~*~
♪ Spent two years of my life in a foreign land ♪
Кроваво-красный Ягуар петлял по змеевидной дороге в сторону даунтауна, держа такую скорость, чтобы лесные заросли по обеим сторонам не мелькали со скоростью кадров, а занимали полноправное место в открывающемся пейзаже. Осенняя Пенсильвания – это тянущийся на многие километры купол из леденцово-желтых и тыквенно-оранжевых, багровых и сочно-зеленых крон деревьев: сахарные и белые клены чередуются с соснами, дубами, конскими каштанами и канадскими вечнозелеными тсугами.♪ Came home to find my mind still stuck in the sand ♪
С каждым днем все больше крепчающий осенний ветер наполнялся устойчивым запахом сырости и гниения – этот влажный, ни на что больше не похожий запах мокрой листвы, ледяных озер и оседающего на полях тумана.♪ There are things I never thought that I could do ♪
Резина шуршала на гладком асфальте, мокром и блестевшем от прошедшего дождя. Первые опавшие желтые листья липли к поверхности, точно приклеенный к странице тетради гербарий. Под потоками ветра Роман даже чувствовал собственный парфюм – дорогой мужской одеколон, потому и такой стойкий. Розовый перец и замша. Время от времени рев мотора врывался в таинство природы, сливаясь со звучавшей из салона «Busman's Holiday».♪ I had to tell myself "Did 'em all for you." ♪
Тканевая крыша Ягуара поднята, и темно-русые волосы бешено развеваются на скорости мчащегося автомобиля. Пальцы отбивают ритм по тонкому рулевому колесу: все, кроме одного – указательного левой руки. На нем еще не затянулся порез, и кожа стянута тонкой подсохшей кровяной пленкой. Роман облизнул палец, смазывая бурую сеточку. И улыбнулся. Сначала лишь губами, словно ухмыляясь. Вернулся мыслями на полчаса назад. Во внутреннем кармане пиджака все еще лежала серебряная бритва – он сам порезал себя, и ему было интересно, та шлюха из «Орехового шоколатье» уже успела стереть со своей кожи его кровь или след все еще остался. Серая тощая белка рванула из кустов у обочины на соседний разветвленный ствол. Роман ее не заметил, даже не услышал шороха листвы. Зато он хорошо слышал свои мысли: что-то тяготело. И не потому, что шлюхам надо было платить и даже переплачивать, чтобы они забывали его имя. Здесь что-то другое. Все было однообразно. Роман знал разницу между «однообразно» и «по плану», он любил, когда созданный им порядок поддерживался, но он быстро уставал, и монотонность всегда наскучивала. Он выключил магнитолу. Теперь – лишь свист ветра да трение резины о мокрые листья. Что же на самом деле было не так? Роман имел все, что только мог пожелать. Роман имел всех, кого только мог пожелать. И не только в плане секса; он мог фигурально поиметь любого человека, заставить сделать или сказать что угодно, просто посмотрев в глаза собеседнику. В детстве ему казалось, что это из-за его фамилии, в более старшем возрасте – что из-за собственного характера и задатков начальника. Но позже, бесчисленное количество раз стирая кровь с ямочки над верхней губой, он стал понимать, что дело не только в личных качествах. Он должен был радоваться, должен был быть счастлив. И он вновь попытался представить всю картину целиком: шел второй месяц последнего нудного школьного года в череде других нудных школьных годов, которые уже позади – еще немного и приевшаяся бесполезная рутина закончится, и ему больше не надо будет заниматься тем единственным лишним делом в его жизни. Школа была ему не нужна. Еще немного, совсем чуть-чуть и «Годфри Индастрис» полностью перейдет под его правление, и мысль о пустой трате времени ради ненужного диплома убивала все веселье. Роман сменил передачу: дорога уходила вправо. - Черт! – поворот руля, и резкий скрип шин на мокром асфальте – одна нога бьет в тормоз, вторая выжимает сцепление. Со скрежетом Ягуар тормозит, загребая багажником на встречную полосу: еж, лишь небольшое испуганное, застигнутое врасплох животное, и какая отдача энергии. Роман чуть не задавил ежа. Животное успело нырнуть в отцветшие