~*~
Вайолет жила с родителями на юго-востоке города: не в центре – рядом с лесным массивом. Здесь не было шикарных особняков в стиле семьи Годфри, но не было и тошнотворных ухоженных картонных домиков «тихого американского пригорода». Каждый коттедж отличался индивидуальностью, каждый дом обладал своей нафталиновой ноткой и винтажным шиком запылившихся и затянутых паутиной чердаков, облезлыми до разумного предела панелями или цивильно побитым кирпичом, раскрошившейся у стоков черепицей или скрипящими в саду качелями в виде автомобильной шины, привязанной к толстой ветке веревкой, пропитанной многолетним пенсильванским дождем. Дом семьи Хармон прятался в зарослях каштанов и кленов: небольшой, но уютный коттедж тюдоровского стиля с типичной основой фахверка из деревянной конструкции – коричневый каркас был оставлен для вида с улицы только над главным входом. В остальном – бурый кирпич и дикий виноград, обвивающий фронтоны и массивную печную трубу. Керамическая черепица со временем покрылась в некоторых местах зеленоватым налетом, и вкупе с пожухлыми листьями, забившими карнизную планку, дом в холодное время года приобретал совсем готический вид. Вайолет здесь выросла, и любила в этом доме абсолютно все. Черные водосточные трубы, особенно ту, что на северной стене – много лет назад внизу отошло крепление, винт раскрошил кирпич, образовав небольшую дырку, и в детстве Вайолет использовала это место как тайник: углубление было небольшим, водопроницаемым и вмещало разве что камушки, растения, монетки или маленькие ключи, но Вайолет уже тогда понравилась идея тайны, секрета. Она любила сад позади дома, где под окнами были высажены сочные прямоугольники самшита, подстригаемые время от времени самим отцом Вайолет. Она любила широкие качели, подвязанные к мощной ветке белого дуба, их в ее детстве тоже смастерил Бен – он и их сосед Хьюго Лэнгдон. До исчезновения Хьюго, Вайолет помнила его приятельские отношения с ее отцом: Бен забивал гвозди в выкрашенные доски, а Хьюго стоял рядом, развлекая ее отца разговорами и потягивая скотч из хрустального стакана прямо на улице в одиннадцать утра. Кроме качелей Вайолет нравился вид роз, выращиваемых ее мамой. Особенно в пасмурные дождливые дни, когда алые бутоны дрожали от холодных капель, создавая приятную картинку с чернеющей в сумерках травой. Но только их вид – от многолетнего аромата ее тошнило. Ей нравилась просторная гостиная с открытыми массивными балками перекрытий на потолке и камином, который родители топили вкусно пахнущими дровами. В кухонной кладовой под открытыми стеллажами была маленькая арочная дверца – в детстве Вайолет верила, что это проход в какой-то потусторонний мир, но в силу совсем юного возраста не могла сдвинуть с места тяжелую задвижку. Повзрослев и окрепнув, справилась с замком, но нашла внутри лишь склад для тех самых вкусно пахнущих поленьев. Лестницы из темного дерева – лакированные, но ставшие шершавыми от времени, – полинявшие ковры, где голубоватые завитки некогда четкого рисунка принимали чудаковатые картинки, запах карри, который так любила ее мама, скрип половиц и цитрусовый аромат начищенного дерева. Ее комната выходила окнами во внутренний двор – две стены занимали просторные английские окна в рамах из темного дерева. Светло-лимонные обои с давно выцветшим и едва видимым мелким лиловым узором – древние, начавшие отходить от стен на стыках под потолком. Большая кровать из темного дерева с основанием для балдахина, но без тканевого навеса. Темно-синее постельное белье из прохладного хлопка – никогда не застилалась идеально, отчего смятый вид подушек и пухлые холмики подоткнутого под них одеяла дарили вид легкой небрежности. Два марокканских черных пуфа: один – как извечная подставка под сумку. Кресло с «ушами» и высокой спинкой – некогда изумрудное, сейчас полинявшее. Большая часть мебели перекочевала к Вайолет из бывшей гостевой комнаты, а что-то было найдено в местных антикварных лавках. Взрослея в этом доме, Вайолет прониклась стариной, и не могла себе даже представить икеевский шкаф-купе по соседству с китайским резным комодом. Не потому, что она была снобом, – просто ее старая мебель обладала «душой». Жуки в рамках, которых она с отцом засушивала в детстве, карты