***
Акутагава Казума пришел в себя там, где лежали все раненые рядовые — в одной из общих палат Четвертого отряда. Здесь было много кроватей, стоящих в огромном зале, и на каждой лежал шинигами. Кто-то стонал от боли, кто-то молча терпел, сжимая зубы, кто-то был без сознания. Между кроватей суетились медики, переходя от одного раненого к другому, разделяя между ними лекарства и целительные дозы кайдо. Казума не был ранен, он понял это, пошевелив руками и ногами. Ему повезло — чудом, но на самом деле — не чудом, а благодаря тому, что он не вступал в бой. Не из-за трусости — нет, боялся Казума не за себя. Просто, когда квинси снова ударили, разрушая Сейретей вторично, первой мыслью Акутагавы было удушливое и щемящее в груди волнение за Хинамори. И он в первую очередь искал ее — поэтому в сражения и не ввязывался. Здраво оценивая свои силы, Казума понимал, что любой штерн-риттер сотрет его в порошок, да и Момо он защитить не смог бы, разве что прикрыть своим телом — потому он и искал ее. Хотел пригодиться своему лейтенанту, пусть даже в последний раз. Хинамори Момо вызывала у него восхищение наравне с обожанием. Еще во время учебы в Академии Духовных Искусств он заметил ее — красивую девушку с мягкой и очень доброй улыбкой. Тогда Момо была лейтенантом Айзена Соуске, и едва ли она помнила свою встречу с Акутагавой — да и встречей назвать это было нельзя. Они просто столкнулись в коридоре, и Казума выронил из рук учебники, а лейтенант Хинамори была так любезна, что помогла ему собрать рассыпанные по полу книги. Акутагава чувствовал себя идиотом, но Момо вела себя с ним очень мило, и с тех пор Казума начал осторожно наводить справки о Хинамори, узнавая о том, что она не только милая девушка, но еще и мастер кидо, что восхитило Казуму еще больше. К тому же Казума узнал, что Момо влюблена в капитана Айзена, но эти слухи были противоречивыми, и можно было в них и не верить. Когда Акутагава заканчивал учебу в Академии, проводя там последний год, произошло предательство Айзена, перевернувшее не только жизнь Момо, но и все Общество Душ разом. Узнав, что Айзен не только покинул Сейретей, но и покушался на убийство Хинамори, и теперь она в больнице, Казума чуть с ума не сошел от волнения за нее, боялся, что она может умереть, что она может сломаться от тяжести пережитых испытаний — она же такая хрупкая! Но Момо удивила его, удивила всех вокруг, оказавшись вовсе не такой уж слабой, какой могла показаться на первый взгляд. Она не только выжила, но и осталась такой, как всегда — доброй, милой и нежной. Даже после второго ранения во время Зимней битвы, когда Айзен снова хотел убить ее. И Казума уже точно знал, какой отряд выберет после окончания Академии — Пятый и только Пятый. Его не волновало, кто будет капитаном отряда — Казуме был важен только лейтенант. Он хотел служить под началом лишь одной Хинамори. Он восхищался ею, ее силой, не явной, но тщательно ею самой скрытой, ее доброй душой, что не зачерствела после стольких испытаний, ее профессионализмом в кидо, ее красотой, наконец. И Казуме удалось вступить в Пятый отряд — ему повезло, так как там ценили мастерство кидо, а Акутагава как раз был способным в области демонической магии. Сама Хинамори сказала ему это на тренировке, отчего Казума покраснел до корней волос, наполняясь смущением и счастьем — его кумир заметила его старания! К постели Казумы подошла девушка-медик. Бегло осмотрев его, она вынесла вердикт: — Можете быть свободны. Вы полностью здоровы. Лучше не задерживайтесь — кроватей не хватает, — офицер коротко поклонилась и ушла к постели другого пациента. Казума медленно встал, все еще ощущая слабость во всем теле, и так же медленно направился к выходу из лазарета. Здоров… Как удивительно, что он жив и здоров после того, как оказался посреди боя, где было столько давящих реяцу, что