Если меня не будет

Сила струилась по его венам, корням, руслам, подземным жилам. Остров гудел вместе с ним от напряжения и предвкушения — и жалкие потуги прежнего Блюстителя значили меньше, чем ничего. Время ускорялось, окружало, дышало разом в лицо и затылок, лизало колючим холодком нервы, узлы, поврежденные, а теперь заново срастающиеся линии. Скоро... О, скоро! Этот контур замкнется, рисунок обретет завершенность, и он не просто примет окончательную власть над островом — он станет Островом! Сердце клокотало радостью, ледяными подземными ключами, расплавленной лавой в недрах горы. Скоро! Он видел, как закручиваются незримые спирали энергии, как сливаются потоки, как рождаются и множатся связи, прорастают сквозь него, внутри него. Как распадаются и возникают вновь крохотные вихри в утробе всего сущего, изменяя картину мира, изменяя его самого. Но стройность песни единения нарушил чей-то голос: — Константин! Бессмысленные поначалу звуки обрели значение не сразу: это имя. Кто-то окликнул его. Хотел помешать. Ему стало смешно и досадно враз. Он призвал Хранителя и велел избавиться от помехи. Но вернуться к радостной сосредоточенности не получалось. Что-то зудело, как рана под коростой, как облако мошкары над сонным стадом, как железная руда, обожженная молнией: голос, произнесший его имя. Почему-то он был важен. Рисунок сбился, в песню вкрался диссонанс, и он был вынужден прервать ритуал. Голос. Чей это голос? Он обернулся. И сквозь облако пыли и горячего пара разглядел лицо. «Кузина, — беззвучно шевельнулись его губы, прежде, чем он это осознал. — Звездочка». И паутина незримых линий задрожала, выпуская его разум из гудящего хора. Хранитель раскрыл пасть, и за мгновение до того, как та сомкнулась, Константин вскинул руку: — Нет! Стой! Он опять чувствовал свое тело. Оно дрожало — точно так же, как кузина, стоящая напротив. По его лбу катился пот, и этот пот пах страхом. Он едва не сломал что-то очень важное! — Отойди. — Хранитель повиновался. Собственный голос звучал странно и чуждо, будто он забыл его звучание. Что еще он забыл? — Я не хотел тебя убивать, — произнес он с удивлением. И это было правдой. Не хотел. Но чуть не убил. — Прости! Последнее слово вырвалось само, и только потом Константин почувствовал горечь и раскаяние. Ведь именно для нее он все это затеял! Как он мог об этом забыть? Как она могла этого не понять? Шевелить языком, произнося слова, было странно. Крутящиеся вихри энергий отступали и отступали, все больше отдавая ему его. Смысл, облеченный в слова, съежился и потускнел, утратил большую часть величия и красоты. Но он объяснил кузине, как мог, позвал за собой, подал на ладони и новый путь, и новый мир, и свое сердце. Но кузина смотрела на него расширившимися глазами и молчала, молчала, молчала. И в ее взгляде сплетались ужас, боль и сомнение. — Ну же! — воскликнул он нетерпеливо и протянул ей руку. — Я не хочу тебя убивать. — Она почти повторила его фразу, сказанную несколькими минутами ранее. А потом вложила кинжал обратно в его ладонь. — Я пришла тебя остановить, но... не могу. Поэтому прошу тебя еще раз: не делай этого! Константин посмотрел на возвращенное ею оружие. Лезвие казалось тусклым и мертвым. Пожалуй, так оно и было. А потом переспросил недоверчиво: — Ты меня отвергаешь? Отвергаешь мой дар? Это было немыслимым. Невозможным. Несправедливым, в конце концов! Он проделал весь этот путь ради нее! Она не может!.. — Помнишь, когда-то давно ты спрашивал меня, что будет, если тебя вдруг не станет? — заговорила она тихо-тихо. И в ее голосе слышалась бесконечная усталость. — Ничего не будет, Константин. Для меня не будет ничего. А теперь я вижу, что теряю тебя. Почти уже потеряла. — Она подняла ладонь и сомкнула пальцы на его руке, заставив сжать кинжал. — Вот и доверши что начал. Убей меня. Только сам, не зови свое чудовище. Я хочу видеть твои глаза. — Что ты говоришь, кузина? — Ее слова вонзались в него дождем из раскаленных иголок. — Ты не должна так говорить! Идем со мной. Мы все изменим, понимаешь? Построим свой мир и будем им править! Станем едины, будем вместе — целую вечность! Она покачала головой: — Я не хочу никем править. Не хочу быть островом. И не хочу быть тобой. Я хочу быть с тобой — но это невозможно. — Она притянула лезвие в руке Константина к собственному горлу. — Сделай это. У тебя будет твой мир, твой остров. Не будет только меня. Такая малость, верно? Смелее, кузен. Острие коснулось беззащитной кожи, по ней потекла капля крови. Константин отпрянул, разжал руки, выронив клинок. — Нет! Я не хочу! — Ты заставлял меня выбирать. — По ее щекам текли слезы, но взгляд был твердым и прямым. — Выбирай теперь сам, мой дорогой кузен. — Это нечестно! — воскликнул он с отчаянием. Смысл таял, таял, таял. И паутина энергии распадалась, всасывалась сама в себя, и голос почти угасшего Блюстителя опять звучал громко и злорадно. Кузина поняла это, ее глаза вновь загорелись знакомым неукротимым огнем: — Вернись ко мне! Ты отзовешь зверей, я успокою людей. И все улажу, скажу, что тобой овладел дух, но мы его победили. Ты и вправду сможешь все исправить — но как человек, Константин! Слова стучали в голове в такт пульсу, в такт затихающему клокотанию внутри горы. — Ты сказала: «Ко мне»? Ее руки легли ему на плечи: — Если не станет тебя, не станет и меня, понимаешь? — О да. Понимаю, — отозвался он эхом и прижал ее к себе крепко и нежно. — Остров без тебя мне не нужен, моя дорогая кузина. Что-то там бормотал воскресающий Блюститель, но звери уже покидали горную тропу, уходили из городов. Танец невидимых спиралей становился все спокойнее, становясь неощутимым. Рисунок реальности снова менялся. И в этом мире он был не таким уж большим и могущественным. Пожалуй, снова слабым. И удручающе смертным. Но его сердце и сердце женщины, которая оказалась для него важнее могущества и самой жизни, бились в унисон — и рядом.