Honeysuckle

Дом. Родной дом Вайолет, съедаемый с фасада разросшимся диким виноградом и блестевшей от дождя керамической черепицей. Заветренные тыквы на террасе. Оставленные в спешке миска с праздничными сластями в сверкавших сиреневых обертках, скомканные и брошенные на спинку дивана в гостиной кухонные полотенца, разбросанные на кофейном столике документы. Доказательства жизни, того, как торопились ее родители. Теплый, мягкий, деревянный аромат дома. Свежий запах мыльных брусков в шкафах с бельем. Выцветший ковер на лестнице.

♪ So young, just begun ♪

Ее комната. В полном одиночестве второго этажа, слыша родительскую суету, доносящуюся копошением снизу, Вайолет понуро оглядывала свою комнату перед раскрытой дверью, будто не смея по-настоящему переступить порог, словно не веря, что имеет на это право. Руки отяжелели фантомным весом ее потерянной где-то в недрах сплющенного Форда сумки – пожитки, казавшиеся сейчас несущественными. Она дома. Перед своей комнатой. Она жива. Травмированное запястье плотно перемотано эластичным бинтом – на верхнем слое серое пятнышко от стертой где-то пыли. Нетвердым шагом, все еще прихрамывая, сумела пересилить страх и ступила на паркетную доску. Вот вмятины от ножек комода, которым она подпирала дверь той бедственной зимой. Вот листы с домашним заданием, которые трогал Тейт, когда в последний – и не менее бедственный – раз был в ее спальне. Вот кардиган из кружева крошé, в котором она была в тот роковой день, впервые заговорив с Романом на лестнице. Вот на массивной стопке книг у любимого кресла карта Таро, которая использовалась как подстаканник; Вайолет бросилась снимать с нее неубранную кружку. Отставив ее на комод поморщилась. Первое, что она, вернувшись, сделала – кинулась спасать то, что раньше казалось незначительным, совсем неважным. От этих признаков собственной перемены мутило. И странно было осознавать, что за всю неделю мама ничего не тронула в ее комнате. Здесь все застопорилось. Сама же Вайолет – нет.

♪ Don't need to live to know What I've become ♪

Она не узнавала комнату. Вот окно, всегда скрытое под плотным слоем жалюзи – к нему подходить было пока рано. Вот прохладное сатиновое постельное белье – дикой причудливой роскошью казалось оно после выбеленных, стоящих колом простыней больницы. Ее айпод на док-станции, ее диски, ее ноутбук – вся музыка мира, ее музыка, доступная ей, стоит только протянуть руку. Длинные платья, целый ящик колготок, школьные учебники, сотни книг, связанный бабушкой плед с растянутыми кусками пряжи и плед новый, купленный в начале осени. Запах слежавшихся вещей, мебели, застоялого воздуха. Воздуха ее комнаты.

♪ You'll make it home just fine ♪

Все вещи, каждая деталь ее жизни, все это казалось сейчас странным и далеким. Все это принадлежало кому-то другому совсем в иной жизни. Может быть, все это еще приобретет смысл? Вайолет не знала. Она потерянно опустилась на край постели – своей и одновременно будто чужой. Что Вайолет, что Эя, не зная того, но пришли к одновременному ответу на загадку, что так терзала их девичьи души всю поездку. Кого они тогда спасали в Чарстонвилле, резво бросаясь в воду с причала? Стараясь не замечать покалывания под ребрами при каждом новом вдохе, стараясь игнорировать саднящее нытье каждой подживавшей гематомы тела, Вайолет мыслями возвращалась к самому последнему событию, не до конца еще осознавая, что Роман действительно закрыл ее тело своим, и что будь ружье настоящим, Роман мог бы сейчас вполне быть мертвым. Вайолет в ужасе осознала, что именно его она тогда и спасала. Как Эя спасала именно Тейта. Вайолет спасала тогда Романа, потому что он спас ее от апатии, Эя спасала Тейта, потому что он спас ее от всепоглощающего влияния кузена. Сначала боль от первого раза в машине, что впервые отвлекла Вайолет, став еще более очищающим чувством, чем истязания собственного тела, затем постоянное присутствие Романа в ее жизни – она ожила, ощутила, что может это делать, может жить. Сначала всего одна ночь с Тейтом на рождественских каникулах, и наступившее затем чувство покоя и свободы – ожила и Эя, поняла, что тоже, оказывается, может жить вне связи с братом. Каждая тогда спасала того, кто спас ее, пускай это осознание пришло не сразу, пускай для этого потребовалось пройти долгий и болезненный путь.

♪ Without breaking down ♪

От страшного своего озарения Вайолет мучительно сжала край хрустящего под сатиновой тканью одеяла. И куда более резво, чем ее мозг успел зафиксировать, подскочила. В школьной сумке, всунутой перед отъездом во мрак шкафа, нашла почти полную сигаретную пачку. Шустрым, молниеносным движением носка ботинка пнула один из черных марокканских пуфов под одно из окон и распахнула створку. И закурила. Впервые в жизни закурила в своей комнате. И впервые даже не задумалась о последствиях. Впервые осознанно даже не пыталась скрыть от родителей никотиновый порыв. Это была первая за много дней сигарета, первая за долгий больничный период. От едкого теплого дыма что-то заклокотало в горле, но Вайолет терпела и вдыхала, делая долгие паузы между затяжками, потому что с непривычки легко кружило голову. И стало вдруг страшно, а вдруг она больше не сможет курить, вдруг на самом деле больше не хочет? Она упорно продолжала, молча, вслушиваясь в неспешный шум листвы, чувствуя, как дым греет пальцы. Страх быстро прошел, природная меланхолия успокоила. Мысли о птицах. Красные кардиналы, которые не то мерещились ей в болезненной агонии заточения, не то действительно песенной трелью говорили тогда с ней. И Вайолет думала об этих птичках, точно о призраках из рассказов. Она послушалась, она смогла выжить, но сколько времени должно пройти, чтобы она вновь услышала пение за окном? Будет ли она помнить обо всем этом весной, когда птицы вернутся на ее дерево? Она совсем ничего не понимала. Запах табака быстро дошел до первого этажа. Бен и Вивьен переглянулись, но никто из них так ничего об этом не скажет. Никогда. И эта уступка, это прощение пороков станет первой в череде всех новых поблажек, с которыми Вайолет предстоит встретиться за эти мучительные, долгие месяцы восстановления.

***

О том, как ничтожно мало и как мучительно тяжко Эя проведет время на годфринской территории она узнает не сразу, но словно подсознательно понимая мимолетность мгновения она уличила момент, когда Роман передавал Тернерам стаканы с виски, и улизнула через дверь в сад, по мощеной дороге быстро просеменив до оранжереи. Здесь время закупорилось. Буквально. Запахи растений не покидали сжатого светлого пространства, менялись лишь видимые, несущественные детали вроде нового инвентаря и горшков на рабочих поверхностях. Как это порой бывает и с людьми: меняется лишь оболочка, когда как сама суть, начинка остается губительно неизменной.

♪ Stay calm, we'll all just get along ♪

Эя поняла правду о Чарстонвилле, примкнув к той же самой ограде под зарослями филодендрона, на плитке, которую в последний раз она видела лишь в детстве – далеком и одновременно таком ощутимо близком. Мэгги Тернер… или, теперь уже, Маргарет Годфри… вся раскрывшаяся правда не столько шокировала Эю, сколько позволила посмотреть на эту прошедшую неделю куда шире, чем позволяло ее сознание прежде. Все было предрешено, все шло так, как должно было идти. Оливия могла устроить часть с «ангелами-хранителями», но даже годфринского могущества бы не хватило на то, чтобы управлять каждой мелочью, каждыми происшествием, каждым поворотом событий. К поломке Форда Оливия не была причастна. Как не могла предсказать их остановку в отеле, глупую воровскую выходку Эи, день с каскадерством, мотель, отравление, Чикаго, бар, ссору, разделение четверки и всю последовавшую историю. Ведь не могла Оливия, правда? Все это, каждый выбор, был только ее. Эи. Тейта, Вайолет и Романа.

♪ Sit around, pretending like nothing's wrong ♪

Эя сжалась, обхватив колени. В плиточном стыке – земляные сухие комки и никаких насекомых. Что тогда случилось с тем жуком? Умер ли он? Как умерло сейчас для нее ее же детство. Она больше не тот человек, она даже больше не та, кем была во времена пансионного заточения. Так ей казалось. Губы задрожали, от вибрации закололо под глазом и заныла травмированная щека. Мягкий оклик кузена ненадолго приостановил слезный прорыв. Роман растерянно занимал весь дверной проем, длинные рукава черного тонкого свитера скрывали давно поджившие, бледные следы аварии на бицепсах. - Твоя мама звонила, скоро приедет, – он шагнул, так нерешительно, словно и сам боялся, что воспоминания накроют неприятным, удушающим колпаком оранжереи. – Хочешь выпить? – он потряс прозрачный стакан, не то в предложении своих остатков, не то в обещании принести другую порцию. Эя помотала головой, в ужасе поняв, что впервые добровольно отказывается от алкоголя. Ее лицо осунулось от расстройства и уныния в упорно подступающей волне слез, и все сложнее было спокойно смотреть на свежие гладкие и живые листья. Легко и бесшумно закрылась за Романом дверь. Он опустился рядом, его длинные ноги согнулись в коленях, зажатый пальцами стакан с плескавшимся на донышке виски повис в свешанных с колен руках. От Романа шел жар, куда более сильный, чем от всего парнóго воздуха оранжереи.

♪ So long, love letter ♪

Эе вдруг отчаянно захотелось рассказать Роману о Чарстонвилле. Признаться, что детское обещание «всегда быть вместе» было нарушено и с ее стороны тоже. Но не смогла. Ее остановило понимание, что мужчинам это не важно. Он уже забыл. То каскадерство для него уже не существовало. Роман молчал, она чувствовала на своем профиле его взгляд, ощущала его волнение и тревогу. Всю жизнь они делили с Романом одни чувства на двоих. Радость, эйфорию, тоску от расставания, гнев, боль. А сейчас она все отчетливее понимала, что ее переживания, ее волнение и грусть такие личные, только ее собственные. - Можешь сделать для меня кое-что? – сильнее стиснула она свои коленки. - Что угодно, – Роман облизнулся. С его дыханием пахнуло алкогольной пряностью. - Отвезешь меня к дому Тейта? Зелень в горшках не двигалась. Как и не двигался Роман. - Эя… – он облизнулся, казалось, подбирал слова. - Всего на минуту! Туда и обратно, мать даже не успеет приехать! – теперь уже Эя смотрела на Романа, а он откинул голову назад. Зашуршали растения, лоб задел свисавшие листья. Он медленно выдохнул, прикрыв глаза. - Я не могу. - Почему? - Я не… могу… Вайолет. Было ли дело в ней, в близости ее участка, или Роман просто не мог сесть за руль, или была еще какая причина, но Эя подавленно уяснила, что сегодня ее увезут только в направлении собственного дома. Все вокруг менялось так быстро, что Эя не успевала за изменениями. Ее пугало, что она не могла больше ничего контролировать. Внезапно все чувства обострились и дали выход. Эя заплакала. И что стало финальной причиной ее слез она тоже не могла понять. Привалившись к широкому, твердому плечу брата она тихо плакала, съежившись на теплой плитке, чувствуя себя совсем маленькой возле огромного тела кузена, чьи ноги, вытяни он их, вполне могли достать до ограды напротив.

♪ But you and I are gonna live forever ♪

Они больше не дети, они уже не те уплетавшие печенье дошкольники, и никогда ими больше не будут, и этот поглощавший все ужасы мира спасительный кокон оранжереи больше не спасал. Отпустив стакан Роман обнял голову сестры одной длинной ладонью. И тело его неприятно вздрогнуло, стоило вновь ощутить вибрацию и становившуюся такой постоянной женскую слезную влагу на собственном свитере. История повторялась, но озадачивала своей неповторимостью. И стакан в руке сжимался между пальцев все сильнее и сильнее…

***

Эмоциональный выплеск Эи разбудил чувства Романа. Ему не дали увидеть Вайолет в больнице, и о ее состоянии он почти ничего не знал. Была ли она дома или все еще в госпитале, думала ли она о нем или как и он позволила себе такую же позорную паузу? Он отказал Эе потому, что просто не представлял, что сказать, заметь Вайолет по соседству его красный Ягуар. Ему казалось, что все его слова и касания там в заброшенном доме были реакцией на критическую ситуацию, шли как инстинкт, а теперь он ничего не понимал и чем сильнее пытался думать, тем больше путался. Когда он все же смог отпустить из объятий Эю, а после и темный внедорожник скрыл ее из вида за воротами особняка, пришлось столкнуться с неразрешенным напряжением в виде матери, которой более не требовалось скрывать свой гнев в присутствии гостей. Тернеры уплыли на вечернюю прогулку, прислуга меланхолично перебирала в раковине грязную посуду с остатками ужина. Роман потерянно шатался по дому, раздумывая о поездке к Вайолет. Зажатые в кулак ключи от Ягуара уже были ответом. Когда кухонный проем перекрыла стройная фигура Оливии, Роман смурно ткнулся к выходу. - Куда-то собрался? - Погулять, – еще попытка протиснуться в спасительный холл, но Оливия остановила сына, придержав его решимость ладонью на мощной груди. Не менее уверенным жестом прогнала и прислугу. Роман раздраженно, но покорно отступил в кухонное пространство, примостившись к островку. - Сегодня ты никуда не поедешь, – заметила она ключи от машины. - Если задумала серьезный разговор, дай хоть подолью себе, – сгреб со стола один из чистых пустых стаканов Роман. Подперев рукой низкий комод Оливия подчеркнуто шумно выдохнула. - Ну что? – Роман знал этот материнский выдох. Пронзительный взгляд Романа был абсолютно трезв в своем безумии. Отбросив ключи он машинально завертел на поверхности стакан. На мать он больше не смотрел, рассредоточено наблюдая за игрой света на гранях стакана. – В чем претензии? Я довез Эю, сделал все, что ты просила. Не моя вина, что- Оливия ткнула в воздух наманикюренным пальцем, пресекая дальнейшие слова. – Я просила тебя отвезти сестру, а не тащить за собой весь студенческий список класса! Доверила тебе ее жизнь, доверила машину, а в итоге получила пострадавшую Эю, пострадавший Форд, а ты еще и умудрился вляпаться в историю с насильником! - Убийцей… – машинально поправил Роман. - Убийцей, – машинально поправилась Оливия. – Черт, Роман! – всплеснула она руками. – Какого дьявола ты наплел в школе про какую-то поездку класса? Что в моих словах про разумное поведение наследника империи тебе было неясно?! Роман поджимал пухлые губы. Пальцы бессознательно толкали стакан по поверхности стола. Казалось, Оливия сыпала обвинениями просто чтобы обвинить, Роман уворачивался просто чтобы увернуться. - Я хотел уберечь Вайолет от проблем… Вновь тяжелый вздох Оливии. Она откинула густые волосы, так небрежно, словно отбрасывая и неприятную тему. - Кстати об этом, – отлипнув от поверхности Оливия выдернула маячащий стакан из руки сына и плавной поступью доплыла до мойки, опуская чистый стакан на гору тарелок. – Ты не можешь больше видеться с этой девочкой. Роман замер. На мгновение перед его взором помрачнела вся обстановка. Буквально. Все почернело во вспышке ярости. Лишенный стеклянной игрушки он крепко сжал столешницу. - Чего? – хмуро выплюнул он. - Ты не можешь больше видеться с дочерью Хармонов, – обернулась от окна Оливия, сияя безгрешной властью. – Думаешь, мне было так просто все улаживать? Вопросы опеки, почему четверо подростков оказались в другом штате, почему Эя не отнесла вовремя чек, почему Форд, что записан на имя Годфри, ехал с немыслимой скоростью? Да, ты, может, и не виноват в аварии, но знаешь чего мне стоило объяснять это полиции? - О, я могу представить, – намека с язвительной ухмылкой хватило, чтобы Оливия отшагнула от раковины. Три стука шпилек, и одна здоровая пощечина. Роман моргнул. Приоткрыл рот. Щеку жгло, и жгло ядовитой болью от осознания, что за два эти недели его ударило больше женщин, чем он мог припомнить за всю жизнь. - Ты не будешь видеться с этой девкой, – с кристально чистым присутствием душевного равновесия повторила Оливия. – Надеюсь, вы предохранялись, потому что не дай бог она залетела. Я не собираюсь влезать в еще один городской скандал. И со школьной канцелярией ты тоже разберешься сам, я устала, – Оливия туманно отшагнула к выходу, потирая кончиками пальцев лоб. – И сподобься зайти к Шелли, она брата неделю не видела…

