под силу мгновенно справиться с простудой. Отличный урок смирения — и повод вспомнить занятия Колетты, пуская в ход найденные в доме запасы. Тут ли пряталась Мэва после того, как убила мужа? Оглаживая тонкую резьбу на наличниках, перебирая пучки засушенных явно по осени трав, Риннала представляла её: холодные пальцы, сосредоточенный взгляд, светлые прядки, настойчиво выбивающиеся из толстой косы… Она скучала по Мэве не как по подруге, пусть и не знала такой, какой мечталось узнать: оттаивающей под умелыми ласками, кричащей — и не драконьими криками, нет, но песней намного слаще... Станет ли Мэва выстанывать её имя, если язык Ринналы будет бесстыдно хозяйничать меж её ног, раздвигая нежные горячие складки, упиваясь влажной терпкостью её страсти — и, поддразнивая зубами, вылизывать клитор? Что муж её, только и мог, что брать её в жреческой позе, утверждая власть свою и мечтая зачать с ней сына? Риннала не сомневалась, что подарила бы Мэве куда больше радости, чем удавалось этому мёртвому норду. Кое в чём Моргия Карудил всё-таки чтила заветы данмерских предков и вытравила из своих детей ханжество и удушливую стыдливость, которыми щеголяют столь многие чистокровные альтмеры. Риннала всегда легко угадывала чужие желания, и если бы Мэва позволила... Понравятся ей пепельно-смуглые пальцы, что примутся мять её грудь и с силой оглаживать бёдра, расчерчивая их розовыми полосками от ногтей?.. Эти фантазии, прекрасные в своей несбыточности, согрели Риннале немало промозглых ночей и помогли дотянуть до первых успехов. Ко Второму зерну они с Маннимарко обжились, серьёзно продвинулись в исследованиях и даже привыкли к густому и липкому хладу, тянущемуся от хьялмаркских топей. Риннала куда чаще покидала их временное жилище, чем её компаньон: собирала травы, ходила за припасами и новостями в окрестные селения, порою — просто гуляла, поддерживая здоровье тела и очищая мысли от шелухи. К данмерам местные относились хоть ненамного, но всё-таки лучше, чем к альтмерам, и потому Маннимарко редко выходил из дому и ещё реже — за двор. Лишнее внимание им с Ринналой было без надобности. Они не могли позволить себе отваживать нежданных гостей или спешно сниматься с места — всё свободное время проводили, исследуя Око Магнуса и пытаясь понять, как быстро и безопасно черпать из него силы. Анкано был достаточно ординарным для альтмера: безукоризненно чистокровный, что позволяло претендовать на офицерство, и в меру одарённый как маг — да и только. Маннимарко же, занявший это безукоризненно чистокровное тело, оказался фигурой совершенно иного масштаба. Риннала, ассистируя ему пару недель, научилась, кажется, большему, чем за всё время, проведённое в Коллегии. Она поражалась лёгкости, с которой он манипулировал тонкими энергиями, и силе — равно магической силе и силе духа, — что до краёв переполняла заёмный смертный сосуд, и удивительными познаниям во всех областях чародейства, которыми Маннимарко кичился при любой возможности — имел на то право! И всё-таки в первую очередь он был некромантом — королём и луной некромантов — и так и не отказался от старых трюков. Риннала не сразу к этому привыкла. Однажды Маннимарко, отлучившийся на неполный час, пока доваривались зелья магики — жаловался, что от паров у него трещит голова, и алхимией почти всегда занималась его ассистентка, — привёл в дом талморца. Незнакомый альтмер был одет не по форме: по виду — типичный искатель приключений в добротной, нордского кроя одежде и с длинным мечом в поясных ножнах, однако чутьё, не раз спасавшее Риннале жизнь, не подвело и на этот раз. Что-то сквозило в незваном госте, — в выправке, в резких, скупых