Новая жертва Системы

— Эй, мелкий! Если потеряешься, мы с воспитателями тебя искать не будем! — мальчишка кричал ему через весь магазин. Остальные покупатели бросали раздражённые взгляды то на мальчугана, то на взрослого, который его привёл вместе с несколькими другими детьми. Но взрослому, похоже, было глубоко плевать. Мужчина лет тридцати лишь обернулся, взглядом примерно прикинув количество детей. Решив, что больше пяти мальчиков убежать не могло, он развернулся обратно к кассе, чтобы оплатить свои сигареты. Если ребёнок убежал, вызубрил он за долгие годы работы, то он либо вернётся сам, либо нет. Но мальчишка не унимался, для лучшей слышимости прикладывая ладони ко рту на манер рупора. — Хуа Чэн! Ты мне ещё должен десять тысяч юаней за то, что я в детстве не утопил тебя в луже! Выходи немедленно! — Ну и утопил бы, — под нос себе пробубнил мальчик на вид лет восьми, которому на самом деле было десять. Из-за вечного недоедания и слабости он так и не смог догнать в росте своих сверстников, поэтому теперь и был главной мишенью воспитанников приюта из тех, кто покрупнее. Так что доставалось ему почти от всех. Особенно от этого парня, который не мог поверить, что упустил своего любимого мальчика для битья. Хуа Чэн здраво рассудил, что возвращаться к небольшому автобусу, на котором они приехали, нужно будет перед самым отбытием, а потом сесть так близко к воспитателю, либо к водителю (тут без разницы), как только можно. Конечно, защищать его никто не будет в ситуации, где его изобьют, но лишние звуки наверняка будут мешать взрослым. А взрослые, как уже известно, очень не любят посторонние звуки. С такими мыслями мальчик выскользнул из магазина, быстро прошмыгнув в дверь для персонала. Он постоянно сбегал из-под небдительного надзора, как только открывался сезон музеев, когда правительство вспоминало, что культпросвет необходим даже брошенным детям. Тогда Хуа Чэн тщательно прятал свой старенький фотоаппарат под одежду, чтобы никто из воспитанников не украл, и отправлялся с ним гулять, фотографируя только самые лучшие виды, потому что память в тяжёлой коробочке была совсем маленькая. С подзарядкой помогали батарейки, которые неразборчивые взрослые выкидывали сразу, как только им казалось, что те уже отслужили свой срок. Глупые. Мальчик-то знал, как заставить их проработать ещё дольше, поэтому тщательно рылся в мусоре около магазинов, пытаясь найти батарейки. А потом прятал по карманам рабочие, потому что, ну, украдут. Самое интересное: фотоаппарат Хуа Чэн украл. Какой-то нерасторопный турист оставил на столике возле кафе, очевидно, не думая, что это старьё хоть кому-нибудь понадобится. А Хуа Чэн забрал. Просто подошёл, подождал, пока мужчина отвернётся, и спрятал под объемной рубашкой, и теперь это самое большое сокровище, которое у него только есть. Мальчик неторопливо прохаживался по улицам города. Здесь он бывал часто, около двух раз каждый год, так что боязни, что он потеряется, не было. Возле маленьких библиотек всегда были часы, так что не уследить за временем было невозможно. Он точно вернётся вовремя. Прогулка расслабляла. Хоть чувство постоянной опасности не отступало, но мальчик научился с ним жить. А теперь плохие мысли понемногу отступали, давая место обычным детским размышлениям: вон там бабуля торгует воздушными змеями, было бы неплохо поиграть с одним хотя бы минутку; а здесь красивая девушка продаёт карамельных зверей, очень хочется попробовать; а совсем рядом девочка чуть младше него уронила мороженое и заплакала. Родители её успокаивают и обещают купить новое. В груди толстой змеёй поднимается зависть. Она смотрит прямо на эту полную ярких красок картину и медленно качает головой: у тебя-то такого не будет никогда. Хуа Чэн опускает голову, чтобы не дразнить пустой желудок этими видами, и выходит на какую-то новую улицу. В этот район он забредал редко, в основном потому, что здесь дома были явно побогаче, чем везде, а у людей взгляды — холоднее. Привлек его внимание