***

Констанс Лэнгдон не удосужилась вылететь за Тейтом в Индиану, зато с напускным материнским исступлением устроила в отделении полиции Хемлока грандиозный скандал. Вопрос о том, почему эта женщина вверила сына в руки судьбы вдали от дома не успевал возникнуть у полицейских – Констанс изливала нескончаемый словесный поток ярости, неясно зачем и для чего. Обвиняла органы правопорядка в бездействии, в несостоятельности системы, в безответственности и нежелании ловить убийц, тем самым объединяла и сужала всю полицию страны до одного крохотного офиса родного городка. Своей выходкой Констанс добилась трех вещей: разозлила весь полицейский отдел, переложив вину стряхнула со своих плечей груз родительской ответственности, но, главное, заставила шерифа впервые задуматься. Действительно, а почему подростки местной школы вообще оказались в другом штате? Разбирательство со школьной канцелярией не привело ни к каким ответам. Полицейские долго и муторно выясняли как так могло получиться, что трое несовершеннолетних учеников просто выпали на неделю из школьной жизни, и никто из школьного управления ничего не предпринял. Канцелярия только руками разводила, с испариной на лбу потерянно рассматривая бумажки, мол, да, числится у нас по плану школьная экскурсия. На встречные вопросы об именах сопровождающих и несостыковках в количестве отправленных на эту мнимую экскурсию учеников работники потерянно моргали, вновь и вновь тыкая в бумаги со всеми подписями и печатями. В конце-концов полицейским надоело и они махнули рукой. Вот бумажки и сопроводительные листочки, все выглядит прилично и законно, да и все живы и здоровы, и, что самое главное, где-то там арестован серийный убийца, поимка которого приписывала и полиции Хемлока невидимый плюсик. На вопиющую прореху в логике произошедшего закрыли глаза. В этой истории многим намеренно пренебрегли. Когда прошел ажиотаж с госпитальным содержанием хозяина мотеля, а отдел криминалистов навсегда покинул и сам «Линкольн Мотель», теперь пестревший желтой заградительной лентой, то вспомнили и о фигурировании в деле таинственного оружия, кто-то еще вспомнил об аварии, кто-то вдруг начал сыпать безумными теориями о пособничестве убийцам «того юноши из Форда», потому что кому-то показалась дикой возможность в критическом состоянии преодолеть расстояние до заброшенного дома. Люди говорили. Все больше и больше, наполнялись газетные колонки и новостные телевизионные сводки. Постепенно это превратилось в занимательную передовицу. «Подростки из Пенсильвании раскрыли дело “Мотельных линчевателей”», «Самосуд или правомерное возмездие?», «Наследник Империи выжил в дорожной аварии», «Куда приводят грехи». Журналистский бум неожиданным образом повысил рост акций «Годфри Инститьют». Американцев будоражила история, которую разнесли через медиа по всей обширной стране. Люди боялись, уважали и жалели юного наследника – и теперь уже не только в крошечном Хемлоке. К особнякам Годфри подобраться не могли, и репортеры назойливо толпились возле двух соседствующих домов Лэнгдонов и Хармонов. Констанс на пороге не появлялась, Бен выкрикивал угрозы через порог раскрытой двери. Тейт был единственным, возле кого могли виться люди с микрофонами и камерами, но и он каждое утро в хмуром молчании резво семенил по тротуару в сторону школы до тех пор, пока репортерам не надоедала бесполезная гонка. Через неделю, за исключением угроз не добившись ни от кого ни одной реплики, ни разу не засняв даже мельком отодвигающую одну из занавесок юную Хармон, машины телеканалов разъехались окончательно, семьи невольно оставили в покое, и новость постепенно ушла с первых полос газет, сменившись историей какого-то политика, уличенного в чем-то незаконном. Журналисты забыли, но вот ученики старшей школы Хемлока – нет.

♪ I don't need to make amends ♪

Медленно, но верно бледневшие ссадины, подживающее от вывиха запястье, еще более неспешно приходящее в порядок ментальное спокойствие, а вместе с тем назойливые репортеры и тотальное нежелание встречаться с действительностью – все это продолжало удерживать Вайолет взаперти ее собственной комнаты. Она покидала ее в крайних случаях и изредка кочевала до окна с медитативно похрустывающим фильтром сигареты. Зарываясь поглубже в подушки она сутками, неотрывно смотрела сериал про команду ФБР, что раскрывает дела серийных убийц – смотрела и думала, и пыталась анализировать и понять. Что она сделала не так? Что они еще могли сделать там, в том холодном, грязном доме? Могли ли вообще не допустить такого финала? Никогда не попасть в мотель, никогда не встретить людей, которые делали жуткие вещи. Вещи такие, на которые она не могла сейчас смотреть на экране, но ни разу не захлопнула крышку ноутбука. Лишь отводя взгляд она продолжала изучать, потому что не было покоя. Вайолет не чувствовала радости или облегчения, счастья от возвращения или возмездной гордости. Что-то довлело и терзало, но что это было Вайолет не могла понять. И продолжала смотреть серию за серией с таким неистовством, словно пыталась найти ответы среди кадров.

♪ But I'm done going undercover ♪

Она смотрела и смотрела и все думала, что вот сейчас мама точно должна войти в комнату и сказать, что Вайолет засиделась в этом состоянии. Но к ней не заходили. Шли дни, затем недели. Короткий период начала ноября, а затем длинные, затяжные каникулы со Дня Благодарения до самого Нового Года. Но тему школы родители так и не поднимали. На самом деле Бен и Вивьен были в ужасе. Они не знали, что говорить и как поступать, глядя на подавленного ребенка им казалось, что Вайолет переживает глубочайший шок. После одного из первых ужинов Бен тихо шептался с Вивьен на кухне, советуя дать дочери время и подыскивать хорошего психолога. Но на самом деле шока-то и не было. Вайолет просто не понимала, почему не чувствует себя собой. Она пропустила смену времени года, смену одних гирлянд на другие, пропустила первые холода, всю музыку праздников, все запахи парной кукурузы и сахарных яблок, листвы и соломы, шороха новой мишуры и затхлости чердачных коробок, елочной свежести и пряности специй. Она пропустила дату подачи документов в университет. Они все, вся ее семья так преданно старались жить, Вивьен и Бен так стремились окружить ее обыденными вещами, так углубились в свой семейный вакуум внутри одного пространства дома, что забыли о жизни извне. - Ничего страшного, еще есть февральский срок, – успокаивала Вивьен скорее себя нежели Вайолет. И они не ругали ее. Вайолет было так все равно на колледжи и оценки, а ее ни разу не отчитали. Не сказали вообще ничего! Казалось, ей прощали все: наплевательское отношение к высшему образованию, курение в комнате, круглосуточный просмотр телесериала, игнорирование школы даже тогда, когда врач снял фиксирующий бинт с некогда вывихнутого запястья. Ей прощали все. И чем дольше, тем хуже Вайолет себя чувствовала. Ей нужно было, чтобы на нее накричали. Почти два месяца она не общалась ни с кем, кроме тех людей, что проживали в соседней комнате. Чем дольше она смотрела серию за серией, тем больше в ее глазах все произошедшее казалось таким же эпизодом телесериала. Она начала думать о них, как о персонажах, и вспоминать их так отстраненно и объективно было на удивление менее болезненно. Но ближе к концу декабря, когда всеобщее удушающее предвкушение Рождества плотно повисло в воздухе как навязчивый запах еды, Вайолет впервые ощутила чувство щемящей тоскливости. Ей вдруг захотелось поговорить, и единственный человек, который мог бы понять ее это Эя. Когда встал вопрос о способе связи, Вайолет осознала, что ни разу не задумалась о том, где сейчас ее собственный сотовый. В телефонной книге отыскала три годфринских адреса. На звонок ответил отец Эи. - Мобильника у нее нет, но я дам тебе адрес, – это и короткий набор из слов и цифр были единственным, что произнес тихий мужской голос прежде, чем положить трубку. Вайолет была растеряна. Она настолько выпала из жизни, что забыла, как сильно и как быстро все может меняться вокруг, если ни на что не обращать внимания. Эя не живет дома? И почему у нее нет телефона? Неужели это ее наказание? Наказание. Вот оно, то словно, которое разум Вайолет так отчаянно искал. Она хотела, чтобы и ее наказали.

♪ I just want to find a friend ♪

Адрес, который дал отец Эи, оказался абонентским ящиком где-то в Вермонте. И это ввело в еще больший ступор. Эю отправили в какую-то другую школу? Вайолет стало грустно. Ей самой преподнесли все дары, включая беспрекословное довольствие всем временем суток. Ее ничем не обременяли и все разрешали, а от другого человека, такого же, как Вайолет, прошедшего через то же, что и Вайолет, избавилась собственная семья, еще и вместо адреса предоставив унылую почтовую ячейку, словно Эи не существовало, словно ее намеренно растворили, слили с американской массой: что-то такое, чего Эя боялась больше всего – стать обычной. Этот ужас за другого стал возвратной точкой Вайолет к реальности. Надо было как-то выбираться из кокона. И Вайолет написала письмо – первое в своей жизни рукописное письмо. Всегда считая это позерством она сидела теперь и упорно выводила на бумаге предложения, нисколько не стыдясь за действие. Ей необходимо было знать, чувствовала ли Эя такое же смятение, было ли что-то, что тоже давило и не давало забыть, или Эе удалось найти то недостающее, отчего станет легче?

♪ I don't need another lover ♪

Опускала Вайолет это письмо в местном почтовом отделении с чувством ребенка, который отправляет письмо Санте – на адрес, местонахождение которого было покрыто тайной, не веря, но надеясь на обратный ответ. Это был первый раз, когда Вайолет вышла из дома за полтора месяца…

***

Впервые Эя вернулась домой в Хемлок Гроув на День Благодарения, и пока годфринский особняк заполняла претящая всем предпраздничная суета, пока прислуга с изматывающим рвением наполняла поместье запахами предстоящего застолья, пока Оливия раздавала указания и развлекала родителей Леты бокалами сухого красного, а Роман всецело отдался на милость неугомонной жизнерадостности златовласой сестры, Эя умудрилась уговорить Тернеров одолжить ей на полчаса их машину. Последний, а, возможно, даже первый раз в жизни Эя была в этой части города в тот переломный конец октября когда ничто еще не заботило, но все отвлекало, а потому сейчас долго петляла на тихой скорости среди улиц, потерявшись в пестроте строений, что непривычным и все еще немыслимым для нее видом ютились вплотную друг к другу. Ее не мучили воспоминания о дне поездки, ей ничто в разношерстной застройке не навевало тягостных ассоциаций, и о соседстве Тейта с Вайолет она сейчас не задумывалась. Эя высматривала цифры на почтовых ящиках, на фасадах домов, и живот все больше скручивало неуютным узлом сомнений и нетерпения.

♪ One day the world may end ♪

Наконец удалось выбраться из лабиринта улиц, и, припарковавшись на соседней стороне, Эя резво перебежала дорогу, с каждой новой ступенькой крыльца утрачивая свою утреннюю уверенность. Что она собиралась сказать было загадкой. В плетеном кресле просевшие, полинявшие подушки, под столик с засыпанной доверху бычками пепельницей затесалась одна неубранная, забытая, сморщенная от влаги газета. Эя плотно сжала губы. Плесень и тьма угнетали, заставляли вспомнить, насколько разным было положение в обществе. Но она уже здесь. И должна разобраться. И пальчик ткнул в кнопку звонка.