заросли. Секунду-другую недвижимо сжимая руль, он потянулся к коробке передач, затем плавно двинул машину с места, прокатил несколько метров и вновь остановился – поворот слишком резкий, чтобы рисковать. В лесной чаще трещали высокие стволы деревьев. Хлопнула дверца. Подошвы кожаных дерби приминали листву на обочине – Роман обошел капот, сам не понимая, что творит. Сейчас, прочно стоя на ногах и не выжимая все восемьдесят в час, он чувствовал, насколько осенний ветер еще только начинал остужаться, какими приятными касаниями ласкали лицо воздушные потоки. В детстве мама часто гладила его по щекам. Неясно зачем: показать ли любовь этим касанием или же просто удостовериться, что Роман действительно живой, что у нее и правда сын, но она касалась его щек. Иногда перед сном, иногда по утрам, встречая сына за завтраком – уже давно поевшего, – а порой отвлекаясь от чтения вслух книг ее тонкие пальцы касались его мягких, еще пухлых детских щечек. Но руки ее были холодными. И тогда, лет в шесть, ему пришла эта мысль: каждое время года он представлял по-своему. Покалывание зимнего морозного ветра напоминало мамины касания. Весна представлялась их бывшей домработницей – ее руки всегда были в зеленых перчатках, и пахло от нее цветочными средствами для уборки. Летний зной – добротная дочь пекаря. Она никогда его не трогала, но ее руки, касающиеся свежих горячих булок, представлялись ему такими же обжигающими, как июльский полуденный ветер. А осень – костлявая пожилая старуха: что-то из классики ужасов или из Диккенса. Не холодное, но пронизывающее. Страхом, ощущением смерти. Роман поправил растрепавшиеся волосы. Достав портсигар, извлек сигарету, затем нашел в кармане пиджака зажигалку зиппо. От пламени лицо обдало жаром. Фон лесной осенней чащи заволок табачный дым. Роман курил, обняв себя одной рукой, подоткнув кулак под рукав второй, и почему-то думал о хищниках, которые едят ежей, о том, как умные лисы толкают свернутые комочки к водоемам и ждут, пока ежи начнут в панике грести к берегу – момент, когда можно впустить острые зубы в мягкую тушку. Чужой автомобильный гудок вернул к реальности: вывернувшая из-за поворота зеленая Шкода вредно сигналила, криво объезжая по встречке красный, вальяжно остановленный на полосе Ягуар. - Мудак, правила дорожного движения прочти! – выкрикнул из-за опущенного стекла водитель Шкоды прежде, чем с ревом мотора прибавить газу. Выпустив густую струйку дыма, Роман пристально смотрел вслед зеленому пятну. Он не ответил. Лишь нарочито отдал честь двумя пальцами, мол, и вам приятной дороги в зад. Усмехнулся. Был ли он прав, останавливаясь так близко от поворота? Нет. Волновало ли его это? Ни капли.***
Краска на стене цвета полыни, темная двуспальная кровать из массива дуба, светильники с медными основаниями, парчовые портьеры с ламбрекенами цвета карри на каждом из длинных узких окон, старинный стол на изогнутых ножках, кожаные кресла, камин, лучшая стереосистема, синий здоровенный телескоп, пинанино, служащее барной стойкой, высокий комод буфетного типа с небольшой моделью ментолового Мерседеса шестьдесят третьего года за стеклом, огромная картина с двумя стоящими на задних лапах псами и большая карта времен Гражданской войны – это лишь часть его комнаты, его спальни на втором этаже Особняка Годфри. Сам Роман за годы жизни в этой комнате привык к запаху, и не мог назвать какой-то конкретный, принадлежавший его спальне. Чаще всего он сам лишь улавливал оставшийся аромат мужских средств для ухода, но если привести в гости постороннего, тот бы наверняка ответил – инжиром. Что-то среднее между сахарным, кокосово-медовым и копченым, миндальным – запах слабый, но ощутимый и запоминающийся. То ли от мебели, то ли просто от смеси ароматов из спальни и ванной, создававших какие-то химические соединения. Еще пахло книгами: Роман читал быстро, но брал книги из домашней библиотеки и редко когда убирал обратно на законные полки. Оттого прикроватные тумбы и некоторые островки