автобус. Большой, белый, совсем-совсем новый. Не такой, на котором приехал он сам. И… Там был парень. Подросток. На его тонком теле аккуратно лежала чистая и выглаженная школьная форма. Румяные щёки нежными персиками подставлялись весеннему солнцу, а шелковистые волосы будто сами испускали свет. Вокруг него было много людей его возраста, но Хуа Чэн почему-то заметил именно Его. Он один выделялся среди страшно высокомерных юношей и девушек, будто испуская ореол света, который прочно закрепился на его голове. Он ничего особенного не делал, лишь разминал затекшие ноги и вроде бы собирался войти в свой автобус. Так почему же… В этот момент Хуа Чэн всей своей детской душой поверил, что встретил настоящее божество. Лицо этого подростка было таким красивым… он даже в телевизоре такое никогда не видел. Выражение на его лице излучало доброту всего мира, будто сам Будда переродился в теле этого совершенного мальчика. Казалось, если ты подойдёшь к нему и обнимешь, он милосердно возьмет все твои проблемы и превратит их в пыль, укачивая на своих руках, как самая любящая мать. Но Хуа Чэн не подошёл. Он знал, что его, такого грязного и бесполезного, не примет никакой бог. Даже этот. Потому что он крадёт чужие вещи. Потому что он жалкий оборванец. Потому что он настолько плохой, что родители отказались от него ещё в детстве, не захотев брать на себя ответственность за такое ничтожное существо. Хуа Чэн подумал, что одно только его касание заставит этого юношу покрыться грязью с ног до головы, будто его облили дёгтем. Но с него сойдёт всё дурное, ведь к чистым людям не пристаёт никакая чернота, и тогда сами небеса оттолкнут Хуа Чэна от этого юноши. Потому что недостоин. Потому что слишком… слишком плохой. Умный человек бы назвал Хуа Чэна квинтэссенцией пороков, но сам он не знал таких умных слов, поэтому называл себя плохим. А того подростка — хорошим. Но если подойти ему нельзя, мальчик сделает единственное, на что у него хватит смелости: сфотографирует. Урвёт часть этого светлого образа, чтобы навсегда запечатлеть его внутри камеры. И пусть маленькие израненные руки дрожали, пока Хуа Чэн наводил объектив на это светлое лицо, он заставил себя успокоиться и сделал один снимок. И спустя мгновение незнакомое божество скрылось внутри автобуса. Большая машина тронулась почти сразу, и Хуа Чэн долго бежал за ней, пытаясь углядеть в окне свою первую любовь. Его лёгкие горели, худенькие ноги болели, ведь тонкие подошвы едва защищали от мелких частых камешков, лежавших на обочине дороги. Мальчик остановился, лишь когда белая точка полностью исчезла. Горло нещадно саднило, будто он выпил стакан ржавых гвоздей, а лёгкие словно сжимала сильная рука. Взгляд затуманился, и лишь спустя какое-то время Хуа Чэн понял, что плачет. Он сам не знал, почему. Его детский мозг не смог найти причину для слёз, но его душа по ощущениям разрывалась на части. Грязный, никому не нужный ребёнок громко плакал на обочине дороги. Ему казалось, что он потерял самое важное. Что-то, что он больше в своей жизни никогда не встретит. В этом юноше Хуа Чэн видел своё счастье, и стоило его увидеть на секунду, на миг, оно уехало в место без адреса и названия. Туда, куда мальчику путь заказан. Слёзы катились из глаз нескончаемым потоком, омывая пыльные щёки. Воспитанник приюта размазывал их по щекам. Он задыхался. Ветер трепал его большую, совсем не по размеру одежду, но воздух не попадал в лёгкие. Хуа Чэн хотел любви этого светлого человека. Ребёнок впервые увидел существо, способное поделиться с ним любовью, но оно его даже не заметило. Но был бы хоть один взгляд… Хоть мимолётно, но этот бог бы посмотрел на него, и тогда Хуа Чэн бы жил ради этого взгляда тёплых, по-небесному тёплых глаз. Он бы возносил молитвы, лишь бы эти глаза снова взглянули на него. Но юноша не посмотрел. Не заметил. Не обратил внимания на грязный кусок человека где-то вдалеке, пока этот самый кусок называл его смыслом своей жизни. Но Хуа Чэн будет молиться. Он благодарен всем