♪ But there's still plenty to discover ♪

Ничего не произошло, никакого звука. Эя повторила, затем отшагнула, потерянно осматривая зашторенные окна. Уж не съехали ли жильцы? Эя не знала о традициях Констанс мешать непоседливым местным деткам в попытках добраться до ее запасов сладкого в Хэллоуин, не знала, что в этом году Констанс пошла на кардинальные меры и полностью отключила звонок, так и не восстановив его работу после. Эя нерешительно постучала в дверь, впервые почувствовав себя назойливой. Когда заунывным воплем проскрипели дверные петли, Эя вздрогнула. Женщина на пороге улыбнулась. Будто тоже уложенная в виде полуулыбки длинная челка качнулась над женским ухом. - Так быстро? – сухой лист перемахнул через порог и скрылся за подолом цветастого платья. Эя лишь медленно моргнула. – А где пакеты? – возрастное лицо быстро наполнялось нервозным раздражением. Женщина разглядывала пустые девичьи руки. Эя не успевала отвечать, в ее мыслях она уже попала не в тот дом, перепутала адрес. Голова инстинктивно вытягивалась поверх женского плеча, словно нужный ей человек мог материализоваться из воздуха. - Доставка! Продукты! Ты из доставки? – нетерпеливо напирала женщина. - Нет… Я к Тейту. Это правильный дом? Тейт Лэнгдон здесь живет? Женщина мгновенно скисла. Обернувшись на лестницу выкрикнула имя сына. Одарив гостью лелейной, оценивающей улыбкой поправила свою прическу длинными пальцами. - Ну что еще? – Тейт лениво сбегал по ступенькам, лестница тряслась и гудела под топотом тяжелых ботинок. Увидев на пороге Эю он замер, покачнулся на пролете. Ноябрьский ветер раздувал темные волосы, что рассыпáлись по черно-серому пальто. Эя инстинктивно дернула пальчиками у бедра, словно в приветственном, но совсем вялом жесте. Тейт застыл. - Не затягивай, тебе еще за моими сигаретами нужно успеть, – уплывая в сторону кухни, нараспев протянула Констанс в завуалированном под ласковый тон явственном недружелюбном намеке. Тейт перемахнул через три ступеньки, приземлившись на ковер. Неосознанно смахнул кудри со лба длинными пальцами. Прямо как его мама, подумала Эя. - Что ты здесь делаешь? – он еле контролировал дергающиеся в улыбке уголки губ. Холодные потоки ветра били Эю в спину. Сунув руки в карманы пальто девушка заглянула внутрь, на поворот кухни, где за аркой, словно намеренно, зазвучала старая мелодия из проигрывателя. Эя встретилась взглядом с юношей, кивнула на лестницу. Вытащив из кармана джинсов руку Тейт галантно выставил ладонь. И Эя перешагнула порожек, а следом захлопнулась и дверь, ожившая пинком тяжелого черного ботинка. Но Тейт остановил Эю у первой ступеньки, придержав ее локоть увлек к соседней с лестницей двери. В подвале музыка звучала тише. Тейт молча и немного неуклюже спускался до бетонного пола, сжав лестничный столбик пропустил гостью вперед. Эя замерла в полутьме помещения. Никто не говорил. Она словно была единственным посетителем малоизвестной выставки. Здесь пахло сыростью и порошком, но холода она не чувствовала. Под длинными, узкими окнами, среди коробок и забытой мебели все еще были расстелены свалявшиеся пледы и одеяла, разбросаны гобеленовые подушки. Нетронутое детское царство, уголок, в котором Эя знала, ее сестра проводила все свое раннее детство. Неизведанный укол зависти не удивил Эю. Она никогда не задумывалась, но, оказывается, ей было любопытно – во что играли здесь пятеро детей, которые выросли в совсем разных людей? И что бы чувствовала сейчас Эя, будь она тогда шестым ребенком в их компании? Может быть, рок этого подвала тоже развел бы ее с Тейтом по разные социальные стороны, и первый раз бы ее тоже произошел бы с кем-нибудь другим, более опытно, но, возможно, менее ценно, менее спасительно. Эя вновь почувствовала прилив благодарности к Тейту. - Я здесь никогда не была… Зачем сказала очевидное? Эя рассматривала стены. И зачем Тейт привел ее сюда? - Почему ты пришла? – повторил Тейт с неясным нервным смешком. Будто они двое не пережили всего, что произошло несколькими неделями ранее, будто время и расстояние стерли всю прежнюю уверенность, все то немногое доверие. Не то от тепла спертого воздуха, не то от напряжения, но Эя быстро взмокла. Волоски налипли к шее под воротником, по телу прошла неприятная мокрая волна. Эя стянула пальто, откинув на пыльный напольный вентилятор. Потерла бедра. - Я уезжаю. Надолго. Мы можем вообще больше не встретиться… – не так она хотела начать этот разговор, но ужасавшие ее саму слова вырвались сами собой. Шагнула мимо стопки обмотанных скотчем коробок. Зажав пальцами пряди волос на затылке продолжила прежде, чем приоткрывшийся рот Тейта мог выдать встречные вопросы. – Я хотела сказать спасибо. За то, что спас… Нас? Меня. Меня! В третий раз в жизни. Но не добавила. Обернулась, будто жаждала увидеть его реакцию. Тейт застенчиво отмахнулся. Ей даже показалось, что в потемках она разглядела румянец. - Я не мог иначе, – он хотел сказать что-то еще, что-нибудь остроумное, но слова просто не шли. И он зачарованно смотрел, как Эя медленно, но упорно пробирается мимо десятилетних залежей, как присаживается на край низкого комода шестидесятых годов, ножки которого словно разъезжались в разные стороны. Носки покоцанных ботинок уткнулись в бугристый край пледов. Найдя под боком отвертку принялась машинально похлопывать рукояткой по ладошке. Ее пальцы прошли, но теперь, здесь, с возвращением воспоминаний будто вернулся фантомный зуд. - Мы так и не поговорили… вообще ни с кем… Как ты нас тогда нашел? Облизнув губы Тейт медленно дернулся от перил. Обогнув коробки присел рядом; комод нервно затрещал. - Роман позвонил, рассказал о телефоне. А потом… бум, и я на месте. Он говорил со смешком, улыбаясь, словно это была забавная история с ребяческой вечеринки. Эя смурно кивнула, сжимая ребристую ручку отвертки. - А то, зачем ты действительно ехал… это ведь не игрушечное ружье было, верно? – Она повернулась. Ее пронизывающий, щенячий взгляд огромных влажных глаз словно стирал оболочку между физическим Тейтом и Тейтом скрытым, внутренним. Ему стало неуютно, как бывает на медкомиссии у психиатра, когда заведомо знаешь, что может найти и сказать врач. Но врач такой молодой, такой хорошенький и в это мгновение такой чистый и совсем кроткий… - Нет, – с мягкой усмешкой вперил Тейт взгляд на свои ботинки. Эя кивнула. Теперь уже понимающе. Дальше бессмысленно было спрашивать. Бессмысленно и страшно. - Если что, миссис Делавей хорошая, у нее трехлетний сын. А еще Брэди Дойчек и Логан Чейз, они травку нам продавали… а еще Хиллари Льюис из математического, она мне впервые Джоан Дидьон открыла и… Эя не договорила. Ее плохо прикрытый молебный список людей, которым в ее понимании еще рано было умирать прервали поцелуем. Отвертка со стуком упала на пол, откатившись к ножке комода. Эя пахла мокрым табаком, Тейт – ничем и с тем вместе самим домом, подвалом, словно был неотъемлемой его частью, самим местом. Ее холодные пальчики резво обхватили его теплую шею, зарылись в кудри, заставив юношу вздрогнуть и шумно улыбнуться ей в губы. Комод протестовал. Они оба спешили. Тейт потому ли, что хотел прервать поток ее слов, открыто пояснявших о ее знании его совсем недавних планов, не то потому, что она могла передумать, а может и потому, что намеренно крутящаяся пластинка на кухне могла в любой момент прекратить свое движение. Эя же передумывать вовсе не хотела. Тейт ассоциировался со всем старым: вещами, мыслями, пониманием времени, укладом жизни. Своим и ее собственным. Все прошлое всемирное и прошлое их личное. Эя не знала своего будущего, знала лишь то, что снова уезжает из Хемлока, и знала, что энергичный запал, эти хаотичные касания, трепет, жар, волнение и вновь проявившаяся неловкость были ей необходимы. Тейт быстро стащил ее с комода, повалил на затхлые, пыльные одеяла. Эе нужна была обшарпанность, нужно было ощущение прежнего Тейта. Она верила, что чем старее, чем грязнее, тем вернее и тем дольше будет длиться эффект от акта. Она наивно и корыстно хотела сохранить будущее влияние этого действия, потому что в душе знала – впереди будут другие ее привязки и другие ее связи. Как бы ни сложно было в это верить, но на Романе жизнь не останавливалась. Особенно ее. И сырость пледов, и температура бедер, и жесткость одеревеневших подушек, и мягкость губ, и покалывание его волос на ее щеках, и сменившее холод тепло, и сменившая пустоту полнота – все обновлялось и повторялось и вызывало слезы, которых не было даже в том заброшенном доме, когда запястья ее пережимали веревки, а вовсе не руки Тейта. Это было ее очищением. За ним она и приехала.

***

Музыка наверху ни на миг не прервалась, даже когда Тейт прокрался наверх за полотенцем: следы совершенного не давали Эи надеть нижнее белье. Отсиживаясь на полотенце, подтянув и обхватив коленки Эя медленно потягивала босые ступни. Тонкая футболка налипла на ее вспотевшую, но быстро остывавшую кожу. Тейт лежал рядом, играясь с покрывшими хрупкую спину прядями волос. - Я бы, наверное, смогла убить человека… – произнесла вдруг Эя, поняв, что приглушенные музыкальные переливы и мрак подвала вывели ее на эту мысль. Пальцы Тейта замерли в движении на ее спине. Он напрягся. – Иногда я вспоминаю, как Вайолет била его там… и, знаешь, я бы наверное как она не остановилась… Так вот как выглядел подвал для Леты в детстве. И вот как ощущался он самой Эей. Она боялась уходить. А вдруг ее приобретенная магия рассеется, стоит ей перешагнуть порожек подвального выхода? Вдруг этот ритуал не принесет желаемого результата? Но только уйдя отсюда она сможет это узнать…

♪ Till then I'll just pretend ♪

Тейт слушал молча, а пальцы возобновили игру с кончиками волос. Так лениво и спокойно. Он ничего не думал, лишь слушал. Часть его восхищалась, часть напрягалась. Но он не развивал мысль, потому что не знал, не понимал, что Эя неосознанно пыталась вернуться к массовому убийству. - Ты не жалеешь? Его вопрос, тихий и влажный. Но о чем он спрашивал? О сексе в подвале? Или о выжившем мотельном убийце? Эя обернулась, подтянула голые коленки выше к груди, на мгновение опустилась щекой на прохладную кожу. На что ей отвечать? Тейт не смотрел на нее, он следил за движением собственных пальцев, что вновь и вновь перебирали ее длинные пряди, касались проступавшего сквозь тонкую ткань позвоночника. - А ты? Лишь тогда он оторвал взгляд. Мечтательный, почти сонный. И улыбнулся. И Эя поняла, что не поняла ничего. Тейт был абсолютно нечитабельным. Она двинулась на полотенце, потянулась за одеждой. Тейт повалился на локоть, молча наблюдая за тем, как Эя натягивала нижнее белье. - Из тебя все… вытекло? Эя застопорилась, с любопытством поглядев на молодого мужчину, юного и красивого. И издала смешок. - Иногда ты такой милашка. Он улыбнулся. Широко и снова красиво. Все, что он делал было красивым, красивым в своей красоте или красивым в своем ужасе. И в этот момент его реакции, пока Эя застегивала пуговицу джинсов, она осознала, возможно даже впервые за все время их недолгого общения – при всей их схожести они были абсолютно разными. Тейту еще предстояло повзрослеть, он был так развит физически и вместе с тем еще так незрел психикой.

♪ I don't need another lover ♪

Его путь будет куда дольше, потому что он еще не понимал, что отстал. Эя же осознавала свое несовершенство и длину своего же собственного пути, пускай и неведомого, она прекрасно представляла.

***

В конце декабря в почтовый ящик Хармонов пришла посылка. Вивьен с удивлением передала дочери пакет ранним утром – изумление не столько от самой почты, сколько от того, что Вайолет появилась в гостиной раньше полудня.

♪ So young, loaded gun ♪

Свежий морозный ветер трепал края отклеившегося постера на стене ее комнаты. Потрясывая ногой, облаченной в собранный гармошкой серый носок, Вайолет изучала наклейку на посылке. Никакого обратного адреса. Вскрыв ножницами оболочку – родители пренебрегли советами медсестер госпиталя и оставили дочери все острые предметы, – Вайолет извлекла тонкое карманное издание Жан-Поля Сартра с испещренной мятыми линиями обложкой. «Нет выхода». Сердце моментально заколотилось. От Эи! Она помнила! Меньше часа заняло у Вайолет прочтение всей пьесы. Так и не слезла она со стула, так и не стащила правую ногу к полу, до такой степени зачитавшись, что не заметила, как ныла затекшая, только-только поджившая конечность. Вайолет поглощала строчку за строчкой с такой неуемной жадностью, какую не испытывала ни к чему вот уже второй месяц подряд. Но Эя помнила, действительно помнила ее вопрос. Ад – это другие? Они четверо, как четверо действующих лиц пьесы. Двое мужчин, двое женщин. Лишь намного позже Вайолет поймет всю полноту картины: трое из них раскрыли свои грехи, трое запертых в одном помещении, без выхода, без возможности скрыть свою наготу. Вайолет поглотили аналогии, схожести в количестве героев, схожесть замкнутого пространства, поднятых тем. Все так близко, все так знакомо. Как возможно, чтобы книги попадали именно в тот момент, когда контекст так близок переживаниям? Пускай даже эта пьеса и была прислана умышлено. И лишь четвертый персонаж, коридорный, действовал за кадром и так и не показал своей сущности. Роман. Лишь намного позже Вайолет это поймет.

♪ Oblivious to what the trigger does ♪

И, откладывая дочитанное невесомое издание на письменный стол, Вайолет впервые сформулирует эту фразу. Ад – это другие, да, это верно. И интерпретация Эи была правильной, но теперь Вайолет могла добавить и кое что от себя. Ад – это другие. Ад – это когда другие не такие как ты, когда ты один во всем мире, когда чувствуешь себя одиноким среди «других». Вайолет так долго пробыла взаперти себя, что наконец-то почувствовала нужду мира извне. В почтовом пакете нашлось и письмо, Вайолет чуть было не выбросила его, принявшись комкать обертку.

Я ничего не забыла, и забывать не хочу. Меня не оставляет лишь гложущее чувство, что я не была героем, как ты. Наверное, так происходит всегда: те, кому кажется, больше всего готовы ко встрече с таким, на деле же оказываются лишь посредниками. Но я не идиотка, и понимаю, что то, что ты сделала, спасло нас. И наверняка травмировало тебя. Ты спрашивала, другие ли Ад. Высылаю тебе мое издание… может быть даже с намеком, что мы когда-нибудь должны встретиться. Адреса нет, потому что я сама не понимаю, где нахожусь. Меня пихнули в новую школу, словно это я какой-то опасный член общества. Но здесь хотя бы хорошая программа по биологии и нет религиозного класса, так что я стараюсь не жаловаться (Я! Не жаловаться! Просто представь это! ). Надеюсь, ты хотя бы пытаешься наслаждаться последним учебным годом, потому что вокруг тебя хотя бы есть знакомые лица. Хватит быть позером. Найди то, что вытащит из твоего паралича (в котором, я почти уверена, ты сейчас радостно пребываешь). И ради чертового бога, не хочу потом узнать, что ты провела все месяцы в галимой депрессии! Перестану тебя уважать! Не пиши мне пока что. Я сама тебе напишу. Эя.

Уважать. Так Эя ее уважала? Дочитав Вайолет улыбнулась. Действительно улыбнулась, потому что словно бы слышала саму Эю, ее произносящий все эти слова решительный голос и надменно-смеющееся выражение лица. И, любовно складывая письмо пополам, Вайолет уже твердо знала, что должна сделать. Она должна вернуться в школу.

***

Зимний семестр оказался куда сложнее и непредсказуемее, чем представлялось. Да, репортеры оставили в прошлом историю с мотельным убийцей, пресса забыла, но вот ученики Хемлока забывать не спешили. В отличие от СМИ у школьников не было материальной выгоды, но было нечто другое схожее с журналистами – желчь и ядовитая энергия, которую юные бурлящие тела должны были куда-то выплескивать. Или на кого-то. Дни января были однообразно серыми и облачными. На продуваемой школьной площади Вайолет выскочила из школьного автобуса, плотнее подбивая к шее воротник пальто. Воздух перед взором наполнялся ее густым паром конденсата. Захотелось курить. Вайолет шагнула в студенческую гущу, перебирая подошвами ботинок по темным от влаги ступенькам в полной уверенности, что ни до ее отсутствия, ни до ее присутствия никому нет никакого дела. Коридор пахнул на нее теплом отопления, старыми и забытыми запахами школьной столовой с переваренной едой и горелым маслом, запахами тестостерона и пота, грязной обуви, книг и меловой пыли с досок классов. Никто не обернулся, все группы и все одинокие школьники сновали из кабинета в кабинет или толпились у собственных шкафчиков. Ее заметили лишь те, с кем пересекались ее уроки, да и они задерживали взгляд лишь на секунду дольше обычного. Никогда внимание не бывает таким, каким его показывают в кинофильмах. И все бы, возможно, сохранило свое относительное спокойствие, если бы не поведение тех, от кого это было больше всего ожидаемо – обучающий персонал. История, алгебра, французский, литература, биология – на каждом из уроков преподаватели с раздражающей решимостью и похвальным добросердечием старались привлечь внимание Вайолет. Все, словно сговорившись, обращались именно к ней во время открытых дискуссий, при подготовке наглядных материалов просили помощи именно у нее, уточняли, нечего ли ей добавить по тому или иному поднятому вопросу. За весь день Вайолет получила больше учительского внимания, чем за все время обучения. Учителям казалось, что обращаясь к всегда самой вовлеченной в учебный процесс ученице они тем самым помогают ей, как бы показывают, что ее никто не забыл. Но Вайолет упорно отмалчивалась. Ей было просто нечего сказать. Она не слушала ни на одном уроке, и думала тоже о том, что было крайне далеким от поднимаемых в классах тем. На истории соседняя парта пустовала. Роман снова прогуливал. Нервно потирая одним ботинком о другой Вайолет косилась на эту пустующую парту. Единственный здесь человек, которому она была бы сейчас рада, отсутствовал. Так вот как чувствовал себя Роман, когда у него забрали Эю. Пустота внутри, когда в полном классе хочется кричать от тоски по человеку. Вайолет перевела взгляд на окна. Там ветром гнало по пустой поляне пожухлые листья. По-зимнему тоскливо. Гудело в оконных щелях.