напольного покрытия время от времени зарастали книжными башенками – пока через два месяца домработница не заберет очередную партию обратно в домашнюю библиотеку. Поэтому комнату Романа неизменно наполняли тонкие нотки кожаных переплетов и странной смеси ванили и табака – последнее, возможно, от сигарет: Роман, как и остальные пристрастившиеся носители фамилии Годфри, курили в комнатах – да вообще везде, где захочется. Порой, когда окна были подняты, в комнате ощущался чистый, свежий воздух и аромат елей, высаженных у каменных светлых стен. Особняк был похож на зáмок с его богатой мебелью, ухоженным садом и еженедельно подстригаемыми кустами, фонтаном с плавающими в воде листьями каштана, и пристройкой-башней во внутреннем дворе. Высокие туи тянулись до гибкой темной черепицы. Зáмком особняк и был, а Роман – юным принцем. Сжимая кулаки, он прошел от двери до одного из окон; на прикроватной банкетке и полу все еще валялись его вещи с предыдущей ночи: рубашки, брюки, рваные майки. Он верил, что нашел свой особенный стиль, но на самом деле вся его индивидуальность заключалась в неповторимом богатстве семьи. Богатство. Здесь все было дорого и монументально, но был ли Роман так индивидуален, как думал? Никто в городе не мог достичь уровня фамилии Годфри, и быть может, в этом и была вся оригинальность? В заднем кармане брюк что-то лежало, шурша при ходьбе. Роман сунул руку, достав скомканную салфетку из бара. С внутренней стороны – полустертый набор цифр и имя оставившей номер, выведенное на ткани черной подводкой для глаз. Роман хмурился, минуту пытаясь разобрать цифры – просто так, из спортивного интереса; звонить он все равно не собирался. Затем откинул салфетку на поверхность стола, попав стакан из-под скотча – на дне все еще дрожал слой растаявшего льда. Стакан не его, наверняка матери – сам Роман никогда не пил разбавленный виски. Роман поджал влажные пухлые губы, глядя на то, как край салфетки пожирается влагой из стакана. На улице хлопнула дверца машины. Роман переступил через оставленный в сборах ботинок и прошел до одного из окон, отодвигая светлую гардину. На стеклах английского окна – мутный влажный налет. Рана на пальце полностью затянулась, и Роман коснулся конденсата, оставляя ровную дорожку с характерным звуком. Окна запотели. Значит, пришла осень, близятся холода. Пора включать отопление. Длинная ладонь стерла влагу с одного из прямоугольников. Но на дорожке из природного камня возле белых ворот сада уже никого не было.***
Газон на заднем дворе «Старшей Школы Хемлок Гроув» вытоптан учениками: плавный переход от короткого ворса зеленой травы под дубами до серой земли в самом центре. В теплое время года здесь устраивают компанейские матчи в регби – несерьезное перекидывание мяча пока тот не попадет в плечо какому-нибудь проходящему мимо студенту. Не специально, правда случайно: задиры в этой школе есть, но уровень издевательств здесь значительно ниже, чем в других учебных заведениях. Пахнет влагой, сочной землей и листьями. Каменные стены школы ледяные на ощупь, к кирпичу возле лестницы липнет дырявый желтый лист дуба. Легкий ветер качает верхушки тополей, буков и смолистых сосен, кричит пролетающий ворон. Со стороны главного входа уже нет этого спокойствия: звук заведенных моторов, смех, крики, покачивание желтого школьного автобуса. Прошедший короткий дождь намочил каменный постамент под табличкой школы, и темные подтеки на сером фоне напоминают кровь. Минуту-другую Роман обводил взглядом галдящих школьников: без интереса, с толикой хорошо скрываемого презрения. Большинство из них толпились, пихали друг друга, чесали подбородки или немытые головы и вытягивали шнурки на красных школьных толстовках, пока капюшоны не скукоживались за шеями. Роман смотрел и непроизвольно кривил рот, сильнее хмурясь и задаваясь ненужным вопросом о мотивах всех этих действий. Он смотрел на девушек в расклешенных джинсах, на девушек из команды поддержки, которые передвигались бордово-желтыми