***
После этого дня Габриэля словно подменили. Он почти из кожи вон лез, чтобы показать себя с лучшей стороны. Окружил такой любовью и заботой, что впору было задохнуться, и от потока внимания Маринетт становилось еще больнее. Она знала Габриэля не первый год и безошибочно определяла моменты, когда он принуждал себя или абстрагировался от того или иного действия. Да взять хоть те же злополучные звонки Эмили, которых почему-то стало вдвое больше и которые мужчина пытался игнорировать. Порой Маринетт даже заставляла его ответить со словами: «Она никогда не звонит по пустякам», — лишь бы не портить нервы чертовым трезвоном. После каждого разговора Габриэль смотрел виновато, а она лишь вздыхала в ответ, прекрасно понимая его положение. Маринетт все же согласилась на брак спустя несколько месяцев. На всех выходах в свет она неизменно сверкала помолвочным кольцом со вставкой-сердечком из голубого топаза, но, приходя домой, обязательно его снимала. «Я боюсь его испортить», — каждый раз говорила женщина, и как бы Габриэль ни убеждал, что купит ей хоть тысячу колец, если понадобится, все равно оставалась непреклонна. Она ненавидела топазы, которыми так яро восхищалась Эмили, но возлюбленному этот секрет знать было необязательно. А то, что он сознательно купил кольцо, которое отвечало вкусу его бывшей жены… Поступок Маринетт совсем не удивил: Габриэль все еще рассчитывал на взаимность Эмили и до сих пор трусил признаться в этом хотя бы себе. Любимый поручил Маринетт самой организовывать торжество: он, мол, не простит себе, если покусится на «ее священный долг». Боль раскаленными докрасна тисками сдавила сердце, но женщина, сжав зубы, промолчала. Как будто ей одной нужна эта свадьба! Неужели нельзя было обсудить хотя бы какие-то мелочи?! Вместе?! Глубоко в душе заскребли кошки, а в голове разом всплыли нехорошие мысли, которые подтвердились уже через три недели. Маринетт застала Габриэля, когда он просматривал свадебные фотографии, на которых был вместе с Эмили; подобное поведение говорило куда красноречивей слов. Кажется, потом женщина даже заплакала от обиды, но, слава богу, будущий благоверный этого не заметил. Больше Маринетт не проявляла инициативу, но обиду все равно затаила. Она не хотела мстить любимому мужчине, просто решила: раз Габриэль живет воспоминаниями, пусть этот день для него таким безболезненным, как только возможно. Без труда умыкнув фото у любимого из-под носа, женщина пришла в агентство по организации свадеб, швырнула их на стол и процедила: «Хочу так же». Организатор посмотрел недоуменно, а Маринетт лишь добавила, что за полную идентичность удвоит положенный гонорар. В итоге все вышло так, как задумано. Разве что платье она выбрала другое — первое попавшееся, в обычном магазине и абсолютно ей не подходящее, хотя всю жизнь мечтала сшить его сама. Возможно, будь положение в целом другим, Маринетт отнеслась бы ответственно к этой чертовой свадьбе, но сейчас хотела просто ее пережить. В день торжества Габриэль поразился увиденному, равно как и Эмили, которую — кто бы сомневался? — тоже пригласили. Их дуэт устроил ей едва ли не допрос, но Маринетт прятала эмоции за улыбкой и отвечала: «Ну, мало ли в жизни бывает совпадений?» Почти всю церемонию Эмили ностальгически что-то шептала на ухо Адриану, а Маринетт изо всех сил улыбалась Габриэлю лучшей и самой фальшивой своей улыбкой. Свадьба была настоящим фарсом, а самым большим плевком в ее душу стала счастливая Эмили, периодически уводившая мужа «по-родственному пошептаться». Алья, наблюдая за всем этим балаганом, не стесняясь назвала свою подругу дурой, а та лишь отмахнулась. Ей и без того было горько… После бракосочетания их совместная жизнь едва ли улучшилась. Казалось, Маринетт уже привыкла к слову «нет». Она отказалась от свадебного путешествия — будто бы много дел на работе; от предложения Габриэля стать его деловой партнершей; от визитов к Адриану и беременной Кагами, потому что тосковала, когда видела счастливую мордашку Эмили и необъяснимо