движениях, в высокомерном изгибе бровей... — что не давало купиться на его обман, и только странно пустой, отсутствующий взгляд не вписывался в картину. Риннала, вышедшая навстречу, подобралась: огненные чары, затрепетавшие у неё на кончиках пальцев, в любой момент были готовы сорваться вихрем багрового пламени. Она не спускала глаз с фальшивого искателя приключений, тщетно пытаясь понять, что вообще происходит, пока тот, обернувшись к Маннимарко, вдруг не спросил — таким же пустым, отсутствующим голосом: — А еретики... Они здесь? Риннала не услышала, что Маннимарко ответил, но его спутнику этого было довольно: он застыл, опустив руки по швам, и сделался неотличим от деревянного болванчика. — Кто это? Где ты его откопал? — поинтересовалась Риннала, с трудом удерживаясь от криков. — Ты не должен был надолго покидать дом или далеко отходить, и уж тем более — приводить сюда посторонних. — Я нашёл его рыскающим неподалёку и решил не оставлять без присмотра. Теперь Айвендил станет нашим верным соратником, не правда ли, Айвендил? — Маннимарко ласково приобнял его за плечи, и мер, названный Айвендилом, покорно кивнул. — Нам пригодится шпион, связанный с Талмором, а этот мальчишка станет отличным сырьём. Удача сама идёт к нам в руки! Риннала, поджав губы, пустила их в дом. Будущий шпион, явственно одурманенный, послушно выполнял все команды и даже позволил привязать себя к стулу. — Что собираешься делать? — Немного его подкорректирую: существенное вмешательство будет слишком заметно. Мне не нужен безмозглый раб, не особенно отличающийся от ходячего мертвеца. А вот шпион, не подозревающий о своей миссии, пока я не потяну за поводок — это уже совершенно другое дело. — И ты сумеешь подобное провернуть? — Риннала, заинтересованная, даже спустила ему с рук это липкое “я”. — А ты сомневаешься? Риннала не сомневалась. Пока они готовились к ритуалу, пленник так и не пошевелился; пустое, бессмысленное выражение уродовало его красивые, правильные черты. Зачарованная этим контрастом, Риннала засмотрелась, случайно задела Маннимарко бедром — и совершила одно неожиданное открытие. — Ты возбуждён! — воскликнула она, не сумев справиться с удивлением. Несмотря на то, что Риннала видела Маннимарко по колено в соплях, думать о нём как о мужчине, как о смертном мере с… определёнными потребностями было, пожалуй что, дико. — Две сотни лет я существовал не имеющим материальной формы и лишённым чувственного восприятия. Живого, здорового и молодого тела у меня не было ещё дольше… Ты знаешь, чего они хотят? — спросил он, мотнув головой в сторону пленника, и сам же ответил: — Освободиться от проклятия плоти, вернуться к якобы-чистому существованию предков. Глупцы! Нет в бестелесности ничего возвышенного или святого. Даже даэдра, избавленные от ограничений смертности, стремятся облечься подобием плоти... Маннимарко любил говорить и любил себя слушать: самовлюблённый, тщеславный до безобразия! Привыкший повелевать и красивый — не только телом, но и мощью, в нём заключённой. Красивый, каким Анкано ей никогда не казался... красивый и возбуждённый. Он захлебнулся словами, когда Риннала сквозь ткань огладила ему член и, не дожидаясь разрешения, в три спорых движения расправилась с завязками на штанах. — Ты что же… Ты что, предлагаешь… здесь? Риннала без слов поманила его за собой и, не оборачиваясь, скинула на пол верхнее платье, а сверху — и панталоны. Задрав и подвязав нижние юбки, она упёрлась ладонями в стол и выгнулась по-кошачьи. Если бы Маннимарко не подошёл, получилось бы очень неловко, но он подошёл, прижался, огладил бёдра… Риннала тёрлась ягодицами о член, распаляясь