обычному рядовому выжить попросту нереально. Столько силы… И пепел, так много пепла — потому что Хинамори-фукутайчо обрела банкай… Потому Казума и смог ее найти — яркая вспышка огненной реяцу вела парня, как путеводная звезда. И он видел ее банкай — удостоился этой чести издалека, замирая от восторга и наблюдая за маленькой и хрупкой девичьей фигуркой посреди всеуничтожающего пламени. Тогда, любуясь ею, Акутагава и сам был согласен сгореть в этом огне, стать таким же пеплом, лишь бы смотреть на нее вечно, смотреть на Момо, на ее лицо, на ее развевающиеся волосы, на ее сверкающие глаза… Он выжил только благодаря ей, и прекрасно это понимал. Лейтенант позаботилась о нем, не дала умереть, и Казума должен был найти ее, чтобы сказать… хотя бы что-то сказать. Но главное — увидеть ее снова. Полюбоваться ее красотой, не броской и не яркой — Момо словно скрывала не только силу свою, но и привлекательность. Она не была заметной, не притягивала сотни взглядов, но она была нежной, изящной и милой, и при этом ее глаза иногда вспыхивали таким опасным огнем, что Казуме становилось страшно, и никто в Пятом отряде не хотел бы попасться лейтенанту под горячую руку. Акутагава прислушался к окружающим реяцу, среди множества ища одну-единственную, ту, что пахла пламенем, персиками и летним полднем. Сложно было отыскать ее вот так, особенно для шинигами ранга рядового, но Казума сумел — и сердце его сжалось. Момо тоже была в Четвертом отряде — значит, она ранена? Неужели все-таки ушла сражаться? Казума так сильно не хотел пускать ее туда, и ему было больно от одной мысли о своей слабости — он не мог ни защитить Хинамори, ни удержать в безопасности. Не мог спасти ее даже от нее самой, от ее желания быть полезной, даже если она может умереть… Ноги сами несли Казуму в палату, где он чувствовал Хинамори — он так и не вышел из здания, следуя по длинным коридорам. Для старших офицеров в Четвертом выделили отдельное крыло, и ухаживали за ними гораздо лучше, чем за шинигами званием ниже — оно и понятно, рядовые да младшие офицеры в бою зачастую просто разменная монета, а вот капитаны и лейтенанты слишком ценны, чтобы лечить их спустя рукава. Шинигами такого уровня важнее Готею-13. И многих из них они потеряли. Подходя к палате Хинамори, на выходе Казума почти столкнулся с Хицугаей Тоширо. Поклонился ему, и поймал на себе тяжелый неодобрительный взгляд юного капитана — а в следующую секунду Тоширо толкнул Казуму к стенке, сжав пальцами его горло. Акутагава был выше на целую голову, но это не мешало крепкой хватке, и Казума, ударившись затылком об стену, болезненно зашипел — хотя скорее захрипел, борясь за вздох. — Это. Ты. Тот. Рядовой. С поля. Боя. — с каждым словом Тоширо заставлял Казуму ударяться затылком о стену снова, но не сильно, чтобы случайно не услышала Хинамори. Она ведь будет его жалеть, она добрая… Глупая и добрая, поэтому и здесь. — Да, — выговорил Казума. — Это я… Акутагава… Казума… Рядовой Пятого отряда… — Понятно, — хмыкнул Хицугая. — И что ты тут делаешь, рядовой Акутагава? Пришел поблагодарить Хинамори-фукутайчо? Или извиниться, потому что она здесь из-за тебя? — Из-за меня? — растерялся Казума. — Ну да! — рявкнул Тоширо. — Она тебя лечила! Если бы не ты — она бы не была в больнице! Ее не ранили, у нее истощение реяцу! Вот зачем ты сунулся не в свой бой?! Хинамори не учит вас там, как надо? Не учит, что каждый должен знать свое место и выполнять приказы старших по званию? Какой был приказ для всех рядовых? Капитан ожидал ответа, и Казума проговорил: — Спрятаться в укрытии, Хицугая-тайчо… — А ты где был? Идиот! И правда, подумал Казума, какой же он идиот. Он искал ее, а зачем? Он что, мог ей помочь? Он мог лишь умереть рядом с ней, видя в последние секунды ее лицо — а какой ей от этого толк, кроме грызущего душу чувства вины? В любом случае, от него лейтенанту — одни неприятности. Каким бы он ни был способным в кидо, пока что ему до ее уровня, как до луны. — Простите… Хицугая… Тайчо… — выдавил Казума. Тоширо сжалился и разжал пальцы, отпуская его. Кивнул на дверь палаты Момо и проворчал: — Ей это скажи, мне-то что.***