♪ Got ammunition on a mission ♪

Чрезмерное внимание преподавательского состава привлекло к Вайолет еще больше внимания студенческого. На большой перемене, когда миновало большее количество уроков, по коридору полилось свежее подзуживание. Кто-то более смелый бормотал в ее сторону издевательские насмешки, что, мол, такое пережила, а на уроке и рта раскрыть не может. Вайолет стойко проносила молчаливый гнев, зная, что стоит ей начать отвечать, и дело кончится кабинетом директора. Постойте… кабинетом директора? Эта мысль, пришедшая Вайолет по пути к ее шкафчику, заиграла в приятном свете. Раздумывая и развивая идею Вайолет отрешенно от коридорного гула крутила колесико замка. На пол полетел сложенный лист. Придерживая лямку сумки Вайолет подняла бумажку, разворачивая машинально, все еще погруженная в недавно появившиеся занятное размышление.

«Ты только для парней подстилкой была или убийцы с тобой тоже успели развлечься?»

Дважды, потому что с первого раза гнусный смысл слов не считывался, Вайолет пробежала глазами рукописные строчки. В части и без того шумевшего коридора рассмеялись. Вайолет подняла лениво-рассерженный взгляд на источник наигранного звука. Группа девиц в отдалении ряда шкафов напротив сжимались от хихикания, бросая взгляды в ее сторону, явно наслаждаясь своей банальной шуткой. Тупицы. И ведь вы даже не настолько популярные!

♪ We're gonna shoot you down ♪

Но громкий металлический хлопóк быстро прервал театральный смех. Наблюдая за всей этой безвкусной сценой Роман намеренно хлопнул дверцей своего шкафчика. При виде годфринского взгляда, нерешительно помедлив, девицы быстро ретировались. И Роман снова смотрел на Вайолет. Его тело было собрано и напряжено, длинная ладонь так и впечатывалась в дверцу – еще мгновение и словно вот-вот погнет металл, – но лицо, оно было… Потерянным? Лишь мимолетно, но проскользнула беспомощность, какое-то неизведанное ранее опустошение… Сожаление? Мелькание других студентов не прерывало этого их контакта. Роман сглотнул, ладонь повисшей вдоль корпуса руки сжалась в кулак. И так привычен его идеально сидящий пиджак, закатанные рукава, брюки с ремнем… все так обычно, все как раньше, как тогда, когда ни один его взгляд никогда не был направлен в ее сторону. А теперь… теперь Роман не только знал ее имя, но и сделал это для нее. А знай он содержимое записки… Легко было представить его реакцию. Вайолет силилась оторваться, не смотреть, но растерянность в его взгляде была сильнее любого гипнотического эффекта. А затем Роман дернул корпусом – всего одно слабое, робкое движение бедром, словно в ожидании ее одобрения, – и Вайолет в страхе прерывает контакт, отворачивается. Вытащив учебник захлопнула свой шкафчик и, в отвращении скомкав записку, по пути швырнула ее в урну. Она и сама растерялась. Не потому ли, что подойди Роман к ней в этот момент, и ей пришлось бы говорить «спасибо»? Не хотела она благодарить за тривиальное «спасение» от школьных задир, не так хотела начать их разговор спустя столько месяцев молчания. Ей вдруг стало противно от самой себя – она с таким трудом восстанавливала свое психическое равновесие, но стоило увидеть в классе истории пустую парту, и вот она уже чувствует тоску и грусть по юноше, который ни разу с ней не связался. Ни звонка, ни вообще какого-либо контакта. И вот он в рыцарском порыве с позорной немотой спасает ее от крошечной и самой жалкой травли. Все обострилось на уроке физической культуры. В огромном зале всю толпу учеников в одинаковой спортивной форме поделили на игру в вышибалы. Девочки, с которыми Роман когда-то спал, решили выместить свою беспочвенную женскую агрессию на Вайолет и в прямом смысле отыграться на ней. И, пока по залу с неистовым азартом летали красные резиновые мячи, а подростки, уворачиваясь, сновали друг перед другом и отвечали встречными атаками, Вайолет и не пыталась уклониться, спокойно дожидаясь, когда кто-либо благодушно избавит ее от обязанности простаивать в бесполезной игре. И в ногу ее полетел первый мяч. Даже не придав значения Вайолет шагнула к скамьям, когда второй мяч угодил ей в голову. Инвентарь легкий, безболезненный, но третий мяч, попавший по уху, ужасным воспоминанием возродил картинку с Библией в заброшенном доме… Пока остальные веселой оравой перекидывались свистевшими мячами, Вайолет отыскала в толпе группу улыбающихся девушек. Какой-то парень задел ее в толкотне игры плечом, но Вайолет даже не обернулась. Одна из девушек, глядя прямо на Вайолет, резче, чем она смогла среагировать, отшвырнула мяч четвертый, поразивший ее в подбородок так неожиданно, что на губах отпечаталась грязь пола, а на зубах заскрипели песчинки. Кто-то, заметивший все же это действо, охнул – а, может, охали чему-то своему, счастливому и отвлеченному.

♪ Knocked out with the Midas touch ♪

Вайолет утерла рукавом толстовки рот. Губа саднила. Мяч все еще рикошетил от пола возле ее ног. Она подняла. Пассивная агрессия еще простительна, но прямой физический контакт Вайолет никогда не потерпит. Решительно сокращая дистанцию отшвырнула мяч обратно обидчице. - Со зрением проблемы? Девушка легко отмахнула мяч ладонью. - Тебя сложно разглядеть, ты такая неприметная, – отчеканив слова высокая брюнетка из английского класса больно ткнула Вайолет в плечо, заставив потерять равновесие и отшагнуть. – Да ты еще и невесомая! И что Роман в тебе нашел? Слабачка. Они засмеялись. А Вайолет почувствовала, как приливает кровь к голове, и как сжимаются кулаки, и как и разум тоже сжимается до одной единственной реакции. Ее голова словно вообще отключилась, а следующий кадр: брюнетка летит в объятия отскочившей подруги. Не успев осознать своих действий Вайолет, даже не замахнувшись, впечатала кулаком в лицо стройной чирлидерши с такой ненавистной силой, что девушка в болезненном стоне стекла к полу. На Вайолет просто не успели накинуться: прозвучал разрéзавший слух оглушающий свисток, и в следующий миг уже подскакивает преподаватель, отрезая Вайолет от компании так, будто это она была диким зверем, готовым напасть еще раз.

♪ A champion wearing golden gloves ♪

Всех пятерых отправили в кабинет директора.

***

Под женские вопли четырех голосов директор Фарлоу беспомощно размахивал руками, силясь вставить слово в мощный напор голосовых связок, что в мирное время нараспев тянули речевки на школьном стадионе. Вайолет бы и при всем желании не смогла вставить слово. Не успели девушки переступить порог офиса, как в кабинет ворвался еще один посетитель, сопровождаемый криками протеста секретарши. - Нельзя! Мистер Годфри, Вам нельзя! Роман прервал девичий запал оправданий простым своим появлением. Лишь одна Вайолет в молчаливом ужасе скосила взгляд на влетевшего в кабинет ошалелого Романа, бешеный взгляд которого в молитвенном запале перебегал с Вайолет на директора. - Мистер Фарлоу, девушки повздорили из-за меня! – вырвавшись из хватки растерянной секретарши начал он, разрезая ладонью с новенькими, сверкавшими на запястье часами воздух. - Не вмешивайся! – выкрикнула Вайолет, дрожа от напряжения. Роман вздрогнул, облизнувшись, вновь перевел взгляд на директора. Мужчина вскинул брови. Кивком головы отпустил секретаршу. - Это правда? – обратил он вопрос к женской половине. Все молчали. Молчала и Вайолет. Что сказать? Отчасти это и было правдой, ее действительно ненавидели за связь со школьным небожителем. – Это так? – настойчивее повторил вопрос директор. Девушки ожили, полился новый поток изречений и обвинений. Слушая, как клеветали на одну единственную волновавшую его девушку Роман дернулся. - Я все видел, и начала не Вайолет. Начали они, швыряя мячи. Вайолет только защищалась, – от одурелого взгляда и мощного напора юноши директор сжался. Девушки снова залепетали, но тише и мягче, сдуваясь в присутствии Годфри. - Это так, мисс Хармон? – испытующий взгляд директора Вайолет выдерживала ответным молчанием. Не выдержал Роман: - Я в- - Не лезь в это дело! – рявкнула Вайолет, круто оборачиваясь; пряди волос выбились из растрепанного хвоста. – Мне не нужна твоя защита, я разберусь сама, оставь меня в покое! - Мисс Хармон! – прервал директор ее вспыльчивый запал. Еще мгновение во всеобщем отрешенном ступоре она снова выдерживала взгляд Романа – жалостливый и взбешенный одновременно. Остальным показалось, они действительно общались ментально. Но Роман больше ничего не сказал. Молниеносно прищурившись, поджал, а затем и скривил раскрасневшиеся пухлые губы и моментально вылетел из офиса директора, громко захлопнув за собой стеклянную дверь. Оконце еще долго вибрировало. Окончательно потерянные девушки разом выдохнули. Вайолет обхватила ладошкой горящую шею. Ее трясло. Мистер Фарлоу дублировал жест, потирая свою, но уже вспотевшую часть головы. Разбирательства, включавшие семью Годфри, всегда выводили его из ровной колеи спокойствия духа. - Мисс Хармон, почему вы молчите? Ответьте мне хотя бы с долей того запала, кое вы сейчас продемонстрировали. Чувствуя прожигавшие ее сбоку женские взгляды Вайолет спокойно поджала губы. - Вы же сами видите след от удара, – качнула она головой на девушку, прижимавшую к щеке холодный компресс. – А на мне ни следа, и ваше мнение уже предвзято. Так что делайте что хотите, наказывайте. Она верила в это. Правда верила и жаждала наказания. И какого было ее удивление, когда мистер Фарлоу почесал бровь и шумно выдохнул. - Вы, четверо, свободны. Каждой по недельному отстранению от занятий. - Что? – вырвался нервный и звонкий ужас. - Свободны! Прожигая волнами ненависти четверка двинулась к выходу, замыкавшая намеренно ткнула Вайолет локтем в спину. - Ну, девушки! – обессилено прикрикнул директор, быстро вскочив и так же быстро рухнув обратно в кресло. Потирая подлокотники извинительно кивнул оставшейся Вайолет на один из пустых стульев. Расправив ноющие от напряжения плечи Вайолет охотно послушалась. - Ваша стойкость похвальна, – начал директор… Вайолет ждала услышать что угодно, но только не то, что произнес этот немолодой и оказавшийся более разумным, чем все шестеро подростков мужчина. Никакого «но» не последовало. После слов о «понятной ситуации» и «всех пережитых ею ужасах» ее никак не наказали за драку. Ее отпустили, ей посочувствовали, ей даже предложили написать жалобу, быстро добавив, что это, конечно, подпортит репутацию школы, но если она того желает… Вайолет не желала кляузничать. Она лишь хотела, чтобы ее наказали. Сейчас, вот в этот самый момент Вайолет наконец-то поняла, чего так сильно жаждала все эти месяцы, что не давало ей покоя, что так терзало. Ее не наказали. Она соврала родителям, она уехала в дорожное путешествие с тремя такими же детьми, обманула всю школьную систему, нелегально останавливалась в отелях, в одном из которых столкнулась с явными уликами к уголовному проступку, но не только не сообщила об этом, но и спокойно отправилась дальше, незаконно пила в клубе и считала, что поплатилась за это собственным похищением, но не только не пострадала, а еще и избила человека до полусмерти. И никто ее за это не наказал. Ей сказали спасибо. Ей простили все, и продолжали прощать, но она намеренно била лежащего человека, пускай он и был серийным убийцей, пускай и измывался над ней самой. Вот что не давало покоя, когда она проглатывала эпизод за эпизодом сериала. Там, в сериях, жертвы рыдали, просили о пощаде, надо многими действительно издевались, их насиловали и пытали, резали и отрезали части тел, они были одни и чувствовали разрывающее одиночество, и месть была оправдана, и агенты открыто проявляли неприязнь, испытывали плохо прикрытое удовольствие от выпущенной пули или слишком туго затянутых наручников. Но Вайолет там не плакала. Не плакала в полной мере этой эмоции. Ее не насиловали, не пытали. Да, ее избили, но миг был так короток, и разум ее тогда был под действием наркотиков. Она плохо соображала, она даже не испытывала страха! Она не боялась их, не боялась запуганного парнишку, не боялась и даже тогда, когда тело ее горело от ударов. Потому что потом рядом была Эя. Вайолет никогда не была по-настоящему одна. И ей так нужно было, чтобы ее наказали. Когда она, еще более очищенная и оправданная чем прежде вернулась домой, ее жгло от негодования. И в тот непродолжительный момент отсутствия родителей Вайолет свернула до кирпичной пристройки, где располагалось спасительное убежище ее отца. В мастерской горел свет, под серой накинутой тканью прятался деревянный кофейный столик, успевший впитать за месяцы слои лака. Подарок ее матери на приближавшуюся годовщину, который Бен мастерил совместно с Тейтом. Недолго думая Вайолет схватила с рабочей поверхности молоток. А через минуту не было уже никакого столика, была только груда деревяшек, красиво сверкавших лакированным блеском под освещением лампочек. Вайолет тогда и сама не поняла, выбивала ли она этим дурь из самой себя, представляла ли она кого-то конкретного вместо несчастного предмета мебели, мстила ли родителям или каким-то боком приплела сюда и задействованного в работе над столиком Тейта, но била она с такой силой, что казалось, соседи должны были услышать этот пронзительный грохот.

♪ Got you punch drunk, seeing stars ♪

Ей стало лучше, но ненадолго. Пока она курила в комнате, напуская в помещение еще больше дыма чем обычно, потому что холод улицы сводил челюсти, Вайолет быстро остыла. Ее нисколько не тревожило, что она испортила сюрприз отца, над которым он трудился за четыре месяца до праздничной даты. Ее только волновало, как быстро ее проступок обнаружат и насколько сильно ее накажут. Но отец не поднял эту тему ни за ужином этого дня, ни какого последующего. Ее ни за что так и не наказали. У нее лишь спрашивали. От вопросов «как прошел первый день» до «чего она хочет». Единственное, чего она хотела больше, чем наказания, это отложить переезд. Родители роняли вилки и клялись, что в обозримом будущем ни о каком переезде не может быть речи. Потому что ведь она «такое пережила» и «нельзя травмировать еще больше». Ночью Вайолет плакала. Впервые за три месяца.