всё больше, и первой не выдержала: рукой направила Маннимарко в себя и, приняв его целиком, тонко всхлипнула. Он на мгновение замер, подался назад и снова задвигался — медленно, слишком медленно! Риннала нетерпеливо качнула бёдрами, задавая ритм, и Маннимарко с готовностью подхватил, мешая удовольствие с болью — двигался резко, отчаянно; стол вздрагивал от толчков: звякала алхимическая посуда, шоркали свитки... Оба слишком давно ни с кем не были близки, и Риннала, чувствуя, что любовник уже на грани, прогнулась ещё сильнее и вскинула бёдра, меняя угол — и сладко, как сладко он заполнял её, вжимаясь и хрипло постанывая! Разрядка наступила почти одновременно; Риннала, смакуя дрожь отступающего оргазма, выскользнула, разжала сведённые судорогой пальцы и обернулась. Маннимарко, растрёпанный, раскрасневшийся, со спущенными до колен штанами, выглядел просто великолепно. А Айвендил всё так же смотрел на них мёртвым, невидящим взглядом, и нитка слюны текла у него по подбородку.IV.
Привычки были для Ринналы роскошью, и всё же она привыкала — к нордскому дому, в который бы прежде она и коня завести постеснялась, к магическим экспериментам в компании Маннимарко и к их чудному, но очень бодрящему сексу. Иногда она ловила себя на мысли, что могла бы прожить так не один год, разгадывая загадки Ока и отдыхая душой и телом, — и каждая такая мысль вонзалась ей в мозг тупой костяной иглой. Это было по-настоящему страшно: понимать, что в глубине души ты уже готова сдаться, что почти смирилась с окончательным поражением, что приучила себя довольствоваться малым! Участи хуже Риннала Карудил не могла представить — и потому не давала себе наслаждаться покоем, пока горизонт расцвечивался не розовым кружевом ауридонских вишен, но частоколом тощих хьялмаркских елей. Бедняга Айвендил, который так неудачно — для себя, не для них — попал на зуб к Маннимарко, и правда оказался очень полезен: разведчик Талмора, вхожий почти повсюду, снабжал их отменными новостями. Риннала одной из первых в Хьялмарке узнала и об ограблении Посольства, и об итогах переговоров на Высоком Хротгаре, и о множестве происшествий для мира не столь значительных, однако для них с Маннимарко — очень и очень важных. Рассказал Айвендил и о том, что первый эмиссар Эленвен сидела у них на хвосте. Так и не выяснив доподлинно, что произошло в Коллегии, она не оставила попыток найти то ли выкраденного, то ли сбежавшего Анкано, и разослала агентам дотошные ориентировки. С особым старанием они прочёсывали северо-запад, — слухами земля полнится, как бы сказала, наверное, Мэва… — а Айвендил и сам был из числа таких вот “искателей”. Если и раньше они с Маннимарко были настороже, то теперь удвоили бдительность: обнесли своё пристанище новым кругом магических и механических ловушек, условились о тайных сигналах, которыми будут друг друга предупреждать об опасностях, и приготовили несколько закладок с припасами — на случай, если придётся в спешке бежать. А ещё Маннимарко обстриг и окрасил волосы — зельем, которое Риннала раздобыла у нордской травницы в Морфале, стыдливо рассказывая о том, что хотела бы скрыть от супруга раннюю седину. Та вроде бы и купилась, и лишних вопросов не задала, но покидать её лавку было тревожно… Впрочем, вид темноволосого, коротко стриженного “Анкано” живо перебил любые беспокойные мысли: даже Риннала с трудом его узнавала. Смотрелось всё очень странно, но по-своему привлекательно — и помогало размежевать в голове Маннимарко с тем, предыдущим владельцем этого тела, которого было слишком легко презирать и ненавидеть. А между тем информация была не единственным, что получалось выдоить