Хинамори стало намного лучше, и она могла бы уже покинуть Четвертый отряд, но Котецу — обе Котецу — не говорили, что Момо нужно уйти, наоборот, хотели еще понаблюдать за состоянием пациентки. Момо тоже не торопилась возвращаться в строй, хотя понимала, насколько это необходимо, насколько отряд в ней нуждается — но одно дело — подбадривать младших по званию, когда за твоей спиной стоит кто-то старший и сильный, и совсем другое — оказаться той самой старшей и сильной, и сказать, что капитан погиб. Момо боялась произнести это перед лицами офицеров, боялась увидеть реакцию солдат. Боялась, что они обвинят ее. Боялась и того, что они не будут сильно горевать — многие не знали Хирако, почти все. Сто лет не было его в Сейретее, успели его забыть даже те, кто знал. Хинамори понимала — солдаты больше любили Айзена, а после его предательства их любовь сосредоточилась на лейтенанте, Хирако же… просто пришел на место главного. Но Момо любила его, и поэтому даже не думала о том, что не может и не должно пустовать звание капитана. Да, отряд может нормально функционировать без лейтенанта, как уже выяснилось на примере Тринадцатого, когда погиб Шиба Кайен, и долгое время никого не назначали на его место, пока Кучики Бьякуя не разрешил повысить свою сестру. Без лейтенанта обойтись сложно, но возможно, а вот без капитана — никак. У отряда должен быть кто-то главный. Самый сильный шинигами из всех служащих. Шинигами, обладающий банкаем. Хинамори теперь обладала банкаем, но думать об этом не хотела, ощущая себя предательницей. Она лежала на кровати, лениво листая книжку, которую принесла Нанао-сан. Книжка была интересной — какой-то детектив из мира живых со множеством интриг и хитросплетений сюжета, но Момо не могла сосредоточиться на чтении, то и дело перескакивая мыслями на другое. В сёдзи раздался тихий и робкий стук. Момо прислушалась и ощутила знакомую реяцу с запахом дождя, жасмина и пожелтевших книжных страниц. Память услужливо подкинула красивое лицо юноши и имя — Акутагава Казума. Значит, он выжил… — Входи, Акутагава, — разрешила Момо, и он послушно зашел, скрипнув сёдзи и нерешительно остановившись у изножья ее постели. — Хинамори-фукутайчо, я… рад, что вы… Вы же в порядке? — с замиранием сердца спросил Казума. Момо чувствовала колебания его реяцу и понимала, что он взволнован, но почему — для нее оставалось загадкой, как и то, почему рядовой так отчаянно тогда стремился ее найти. — Да, я в порядке, — кивнула Момо. — А ты? — Я, — замялся Казума. — В порядке. Только благодаря вам. Вы спасли мне жизнь. — Спасла, — подтвердила Момо, не видя смысла этого отрицать. — С твоей стороны было очень глупо искать меня. На что ты рассчитывал, Акутагава? Ты способный и талантливый, но чтобы сражаться с такими врагами, нужно быть как минимум лейтенантом. И даже если ты — капитан, все равно можешь… — проиграть, — Момо задохнулась собственными словами. — Я знаю, что Хирако-тайчо погиб, — тихо сказал Казума. Момо горько усмехнулась. Ну конечно. Теперь все знают, но ей самой до сих пор больно это принять. — Что будет дальше? — точно так же тихо продолжил Казума. — Вы думали об этом? Что будет, когда вы выйдете из больницы, и… Вы же… У вас есть банкай. — Замолчи, — твердо и четко сказала Хинамори. — Просто заткнись, Акутагава. Не говори об этом лишний раз. У меня нет банкая. Я… не могу. Я не должна. — Но кто еще, кроме вас? — спросил Казума. — Сами посудите — кто еще? Кто знает Пятый отряд лучше? Кто любит его больше? — Я — лейтенант, — проговорила Момо, понимая, что губы ее