святым своей родины, всего мира и всей вселенной за то, что показали ему, каким может быть счастье. И мальчик посвятит всего себя молитвам этому человеку, названному им Богом его маленькой, ничтожной жизни. Слёзы кончились, но Хуа Чэн не смог прекратить всхлипывать. Первая в его жизни истерика настигла его внезапно, как и маньяк с ножом из переулка, как подножка от другого ребёнка среди коридора. Дрожащими пальцами мальчик включил фотоаппарат и посмотрел на последнее фото. На нём Юноша немного приподнял подбородок, смотря куда-то вдаль чуть выше Хуа Чэна. С лица не сошла доброжелательная улыбка, а блеск тёмных глаз был похож на сияние двух маленьких звёздочек. Чёрные волосы, едва достигавшие шеи, будто ласкались мягким ветром. Левой рукой Юноша держался за поручень, а второй прижимал к себе ранец, будто держал ребёнка. Будто обнимал его… Хуа Чэн снова заплакал. …Через несколько часов он пришёл ровно перед отправлением и до самой ночи никто его не трогал. И лишь в полночь компания недовольных старших подложила ему в кровать найденную крысу. Касание к своему лицу сразу его разбудило, но было слишком поздно. Испуганное животное, заметив движение, с громким писком атаковало его правый глаз. Спросонья Хуа Чэн даже не сразу почувствовал боль, а как только до него дошло, крыса уже спрыгнула с его кровати и забилась в тёмный угол. Было больно. На его крики прибежал дежуривший воспитатель. Другой, не тот, что утром. Он подхватил лёгкое тело на руки и на полной скорости побежал в медкабинет с криками вызвать скорую. Молодой, это был его первый серьёзный случай с травмой. А напуганный Хуа Чэн только хватался за его одежду и кричал. Снова были слёзы, но из второго глаза текло что-то другое. Глаз спасти не удалось. Инфекция, что была на когтях крысы, попала слишком глубоко и слишком быстро повлияла на зрительные нервы. Врач с тяжёлым сердцем сказал об его инвалидности, а мальчик будто и не слушал. В голове успокаивающе плавала мысль. «Если за то, чтобы увидеть Бога, нужно заплатить глазом, я согласен» А ведь Се Лянь тогда всего лишь покормил бездомную кошку. …Воспоминания пронеслись в голове Хуа Чэна яркой вереницей, в самом центре которой было лицо этого мужчины, который сейчас мягко улыбался, разглядывая этого явно городского человека: по-модному рваные джинсы не скрывали светлые колени, а свободная рубашка лежала достаточно красиво. Но так видел он, в детстве постоянно живший среди золотой молодёжи. Так что, если этот молодой человек не сбежит после дня в компании Се Ляня и его огорода, нужно будет подарить ему что-нибудь попроще, чтобы не бояться испачкать (и не мозолить глаза старикам этим непривычным стилем). Хуа Чэн нервно сглотнул. Сейчас он случайно сделал самое важное открытие в своей жизни, но если он это покажет хотя бы одной лишней эмоцией, всё может пойти по одному месту, которое начинается с «п» и заканчивается на «изда». Поэтому. Первое: нужно взять себя в руки. Второе: представить, как будто это обычные переговоры. Их было очень много в жизни Хуа Чэна, можно сказать, большую часть своей самостоятельной жизни он проводил именно занимаясь ими, так что ничего страшного в Этих быть не должно. Хуа Чэн просто должен улыбнуться и в своей спокойной манере радушно произнести: — Моё имя Хуа Чэн, — он слегка прищурил глаз, придавая своему лицу слегка хитрое выражение, хотя на самом деле он лишь хотел получше запомнить вид этого человека. Настолько хорошо, насколько можно. — Рад знакомству, Се Лянь. Се Лянь кивнул и сошёл вниз по ступенькам. Хуа Чэн старался прогнать из головы ассоциации с божеством, спускающемся к простым смертным. Но, честно говоря, выходило это с трудом. Всё-таки этот мужчина с годами не потерял своей небесной красоты, а наоборот: возвёл её в абсолют, чтобы никому на этом маленьком клочке земли не пришло и мысли, что Се Лянь такой же, как и они сами: слабый человек с низменными потребностями. И тогда Хуа Чэн понял: пусть он вырос, пусть в нём больше не осталось и следа