таро, которые она использовала как подстаканники – тетя подарила ей набор на тринадцать лет, но после двух туманных раскладов, толковавших ей большую потерю, Вайолет разозлилась и стала «наказывать» карты, ставя на них стаканы с водой, а иногда и нарочно пачкая мокрым дном кружек. Белые свечи с запахом маршмеллоу – у них был ненавязчивый приятный аромат сладости у костра, который не раздражал, но наполнял комнату запахом осеннего семейного пикника. Книги, доступ к которым время от времени был необходим, занимали место на полках стеллажей, нередко всовываясь поверх рядов, прочитанные же когда-то – намертво прирастали к полу, вытягиваясь длинными неровными стопками вдоль боковин комодов и шкафов. Одна из таких стопок – с новыми изданиями в переплете, – служила тумбочкой у кресла. Тайников в спальне Вайолет никогда не делала – в этом не было необходимости, родители никогда не обыскивали ее вещи, сохраняя нейтралитет в отношении ее пагубных общеизвестных привычек. Это все Вивьен, вычитав во время беременности о правильном воспитании ребенка, настроила и Бена, и оба они не давили на дочь, видя ее живой и трезвый ум, со временем уверовали в то, что на развитие и способности Вайолет не влияют ни сигареты, ни ночевки у школьных знакомых, ни отсутсвие «родительского контроля» на ноутбуке. Казалось, наоборот, чем больше они ей позволяли, тем более осознанной она росла. Она была сообразительной от природы, умной настолько, что легкие школьные задания казались ей детсадовскими головоломками. Уроки давались ей легко, она словно даже не прикладывала никаких усилий. Родители ею гордились, предсказывая большое будущее еще когда в шесть лет в подготовительной группе Вайолет набрала максимальное среди сверстников количество баллов. Обладая «душой», дом и вся мебель словно действительно не только говорили с ней, но даже сочувствовали, помогали. За годы Вайолет стала обладателем многих секретов. Она любила просторный чердак, потому что там было мало хлама и много места. А еще окна – квадратный эркер, тянущийся со второго этажа. Восемь окон могли раскрываться одновременно, благодаря чему проветривали чердак за считанные минуты. И Вайолет любила здесь тайком курить, используя в качестве пепельницы красно-белую обшарпанную коробочку из-под ментоловых конфеток. На дне под слоем пепла был значок забытой природы, пенни и не менее таинственная, чем значок, овальная таблетка – может, «Тайленол», хотя под табачным налетом и не поймешь. Вайолет любила Хемлок Гроув, любила – с некоторыми исключениями – свой дом. Поэтому, когда впервые была поднята тема переезда, Вайолет потрясло чувство первого в ее жизни родительского предательства. Не только возраст их дома, но и количество покупателей в столь крохотном городке не позволяло переехать настолько скоро, насколько рассчитывали ее родители, поэтому приготовления к переезду тянулись вот уже почти восемь месяцев. Поначалу Вайолет бесилась, затем злость перешла в апатию, но переезд все оттягивался, и с каждым днем Вайолет все больше испытывала тревожное чувство страха, которое странным образом перемежалось с апатичностью и портило ее психику. На то, что раньше волновало, стало совсем плевать, а люди, ранее никак не тревожащее ее сердце, вызывали чувство преждевременной тоски…*** Пятница… ♪ Say you're a winner but babe, you're just a sinner now ♪
Внедорожник Форд припаркован на площадке для автомобилей на юго-западе города – в лесном массиве, куда время от времени приезжают любители пешей ходьбы, и где начинается тропа для хайкинга. Асфальтированный участок лесной земли облеплен свалявшимися буро-желтыми листьями, вне стальных дверей машины слышен журчащий речной поток, скрывающийся от посторонних глаз плотными зарослями желтеющих кустарников. Время от времени природную тишину нарушает стремительно набирающий силу ветер, что приводит в бешеное движение листву, но вновь затихает через мгновение-другое, оставляя после себя чувство незавершенного апокалипсиса. Порой по соседствующей дороге проносятся редкие машины. От веток высоких буков отрываются и медленно парят отмирающие листья, плавно и бесшумно касаясь земли – несколько упало на мощный черный капот Форда. Гигантский автомобиль единственный на всей парковке – будний день, второй час пополудни. Это семейная машина Годфри. Внедорожник был неотъемлемой частью их жизни, поскольку второй по возрасту юный носитель фамилии – Шелли – не вмещалась в миниатюрный Ягуар брата. Когда Роману нужно было подвезти сестру из школы, он брал именно внедорожник. От беспорядочных движений скрипели кожаные, идеально вычищенные черные сидения: третий ряд, считая вместе с водительским – машина действительно огромная. От тяжелого, интенсивного дыхания ушел привычный запах дорогой кожи и чистоты – теперь пахло только жаром тел, она чувствовала аромат его одеколона, он – запах ее кожи; индивидуальный аромат, присущий каждому живому человеку, и если он приятен тому, с кем ты спишь, значит, это твой человек. Густой, интенсивный запах желания. Сквозь влажные, громкие поцелуи Роман чувствовал мизерный вес ее бедер, и голые ляжки со спущенными бордовыми гольфами – тоже влажные и горячие. Настолько, что ей казалось – это все температура. По обеим сторонам его тела ее колени тыкались в кожаный холодный стык между сидениями и спинкой, изредка – когда касания Романа были особенно неожиданными и приятными – сжимая его корпус. О положении собственных рук она потом не помнила – то ли оттягивали его волосы, то ли слабо сжимали обивку сидений, елозив по сторонам, совсем отдельно от ее разума. Прядь ее волос запуталась в коронке его наручных часов – непривычно и так ребячливо это было, что оба они заулыбались, хихикая. От его невинной и такой детской улыбки у нее сжалось в груди. Его размеренное, горячее дыхание, и ее – рваные, обрывочные в предвосхищении. Роман стянул через голову ее темное платье на пуговицах, откинув вещь на спинку переднего сидения. От контакта с прохладой салона – гусиная кожа по краю кружева ее нижнего белья. Роман удивлен, но рад найти под ее мешковатыми вещами что-то столь девичье, нежно-розовое. У нее идеальная грудь – не большая, но и не маленькая, точно помещающаяся в его ладонь. Нижнее белье отшвырнул вслед за другими вещами. Он видел фиолетовую ткань, съехавшую от движений ниже к кисти ее левой руки. Сейчас, еще немного, и он вернется к этому участку ее тела. - В этой машине я еще никого не трахал, – он горд и доволен. - А я… – она не договорила. Почти призналась. Клацнул ремень на брюках, затем язычок ширинки. Шорох одежды. Его рука отпускает ее шею, нащупывает на сидении бритву, а рядом – сиреневый квадратик. Звук разрывающейся обертки. Ее нервная улыбка. Уже не страшно, лишь невообразимо волнительно – настолько, что сводит низ живота. Она жмурится, давая ему самому делать все так, как надо. Ничего не говорит. Он знает, лучше знает. А затем один стремительный толчок выбивает воздух из ее легких, и она вскрикивает, крепче жмурясь, сжимая его шею, вцепившись в плечо; плоть словно горит – его и ее собственная. - Стой-стой, – первое ее восклицание, и колени с силой сжимают его бедра. – Дай секунду… Роман замер. Откинув голову на подголовник убирает с ее лица упавшие пряди. Она чувствует его интенсивный взгляд и разлепляет собственные влажные веки. Его огромные зеленые глаза – бешеная пронзительность с не то животной яростью, не то с лишь заставшим врасплох немым вопросом. - Черт, ты девственница?! Она кривит рот в улыбке, получившейся странно болезненной. Кончик его языка увлажняет его пухлые губы. Он смотрит вниз, и она чувствует в себе пульсацию. - Че-ерт… – повторяет Роман. Тяжелым дыханием вновь наполнился салон автомобиля. А снаружи – свежий ветерок колыхал фиолетовые цветки в конце асфальтированной площадки. Птичий щебет, холодное журчание воды. И янтарные осенние солнечные лучи заливают сырую землю, и ветки деревьев отражаются на сверкающем черном капоте, и блестит решетка радиатора. Вспотевшие ладони липнут к коже, и пот мочит волосы, и кажется, что природа вне салона Форда совсем иная – летняя и знойная. А потом салон едва заметно кренится – Роман снимает Вайолет с себя, ее спина касается холодной обивки, и он опускается перед ней на колени – по понятной им обоим причине. Она была девственницей. И ее пальцы царапают подлокотники в поиске опоры, от интенсивности ощущений прохлада на ее раздвинутых бедрах обволакивает. Подошва одного из ее ботинок упирается в дверной каркас, и скрип резины наполняет воздушное пространство, дополняя иные звуки.***