дрожат, а голос то и дело может сорваться на крик. — Я — лейтенант! Этого мне достаточно! Я не хочу! Я… Казума опустился на колени у ее кровати и потянулся к рукам девушки, но Момо резко отодвинулась от него и взглянула на рядового почти с ненавистью. В ее глазах пылало пламя — горячее и неукротимое. Пламя, которое никто не в силах погасить. Пламя, которое способно уничтожить все и всех на своем пути. Пламя, что готово было прорваться наружу через жестокие слова. — Хинамори-фукутайчо, — примирительно сказал Казума, но не решился вновь пытаться дотронуться до нее. — Вы достойнее всех, чтобы… — Нет! — взвизгнула Момо, понимая, что теряет самообладание с каждой секундой. — Нет! Кто ты такой?! Кто ты такой, чтобы судить об этом? Ты всего лишь рядовой! Ты — пешка! Ты должен… что ты должен делать? Я помню, что отправила тебя на гауптвахту! Твое дело — чистить картошку на кухне да плац подметать, а не судьбами человеческими распоряжаться! Тем более, судьбами тех, кто старше по званию! Понял? Пошел вон отсюда! Прочь с глаз моих! Хинамори плевалась ядовитыми и колючими словами, как сгустками пламени, обжигающими и попадающими прямо в цель. Каждое слово — удар и пощечина. Казума слушал ее тираду с покорным молчанием, терпеливо вынося каждый выпад — пусть она бьет его, пусть, можно не только словами. Ей больно — Казума прекрасно видел, как ей больно, и сам посмел растревожить ее все еще кровоточащую рану, посмел сыпать соль на незажившие язвы. Но как он мог молчать? Нужно решить быстрее, пока Пятому отряду не дали другого капитана. Хирако был не таким уж и плохим, хотя все равно чужим, а если новый тайчо будет хуже? Начнет вводить свои порядки и сломает веками заведенные устои? Хирако хотя бы предоставлял все важные дела Хинамори, только прикрывал ее в случае чего, страховал и поддерживал, в остальном доверяя управление отрядом ей. Но лейтенант права — с чего Казума посмел решить, что имеет право касаться столь болезненной темы? Он ведь даже не офицер, он рядовой. Правильно Хинамори сказала — пешка. Никто. Момо вздрагивала, понимая, что это и есть самая настоящая истерика. Все время она держалась, не позволяла себе плакать, молчала, глотая сверла, что царапали глотку, молчала, пока в груди горело пожарище, запирала свои чувства в самой глубине души — свой страх, свою ненависть, свое отчаяние. Теперь все это рвалось из нее наружу, как взрыв, слезы подступали к глазам, и больше всего Момо хотела, чтобы Казума ушел, оставив ее одну. Еще не хватало, чтобы рядовой видел ее в таком состоянии! Но чертов Акутагава никуда не уходил — сидел на коленях у ее постели и смотрел на нее с теплом и сочувствием, что раздражало Момо еще больше. Ей не было нужно сочувствие от чужого человека — а Казума был ей чужим. Она узнала о его существовании лишь недавно, до того Акутагава был просто безликой массой, частью ее отряда, пусть и талантливым. Он не имел права лезть ей в душу! Даже Хицугая не касался вопроса о том, кто станет капитаном, а он был ей почти как брат! — Убирайся! — Момо все-таки взорвалась. — Слышишь, я не хочу… Она разрыдалась слишком внезапно даже для себя самой. Судорожно вздохнула, а в следующую секунду уже расплакалась, закрыла лицо руками и издала болезненный стон. Казума не ушел — вопреки приказу Момо, он не мог ее бросить, когда лейтенант так горько плакала. Он дотронулся до ее плеча — и кончики пальцев словно пронизал электрический ток. Момо от его прикосновения отшатнулась, отодвинулась на кровати еще дальше, вжалась спиной в стену и подтянула колени к груди, утыкаясь в них носом и отчаянно рыдая. Казума поднялся с пола — неважно, пусть она сделает с ним все, что захочет, пусть она убьет его, пусть испепелит своим пламенем, пусть прогонит из отряда, что казалось ему гораздо хуже сожжения, но, пока она плачет — он будет ее утешать. Он будет