форменными группками, точно цыплята, смотрел и видел еще блондинок, а потом брюнеток, тех некоторых, с кем когда-то спал, и тех, кого, казалось, видел впервые за годы обучения. Он думал о том, бич ли это его поколения или же цикличное явление: девушки его возраста выглядели либо старше своего возраста, либо намного младше. В косметике ли было дело или здесь виновата какая-то природная аномалия пенсильванской земли. Роман размышлял об этом ровно столько, сколько нужно для полного истлевания одной сигареты. А затем он отбросил докуренную сигарету, вздохнул так тяжело, словно собирался приступить к долгому физическому труду, и со скрипом кожаного материала сжал ручку портфеля-сумки. Каблуки начищенных дерби застучали под аркой каменного крыльца. Звонок прозвенел давным-давно.***
По странному ли стечению обстоятельств или потому что Роману сегодня действительно хотелось делать абсолютное ничего, но последний урок истории в этот день отменили. Мистер Грэхем был человеком строгим и ответственным, а потому отмена урока означала вескую причину. Стоял звук хлопающих дверец личных шкафчиков, далекий радостный гул, и ежесекундный легкий скрип стеклянных дверей: ученики спешили прочь за стены школы. Роман лишь немного разделял всеобщую радость: уроки его никогда не пугали, на большинстве из них было откровенно скучно. Отменяя занятия, его просто лишали сорока пяти минут личных раздумий. Над вторым этажом, там, где лестница упиралась в пролет под крышей, было укромное место: в этом крыле помещение за дверью использовали как кладовую, а потому выше второго уровня редко когда кто-то поднимался. Роман часто здесь отоваривался кокаином, потому что никакому студенту не придет в голову подниматься по лестнице с высоко задранной головой: в противном случае увидеть чем там промышляет старшеклассник было практически невозможно, и Роман никогда не попадался. Плюсом был хороший вид на два нижних лестничных пролета, где порой мелькали стройные ноги девушек, оголявшиеся из-под юбок при пересчете ступенек. Как раз таким днем «приема товара» и был этот пасмурный октябрьский понедельник. Отмена урока истории вела к некоторой реорганизации планов, и Роман отправил парню - «дилеру» из класса естественных наук смску, собираясь подождать его здесь, на этих самых черных перилах лестницы, ведущей в никуда. Подошвы дерби терлись о каменные ступеньки, раскрывались и захлопывались двери, то громче, то тише становились голоса. Его походка, движения, то, как он держал спину, касался тонкими длинными пальцами кончика носа или засовывал руку в карман узких брюк, поправлял прическу или даже держал стакан – все его движения были плавными и утонченными, точно у танцора, артиста балета. Он знал об этом и гордился тем, что унаследовал от матери. Рукой, свободной от ручки портфеля, Роман на ходу доставал портсигар. Ему всегда нравилось курить во время уроков – не столь важно, отмененные они по расписанию или по его личной прихоти. Казалось, он уже чувствовал будущий сигаретный запах. И какого было удивление Романа, когда он обнаружил свои перила занятыми. О светлую деревянную панель облокачивалась чужая спина: темно-русые длинные волосы, перекинутые на одну сторону черного кардигана из кружева кроше и вышитыми цветами, хлопковое платье цвета пыльной розы, плотные темные колготки и черные ботинки на шнуровке; пятка одного монотонно бьет по балясине лестничной балюстрады. Она явно пришла недавно, все еще роясь в кармане перекинутой через перила легкой коричневой куртки и, судя по сигарете во рту, в поисках зажигалки. Роман замер на последней ступеньке, выдав один единственный жест: дернул головой назад, моргнув, словно бы испытывая странный глюк, и если закрыть глаза, картинка вновь вернется к привычной, а перила лестницы станут пустыми. Продолжая рыться в кармане, девушка бросила взгляд широко распахнутых глаз на юношу, на секунду тоже остановив свою деятельность. Правая нога дернулась, и носок ботинка задел стоявшую на полу