из Айвендила. Он помогал им с припасами и сырьём: бродяги, заблудшие дезертиры и прочий сброд, которого никто не хватится, отдавали души чёрным камням, а тела… Телам Маннимарко, по-своему хозяйственный, находил очень разное применение. Сырьё он обрабатывал в одиночестве — в эти эксперименты Риннала лезть не хотела, — и в результате их домовое хозяйство пополнялось либо очередным немёртвым рабом, либо “мертвяцкой ловушкой”, либо зловонной грудой костей и мяса, если всё шло не по плану. Да, немёртвые рабы порой приходились очень и очень кстати, хотя к готовке Риннала их никогда не подпускала. Самый первый, дюжий норд с испитым лицом, со временем стал привычной деталью интерьера, когда не колол дрова или, к примеру, закапывал своих собратьев: их, по первому зову готовых разрыть тонкий покров земли и ринуться в бой, Маннимарко щедро запрятал по всей округе. Конечно, то, что творилось с этими бедолагами, было чудовищным, но Риннала старательно приучала совесть к покорности. Братья Бури были по-своему правы: несмотря на все велеречивые мирные договоры, война, которую Талмор вёл с остальным Тамриэлем, никогда не заканчивалась. Подопытные Маннимарко были её очередными жертвами, однако их гибель не станет напрасной и принесёт миру куда больше пользы, чем могла бы их жизнь. Риннала старалась успокаивать себя безжалостной прагматичностью — с переменным успехом, — и от сырья старалась держаться на расстоянии, чтобы не искушать не до конца очерствелое сердце… пока Айвендил не заманил к ним другого талморца. — Ты сделаешь из него ещё одного шпиона? — с деланным равнодушием спросила Риннала у деловитого Маннимарко, глядя как “новенький”, оглушённый ударом в затылок, оседает на землю. — Думаю, без надобности. А вот очередной мертвец всегда пригодится, тем более что этот — неплохой маг. Может, слеплю из него что-нибудь интересное. — Например? — Ты хочешь поучаствовать, Риннала Карудил? Не замечал в тебе тяги к некромантии. — Пожалуй, сегодня особый случай, — невесело усмехнулась она, и Маннимарко не стал её больше отваживать. Наверное, ему по нраву пришлась публика, потому что, даже растягивая талморца на рабочем столе, он ни на мгновение не замолкал. — Можно поднимать мёртвое тело, — рассказывал Маннимарко, срезая у жертвы остатки форменной одежды и затягивая ремни на запястьях, — но куда надёжнее — ещё живое обращать в нежить. Процесс очень сложен для заклинателя и болезненен для объекта, но результат того стоит. Контролируемое превращение помогает извлечь из сырья наибольшую пользу — а качественным сырьём не стоит разбрасываться. Риннала кивала, помогала со стяжками, нервно оправляла фартук и беспрерывно косилась на стол с инструментами: чёрные камни душ, остро заточенные ножи, флаконы с зельями, большую часть которых она сама и варила… Маннимарко, сноровисто разжав жертве челюсть, вставил кляп из скрученной надвое тряпки и щёлкнул пальцами. Талморец тут же пришёл в себя и, мыча, отчаянно забился в путах, но заклинания, вплетённые в кожаные ремни, не оставляли ему ни единого шанса. — Что теперь? — спросила Риннала, во все глаза любуясь открывшимся зрелищем. — Нужно будет сделать несколько ритуальных разрезов. Хочешь попробовать? Почему бы и нет? Тяжесть ножа успокаивала, наделяла странной решимостью. Риннале уже доводилось отнимать жизнь, но — магией, на расстоянии, и уж тем более она никогда никого не истязала. Но, глядя на растянутого на столе соотечественника — светловолосого и довольно смазливого, если не обращать внимания на выпученные от страха глаза, — Риннала вдруг вспомнила Анкано, каким тот был в лазарете: беспомощным, жалким и обречённым на