***

Встречи с прописанным ей школьным психологом Вайолет бесстыдно прогуливала. Когда она и в третий раз спокойно вернулась из школы Бен ускорил поиски доктора из круга знакомых, и раз в неделю лично забирал Вайолет после уроков и отвозил на сеансы, проверяя, как дочь заходит и выходит из здания через отведенные сорок пять минут. Сеансы были бесполезными, равно как и сам психотерапевт: первое время оба молчали, мужчина постукивал ручкой по блокноту с таким беспокойным видом, словно только что окончил трехмесячные курсы и, получив срочный диплом, совершенно не представлял, что нужно делать с настоящим живым пациентом. Когда Вайолет надоел звук стучавшей о бумагу ручки она предложила играть в шахматы. Нерасторопный доктор живо согласился, тут же озвучив гениальную в его представлении идею, что занятие это, возможно, поможет Вайолет «раскрепоститься, найти потаенные страхи и мысли». Жалкие эти моменты подъема профессионального духа психотерапевта Вайолет не прерывала – пускай думает, что открыл потрясающий способ лечения, лишь бы продолжал фигуры по полю переставлять. Бену они говорили, что сеансы проходят прекрасно. Один за это получал деньги, вторая – лишние сорок пять минут в неделю, когда никто не надоедал с вопросами и предложениями. Так получилось, что один ее день в неделю просиживания в ожидании отца в библиотеке быстро перетек в каждодневное проведение времени в этом набитом книгами школьном тихом уголке. К своему стыду Вайолет поняла, что за годы старших классов бывала в школьной библиотеке крайне редко. Теперь же это пустующее просторное помещение приютило ее, скрывало от раздражающего мира, помогало не находить поводов для оправдания своих намеренных опозданий домой. Она сидела здесь потому что под ее любимым деревом на школьном газоне еще было слишком холодно. От последнего урока и до позднего вечера, когда с дребезжанием колесиков уборщик вкатывал шваброй ведро и библиотекарша намеренно приглушала свет, давая понять, что посетители здесь больше не в милость – Вайолет было здесь спокойно, после пяти вечера уходили все студенты, и она оказывалась в почти что полном одиночестве. Было дико это осознавать, но после дара Эи в виде тонкой пьесы Вайолет не брала в руки ни одной книги. Сейчас же, блуждая среди полок или сосредоточенно глядя на них с сидения стула Вайолет отчаянно искала то, что заставит ее отвлечься. Эдакое отвлечение в отвлечении, внутри книжного наполнения внутри библиотеки. Эти поиски стали настоящей целью – найти то самое, то золото, которое станет для нее еще большим спасением. Но никак литература не хотела отвлекать ее от мыслей, ни на одной книге она не могла сконцентрироваться. Школа стала интересной площадкой для изучения себя. Дома, наедине с собой мы редко подмечаем и анализируем свои движения, то как мы сидим, как говорим, как двигаемся. Здесь же, что за партой, что за библиотечным столом Вайолет постоянно находилась в окружении хотя бы одного постороннего человека. И начала замечать то, чего раньше в ней просто не было. Проведя ту целую неделю в одних джинсах и куртке Вайолет быстро привыкла к своей старой одежде, снова сменялись цвета колготок, снова были складки платьев, тепло кардиганов, треск пуговок, шершавость кружева. Одежда ее, но сама Вайолет уже не та. Она и сидела как-то по-другому, одна нога все чаще подсовывалась под другую, заставляя спину выгибаться неестественным для нее образом, так чувственно, так грациозно, как у кошки. И то ли дело было в этом новом языке тела, то ли в ее классах не спешили забывать физкультурный инцидент, но мужская часть обучающихся стала чаще бросать взгляды в ее сторону, словно наблюдая, оценивая. Вайолет и не противилась. Ей стало льстить мужское внимание, ее тело реагировало, она не старалась понравиться, но ей нравились проявления собственной женственности. В чем именно было дело Вайолет не до конца понимала. Желание наслаждаться жизнью после пережитого? Обычное взросление? Или все дело в сексуальном опыте? Часто она ловила себя на мысли, что вспоминает эти последние моменты наедине с Романом, и тогда желание находило волнами и сложно было сконцентрироваться на главе про «Новый курс» Рузвельта. Она стала более женственной. По-своему. Так вот как ощущают себя взрослые? Вот как все время чувствует себя Эя? И Лета? Иногда Вайолет начинали пугать такие перемены. Подмеченный порой сильно задравшийся подол юбки, оголявший обтянутое тонкой тканью стройное бедро, или неожиданное желание стянуть один слой одежды, мысли, которые сбивали с толку, потому что она никогда не подвергала сомнению правильность собственной одежды – она стала задумываться, она начала критиковать то, что делала и выбирала много лет подряд. И настолько же, насколько Вайолет нравились эти перемены, они же ее и пугали. Что если она меняется слишком стремительно? Что если перемены столь неожиданные, что она еще не готова? Что если в этой подкравшейся зрелости она потеряет себя, свою индивидуальность? Ее страшила возможная перемена ценностей. Сколько лет она вырабатывала свой индивидуальный, отличный от остальных стиль, как гордилась им, и вот вдруг так неожиданно ее накрывали сомнения, и цвет колготок уже казался вычурным, и неожиданно слоистость одежды вдруг казалась детским капризом. Что, если она станет такой, как все? Что если вдруг проснется утром и больше не захочет быть той, которой была? Той Вайолет, к которой она привыкла. А что потом? Голые ноги под короткой юбкой? Туфли? Дуальность эта раздражала. И не на шутку пугала. Такие внезапные приступы собственной сексуальности Вайолет порой с успехом глушила. Она часто думала о той дорожной неделе, прокручивала все моменты, потому что память быстротечна и она боялась забыть. И часто грустила. При всех перекосах она по-настоящему влюбилась в эту поездку, в этот крошечный глоток взрослой жизни. Но вместе с тем и наслаждалась, потому что грусть, желание, злость, тревога, боль, страх – это все эмоции. И она чувствует, а, значит, не возвращается к апатии. На третьей неделе, когда ее добровольное библиотечное заточение длилось вот уже десятый день она наконец-то нашла книгу, смысл которой смогла полностью воспринимать. «Изгои» Сьюзан Элоизы Хинтон – потрепанное издание девяносто седьмого года с чьей-то бледной карандашной припиской на пятой странице: «Лучше жить “грязером”, чем не жить вовсе». С первого слова роман увлек Вайолет полностью, и она читала так медленно, как могла, потому что не хотела расставаться с этим ценным даром Небес, позволившим ей погрузиться в дикий, порой страшный, порой забавный мир главных героев. Сидя на ставшем теперь ее любимом стуле напротив широких библиотечных окон Вайолет навалилась на стол, смакуя строчку за строчкой, сминая длинный рукав терракотового кардигана. Книга отвлекала, но не без аллюзий: один персонаж, Газ, невольно заставлял ее представлять Романа. «Я повернул голову, чтобы взглянуть на него, и в лунном свете он был все равно что сошедший на землю греческий бог. Я подумал, как же он сам выносит собственную красоту…» Такие моменты, такие мысли протагониста Вайолет перечитывала еще и еще, напрасно стараясь отгонять непрошеные мысли и тоже невольно размышляя, как же и Роман-то выносит собственную красоту? С Романом она до смешного больше не встречалась в школьных коридорах, и на историю он по-прежнему не ходил. Вайолет и не думала, что из-за нее – просто время контрольных работ еще не наступило. Вайолет вдруг позабавил этот контраст: она так часто думала о Романе, который, казалось, и вовсе не хотел больше никакого контакта. И чем дольше Вайолет изолировала себя от окружения, от годфринской семьи, от всего, что было, оставив лишь воспоминания, она понимала, что думала о парне, о котором в сущности ничего не знала. Она так до сих пор и не поняла, как действовал его гипноз, не разобралась в его тяги к крови – к ее крови. Что было для нее еще более странно, так это осознание, что она больше не резала себя. Лишь пару раз в середине ноября, досматривая очередной затронувший в ней что-то личное эпизод все того же сериала она чувствовала ноющую, но мимолетную тягу. И тут же передумывала. Теперь, представляя свежую полоску пореза, перед ее глазами появлялась окровавленная белая футболка владельца мотеля, и желание разрядки, такого высвобождения тут же исчезало, становилось мерзко от самой этой мысли. - Это хорошая книга, – как-то раз, углубившись в чтение, услышала Вайолет знакомый тихий голос. Тейт опустился на стул напротив, пристроив свой раскрытый увесистый томик перед собой. – «Изгои» любимая книга Кобейна. Зажав страницу пальцем Вайолет перевернула обложку, будто убеждаясь в названии того, что читает. - Если выдашь мне концовку, я тебя побью. - Верю! Верю! – Вскинув руки улыбался Тейт. Вайолет тоже не сдержала смешка. И смех этот был так приятен, словно был той самой разрядкой, так ей необходимой. - Как ты? – когда спало веселье Вайолет замяла страничку. Только сейчас она поняла, что так потерялась в себе и мыслях о годфринских детях, что совсем забыла и о четвертом человеке, не меньше других повлиявшем на спасительный исход истории. Тейт пожал плечами. - Нормально, наверное. Не посадили и спасибо. Вайолет крепче стиснула страницу. - Я слышала, ружье было ненастоящее… - Да, они даже не стали расследование проводить… – Тейт облизнулся, поелозил на стуле. – Слушай, я хотел сказать… Мне жаль, что с тобой все это случилось… Жаль, что я не был рядом… А ей? Было ли ей жаль? Может, все что произошло просто ускорило неизбежное? Все перемены в ней, все новое. Все то, что было страшно, но необходимо принять. Вайолет вымученно улыбнулась. Казалось, Тейту даже не нужен был ответ, застопорив взгляд на ее криво разъехавшихся уголках губ он словно удовлетворился, даже не поняв смысла ее неестественной реакции улыбнулся сам, встряхнул кучерявой головой и навалился на стол, принявшись перелистывать оглавление своей книги. А Вайолет отрешенно заморгала. И момент ее безмятежного восприятия «Изгоев» был безнадежно утерян. Когда она поняла, что больше не в силах отсиживаться в изнуряющем молчании, где в отличие от нее самой человек напротив поглощен священным спокойствием впитывания текста, пришлось впервые заставить себя намеренно убраться из библиотеки. - Заходи ко мне как-нибудь, посмотрим фильм, я даже разрешу тебе выбрать, – было единственным, что скажет ей с добродушной улыбкой Тейт на прощание, оторвав взгляд от страниц. Вайолет застопорится у стула, медленно перекидывая лямку сумки через плечо. Но быстро овладеет собой. - Да, конечно, – будет единственным, что она ответит. Как и тогда, в детстве, когда она поделилась местом под зонтиком и впервые после устрашающе долгого перерыва пошла с ним на контакт, Тейт предложил это же самое. «Заходи, посмотрим фильм». Что тогда, что сейчас Тейт абстрагировал себя от реальности, и не было ни рефлексии, ни чувства вины, ни эмоции сожаления, о которой он таким чувственным томным голосом сообщил десятью минутами ранее. И, в отличие от реакции в детстве, Вайолет согласится. Она не пойдет к нему ни на кино, ни для чего бы то ни было другого, но, давая ложную надежду, Вайолет совсем не испытывала раскаяния. Все лучше, чем вызывать у Тейта фрустрацию и с тем все новые его попытки выйти на контакт. Пусть думает, что она согласилась, а впереди совсем другая жизнь, и больше не нужно будет его избегать. Вайолет была благодарна за эту встречу в библиотеке. Она наконец-то поняла, что замкнутое пространство Форда сблизило их всех ровно настолько, насколько того требует дорожное приключение. Да, им было весело, да, они много шутили, смеялись, творили глупости, ссорились и вместе с тем показывали друг другу свои стороны, плохие и хорошие. Поездка изменила их всех, кроме Тейта. Тейт помог в заброшенном доме, он вернулся, он был рядом и спасал, но он так ничего и не понял. Он не понял, что он сделал. Теперь Вайолет наконец-то поняла, почему действительно поцеловала Тейта в чердачной комнате. Инстинктивно она хотела разорвать связь с Романом, как это когда-то сделала и Эя. Подставив ему свои губы Вайолет хотела остановить привязанность, которую начинала испытывать к Роману. Остановилась бы она на поцелуе, не прерви их годфринское появление? Вайолет не знала. Но она знала, что Тейт навсегда останется ее первой детской любовью. Как бы она ни боролась, она всегда будет испытывать к нему симпатию. Но поездка показала, что сейчас ее пути с Тейтом пересечься не могут. Может быть, когда-нибудь в будущем они еще встретятся, и Вайолет может только надеяться, что тогда Тейт будет уже другим, повзрослевшим человеком. Потому что при всей симпатии к нему Вайолет не могла забыть всего ужаса, который с таким упорством совершал Тейт настоящий, тот, которому только предстояло вырасти. Выходя из библиотечной запыленности Вайолет вдруг захотелось вернуться и сказать ему большое, черт побери, спасибо, что он купил ненастоящее ружье или что купил что-то еще, но пока этим не воспользовался. Спасибо, что не убил ее в школе, спасибо, что не сделал ничего из того, что, Вайолет чувствовала, он может быть собирался еще несколькими месяцами ранее. Но не стала выплескивать желчь. Она испугалась его реакции. Впервые по-настоящему испугалась Тейта – не Тейта, который открыто шантажирует, а потом с щенячьей улыбкой передает ей воду в машине, не открытый контакт, а то скрытое, то внутреннее зло, которое читалось порой в его глазах, что в такие моменты начинали вдруг неестественно темнеет еще большей чернотой…

***

Несмотря на запрет Эи, Вайолет не могла не писать ей. Было что-то очищающее в том, что она могла задавать вопросы, которые упорно оставлялись без ответов, словно за время отправки бумажного письма Вайолет могла бы найти эти ответы самостоятельно. Эя все равно представлялась Вайолет единственным человеком, с которым можно было поговорить, и то, что Эя не хотела ничего с ней обсуждать заставляло Вайолет выводить на бумаге все больше слов «почему». Наконец, через неделю постоянной отправки конвертов пришло одного единственное короткое письмо.

«Я тебе тогда не рассказала, но Тернеры оказались моими родственниками! Мэгги наша тетка по какой-то там сто пятой линии. Представляешь? А я и не подозревала. Иногда мне кажется, я мало что запоминаю из того, что говорят окружающие, сохраняю только ту информацию, которая мне кажется полезной. Безумие для человека, который хочет стать криминологом»