того жалкого калеки из приюта, но при виде этого Существа у него всё равно тяжелеют колени, будто сами хотят упасть лишь для того, чтобы доказать свою бесконечную преданность. Хуа Чэн вырос из детских сказок. Его больше не удивишь ни красной птицей, восстающей из пепла, ни полубожеством с несколькими парами рук, ни ледяным драконом. Он перестал верить, что Судьба существует, ведь если это так, она та ещё стерва. Но одно Хуа Чэн знал точно: это существо точно является богом. Се Лянь спустился с лестницы и крепко пожал чужую ладонь на манер европейского приветствия. С его лица не сходила лёгкая улыбка, точно такая же, как и много лет назад, а тёмные глаза излучали такое близкое сейчас тепло. — Давайте помогу Вам с чемоданами. — Буду благодарен. Хуа Чэн на ватных ногах прошёл к своему багажнику, затылком чувствуя, как его Мечта идёт прямо за ним. На секунду он позволил появиться на своём лице той самой до идиотского мягкой улыбке, которая появлялась на его лице лишь в самые светлые времена. Как когда он узнал, что Хозяина скосил инсульт. Но повернулся он уже с нормальным выражением. Открывая багажник, он не удержался и снова посмотрел на Се Ляня. Тот заинтересованно разглядывал его машину. — Я немного разбираюсь в таких, — пояснил он, заметив, что Хуа Чэн на него смотрит. — У моего отца была когда-то коллекция из похожих, так что всё детство он мне их показывал. По моему скромному мнению, такие машины не слишком удобны для наших дорог — подвеска сломается быстрее, чем Вы по пути увидите первую корову. И засмеялся над своей шуткой. Хуа Чэн был готов к тому, что хотя бы чувство юмора у него будет странным, или смех будет жутким, но даже тут Се Лянь был идеальным. Как и следует божеству. Хуа Чэн позволил себе тихий смешок, но шутку по-настоящему оценил. А ещё он сделал вывод: этот мужчина и правда из богатой семьи. Но что тогда случилось, из-за чего сейчас он живёт в глуши где-то среди гор? Почему не наслаждается лёгкой столичной жизнью? Сейчас спросить это не представлялось возможным. — Я согласен с этим, — мягко сказал Хуа Чэн, продолжая разговор. В руке у него уже была сумка, так что Се Ляню пришлось взять всю остальную мелочь, которая валялась в багажнике. Они неторопливо пошли в сторону домика. — Это была моя первая машина, и купил я её новой, но со временем подвеска начала подводить, так что пришлось изрядно помучаться. Зато сейчас даже по Вашей местности езжу как по ковровой дорожке. — Не думаю, что мы в обозримом будущем будем её проверять на прочность, — заметил Се Лянь. — Ближайший магазин в часе езды, так что в основном мы справляемся своими силами: река и поле для работ тут в шаговой доступности, поэтому ни у кого тут нет машин. Ой, то есть, — он смущённо почесал щёку, — я не к тому, что Вы тоже будете работать. Я и сам прекрасно справляюсь, чтобы прокормить ещё кого-то, а Вы приехали сюда в отпуск, поэтому… — Ничего страшного, — Хуа Чэн слегка сжал чужое плечо, внутренне сгорая от того, насколько оно твёрдое и горячее сквозь эту жёсткую натуральную ткань, — я сюда приехал ради активного отдыха. Агротуризм, если можно так сказать, так что буду только счастлив помогать в работе. Поэтому попрошу не жалеть меня, — он улыбнулся и почувствовал, как спёрло дыхание, когда Се Лянь снова рассмеялся. — Хорошо-хорошо, — он с широкой улыбкой открыл дверь в своё жилище. — Будем считать, что ко мне снова приехал двоюродный брат. — У Вас есть брат? — с удивлением спросил Хуа Чэн. Внутри невольно поднялась волна недовольства: если этот кузен приедет и будет ему мешать… — Да, есть, — Се Лянь кивнул и поставил пакеты возле стола. — Ему совсем недавно исполнилось двадцать семь. Вот только не думаю, что он когда-нибудь приедет меня навестить. — Почему же? — с интересом спросил Хуа Чэн. — Я думаю, он чувствует вину за то, что пытался меня отравить, — мужчина легко пожал плечами и обернулся к Хуа Чэну, который застыл с вытянутым лицом. Но стоило ему увидеть его выражение, как тут же понял, что