гибель. Маннимарко лишил её шанса увидеть, как эта талморская мразь медленно угасает, но раз уж другая талморская мразь попала ей в руки, то не воспользоваться такой возможностью будет почти грешно! — Вынь кляп, — приказала Риннала, захваченная холодной змеиной яростью. — Я хочу слышать, как он кричит. Он был красив, их подопытный, и отлично сложен — каждая линия его совершенного тела свидетельствовала о безукоризненной родословной. Кричал он, впрочем, как самый обычный нед — и умудрился обделаться, когда Риннала, скользнув ножом в опасной близости от гениталий, срезала крупный шмат мяса с внутренней поверхности бедра. Она сделала много больше, чем предписывал ритуал, но Маннимарко её не останавливал, да и совесть быстро притихла. Риннала старательно уродовала холёного альтмерского красавца, с каждым ударом ножа вырезая из его горла новые крики, но сожалела не о нём, а о маме, о папе, о Горантире, о тысячах загубленных Талмором жизней... О жизнях, которые такие вот расово полноценные альтмеры ни во что не ставят — так с чего же Риннале его жалеть? С чего себя сдерживать?! Она остановилась только тогда, когда талморец совсем перестал трепыхаться, а руки, забрызганные кровью, заныли от напряжения. — Тело, пожалуй, придётся утилизировать, — протянул не слишком-то опечаленный Маннимарко, — однако начинка получилась отменная. Риннала тогда впервые взяла в руки чёрный камень душ — и застонала в голос, ибо восторг, который она ощутила, был сродни послевкусию от занятий любовью. — Это не просто камень душ, — разъяснил довольный её реакцией Маннимарко. — Я связываю их с Оком. Получается одновременно и точка фокусировки, и буфер, и накопитель. Ты чувствуешь, не так ли? Этой мощью можно запросто разрушить Коллегию Винтерхолда! А что смогут десять таких камней? Риннала будет задаваться этим вопросом неделями, пока однажды не увидит в небе дракона, красного, точно засохшая кровь, и тень его крыльев не перекроет солнце… — Алдуин побеждён, — известила их Мэва, шагнув на землю; красный дракон, не дожидаясь сигнала, взмыл в воздух. — Зима окончательно отступила. Я пришла убедиться, что вы верны своей клятве, и пожать плоды нашей сделки. Смерть идёт за тобой след в след, альтмер, — сказала она, обращаясь уже к одному Маннимарко. — Я видела это в огне, и руны остерегли меня поворачиваться к тебе спиной. Пока у нас общая цель, я не стану с тобой бороться, но после — берегись. — Драконы стремятся к власти… — задумчиво протянул Маннимарко; пальцы его огладили камень душ, висевший в мешочке на поясе. — А ты ей готова делиться, о Мэва, дочь Сиггейра? Они стояли друг напротив друга, совсем позабыв о Риннале — две змеи, изготовившиеся к броску, чей яд, капая с клыков, с шипением разъедал землю. Ринналу отчаянно замутило. На что она пошла ради того, чтобы подле них оказаться? Какой частью души пожертвовала? Та ласковая, счастливая девочка, которую вырастил Реман Карудил, была не живее брата: нынешняя Риннала Карудил поила своей кровью драконицу и трахалась с восставшим из мёртвых некромантом. В этот момент Риннала явственно осознала: когда-нибудь она убьёт их обоих — или, если всё-таки не сумеет, это сделают другие, более дерзкие и удачливые. Древним чудовищам в смертной коже, существующим где-то за гранью обычного властолюбия и обычной мести, нет места Тамриэле — и нет им спокойной жизни, ибо покой испаряется от одного их присутствия. Такие — переворачивают весь мир, сметая всё устарелое и отжившее… и исчезают, сами сметенные временем, как исчезли когда-то Вечный Чемпион, Нереварин и Защитник Сиродиила. Небо, спокойное мирное небо от века держится только на их костях.