Все. Весь текст. При всем своем внутреннем возмущении, при всем отсутствии ответов на хотя бы один из ее вопросов, при полном игнорировании ее собственных переживаний Вайолет не сдержала улыбки. Тернеры… такие далекие существа, как из иного мира. Держа в руках листок письма Вайолет казалось, что сейчас она ближе всего подобралась к воспоминаниям, буквально касалась их. Факт родства с Годфри вызвал лишь один короткий очищающий смешок, но Вайолет и тогда знала – слишком туманными были ответы Мэгги о ее подработках «тут и там» и слишком шикарным был для этого их дом. В письме Эя казалась самой собой, прежней Эей – непосредственной и уверенной в своей правоте, озадачившей в первом за долгие недели письме одной лишь новой – или хорошо забытой старой – деталью и вновь замолчав. Вайолет знала, что что-то еще должно было существовать за этой беззаботностью, но пробиться через отчуждение Эи она не могла. Может быть, пора перестать пытаться получить ответы на вопросы, которые должны остаться в прошлом? А через неделю, точно по негласному расписанию, в школе случилось происшествие. Ничего серьезного, что-то с проводкой, отключилось все электричество, и из-за пасмурной темени и невозможности разглядеть тексты со школьных парт на два дня весь учебный процесс прервали, и учеников освободили от уроков. Никто так и не узнал, что за проделкой стоял Роман, ведомый желанием не просто улизнуть с уроков и провести с Эей день, а быть отстраненным как порядочный, ответственный член школьной ячейки. Ведь это был день рождения Эи. Ввиду ее многонедельного послушания и отсутствия любых выходок в новом учебном заведении Эе разрешили вернуться в Хемлок. Она сухо заверяла родителей, что просто хочет провести этот день в родном городе, и что Роман здесь вовсе ни при чем, и родители согласились, хотя и все еще таили холодный испуг – не только они, а каждый житель Хемлока знал, как ярко и шумно проходили дни рождения Эи в компании Романа, какими выходками потом пестрела местная газета и за какие грешки потом приходилось расплачиваться старшим. Но притихшей за прошедшие месяцы Эи дали еще один шанс. Январское утро выдалось пасмурно-туманным, ветер словно смиловался над именинницей, лишь слегка покачивая полуголые тощие ветки крон. В промерзлой земле, точно насекомые в янтаре, намертво окаменели бесцветные листья. Это был первый день рождения Эи, который она провела так тихо и спокойно, будто ознаменовав свой переход взросления. Сначала кофе – Роман знал, как Эя тосковала по кофеину в закрытых учебных заведениях. Купил сразу три, и после второго, выпитого почти залпом, руки Эи слегка дрожали. В кофейне толпились одуревшие от свободного дня одноклассники, и Роман, чувствуя негодование сестры, быстро увел ее подальше от толпы знакомых лиц. А дальше – его извечный вопрос «чего тебе хочется?». Ей хотелось одного – любимого кладбища. Как часто они раньше устраивали здесь ее фотосессии на пленку, как часто пили вино и, казалось, совсем владели этим местом. Сейчас для пикника с пледом было слишком холодно. Они долго бродили между косых и заветренных могильных камней, после обильного ночного дождя в воздухе стоял густой белесый туман, никуда не двигающийся и радушно впускавший любого желавшего в свои рассеивающиеся объятия. Эе казалось, это все для нее, словно Роман специально не только испортил школьную проводку, но и уладил вопрос с самой Природой. Пряча руки в карманах пальто и сжимаясь от покалывающей прохлады Эе казалось, что этот беспроглядный белый туман, в котором сливались земля и небо, укрывал, изолировал их двоих от всего мира. Будто они были защищены каким-то инородным пространством в котором можно было говорить что угодно и никто не услышит. Вот только что говорить? Кроме эмоциональной разрядки в оранжерее тремя месяцами ранее они больше ни разу не касались темы произошедшего. Роман, по мужскому незнанию намеков и символов, не спрашивал, и Эя переживала свой кризис молча. С ее упорством и тотальной верой в свою правоту когда-нибудь ей это аукнется. Но не сейчас. Сейчас она еще не понимала, с каким отчаянием вырывались из нее попытки поговорить. - Она пишет мне. Где-то в сокрытом плотным туманом воздушном пространстве прокричал ворон. Романа передернуло. - Давно? - С декабря. - Ты отвечала? Эя помотала головой, носком ботинка откинула с пути темный камень. Губы сводило от холода. - Только дважды. Я не люблю писать, ты знаешь, мне проще говорить с человеком вживую. Но мне все кажется, своим молчанием я могла навредить. Подтолкнуть ее срыв. - Вайолет страдает? Его вопрос звучал крайне вопросительно, как если бы он ни разу не задумывался об этом раньше, как будто не замечал очевидного. - Ее все это задело сильнее, чем нас троих, – Эя впервые так открыто говорила кузену и о Тейте. – Вайолет куда лучше нас, куда более чуткая, более человечная, – последнее слово будто было выброшено, как что-то инородное, неприятное, отчего Эе хотелось поскорее избавиться. Роман надолго зажевал губу, совсем скоро побелевшую от недостатка крови. - Так сходи к ней, – наконец выдал он со спокойствием работника конвейерного цеха. Но Эя покачает головой. - Ей нужна не я, а ты. Ей нужно твое присутствие. Вы хоть раз говорили с ней после октября? Роман нахмурился, потупив взгляд на медленное движение своих ботинок по скрюченным листьям. О происшествии с физкультурой он так и не рассказал. - Вот! В этом вся проблема! - Меня нельзя любить, – качал головой Роман с таким поникшим видом, словно эти слова были оправданием. - Конечно нельзя, если ты будешь отвергать каждого, кто будет проявлять эту любовь! – От притока жара Эя даже притормозила и вытащила ладони из карманов. – Ты же отгоняешь от себя всех хороших людей! Заставляешь привязаться и отстраняешься! А потом страдаешь от одиночества! Лицо Романа белело, сливаясь с туманным фоном. Пухлые губы медленно раскрывались. - Может это потому, что я плохой человек. - Кто тебе это сказал? - Ты, например, – Роман скосил взгляд но коротко улыбнулся. Улыбнулась и Эя. - Я единственная, кому можно над тобой подшучивать… мне и еще ей. Может, у вас и не получится ничего, но это ты ввязал ее в эту поездку. Хотя бы вещи ей верни. И поговори наконец. Ты ей обязан.

***

Обязан. Роман в жизни никому не был обязан кроме, может, дилера, время от времени дававшего ему кокаин в долг. Но Эя была права – после прохождения всей канители с уликами смятый Форд вернули с тем же состоянием багажника, все еще набитым сумками, пакетами с одеждой и даже остатками купленной Романом в мотеле еды. С сумкой Вайолет, пополнившейся бережно переложенными из пакетов вещами Роман захлопнул дверцу красного Ягуара и пересек по мощеной дорожке заросшую лужайку. Накрапывал редкий дождик, барабаня по оконной расстекловке. Роман сжал ручки сумки, кожаный материал проскрипел от влаги – дождевой или его собственной, нервной? Набрав воздуха выдохнул белесый пар, потряс головой с россыпью жемчужных капелек на волосах. Ветер холодил лицо. В будний день, на хмурой пустынной улице, где только лаяла в отдалении собака Роман неуютно ощутил себя последним живым существом, и тяжелая, глухая входная дверь только усиливала неприятное чувство одиночества. И, решительно вжав кнопку звонка, он отступил на ступеньку.

♪ That's so young ♪

Соберись, соберись! Где вся его уверенность? Он даже не продумал разговор, совсем не знал, о чем говорить. За все месяцы он видел Вайолет всего один школьный раз, тогда, как и любой человек после драки, она была взвинчена и агрессивна. Что если защитная бравада спала, и он увидит потерянную, раскисшую, депрессивную девушку? Почувствует ли жалость и желание утешить? Или, наоборот, отвращение? Но то, что открылось ему вместе с приоткрывшейся дверью, поразило и перечеркнуло любые его домыслы. Вайолет, в темных леггинсах, в огромном черном кардигане в катушках и, что самое главное, обтягивающем, размера на два меньше нужного светлом, почти детском топе с двумя вялыми розочками у основания бретелей. Без лифчика. Будто совсем голая. Соски открыто проступали сквозь истончившуюся ткань. Роман моргнул, быстро, хоть и нехотя оторвал взгляд. Ветер резко сдул от лица ее волосы, развеяв мягкой россыпью за спиной. От бодрящего воздушного потока она медленно прикрыла веки, от покалывания на коже проступил на щеках розовый цвет. Какая же она красивая! Вайолет даже не прикрылась, не запахнула края кардигана, не сложила руки на груди. Так и продолжала сжимать одной рукой дверное ребро, другой опираться о стену. Взгляд лишь на мгновение удивленный, затем такой трезвый, собранный, выжидающий, даже жестокий. Контраст вида, ее контраст, так поразил Романа, что молчание затянулось, и усилившийся дождь принялся радостно заливать сумку. Вайолет замерла. Перестав дожидаться его появления она смирилась, и сейчас словно растеряла всю энергию, с какой представляла себе их встречу. Просто смотрела на Романа – со стороны безэмоционально, даже жестко, совсем не зная об этом. И в душе борясь со всем потоком собственных первых возможных реплик. За минувшие недели Роман будто сильнее вытянулся, и скулы словно сильнее очертились, стали острее, все лицо его будто возмужало. Лишь губы алели на сером фоне сырой природы – когда ее взгляд сфокусировался на них, брови Романа в удивлении непроизвольно скакнули вверх. Он быстро облизнулся. - Я принес твои вещи. Роман словно и вовсе не замечал дождя, вода обильно мочила его уложенные волосы, темные пятна проступали на антрацитовом пальто. Вайолет опустила взгляд на сумку. И то ли из-за мокнувшей собственности, то ли из жалости к мокнувшему юноше, но она отступила, шире распахивая дверь. В тепле дома Роман поежился, пригладил ладонью мокрые волосы, сжал влажные пальцы. В помещение Вайолет его впустила, но дверь до конца не закрыла, и потоки ветра сквозь щель приподнимали край тонкого ковра у входа, дождевые капли просачивались на паркет. Вайолет протянула руку. Когда, сообразив, Роман дернулся, переняла сумку, пренебрежительно отбросив ее на пол к узкому комоду – так, словно вещи и не были ей нужны; вода брызнула на напольные доски. Романа это ее действие почему-то задело. В длившемся молчании он продолжал свой жалостливый взгляд, Вайолет выдерживала его вопросительным стоическим выжиданием. Когда Роман понял, что галантным жестом не добился ровно ничего, он выдохнул, снова в нервном порыве пригладил волосы и обернулся, поглядев на ответвление комнат, словно кто-то мог спасти его от продолжения неминуемых первых шагов. Было сложно не смотреть на ее грудь. - Могу попросить фен? Вайолет лишь вскинула брови. - Ты же не пешком пришел. Роману почти удалось подавить улыбку. - Нужен же мне какой-то повод остаться и поговорить. С тихим выдохом и нежеланным трепетом в груди Вайолет плотно закрыла дверь.

***

Дом казался Роману совсем пустым. Ушли ли ее родители и как надолго? Его пальто осталось сохнуть в прихожей, подошвы впитали влагу на лестнице. Поднимаясь первой Вайолет и не подозревала, что может чувствовать себя такой собранной, разрывающие ее все эти месяцы молчания тоска и желания сейчас куда-то делись, и больше не было ни смущения от явных мужских взглядов позади, ни жара тела, ни чехарды мыслей. Ничего, кроме появившегося откуда-то гнева. Почему сейчас? Почему пришел именно сейчас? Прошло столько времени. Вайолет запустила Романа в ванную. Ту самую, в которой словно вчера Роман сидел на коленях возле извивающегося на полотенцах женского тела. Намеренно ли она привела его сюда? Интимность обстановки и все раскрученные в его голове двусмысленности никак не настраивали его на невинный диалог. Холодно всучив ему фен Вайолет оставила юношу наедине с кафельной прохладой. И пока он в отупляющей покорности раздувал и приглаживал волосы, все смотрел и смотрел на свое отражение в зеркале в освещаемой лишь оконным сероватым свечением ванной. В полутьме каждая черта его лица казалась зловеще мрачной, каждая тень у носа, под скулами и глазами – все, весь его вид казался мрачным, хмурым и угрюмым. Вот так он выглядел все время? Что же Вайолет видела в нем кроме внешности? Почему пустила его после всего, через что он ее провел? Жаждала ли она его? Он должен был что-то сказать, потому что не может же он вечно сушить свои чертовы волосы! Когда растянувшееся время спешно сжалось, и Роман остро почувствовал, что пора выбираться из спасительной ванной, он нашел Вайолет в ее спальне. У кресла на ковре, методично раскладывавшую разбросанные кучами книги по стопкам – он явно прервал своим появлением уборку. Дождь усилился, с водосточных труб громкими разливами стекала вода. Лишь переступив порог спальни в нос ударил едкий табачный запах, словно пропитавший всю мебель. Уже не помня прежний мыльный аромат ее комнаты он все равно смекнул, что то, что он чувствовал сейчас в воздухе было чужеродным. Вайолет курила? Курила тут. Прямо в комнате? Та ли это самая Вайолет, которая так мягко просила его самого не закуривать здесь, потому что родители были внизу? И знали ли они теперь? Что за вопросы, конечно они тоже чувствовали притонный запах! Но теперь ему закуривать вовсе не хотелось. Все так изменилось… Вайолет изменилась. Когда он вернулся, поправляя падавшие на лоб пряди высушенных волос, Вайолет подтянулась с ковра. Она так и не застегнула кардиган, теперь же еще и скрестила руки под грудью – жест неосознанный, в готовности слушать, но грудь упруго скакнула вверх, и Роману это в подборе слов вовсе не помогало. Из теплого ступора вывела Вайолет. - Зачем ты здесь? Роман нерешительно шагнул, застопорился у ковра. - Мне жаль. - Спасибо. Холодный ответ разозлил. Роман развел ладони. - За что спасибо? - Не знаю. За спасение моей жизни? Ты за наградой пришел? Хочешь, чтобы я сейчас должок вернула? Просто порез или мне кровать расстелить? - Вай… - Ты пожалеть меня пришел? Ну так вперед, у окружающих это хреново получается. Чем дальше, тем больше Роману казалось, что он начинал понимать. Слова сестры все еще крутились в его сознании. Ее все это задело сильнее, чем нас троих. Вайолет нужен был собеседник, она так и не пережила произошедшее. Роман не знал этого, но Эя умела подавлять эмоции и боль разумными способами, Вайолет же не знала таких трюков. И если бы Роман вслушался, то услышал бы, как часто Вайолет выходила в своих словах на исповедь… Сдавливая гнев Роман облизнулся, с силой закусил губу. - Мне правда жаль, что все так получилось. Я действительно пришел извиниться. Я не должен был втягивать тебя во всю эту историю, я не должен был заставлять тебя врать родителям, не должен был оставлять тебя в том… доме… Я эгоист, я знаю, я правда виноват. Говорил Роман уверенно. Но вот верил ли во все это сам? Вайолет злило, что она относилась к нему предвзято, и что не умела хорошо читать людей, и что сейчас обида и отчаяние не давали ей трезво судить. - И мне сказать спасибо? - Не будь сукой. Вайолет сделала два шага, в гневе свернула ладонью только что выстроенную стопку книг, тома с грохотом повалились на пол. - Знаешь что? Может я и есть сука! Что, только Эе можно? Одно слово от нее за все время! Одно! Как будто все всё забыли! - Ты не знаешь, через что она проходит… - А хотела бы! Что угодно! – Вайолет всплеснула руками. Ее трясло. Теперь они оба перешли на крик. – Меня словно разрывает! Ты хоть представляешь, какими были для меня эти месяцы? Ни одного слова от вас, все куда-то делись! Что мне было думать? Знаешь как гнусно осознавать, что я будто единственная, кого все это задело? Я пропустила подачу документов в чертов университет! Откуда мне было знать через что проходит Эя, если никто со мной не хочет разговаривать?! Ты хотя бы знаешь, сколько я ей писала? Как часто проверяла почту? Куда там тебе, ты же Роман Годфри! Решал свои важные дела! - У тебя посттравматическое расстройство, я читал, это все нормально… - Вот только не надо мне сыпать диагнозами! Знаешь, кто должен был бы это делать? Мой психолог! А знаешь, что мы с ним делаем? В шахматы играем! Потому что мой заботливый отец умудрился найти самого некомпетентного врача во всем городе! И меня бесит, что я словно единственная должна доказывать свою вменяемость! - Мне жаль, что все так вышло… – он с удивительной аккуратностью пробирался сквозь слова, сокращая дистанцию по ковру точно подбираясь к опасному и непредсказуемому зверю. Потер лицо. Ладони предательски вспотели. – Все это мне в новинку, я не привык думать о других девушках… - Я не призываю тебя думать обо мне, – сердце ее билось с сумасшедшей, болезненной скоростью, – я просто не хочу, чтобы ты исчезал и появлялся когда тебе вздумается. Не можешь, не хочешь, хорошо, но разберись уже в себе! Все в прошлом? Ну и отлично. Перестать мучать меня своими появлениями! И Роман смекнул, хотя и совсем не той мыслью, которая была бы сейчас к месту: раз его присутствие ее тревожит, значит, она не забыла. Значит, он все еще ее волнует. Она хочет помнить, что бы ни говорила. - Я не хочу уходить. Две секунды оцепенения, в которые Роману показалось, что он коснулся нужной точки. Но Вайолет не сдержала смешка. Глаза заблестели, ее зримо колотило, и голос дрожал. - Но ты уйдешь! Ты всегда уходишь! А я не хочу пытаться тебя менять. Романа торкнуло. Сильнее, чем от любимого кокаина. - Не бросай меня… Произнес это вслух? Романа внутренне передернуло. Всю жизнь после самоубийства отца он больше всего боялся предательства, поэтому близко к себе никого не подпускал, поэтому сторонился отношений. Всегда была возможность, что его оставят, предадут, разлюбят. Вайолет стала первым человеком после сестер, которому было действительно не наплевать на него. Она пыталась понять его натуру без меркантильного интереса. Она была хорошей, даже слишком хорошей для него. Сейчас, в его нынешнем рассеянном состоянии он не заслуживал ее. Но эго гнало эти мысли прочь, ему нужна была Вайолет. Потому он и пришел. Он нуждался в ней. Нуждался в ее энергии, в ее бескорыстных чувствах. - Ты нужна мне. - Я знаю. Произнесла быстро, так, словно и правда это всегда понимала. Роман казался огромным в сравнении размера ее низкого комода, низкого шкафа, низко подвешенной люстры. Огромным всегда, но ставшим вдруг таким потерянным, словно сжимающимся на глазах. Его ладонь безотчетно нащупала балдахинный столбик кровати, пальцы дотронулись и соскочили. Он отвернулся, скосил взгляд, будто изучая что-то на постели, нижняя губа поджалась, и Вайолет показалось, что если подождать еще минуту, он заплачет. Она прошла по ковру остатки разделявших их пары метров и обвила руками его стройный торс, и уткнулась головою в плечо, в мягкий светлый хлопок футболки, в телесный жар, в запах – его запах. Запах Романа. Помедлив, но лишь от неожиданности, он ответил на объятие, прижался щекой к ее волосам. Почти так же, как прижимался, когда спасал. Они долго не говорили, и чем больше проходило времени, тем крепче он ее стискивал, будто боясь, что она отпустит первая, и пытался не чувствовать ее грудь, что прижималась к его телу. - Я знаю, – повторила Вайолет в его плечо, шепча горячим дыханием. –Я не прощаюсь, но сейчас мы оба не знаем, чего хотим. - Нет, я- Его протест, прерванный Вайолет – она сжала в кулачок ткань на его спине, останавливая от возражений. - Не надо, – ее взгляд отрешенно фокусировался на спинке стула, по окнам громко стучал ливень. – Помнишь вечер в номере отеля после автомастерской? Ты тогда сказал мне, что понятия не имеешь, что у тебя за такая тяга к крови. Ты сам должен разобраться со своими вопросами, я не могу, не хочу быть рядом каждый раз, когда тебя тянет сорвать злость. Понимаешь? От этого вопросы никуда не уйдут. Только ты можешь разобраться. У меня, во мне, ответа нет. Роман потерся щекой о ее волосы. Вайолет не знала, плачет ли он или занят сентиментальным порывом, но ей хотелось, чтобы Роман услышал ее слова. - Но я не хочу прощаться, – шепот. Вайолет была почти уверена, что слезный. И опять такой детский порыв. Хочу, не хочу. - Я же сказала, это не прощание. Хотелось ли ей ответить тем же? Сказать, что она тоже не хочет его терять? Но скажи она это, и продолжится известная история: будут новые порезы, будет секс, попроси она и Роман будет исполнять любые ее желания, а потом наступит момент, когда Роману просто надоест, и появится такая же другая Вайолет. Все это старая песня, и круговорот этот неизбежен, но Вайолет хотелось, чтобы если в будущем и произойдут отношения, то и Вайолет, и Роман вступили бы в них менее растерянными и запутавшимися, нежели сейчас. Что в ее голове, что в его – месиво, в котором второй человек обуза. Месиво, в котором партнер легко утонет, а как тяжело выбираться из годфринского болота Вайолет знала. Роман был ее первым. Первым, кто показал ей взрослый мир. Мир взрослых удовольствий, мир вседозволенности, доступных соблазнов. Но это был мир Годфри. Роман появился в неправильный момент своей и ее жизни, но ровно в тот, когда Вайолет надо было переосмыслить свое существование. Без Романа, без поездки, без всего, что произошло, она бы еще долго приходила к осознанию того, как сильно она хочет жить и наслаждаться тем, что эта жизнь дает. Вайолет поняла, что значит жизнь с Романом. Теперь она должна была научиться жить без него.