сумку-почтальноку – та повалилась на передние кармашки, но девушка лишь опустила взгляд, не придав этому особого значения. Все еще незажженная сигарета описывала в воздухе невидимые фигуры. Удивление Романа не было связано с личностью девушки. Он знал ее, знал, что ее имя Вайолет: у них был один единственный совместный урок – история у мистера Грэхема, та самая история, которую сегодня отменили. Он знал ее имя, запомнил, потому что история казалась ему занятным предметом: ему нравились рассказы о сокровищах Майя, о Британской Ост-Индской компании – особенно связанное с пиратством, – об американских войнах, часть про Декларацию независимости, немного о Сухом законе и еще много мелких ответвлений истории, которые напоминали увлекательные главы романов, а потому не давали скучать. Поэтому он не пропускал этот урок. Вайолет сидела на втором соседнем ряду на парту ближе к учителю, и, хоть они и никогда не общались лично, в прошлом году на контрольной Роману вдруг захотелось сдать не пустой лист и посмотреть на реакцию мистера Грэхема, и Вайолет без колебаний убрала руку со своей парты, дав таким образом Роману возможность списать ее ответы. Он помнил тот случай и, к своему удивлению, помнил и ее. Вайолет была для него «нейтральной», то есть не входила ни в категорию «оставленного варианта» – запустивших свой внешний вид девиц, постоянно сверлящих Романа взглядом в коридорах и тем самым пугающих его, – ни в «первую лигу», то есть тех, с кем он спал или хотел бы переспать. А потому он поджал пухлые губы и улыбнулся глазами – таким образом, которым часто заставлял таять девичьи сердца: зеленовато-ореховая радужка и интенсивный взгляд при почти что индивидуальной глубине глаз, которая придавала его лицу детское выражение. Бросив портфель к балясинам балюстрады, вытащил уже нагретый от пальцев портсигар. Резко распахнулась дверь второго этажа, и на лестницу внизу высыпала новая партия учеников. - Это мое место, – спокойно, словно даже с юмором, высказался Роман, игнорируя людской шум. Прикуривая от найденной зажигалки, Вайолет подняла взгляд от кончика сигареты. Затем лениво обернулась на крашеную стену позади себя. - Повесь табличку, – спокойно констатировала она факт отсутствия именных досок. Сигаретный дым тонкой змейкой завился перед лицом девушки. Роман шумно усмехнулся, облизнув губы. Извлеченная сигарета постукивала по крышке портсигара. Еще поднимаясь, Роман уловил слабый, почти потонувший в затхлом школьном запахе пота и еды аромат крови, и сейчас, усмехнувшись дерзости, он глубоко вздохнул и снова его почувствовал сквозь едкий аромат сигаретного дыма. Его порез полностью затянулся еще утром, а кроме Вайолет здесь больше никого не было – он убедился, обернувшись и бросив быстрый взгляд вниз на лестницу. Роман посерьезнел, фокусируясь на свисавшем крае подола ее платья. Нет, не месячные. Тогда что? Моргнув, решил отбросить эти размышления. - Дашь зажигалку? – кивнул он на ее куртку. Вайолет медленно потянулась к карману, доставая только что сунутую туда зажигалку. Протянула. Роман сделал шаг, ее рука еще чуть вытянулась, и тут взгляд его непроизвольно упал на кусочек фиолетовой ткани, торчавшей из-под черного кружевного рукава кардигана. Мысли с новой силой зароились в мужском разуме. Вайолет заметила его откровенно заинтересованный взгляд и в раздражении слезла с перил, самолично сунув зажигалку в его ладонь. Схватив куртку с сумкой, направилась вниз, на ходу быстро затягиваясь. Роман нахмурился, слушая ее удаляющиеся шаги до характерного дверного хлопка. Прикурил от оставленной ему красной зажигалки. Двое футболистов поднимались с перового этажа, громко хлопая чему-то своему. И, глядя на нацарапанные на корпусе зажигалки цифры «9 ½», он задумался. О том, что что означают эти «9 ½», о том, что такого таинственно-личного ему выпал шанс разглядеть, что заставило ее так стремительно подорваться с места, и о том, какими забавными и необычными были для него эти пять прошедших минут…