злобный взгляд Адриана, а общаться с Кагами могла через Ватсап. А уж после рождения маленького Эмиля — Господи, что за дурацкое имя?! — и вовсе наложила табу на слово «дети». «Мне это не нужно», — повторяла она, и Габриэль кипел от обиды, но просто нельзя было поступить иначе. К слову, муж пытался ее переубедить. Габриэль приводил кучу аргументов «за», давал тысячу и одно обещание, но ничто не действовало. Маринетт, конечно же, верила и разумом, и душой. Но не сердцем. Сердце не обманешь. Она предпочла мучиться от боли сейчас, когда Габриэль и Эмили счастливо нянчатся со своим внуком, чем потом, при вопросе собственного ребенка, почему отец проводит все время с бывшей женой и взрослым сыном. Она прекрасно видела, что было с Адрианом после развода родителей, и не хотела той же участи своему малышу, пусть даже смогла бы родить его от любимого мужчины. В остальном ее жизнь осталась такой же. Маринетт трудилась на благо модного дома «Габриэль», все так же терпела ненависть и зависть коллег и почти не реагировала на Эмили. В конце концов, дом моды — их с Габриэлем детище, а уж был ли у парочки секс в перерывах между деловыми разговорами, или они просто предавались воспоминаниям, Маринетт абсолютно не интересовалась. Она привыкла быть удобной для партнера, ничего не просить взамен, а теперь бессмысленно было хоть что-то менять.***
В тот вечер ничто не предвещало беды. Вновь надевая помолвочное кольцо ради очередного скучного, но, безусловно, важного светского приема, Маринетт вдруг заметила, что топаз потускнел. Драгоценные камни очень часто облучались на ювелирных заводах, отчего со временем теряли блеск. Где-то в глубине души свернулась комочком обида. Похоже, их с Габриэлем любовь потускнела, едва пережив первую годовщину свадьбы, которую они совершенно забыли отпраздновать. А может, никакой свадьбы и вовсе не было. Теперь Маринетт уже сомневалась во всем… Она с достоинством выдержала весь раут и уже собиралась отпроситься у Габриэля домой, как вдруг ее перехватила Эмили. Понимая, что ссориться с деловой компаньонкой мужа на глазах у толпы не самая хорошая идея, Маринетт согласилась на диалог и стойко выслушала все обвинения, начиная от небрежной работы и заканчивая «новой попыткой испортить всем праздник». И лишь когда разговор зашел о Габриэле, переполненная гневом и обидой, попросту не смогла молчать. — Из-за тебя он сам не свой! — зло шептала Эмили. — Ты постоянно ставишь его в неудобное положение, он уже боится общаться с собственной семьей! Ты и так получила все, что хотела, прекрати уже изводить его! — Боюсь, мадам, даже здесь я вам уступаю, пальма первенства по изведению Габриэля все еще у вас! — высказалась Маринетт, совершенно не заботясь о том, что реплику услышала половина зала. Возможно, она бы извинилась за свои слова буквально через несколько секунд, но Эмили не дала ей продолжить. Маринетт поклялась бы, что никогда в жизни не получала такую сильную пощёчину. Гул толпы мгновенно стих. Маринетт посмотрела сначала на тяжело дышащую от гнева обидчицу, а затем на мужа. От шока тот даже не попытался подойти и уладить конфликт. Поразился тому, что одна его женщина подняла руку на другую, или оскорбился неприкрытой дерзостью Маринетт, которая раньше откровенно избегала Эмили? Скорее, второе. Маринетт не стала раздувать ссору. Просто молча развернулась и гордо вышла из зала. На улице она на мгновение растерялась. Ехать в особняк не хотелось, возвращаться к родителям тоже. А заявиться к Алье — мало того что помешала бы их с Нино совместному вечеру, еще получила бы очередную головомойку. Выбор оказался очевиден: Маринетт поймала такси и попросила отвезти ее в отель, подальше от восьмого округа. Приехав на место и сняв самый обычный номер, она заперлась, скинула туфли на высоком каблуке и устало повалилась на кровать прямо в вечернем платье. Если бы она заплакала, то рана стала бы еще глубже, а боль и так уже почти достигла пика. Вместо слез Маринетт тяжело вдохнула, прикрыла глаза и попыталась