***

В тот день больше не случилось никакого физического контакта, зато психологическая разгрузка была настолько интенсивной, что Вайолет целый вечер отмокала в ванной, пытаясь ослабить напряжение. Как-то снова связав всю ситуацию с собой Роман заявил, что пропущенная ею подача заявлений в колледжи его вина, потому что все они весело укатили в путь, когда остальные ученики школы атаковали приемные комиссии. И по годфринскому обычаю предложил все уладить. Помочь с поступлением, решить вопрос, подергать за ниточки знакомств и устроить Вайолет в самый лучший из возможных учебных заведений. Вайолет была в ужасе. Не это ей было нужно, уж точно не долговая кабала и преследующее всю жизнь чувство благодарности. Виня себя за глупый признательный порыв, почти что снова перейдя на крик Вайолет так резко приказывала не лезть в эту ситуацию, что Роман испугался. И обещал ничего не предпринимать. В его мозгу щелкнула даже секундная алчная мыслишка, что если Вайолет никуда не поступит, то и из Хемлока не уедет, а значит, останется здесь, рядом с ним, и когда-нибудь, когда Вайолет успокоится, можно будет вернуться к разговору. Но Роман не знал, что когда Вайолет пропустила и второй срок подачи документов в феврале, в решение проблемы пришлось вовлечься ее отцу. Холодной, тихой зимой Вайолет показалось, что идея академического отпуска может быть не такой уж и безумной, что можно подрабатывать и пытаться наслаждаться жизнью в Хемлоке – родители уверяли, что тема переезда пока что прикрыта, но это «пока что» могло так же быстро измениться на «больше не». Когда о пропущенных сроках узнала Вивьен, ее реакция была апатично-понимающей, словно она смирилась, что ее ребенок стал «пропащим вариантом». Бен же мыслил по-мужски прагматично, провел долгую вечернюю беседу с дочерью в гостиной, где упорно доказывал, как отупляет «потерянный» год, как люди потом никуда не хотят поступать, и как Вайолет хочет попросту растратить весь свой потенциал и превышающие сверстников умственные возможности. Вайолет не спорила. По большей части потому, что дата подачи документов прошла, и сделать уже ничего нельзя. Как оказалось, с упорством Бена можно. Ему удалось договориться о собеседовании в один единственный колледж на востоке Пенсильвании – далеко не «Лига плюща», но, как теперь любил всем говорить Бен, «на соседней от родного дома улице». Комиссия, тоже читавшая газеты, прониклась историей о поимке «Мотельного линчевателя», и даже уверила, что в их колледже будут рады такой, по их словам, «столько всего пережившей студентке, которая сможет привнести свой опыт в наш писательский курс» – когда Вайолет пропустила пять месяцев интенсивной подготовки курса биологии, уже никакие факультеты точных наук больше не рассматривались. Когда будущее Вайолет сделало очередной поворот, она не стала сопротивляться. Ей не было все равно, это было почти полностью благодарное принятие новых возможностей – то, чему научила ее поездка с Романом, Эей и Тейтом. Не противиться переменам, а быть с ними на одной волне, принимать, решать и пытаться получать от них удовольствие.

♪ Little birdies singing "why'd ya fall so hard?" ♪

Когда весной вернулись птицы, первое их пение застало Вайолет ранним, свежим утром. Она подбежала к окну, шире распахивая створку. Птицы. Их переливы. От чирикания что-то сдвинулось в Вайолет, закопошилось под сердцем – всего на мгновение, но Вайолет поняла. Она не забыла. Зима позади, и птицы снова поют ей, как пели в тот день, заставляя бороться и выжить. Весна принесла с собой не только оттаивание земли и символическое возвращение птиц, но и пробуждение людей вокруг. Школьная жизнь будто вырвалась из какого-то запертого пространства, начался футбольный сезон, означавший бурный всплеск живой энергии. Школьный комитет трудился над организацией матчей, активно обсуждался выпускной, на больших переменах раздавали листовки, собирали подписи и мнения. По холлам носились одуревшие от адреналина спортсмены, чирлидерши смахнули зимнюю пыль с коротких юбок, снова гудел стадион, вновь репетировал школьный оркестр. Когда началась неделя выпускных экзаменов коридоры походили на заминированные поля – накачанных энергетиками юные тела было страшно задеть, высок был риск стать жертвой чьего-то срыва. Никому больше не было дела до Вайолет, все забыли про октябрьскую передовицу. Вайолет же дело до школы осталось. Низкий проходной балл ее колледжа не требовал высоких цифр на финальных экзаменах, но Вайолет углубилась в последнее школьное обучение, потому что знала – это последние вечера с учебниками за ее письменным столом. Она не глушила кофе литрами как остальные студенты, не скупала таблетки за школой, чтобы «сфокусироваться», не засыпала на переменах – изучала материалы с чувством и спокойствием. А затем наступило время, когда стали приходить конверты из университетов, и школа превратилась в еще больший форсированный улей. Каждое утро все новые счастливцы чуть ли не сносили школьные двери, рапортуя на все здание о зачислении в университеты мечты. За неделей ответов пришла неделя розыгрышей, баловства, дурачества всех, даже самых далеких от школьной жизни людей. В это время Вайолет было страшно даже в женскую раздевалку заходить. Обезумевшие юные адреналиновые тела прочувствовали вкус вседозволенности последнего школьного месяца, и расслабленная, дурашливая, и вовсе уже больше не учебная атмосфера царила во всех классах с самого первого и до самого финального звонков. Где был во все это время Роман Вайолет не знала. На школьном дворе, когда потеплело настолько, что ей была дана возможность снова оккупировать любимое дерево, Вайолет ловила себя на том, что отрывалась от книги и с осознанным негодованием от своего любопытства искала Романа взглядом. Но ни на облюбованной им каменной ограде, ни за «годфринскими» столами его не было ни на одном перерывы за все весенние месяцы. Вайолет видела лишь Лету, изредка одинокую, изредка в компании подруг, но еще чаще с незнакомым лохматым парнем. Вот уж чего Вайолет не ожидала – чтобы Роман открыто позволял кому-то виться возле его кузины? Но ее больше не касалась жизнь годфринских детей. Она открыто об этом заявила. Вайолет пришла на игру на стадион один единственный раз. Из простого любопытства, ей вдруг захотелось запомнить хоть какой-то чисто школьный момент, почувствовать и понять, есть ли у нее хотя бы капля единения со школьной жизнью. Оказалось, единения никакого. И принятия тоже. Оглушающие вопли, барабанная дробь и духовые потуги оркестрантов, кричалки девиц, которые несколькими месяцами ранее пытались выместить на Вайолет животную ярость, запахи пота и разлитой под сидениями содовой, назойливо припекающее солнце – все это вызвало у Вайолет желание поскорее убраться.

♪ I don't need to make amends ♪

Но самым ярким стало осознание. Именно в этот момент, на спортивной игре, во всей этой школьной толкотне, сумятице и всплесках неконтролируемых эмоций Вайолет впервые в жизни поняла, что хочет бежать подальше от этого места. От всего Хемлок Гроува. Здесь, на этом стадионе, в этой школе она чужая, все эти люди вокруг еще ничего не пережили, они не знают жизни так, как Вайолет. Это были эгоцентричные мысли в духе Эи, но теперь Вайолет ее понимала. Вайолет сильнее, чем прежде поняла, насколько велика разница между ней и остальными подростками.

♪ But I'm done going undercover ♪

Все последние школьные года ее единственным в апатии желанием было не уезжать из города, не оставлять дом, начать, если это поможет, молиться, чтобы родители не переезжали. А теперь вдруг раз, и единственное желание – уехать. Не просто бежать, а мчаться как можно скорее и дальше. На выпускной она тоже не пошла. Никогда не хотела, никогда бы не передумала. Даже дату не хотела знать. Вручение дипломов тоже прошло в какой-то сумбурной собственной спешке, где все, что она помнила – неудобная мантия, свернутый холодный листок и разрывающий писк микрофона, выроненный кем-то из волнующихся учеников. О том, что Тейта и вовсе не было на награждении она не знала. Не знала, что он провел долгие ночные часы в подвале на недвижимых пледах перед коробкой купленных в то ноябрьское утро патронов, раскачиваясь над ними будто в каком-то трансе. Не знала, что был крошечный ужасающий процент, что вручение дипломов прошло бы куда более суматошно и трагично, если бы не что-то маленькое, теплое внутри сознания Тейта, что не дало ему открыть отцовский шкаф с ружьем – настоящим, вовсе не игрушечным. Что это было Тейт и сам не понял, однако вместо дозы кокаина накачался энергетиком и моментально уснул, проспав все мероприятие. Романа тоже не было. Как не было последние месяцы, как не было за партой на истории, когда весь класс писал финальную работу. Он просто исчез. Зато на церемонии была его мать. Оливия ослепляла стадион идеальным светлым платьем и что-то тихо обсуждала с руководством у конца сцены.

♪ I just want to find a friend ♪

Это отсутствие последних людей, которые хоть как-то связывали Вайолет со школьной жизнью, с прошлым, стало последним фактором, ускорившим ее уход с церемонии сразу после вручения бумажки. Теперь казалось, все окончательно покинули ее жизнь. И чтобы это понять больше не надо было прятаться в своей комнате. Как бы она себя ни уверяла, родной дом стал ее тяготить. И мысль о том, что лето до отъезда в колледж нужно будет провести в таком же отчуждении и принудительном заточении второго этажа стала просто неприятна. Вайолет быстро нашла летнюю подработку рядом с колледжем и, пока остальные ее одноклассники накачивались пивом, нескончаемо празднуя окончание школы, она резво упаковывала чемоданы. Срок до отъезда – две недели. Две вязкие, июньские недели. В самый первый день после выходных, отмеривших прежнюю школьную жизнь от жизни новой, взрослой, Вайолет впервые снова посмотрела на свое окно, столько лет сокрытое от соседского дома тяжелыми деревянными жалюзи. Отставив принесенный стакан с водой Вайолет решительно пробралась через вещевые завалы и раскрытые чемоданы и застопорилась напротив своего вечно темного, «одетого» окна. Здесь, в этой конкретной точке комнаты всегда было так спокойно, только здесь Вайолет всегда ощущала, что полностью недоступна для окружения, для улицы, для всего города. Здесь словно бы даже было прохладнее. Тени исполосовывали ее летнее платье.

♪ I don't need another lover ♪

Пора. Пора оставить в прошлом все, что должно быть похоронено. За стремянкой подтянулась и отвертка. Вайолет не просто поднимала жалюзи – она снимала все крепление. И комната словно стала просторнее, светлее. А за окном ничего страшного: наглухо занавешенный второй этаж соседей, и за две недели эта единственная занавеска мальчишечьей комнаты ни разу не шелохнулась, сколько бы Вайолет ни проводила времени возле окна. Что бы ни случилось с Тейтом, куда бы ни делся Роман и что бы ни происходило сейчас с Эей – ее больше не может это заботить сильнее, чем собственная жизнь. Поездка осталась в прошлом, буквально в прошлом – году, школьном полугодии и жизни.

♪ Today the world will end ♪

Сейчас прошлое просто нельзя было нести с собой в будущее, кусочки его были трухлявыми, как древняя рукопись, требовавшая заботы опытного эксперта. Им четверым нужно понять, как подлатать себя самих прежде, чем двигаться вместе дальше. Если было суждено, чтобы прошлое вновь когда-нибудь вернулось, должно пройти время.

♪ You never know we may recover ♪

С первого этажа потянуло первыми волнами запекаемой курицы, запах открыто шел в ее комнату – больше Вайолет в спальне столько не курила. Курица с морковью, которую ее мама так любила. Боже, как же, оказывается, Вайолет скучала по семейным ужинам.

***

Два года спустя...