именно сказал. — Не подумайте ничего такого! Он с детства имел некоторые особенности в характере, а я просто не уследил за своим языком, — Се Лянь неловко отвёл взгляд. — Понимаете, у него как раз переехали на другой континент родители, а я неосторожно сказал ему в один из вечеров, что живые, но уехавшие родители лучше, чем мёртвые. Ну он и разозлился. Утром я имел неосторожность выпить чай, который он мне заварил, а когда очнулся в комнате старосты деревни, его уже неделю как не было. Они оба замолчали. Хуа Чэн был потрясён открывшейся перед ним правдой (в истинности слов Се Ляня он не сомневался ни на секунду). Но стоило ему представить, что по вине какого-то сумасшедшего ублюдка смысл его жизни мог бы умереть, его кулаки начинали непроизвольно сжиматься. — …Я не держу на него зла, — внезапно продолжил Се Лянь. В его взгляде, устремлённом куда-то в окно, поселилась тихая задумчивость. Было такое ощущение, что он рассказывает, что ел сегодня на завтрак. — В жизни часто случаются сложные моменты, которые нужно просто отпустить, в это верит моя религия и в это верю я. Я увидел в Ваших глазах злость, поэтому прошу постараться забыть об этом. О том, что я только что рассказал, я имею в виду. Мне жаль, что мы так мало знакомы, а я уже выдал Вам не самую приятную часть моей биографии, и Ваша душа потяжелела из-за этого. Я хочу извиниться. Се Лянь серьёзно уставился на него, и Хуа Чэн не смог подавить нервный смешок, вырвавшийся из его горла. — Я не злюсь, — ровным голосом сказал он. — Хорошо, — взгляд Се Ляня снова смягчился. — Теперь я вижу, что это так. — И я не хочу, чтобы Вы извинялись за то, что поделились своей историей со мной. — Ладно, не буду, — в голосе Се Ляня снова чувствовался смех. Хуа Чэн не знал, почему, но ему показалось, что он первый, кому этот мужчина излил свою душу вот так, напрямую. Он хотел на это надеяться. — Может, Вам заварить чаю? — вдруг спросил Се Лянь. — Не откажусь, — с улыбкой согласился Хуа Чэн. — И я предлагаю на «ты». — Хорошо, — легко согласился Се Лянь и отвернулся, чтобы зажечь какую-то старую на вид печку. Хуа Чэну ничего не осталось, кроме как оглядеть небольшой дом. Честно говоря, он выглядел совсем как рисунок младшеклассника: домик был квадратным с плоской крышей, и состоял всего из одной большой комнаты, разделённой на несколько условных зон. В одной из них стояла большая древняя печь, которую нужно растапливать дровами. Рядом с ней стояла тумба со всякими тарелками и кастрюлями. Сейчас Се Лянь там делал чай. Наверное, можно эту зону назвать «кухонной». В противоположном углу стоял шкаф с книгами. Хуа Чэн подошёл, чтобы получше разглядеть названия, и с удивлением увидел, что там можно найти едва ли не всё на свете: от даосских религиозных трудов до сказок и зарубежной художественной литературы. Хуа Чэн вытянул наугад какую-то книгу с потрёпанной обложкой и с удивлением увидел энциклопедию лекарственных трав издания прошлого века. В руках она чувствовалась совсем как музейный экспонат, и мужчина, лишь бы случайно не порвать, поставил её на место. Ещё недалеко стоял шкаф, но Хуа Чэн разумно рассудил, что там могут быть личные вещи, поэтому решил без разрешения его не трогать. И наконец, в последнем углу была расстелена циновка, под которой находилось нечто вроде плотного ковра. На этом сооружении лежал свёрнутый футон, так что скорее всего это было место, где Се Лянь спал. На этом интерьер домика заканчивался. Все было по-спартански минималистично, только самое нужное, но ещё при входе в дом Хуа Чэн заметил в отдалении небольшое сооружение, похожее на погреб, а чуть ближе по дороге, ещё перед домом Се Ляня, стоял небольшой открытый храм. Тем более, что вокруг везде росли плодовые деревья, поэтому бедственным положение Се Ляня назвать нельзя. Наоборот. Было похоже, что он с удобством (для такой старой обители) живёт свою жизнь монаха. Насчёт его профессии Хуа Чэн даже не сомневался, об этом было легко догадаться. — Ай-я! Вдруг тихий вскрик привлек