Они молча натягивали одежду: Роман даже помог ей поправить лямки лифчика. Прохлада осеннего воздуха морозит разгоряченные румяные щеки девушки. Движения никак не хотят координироваться. Вайолет выползла из салона, поправляя на ватных ногах бордовые гольфы так, чтобы плотная резинка спряталась за темным подолом платья. Потянув за ручку передней дверцы вытаскивает свой толстый свитер. Затем сумку. Каблуки дерби застучали на мокром асфальте: обойдя капот, Роман выбросил салфетки и мусор в кованую мусорку у края площадки. Поправил свой тонкий трикотажный кардиган. - А теперь объясни мне, какого черта сейчас произошло? Перекидывая ремень сумки через плечо, Вайолет поднимает взгляд. Роман шагает к ней, и лицо его перекошено от непонятной ей ярости. Его словно переменили за секунду. - Что? - Почему не сказала?! От возмущения и удивления у нее перехватывает дыхание. Ветер колышет волосы, закрывая обзор, и она тянется к прядям, вытаскивая кисть руки из-под длинного рукава свитера. - В чем проблема-то? Весь уговор и строился на твоем этом пунктике с кровью! Роман тяжело дышал, взъерошивая растрепавшиеся волосы. Казалось, он подбирал слова, но Вайолет уже вовсю возбудилась от их открытого пререкания. - Ты бесишься, что это был мой первый раз? Ты сейчас серьезно? - Но не в салоне же ебаного авто! – вскричал Роман. От повышенного голоса Вайолет вздрогнула. Ей уже все равно было на причины злости Романа, ее волновала только собственная ярость и боль внизу тела. - Пошел ты, Роман! – выкрикнула она и развернулась, зашагав в сторону подъездной дорожки. Юноша дернулся. - Перестань, дай я подвезу тебя! Она даже не обернулась, но высоко выставленный средний палец был ему ответом. Роман выругался, с силой пнув носком туфли упругую резину переднего колеса.*** Среда. Двумя днями ранее… ♪ Could be a winner boy, you move quite well... ♪
Утро среды оказалось солнечным и мягким. Стоял прелый запах подсохших листьев, лаяли соседские псы, сонно щебетали птицы. Загребая по дороге носком ботинка желто-оранжевые шапки опавшей листвы, Вайолет шагала до школьного автобуса. Яркие солнечные лучи проходили сквозь ветки деревьев, играясь с листвой и бросая на асфальт дрожащие пятна. В воздухе витала какая-то угнетавшая сознание безнадежность. Вайолет это не нравилось. В автобусе ни одного свободного места возле окна: на ее языке – «дурной знак». Барахлил левый наушник, а кружевная отделка тыквенной юбки зацепилась за торчавшую из-под сидения спицу, чуть было не оставив дыру. Знаки не просто дурные – аварийные. На большом перерыве Роман вылетел из дверей школы еще до окончания звонка. Он ждал у восточной каменной стены – курил и высматривал, уже второй день подряд пытаясь поймать Вайолет. Но совместная история лишь по понедельникам, и весь вторник девушка ускользала от него с призрачным мастерством, хотя даже и не старалась. Щурясь от яркого солнца Роман курил и нервно крутил в свободной руке ее красную зажигалку. Его немного бесило то, с какой маниакальной настойчивостью он продолжал размышлять об этом: что могло зацепить настолько, что уже двое суток он не только думает, но и откровенно бегает за девушкой. Когда вообще такое было в последний раз? Он убеждал себя, что всему виной зажигалка, но действительно ли он просто хотел ей отдать эту дурацкую заменимую вещь? Темно-русая макушка мелькнула среди других студентов. Отбросив недокуренную сигарету, Роман подорвался с места. Догнал, поравнявшись. - Второй день тебя ищу. Вайолет остановилась, но ответила не сразу, выразительно глядя на юного Годфри, будто дожидаясь его извинений в том, что обознался. Но он явно осознавал, к кому обращался. Его высокий рост достигал положения солнца, и, надоев щуриться, Вайолет отшагнула, отводя взгляд. Обтекаемые студентами, они стояли на выцветшем газоне. Когда щурился Роман, то казалось, он не просто реагирует на солнце – он словно оценивает тебя. Такова природа его мимики. - Что ж, вот она я, – выжидающе поправила Вайолет ремень сумки. Роман сунул ей зажигалку, добавив, что все пытался ее вернуть. Она нахмурилась, принимая пластик, и думать забыв уже об этой вещице. Сухо поблагодарила, собираясь уходить. Роман