рядом с ней, а иначе — грош ему цена. Акутагава обнял Момо, садясь рядом с ней, притянул к себе за плечи, прижал к своей груди и погладил лейтенанта по спине, скользнув ладонью по ее худым лопаткам. Его сердце сжалось от нежности — она такая хрупкая и худенькая. Ей стоит больше есть, ей стоит больше отдыхать, ей стоит надевать платья и делать прически, а не сражаться насмерть… Момо больно ударила его кулачком в плечо, пытаясь вырваться, гневно засопела, забилась в его руках, но Казума внезапно для нее оказался сильнее. Момо не могла отстраниться от него, но продолжала осыпать градом ударов — била, куда только могла попасть, по плечам, по груди, пара ударов пришлись по лицу. Момо не думала о том, что ему больно — ее саму разрывала на части невыносимо-жгучая боль. Казума продолжал терпеть, не останавливая Хинамори, хотя мог бы поймать ее руки и помешать ударам, но он подставлялся Момо, понимая, что так ей станет легче. Если он мог помочь ей хотя бы так — он готов. Не слишком уж больно, Момо ведь не мастер хакуда. В какой-то момент кулачок Момо попал в нос Казумы, случайно так неудачно, что по его лицу потекла струйка крови. Рядовой сжал зубы — неудобно, неприятно, и чтобы утереть кровь, нужно выпустить Хинамори из объятий, а он не хотел ее выпускать. Момо вздрогнула еще несколько раз, и рыдания ее, до того громкие и отчаянные, от которых сердце Казумы так болело, начали медленно затихать. Истерика улеглась, бушующий пламенный шторм успокоился, дыхание постепенно выравнивалось, и Хинамори снова начала осознавать происходящее. Во время истерики она была словно в беспамятстве, теперь же понимала, что сидит на кровати в Четвертом отряде, и ее обнимает… Так, стоп, ее обнимает рядовой Акутагава Казума?! Почему этот человек снова прикасается к ней? Что там, на поле боя, когда он не позволил лейтенанту упасть, что здесь — стоит только Момо проявить слабость, и Акутагава тут как тут! Как будто выслеживает, чтобы подгадать момент! — Отпусти, — проговорила Момо уже почти спокойным голосом, без дрожи — только со злостью. Казума повиновался, размыкая объятия и глядя Хинамори в лицо, чтобы понять, стало ли ей лучше. Момо тоже посмотрела на него — и охнула. Из носа Казумы вниз по губам стекала алая струйка крови, и нетрудно было догадаться, откуда — Момо в своем горе чересчур увлеклась. Она уже знала за собой такое — приступы ярости, если случалось что-то, что ранило ее до глубины души. Когда Момо думала, что погиб Айзен, она точно так же потеряла голову, бросаясь с обнаженным мечом на лучшего друга, а теперь вот бедный Казума попался ей под горячую руку. — Акутагава, — пробормотала Момо, поднимая руку и пальцами стирая кровь с его губ. — Прости. Я не хотела. Но я же приказала тебе уйти, — растерянно сказала она. — Тебе стоило уйти. — Вам стало легче? — заботливо спросил Казума. — Ну, — Хинамори вздохнула, не в силах отрицать. — Да, стало. — Тогда я рад, что был полезен, — улыбнулся Казума. — Но у тебя кровь, — прошептала Момо. — Из-за меня. — Это такие мелочи, — Акутагава утер нос ладонью. — Я все-таки военный. Для солдат ранения — норма, — бодро продолжил он. — Ладно, — Момо отстранилась от Казумы. — Мне уже легче. Ты можешь идти — ты все еще на гауптвахте, тебе нужно на кухню. — Когда вы успели посадить меня на гауптвахту? — усмехнулся Казума. — Когда ты был без сознания, — ответила улыбкой Хинамори. — Ты же нарушил приказ быть в укрытии? Нарушил. Изволь отвечать. — И на сколько я наказан? — спросил Казума, не переставая улыбаться. — Пожизненно, — деланно серьезно ответила Момо, а потом рассмеялась. Стоило выплакаться, и ей правда полегчало. Боль не уйдет никогда, но может утихнуть, потому что Момо знала — сам Хирако не хотел бы, чтобы по нему скорбели. Он первым бы просто Хинамори перестать плакать. Казума поднялся, выпрямился и отдал честь. — Будет исполнено, Хинамори-фукутайчо! — отчеканил он и зашагал к двери, но у выхода Момо окликнула его: — Акутагава! Казума обернулся — Момо улыбалась нежно и ласково. — Спасибо тебе, — произнесла она. Казума покраснел, рывком поклонился и исчез за дверью.***