его внимание. Хуа Чэн резко обернулся и увидел, как Се Лянь быстро махает рукой, пытаясь её остудить, а на небольшой столешнице разлилась маленькая лужа, от которой поднимался пар. Похоже, он случайно разлил кипяток и попал им на себя. Хуа Чэн тут же сорвался с места. Рядом с печкой он заприметил ведро воды, и при касании к ней она оказалась довольно холодной, поэтому мужчина тут же схватил Се Ляня за здоровую руку и потащил его к этому ведру. — Постой! Там же вода из колодца для питья! Её нельзя загрязнять. — Я куплю тебе хоть сто литров такой воды, просто засунь уже свою руку, — зашипел Хуа Чэн. От стресса он едва ли мог адекватно соображать, но немного подуспокоился, как только увидел, что красная рука Се Ляня полностью опустилась в воду. Хуа Чэн облегчённо вздохнул и умиротворённо принялся разглядывать, как рука постепенно приходит к нормальному оттенку. — Колодец находится на другом конце деревни, — вдруг сказал Се Лянь. Хуа Чэн сначала не понял, к чему это, а потом тихо рассмеялся от осознания. — Я привезу сразу несколько вёдер на машине, ничего страшного, — он позволил себе какое-то время насладиться благодарной улыбкой. — Всё ещё болит? — Немного, — честно ответил Се Лянь. — Но за пару дней должно полностью пройти. — Подожди секунду. Хуа Чэн с сожалением отпустил чужую руку и быстро зашагал к одному из своих пакетов. Вернулся он уже с полотенцем, мазью и бинтами, которые купил специально для таких случаев. «Хотя, — подумал он, — я считал, что медицинская помощь будет нужна мне». Не говоря ни слова, Хуа Чэн осторожно достал чужую руку из воды и принялся очень аккуратно сушить её полотенцем. На узкой ладони уже успели появиться небольшие группки волдырей, и Хуа Чэн, казалось, тоже начинал чувствовать эту зудящую боль. Маленькие шрамы были разбросаны по всей руке Се Ляня. Одни были похожи на случайные порезы ножом при готовке, другие — на небольшие ожоги, третьи — ещё непойми на что. Хуа Чэн усилием воли заставил себя не думать о том, что если бы он встретил Се Ляня немного раньше, всего каких-то несколько лет назад, то этих многочисленных травм можно было бы избежать. Оказалось, этот мужчина довольно неуклюж, поэтому Хуа Чэн будет в тысячу раз внимательнее следить, чтобы он больше не попадал в травмоопасные ситуации. А ещё он старался не думать, что хотел бы поцеловать каждый шрам на его теле. Хуа Чэн отложил полотенце и выдавил мазь. Она приятно пахла мятой и чем-то неуловимо медицинским. Он принялся неторопливо и тщательно втирать её в чужую руку, чтобы успокаивающий эффект начал действовать как можно раньше. Однообразные действия вводили его в какое-то странное медитативное состояние, из которого не хотелось выбираться, и Хуа Чэн едва отследил момент, когда мазь совсем уже исчезла. Мысленно дав себе пощёчину, он схватил бинт и стал аккуратно его наматывать, следя за тем, чтобы он ничего не передавливал или, наоборот, не распустился от случайного движения. Хуа Чэн старался сосредоточиться на своих воспоминаниях о том, как правильно бинтовать, но мысли постоянно соскальзывали на рассуждение о том, почему у Се Ляня такая красивая форма ногтей. Наконец он отстранился, чувствуя одновременно и облегчение, и сожаление. Ему показалось, что всё его лицо стало красного цвета. — Спасибо, Хуа Чэн, — Се Лянь пошевелил рукой. — Ты всё сделал очень хорошо, но ожог бы всё равно исчез за пару дней. — Мне не хотелось, чтобы тебе было неприятно всё то время, пока рука заживает, — с улыбкой ответил Хуа Чэн. Он подумал, что излишнее внимание может показаться странным, так что на будущее сделал пометку в своей голове. Се Лянь кивнул и дружелюбно улыбнулся. — Я собирался сделать чай, — он было потянулся к чайнику с горячей водой, в котором хоть что-то должно было остаться, но ладонь Хуа Чэна фактически преградила ему путь, мягко, но настойчиво ложась на грудь. — Лучше я сам. Хуа Чэн легко перехватил чайник, хватаясь за его ручку, и наполнил небольшой заварник. Итак, он учится держать себя в руках.