забыться сном… Габриэль позвонил утром. Но на душе было настолько погано и так сильно хотелось спать, что Маринетт выключила телефон. А когда очнулась где-то после полудня и рискнула включить гаджет вновь, из трубки посыпалась лавина сигналов о непрочитанных сообщениях и пропущенных звонках. Вела среди отправителей Алья, лишь немногим уступал Габриэль, а где-то в самом конце плелась Кагами. С нее Маринетт и решила начать — молодая мадам Агрест никогда не звонила ей без повода. Коротко переговорив с Кагами по телефону и решив, что лучше встретиться с глазу на глаз, не раздумывая назвала адрес: невестка ее в любом случае не выдаст. Кагами обещалась приехать как можно скорее. Маринетт, кое-как добравшись до ванной и смыв макияж, терпеливо уселась ждать… Кагами приехала через полчаса, и настроение у нее было не самым радужным. — Вы, европейцы, не цивилизованные люди, а сборище диких зверей! — возмущалась она. — Только и ждете повода, чтобы вцепиться друг другу в горло! Маринетт не стала спорить, поскольку плохо разбиралась в тонкостях японского менталитета, и лишь робко поинтересовалась, что так разозлило собеседницу. Как оказалось, источник проблем был общим. Ранним утром Эмили без предупреждения заявилась к молодой паре и как следует выплакалась. Так Кагами узнала о вчерашней ссоре на торжестве и о том, что заметка о ней попала на первые полосы почти всех известных таблоидов. Но не услышала конец: на пороге неожиданно возник перепуганный до смерти Габриэль. Как оказалось, он решил, что жене нужно прийти в себя, намеренно не стал ее беспокоить и заночевал в комнате для гостей. И утром выяснил, что Маринетт так и не было дома. Кагами ожидала от свекра просьбы о помощи, даже успела несколько раз безуспешно набрать Маринетт, но неожиданно старшего Агреста будто подменили. Испуг Габриэля превратился в гнев, и вся буря эмоций обрушилась на Эмили. Та пыталась оправдаться, затем в перепалку влез Адриан, и встреча вылилась в знатный скандал. Кагами же мудро решила не вмешиваться и, быстренько одевшись, выскользнула с сыном из дома. — А где же?.. — недоуменно закрутила головой Маринетт. — С няней, в парке через дорогу. Иначе он не дал бы нам поговорить, — спокойно ответила Кагами, не сводя с нее внимательного взгляда. — Не хочешь поделиться своей историей? Так мне будет проще понять истину. Маринетт замялась, но желание выговориться оказалось сильнее. Она кратко пересказала вчерашний случай и еще кое-какие происшествия из своей личной жизни, дабы отразить картину во всей полноте. — Собственно, все то же самое, только с другой интонацией, — подытожила Кагами. — Но ты молодец, что не ответила силой на силу. — У меня просто не было желания. Да и глупо затевать ссору, из которой в любом случае выйдешь виноватой. Какое-то время они молчали, пока Кагами не решилась заговорить вновь. Она не никого не защищала, для нее были виноваты обе стороны. Но, несмотря на это, Цуруги была недовольна поведением родителей Адриана. «Кто в сорок лет глуп, тот умным никогда не станет», — сказала она, а от возражения, что обоим уже почти под пятьдесят, отмахнулась: мол, то же самое. Оказалось, Кагами очень долго наблюдала за новыми родственниками и в силу своей проницательности смогла заметить очень многое. — Не подумай, что я тебя оскорбляю или что-то еще, но я согласна с твоими выводами. Уважаемый свекр между желаемым и нужным всегда выбирает желаемое, хотя оно ему абсолютно не нужно. Собственно, и Адриан недалеко от него ушел. Как выяснилось, она тоже с трудом терпела конкуренцию со свекровью, которую оба Агреста едва ли не обожествляли, но, в силу воспитания, предпочитала не лезть на рожон. Стерпела даже имя Эмиль, которое так активно навязал Адриан, хотя изначально планировала назвать сына по-другому. — У них обоих прямо какое-то Эмилипоклонничество! Или правильнее сказать — Эмилианство? — на полном серьезе спросила Кагами, и Маринетт неожиданно для себя нервно засмеялась. Действительно, лучше определения и не придумать! Правда, вскоре