замер. - Постой, – окликнул он. Вайолет остановилась. Брови приподняты, трезвый взгляд. Она спокойно, обыденно посасывала губу, выжидая причины его интересного поведения. Роман приподнял руку, сверкнула оправа перстня на его безымянном пальце. Он кивнул на зажигалку в ее кулаке. – Что это были за цифры? Она вновь хмурится. - Ну на зажигалке, – поясняет он и сует ладони в карманы брюк. Его длинные стройные ноги на мгновение занимают внимание девушки. Разжав ладонь, смотрит на нацарапанные цифры. Потом на Романа, интенсивный взгляд зеленых глаз которого просто прикован к ее собственным. Ему любопытно. Вайолет улыбается от мысли о том, что Роману Годфри любопытно, словно малому ребенку. Забавный контраст с его внешними данными – со всем, что Вайолет вообще когда-либо видела или слышала о нем. - Так тебя мучил этот вопрос? – ее улыбка раззадоривает Романа. Пойманный, точно нашкодивший первоклассник, он прячет взгляд, поправляя волосы. Какое-то безумие просто. Вайолет ждет – ждет и чувствует. Взгляды окружающих, прикованные к ним двоим. Посреди школьного заднего двора на большом перерыве – не осуждают, но многим откровенно интересно. Три девушки из команды поддержки на поле чуть поодаль разворачивают на газоне какой-то плакат, совершая монотонные действия при полной заинтересованности лишь двумя молодыми людьми – Вайолет с Романом. Просто никто никогда не видел Романа рядом с девушкой. С такой девушкой. Подувший ветер доносит шорох колышущегося в руках чирлидерш ватмана. Роману до остальных нет никакого дела. - Я подумал, что это напоминалка такая, – не стал признаваться он в своих фантазиях о секретном шифре или послании, хотя в тайне надеясь на последние варианты. – Подумал, надо вернуть чтобы ты не забыла. Вайолет улыбнулась, коротко рассмеявшись. Она будто поняла скрытый контекст, и от этого Роман почувствовал странное, ранее неизведанное детское стеснение. И тоже улыбнулся, подергав мочку уха. - Это фильм, – переждав паузу веселья, объяснила Вайолет, вновь щурясь на солнце. Раньше она не задумывалась о том, насколько Роман высокий. – «Девять с половиной недель». Я недавно посмотрела и от скуки нацарапала…*** Четверг. Днем ранее… ♪ Keep your contributions by your side and stroke me, stroke me ♪
Роман открыто спросил ее, режет ли она себя. Подкараулил после ее урока, долго разглядывая ее от своего собственного шкафчика, затем захлопнул дверцу длинной ладонью и учтиво кивнул ей, значения чему Вайолет совсем не придала. А потом подошел и спросил как о банальной будничной вещи. Режешь себя? Инстинктивно опустив взгляд, она проверила наличие повязки на руке. Роман не улыбался. Стоял совсем близко и выжидающе смотрел. Если об этом узнают, ее отправят к сумасшедшему школьному психологу или еще что похуже. Быстро огляделась и спросила, чего он хочет за шантаж. Уголок его пухлых губ только раз коротко дернулся в полуулыбке. Никакого шантажа, вообще это круто. Его просто занимали две теории: одна, отпавшая после ее вспыльчивой идеи шантажа, заключалась в простом аксессуаре вроде тех бандан, которые носят лохматые рокеры. Но сели бы был укус или порез, она скорее всего бы заклеила медицинским пластырем. Не так ли? Спросил он. Он много спрашивал. Вайолет не понимала, нравится ли ей это. Они никогда не общались, они принадлежали к разным социальным группам – и не только по факту размеров родительских банковских счетов. Их столкновение на лестнице было простым совпадением – должно, просто обязано было быть таковым! Его внезапный интерес застал Вайолет врасплох, и тогда она не нашла ничего лучше, чем просто отправить Романа на несколько заветных букв. Но в душной спортивной раздевалке Вайолет услышала треп одной брюнетки о том, что Роман делал с ней языком в кабинке туалета. Подобные сплетни были частым явлением, и обычно Вайолет старалась не обращать на них внимания, но слова брюнетки о ее «месячных в тот день» заинтересовали. Это происшествие вместе с его расспросами о порезах складывались в занимательную картинку. Безумная идея развивалась в голове Вайолет весь урок физкультуры, маячившая угроза переезда подстегивала. И, поймав Романа в коридоре, притянула в закуток меж каменных стен возле двери музыкального пустого кабинета. - У меня есть предложение…