— Фонг-тайчо! — ну вот, опять, он что, сам ни с чем справиться не может? Сой, между прочим, ранили — и как раз тогда, когда она защищала этого идиота. Омаэда мог бы проявить больше расторопности — хотя бы из благодарности. Или меньше — Сой покосилась на гору сладостей у дивана, на котором сидела, укутавшись в плед. Она сбежала из Четвертого, как только появилась возможность. Котецу Исане сказала, что жизни капитана Сой Фонг больше ничего не угрожает, ей просто нужно больше отдыхать, и Сой рассудила, что отдыхать она может и в своем отряде, а не в лазарете. Правда, отдыхать ей как раз и не давали — Омаэда прибегал в комнату капитана буквально каждые полчаса. То спросить о чем-то, что должен был и сам прекрасно знать, то угостить Сой очередным печеньем или пирожным, то просто поинтересоваться, как она себя чувствует. Сой могла только скрипеть зубами — драться пока что не позволяли повязки на теле и ослабленный организм. Ей казалось, что лейтенант этим нагло пользуется. — Чего тебе еще? — Сой хотела злобно рявкнуть, но получился у нее усталый стон. — Омаэда, я же говорила, как заполнять отчеты по раненым, неужели ты настолько тупой… Омаэда застыл в дверном проеме, полностью загораживая его своей тушей, и застенчиво помялся на пороге. Ему не хотелось тревожить капитана чем-то, помимо вопросов и сладостей, но он знал — если Сой узнает, что он ей не сказал — она его убьет. Рука у тайчо была очень тяжелой, а Маречиё и так ранили на войне. Не так сильно, как ее, правда… Если бы Омаэда был сильнее, Сой не пришлось бы его защищать, и тогда она бы не пострадала, с ее-то скоростью. — Собирается совещание капитанов, Фонг-тайчо! — отрапортовал Омаэда. — Вы же хотите присутствовать, верно? Что ж, он угадал — Сой хотела. Должна была. Она все же не просто одна из капитанов Готей-13 — она еще и командир Омницукидо. Она пошла бы на совещание даже в бессознательном состоянии, даже не имея возможности идти — ползла бы, но появилась там. Это ее долг. Пренебрегать долгом Сой не имела права — да и желания. В жизни у нее был только долг. — Верно, — ответила Сой, меняя гнев на милость, и попыталась подняться, но ее тело пронзила острая боль. Сой не застонала и не изменилась в лице — только стиснула зубы, но Омаэда заметил, и решился, вздохнув, как перед прыжком в холодную воду. В случае Омаэды в этой воде еще и плавали голодные пираньи вместе с крокодилами. — Фонг-тайчо, — проговорил Маречиё. — Вы потом можете со мной сделать все, что угодно, но… Вы уж простите. С этими словами он шагнул к лежащей на диване Сой и легко подхватил ее на руки, стараясь не причинить лишнюю боль. Капитан была такой легкой — почти невесомой. — Эй! — Сой так удивилась, что смогла только возмущенно вскрикнуть. — Ты… ты… ты… Ты, придурок, ты что себе позволяешь?! Немедленно отпусти меня, я сама могу идти! — Не можете, — возразил Омаэда. — Точнее, можете, вы все можете! — поспешно заверил он, увидев злой взгляд Сой. — Но не нужно лишний раз тревожить ваши раны. Так что… — Ты же понимаешь, что потом я тебя убью? — мрачно спросила капитан. — Ага, — закивал Омаэда. — Понимаю. Я уже и завещание составил. Вам удобно? «Да будь ты проклят», — подумала Сой. — Удобно, — проворчала она вслух, обнимая лейтенанта за шею — конечно, исключительно для того, чтобы лучше держаться, вдруг этот идиот ее уронит. Маречиё расплылся в широкой довольной улыбке, украдкой вдыхая запах волос своей капитана — они пахли ветром. Прижимая ее к себе чуть сильнее, чем требовалось, но осторожно, Омаэда торжественно понес Сой Фонг в сторону Первого отряда.