веселье уступило место обиде, и Маринетт попросту разрыдалась. Плакала долго, позволив Кагами обнять себя и ласково гладить по растрепанным волосам. В это время телефон не переставая вибрировал, но женщина упорно игнорировала звонки. В какой-то момент Кагами не выдержала и взяла разрывающийся трелями гаджет. — У тебя четыре голосовых сообщения, — деловито сообщила она, открывая Ватсап. — От Эмили, Адриана, Альи и мужа. Какое послушаем первым? Маринетт попыталась отмахнуться, мол, позже, но Кагами настояла на своем, и пришлось уступить. Первым включили сообщение Эмили. Ничего нового Маринетт не узнала: Эмили упорно винила ее во всех душевных потрясениях Габриэля и в том, что она специально сталкивает лбами членов семьи. Женщина горько усмехнулась. Она никогда в жизни не настроила бы Габриэля против родственников. А если прочее семейство Агрестов недовысказало друг к другу какие-то претензии, это их личное дело. Под конец сообщения Эмили велела наконец повзрослеть и взяться за ум, не то она лично прочистит мозги Габриэлю и настоит на его разводе. Маринетт скривилась от отвращения. Ну и кто из них узурпаторша? Вторым они прослушали сообщение от Адриана. Он вторил словам матери, однако всплыло еще несколько обвинений. Мол, из-за Маринетт родители устроили совершенно ненужную дележку и едва не разрушили собственный бизнес. — И здесь я виновата, — прошептала Маринетт, даже не обидевшись на слова друга — теперь уже бывшего, — и приняв их как данность. — Я с ним дома поговорю, — прошипела Кагами, а на попытку сгладить конфликт резко ответила: — В ссоре между возлюбленными посторонних быть не должно, а у вас их слишком много! Вы и без них спокойно разберетесь. А от Адриана я не ожидала подобного. — Его тоже можно понять, он пытается отстоять интересы семьи. — Никакие это не интересы! Просто кое-кому давно не указывали границы! Ну да ничего. Мы не в Японии, и здесь никто не упрекнет меня за то, что я захочу поставить на место собственную свекровь! Маринетт испугалась боевого настоя Кагами и, чтобы отвлечь, сама попросила включить сообщение Альи. Оно тоже было не очень-то благостно: Алья, не стесняясь не самых лестных выражений, расписала умственные способности подруги, а в конце потребовала «валить подальше от этой чертовой семейки, и пусть они сами разбираются со своими закидонами». — Неплохой совет, — согласилась Кагами, — но ты им все равно не воспользуешься. Маринетт не хотелось признавать, что невестка права, вот только щемящее при одной только мысли расстаться с Габриэлем сердце причиняло такую боль, что легче было вырвать его из груди, чем попытаться успокоить. Им осталось послушать всего одно сообщение. Маринетт было немного неловко включать его при Кагами, но выбора не имелось. Габриэль ни в чем ее не обвинял. Дрожащим голосом муж просил прислать хоть какую-нибудь весточку, а еще лучше — сказать, где она, и он тут же примчится. Маринетт судорожно сглотнула, а к глазам вновь подступили слезы. Она не хотела расстраивать любимого. Она хотела, чтобы Габриэлю было хорошо, и если бы для этого понадобилось уйти, так бы и поступила. Теперь точно поступила бы. Именно так она и сказала, когда сообщение кончилось. — И все же поговори с ним, — с несвойственной мягкостью попросила Кагами, возвращая телефон. — Я уверена, вам будет что открыть друг другу, и вы сможете помириться. Маринетт не чувствовала себя готовой к диалогу. Учитывая ее феноменальную способность портить все, что угодно, она или окончательно разругается с Габриэлем (а потом едва ли протянет без него), или вновь станет удобной мягкой тряпочкой, с которой периодически делят постель, навсегда померкнет в тени Эмили и будет ненавидеть себя до конца жизни. — Просто дай ему высказаться. Никогда не принимай решения, не услышав другую точку зрения, — продолжала подбадривать Кагами. — Это твой шанс или все решить, или окончательно запутать. «Сейчас или никогда», — подумала Маринетт, едва успев отметить, что отправляет Габриэлю сообщением адрес гостиницы.