Заказной автобус покачивался на пенсильванских мостах. Сквозь ноябрьскую пожухлость, сквозь разноцветные кроны, со свистом колес, что гонит с асфальта листву – конец осени неминуемо выводил Вайолет на мысли о том самом октябре. Дороги, по которым проезжал автобус, были незнакомы, и эта чуждость тоже напоминала о новых путях по которым колесил когда-то Форд с четырьмя пассажирами в салоне. Теперь на борту было куда больше людей – университетский автобус вез в Хемлок Гроув весь класс по писательскому мастерству. Вайолет все еще злилась, прокручивая в голове последний семинар: Немолодой преподаватель с огромным писательским багажом и не менее обширным запасом цинизма демонстративно долго отпивал из кружки, обводя взглядом напряженную аудиторию. Каждый за огромным столом замер, ожидая очередной выходки безумного преподавателя. - На следующей неделе наша газета поедет в Хемлок Гроув- - А где это? – прервал один из студентов. - Брайан, постыдился бы озвучивать свое фермерское невежество, – выждав окончание всеобщего тихого нервного смеха преподаватель продолжил. – Многие из вас, – многозначительным взглядом на нерадивого выскочку мужчина вновь вызвал приглушенный смех, – знают о «Годфри Инститьют». В эту среду там состоится пресс-конференция. Наши газетчики отвечают за статью, а вы, мои юные, бестолковые дарования, отправитесь на поиски писательского вдохновения... Чем чаще преподаватель сыпал знакомыми названиями и именами, тем сильнее Вайолет вжималась в свой стул. За три месяца обучения у этого язвительного, самодовольного, себялюбивого человека она привыкла ко всем проявлениям прихотей и любым унижениям – описывать и сдавать свой первый сексуальный опыт, свое первое похмелье, мысли о гениальности «Уловки-22» или бездарности творчества Остин, – но теперь, когда нужно было не просто встретиться с прошлым, но еще и переступить мраморный порог годфринских владений Вайолет забило дрожью ужаса. - А если кто-то из нас не состоит в студенческой газете? – в решительном желании уйти от неминуемого задания озвучила вопрос Вайолет. - Могут погрустить, – и снова всеобщий смех. – Но только недолго! Ладно, без шуток, а то я сегодня какой-то веселый. Ваша поездка никак не связана с газетой, это мое задание лично вам как будущим писателям. Похóдите, послушаете, потупите и напишете пятистраничный рассказ о том, как, по-вашему мнению, творческая деятельность писателя может быть связана с развивающимися технологиями. Поищúте то, что на ваш взгляд может объединять эти две сферы. Только пожалуйста, не уподобляйтесь Брэдберри и не пишите мне о том, как вживление чипов поможет изобретать сюжеты, или как 3D моделирование отрастит вам еще по две руки для ускорения печатания…

♪ They call me a little wound-up ♪

Снова и снова возвращаясь к тому дню Вайолет думала, могла бы она как-нибудь избежать этой поездки, сослаться на недомогание, на тошноту… тошноту от воспоминаний, которые неминуемо возникнут!

♪ See, I'm upset because I've always been stuck ♪

Прошлое начало возвращаться задолго до посадки в автобус. Год назад от Эи пришло письмо – такое же живое, бумажное, хотя каждая уже давно могла написать электронное сообщение. Эя училась в сфере уголовного судопроизводства. В подробности не вдавалась, но грезила об Академии ФБР. Представить неукротимую Эю с пистолетом и бронежилетом Вайолет было легко, а вот покорную Эю в цивильной одежде перед бумажной волокитой – с трудом.

♪ But I don't know what it is I'm without ♪

В нагретом от студенческого дыхания автобусе писательский класс был куда молчаливее редакционного отдела газеты. Две журналистки на ряду позади Вайолет вели оживленную и совсем не прикрытую шепотом беседу о том, как горяч «тот самый» член правления. Слушая раздражающий фанатизм, направленный на прекрасно знакомого ей человека, Вайолет все больше злилась. Дуры! Какие же вы дуры! Вайолет злилась, что рядом не было Эи – Эи, которая бы не просто усмирила задний ряд, но и развеяла бы хандру Вайолет. Даже по прошествии двух лет в колледже Эя по-прежнему оставалась единственным для Вайолет сообразительным, развитым и умным человеком. Эя была единственной девушкой, с которой Вайолет удалось найти общий язык, больше на дружественное сближение Вайолет никто не прельщал. Все-таки, она скучала по Эе.

♪ Guess I'm in love with always feeling down ♪

Когда автобус въехал в Хемлок Гроув, Вайолет старалась не смотреть на замаячившую среди разноцветных крон вытянутую, с ослепительным солнечным пятном на стеклах башню «Годфри Инститьют». О чем здесь можно писать? Как связать темы, если неминуем риск мрачного личного отпечатка на тексте? На широкой мощеной территории перед башней курили люди. Волоча камеры два оператора подтаскивали шнуры, кому-то прямо перед входной лестницей открывали дверцу черного начищенного Порша, на парковке половина мест была занята шикарными машинами. Бочкообразные минивэны репортеров ютились на свободных клочках дороги. Люди входили и выходили, трясли бумагами на фоне песочного цвета фасада с колоннами, ставили и забирали сумки с кованых скамеек. Хлопали дверцы авто, работники башни в белых халатах терялись среди посетителей в джинсовых куртках и телеведущих в костюмах. Стоял оживленный людской гул.

♪ All of the plastic all are surely worn ♪

Пока автобус выгружал весь студенческий состав Вайолет задирала голову, щурилась от слепящего голубого отсвета в стеклянных, высоко убегавших ввысь стенах и ежилась – не то от продуваемой голой территории на возвышении холма, не то от серебряных огромных букв «Годфри» над фронтоном. Римское величие пропитывало все это место. В такой близости от годфринского наследия Вайолет была впервые. Здесь столько народу… Может быть удастся избежать встречи с Романом? Но действительно ли она хотела этого?

♪ But I didn't ever show, I let it go ♪

Вайолет не догадывалась, какой путь прошел сам Роман. Два с половиной года назад после разговора в ее комнате в тот дождливый январский день Роман узнал о «проклятии» своей родословной, что только через самоубийство раскрывается природная сущность, проявляется полная натура упыря. Привыкание к новому статусу длится долго, жажду контролировать тяжело, именно поэтому Роман так больше и не появился в школе. Вайолет ничего этого не знала. Не знала, насколько мучительно Роман учился контролировать тягу, как долго вырабатывал приязнь к пакетированной крови. Вайолет не знала и количества первых невинных жертв, не знала, как благодарен был ей потом Роман за то, что она отдалилась от него – каким был бы ее исход, останься она с ним тогда? Смог бы он сдержаться теперь в ее присутствии, когда он так хорошо прочувствовал вкус ее крови? Никто не знал. Зато Вайолет прекрасно понимала, что Роман уж точно не соблюдал два года целибат. Она же за все это время так ни с кем и не смогла сблизиться. Редактор газеты, бывший и ментором этой поездки, ввел всю студенческую группку внутрь башни. Уже на входе на Вайолет пахнуло чистотой, модернистской белизной, и деньгами. Это действительно было место Романа, здесь – она знала – больше, чем где бы то ни было Роман должен был чувствовать себя самим собой. Минимум мебели, максимум техники, максимум статуса и богатства. Здесь было холодно, почти как на улице.

♪ So find me stuck in the scene ♪

Охранник за стойкой с безэмоциональным выражением лица выдавал каждому студенту пропуск. И, набрасывая через голову шнурок своего пропуска Вайолет услышала звон кабины лифта, судьбоносным сигналом прозвучавшего в стоявшем людском жужжании. В другом конце холла из одной из лифтовых кабин вылетел Роман, не обратив никакого внимания на посетителей в три шага достиг ресепшена и швырнул в кого-то за стойкой охапку бумаг; листы разлетелись по полу. Голос тонул в разговорах толпы и навязчивом трепе студентов над ее ухом, но Вайолет знала, как выглядел Роман в гневе. Все тот же прежний Роман, но так сильно изменившийся: ему шел костюм, ему шла власть, а новая стрижка прибавляла ему солидности. От этой резкой встречи с прошлым у Вайолет гулко торкнуло в солнечном сплетении и сжался желудок, внизу живота все налилось теплом и желанием. Она больше не слышала слов старшего редактора, она не осознавала, что теребит карточку пропуска под грудью – она хотела, но просто не могла оторвать взгляд.

♪ I wanna get out but there's no in-between ♪

Какой-то низенький худощавый юноша с планшетом в руках быстро просеменил до Романа, выждал паузу, в которой Роман закончил гневный разнос человека на ресепшене, и подтянулся на цыпочках, что-то быстро шепнув и показав на планшете. Роман шлепнул ладонью по стойке, с моментальной собранностью поджал губы и что-то спросил в ответ. Юноша указал в толпу, и только тогда Вайолет поняла, что Роман смотрит на нее. Оба они, на расстоянии в десятки метров, словно отрешенные от происходящего надолго замерли в окаменелом ужасе. Поведение Романа было до того странным, что юноша с планшетом растерялся.

♪ So I sit back as I watch the crowd go ♪

Вайолет затрясло, все тело завибрировало, ее разум, сердце, ее женские органы – все ожило и всколыхнулось. Он смотрел на нее ровно как тогда, тремя годами ранее в школьном коридоре с расстояния своего шкафчика, словно хотел что-то сказать, словно уже готов был сорваться с места, раскрыть рот. Обруганный работник ресепшена медленно пристроил стопку свежих бумаг, привлекая тем самым внимание Романа. Раз – и контакт прерван, и Роман сжимает листы и собранной стройной фигурой удаляется по одному из коридоров, и Вайолет будто вырвали из каких-то колдовских чар. Чтобы привлечь ее внимание одному из студентов пришлось потыкать ей в спину концом карандаша.

♪ Never assuming that I've sunken so low ♪

Уже тогда Вайолет поняла, что не сможет спокойно сидеть ни на какой пресс-конференции. В зал она так и не вошла, покрутилась по сжатому, открытому для доступа первому этажу, рассматривая редкие скупые фотографии, зато на удивление открыто побеседовала с мальчиком на ресепшене – о самом «Институте» и членах правления он говорить не хотел, а вот о жизни и слухах в Хемлоке – с большой охотой. В этой тихой недолгой беседе Вайолет впервые узнала, что по всему городу начиная с августа произошла целая серия убийств. - Дикие звери? – с недоверием переспросила Вайолет. - Так говорит полиция. Но вообще странно это, за всю жизнь здесь я ни разу не слышал, чтобы животные так открыто нападали на людей, – покосившись на пустой коридор юноша приподнялся, перегнулся через стойку и прошептал: – Вообще я думаю, что это все люди. - Люди? Юноша активно закивал. - Пару лет назад тут новенький приехал, заселился в старый цыганский трейлер возле лесопарка «Килдерри»… Такой вокруг него ажиотаж поднялся, завел дружбу с- - Даррел! – громким эхом разнесся по вестибюлю оклик. – Ты отправил письмо? – появившись внезапно и тихо мужчина азиатской внешности притормозил возле одной из дальних дверей коридора. - Да, мистер Прайс, уже отправляю, – юноша дернулся к рабочему компьютеру, подняв на Вайолет жалостливый взгляд, и добавил шепотом: – Вот там стопка газет, поищи. Вытащив из держателя копию «Вестника Хемлока» Вайолет зашуршала страницами. Но сконцентрироваться на статьях мешала полная пустота холла и пронизывающий поверх охранного поста взгляд охранника, словно норовившего поймать ее за воровством. Сложив газету Вайолет вернулась к ресепшену. - Где можно курить? - Второй коридор, третья дверь, выход во внутренний двор. Заплутав в белых ответвлениях коридоров Вайолет навалилась на тяжелую стеклянную дверь, выпустившую ее на внутреннюю квадратную территорию. Пустота, даже здесь все было голым и прибранным, словно больничное отделение высококачественной клиники. Никого, тишина, над головой в квадрате из четырех стен светлело ноябрьское небо, под ногами широкие каменные плиты, по периметру расставлены урны. Зажав подмышкой газету Вайолет достала из преданной кожаной «почтальонки» сигареты и зажигалку, но так и осталась стоять с раскрытой пачкой в руках, разворачивая газету.

♪ If I wanna be free ♪

Прошлое все находило новые способы пробраться в ее воспоминания. Здесь, под надзором одних лишь камер видеонаблюдения Вайолет снова бегло изучала страницу за страницей, пока не наткнулась на снимок, занимавший четверть страницы. Тейт. Его возмужавшее за два года лицо, углубившиеся на щеках линии, слишком темные из-за цвета снимка отросшие кудри. Фото крупным планом возле полицейского участка, рядом с Тейтом незнакомый ей обросший человек... или же знакомый? Где-то она уже его видела… Фото походило на снимок папарацци, и ничто в позах не указывало на задержание. В короткой статейке говорилось о двух жителях города, оказавшихся вблизи от места последнего убийства.

♪ I gotta stop playin' round and runnin' from me ♪

В легком шоковом дурмане Вайолет помотала головой. Криво вытащила сигарету из пачки, но снова так и не закурила. Распущенный черный шарф болтался у колен. Хемлок Гроув снова пытался втянуть ее в течение своей городской жизни. Что там говорил ее преподаватель о заданном рассказе? Вот вам и связь творчества с прогрессом, вот вам газетная статья, которую почти буквально «подкинул» ей работник исследовательского института! Нет, это больше не ее забота, она забыла прошлое. Все прошлое. И как связан Тейт с этим новым жителем на окраине парка, что там за история с задержанием возле места происшествия, что это за смерти – все это не должно ее касаться. Значило ли решение оставить все прошлое Хемлока позади и отрешение от настоящего? Как просто было это представлять, и как сложно выполнять на деле, особенно когда физически возвращаешься в родное место. Все эти два года Вайолет хорошо удавалось держать свое тело вдали от Хемлока, а вот с дистанцированием от Хемлока мыслей у нее все еще были проблемы. И эта главная ее «проблема», источник этих мыслей отпускать ее сознание не собирался.

♪ Ooh, I go higher ♪

Тяжелая дверь раскрылась, и по внутреннему двору застучали каблуки идеально сверкавшей пары мужских туфель. Вайолет только сейчас поняла, что простояла добрых десять минут в отрешении, сминая пальцами сигаретный фильтр и разглядывая газетные полосы. - Ты, наверное, не знаешь, но правило этого места – «Только для курения». Вайолет подняла взгляд – почти запрокинула голову, потому что только так всегда могла смотреть ему в глаза. Сложив газету сунула ее в сумку неконтролируемо задрожавшими пальцами. Облизнула пересохшие губы. - Повесь табличку. Роман не сдержал улыбки. Это была его первая улыбка за многие дни – не самодовольная, не надменная, не ликующая от упоения властью, а простая улыбка от чувства ностальгии и теплой радости. Он все еще помнил эти ее слова, и он увидел зажигалку в ее руке – ту самую, с нацарапанными «9 ½». Все это – их первая, сейчас такая далекая и такая осязаемая встреча на последнем этаже «Старшей школы Хемлока Гроув». Вытащив из кармана брюк портсигар извлек сигарету. Наконец-то сунула в рот свою и Вайолет. Ее зажигалка привычно пошла по рукам. Сделав затяжку Роман выпустил дым, качнул головой и пристальным взглядом бесстыдно разглядывал девушку. Она почти не изменилась внешне, лишь вид узких джинс был ему непривычен. Встреча с ней заставила забиться его сердце, толкала инстинктивно приближаться, заставляла желать чувствовать запах ее тела, ее тепло, ее кровь. - Я не ожидал, – коснулся он кончика своего носа кулаком и сунул ладонь в карман; сверкнул перстень на безымянном пальце. – Совсем. - Честно говоря, я тоже, – говорили ли они оба об одном и том же Вайолет не знала. На мгновение она забыла о статье. Его присутствие взволновало ее больше, чем она ожидала, ей стоило усилий держать голос ровным и не прятать собственный взгляд за рассматриванием плиток. Что с тобой, ты уже не подросток! Видит ли Роман ее постыдно дрожащие руки? Вайолет закусила губу, словно это могло остановить лихорадку тела. Роман будто знал, будто забавлялся, будто упивался всем этим, растягивая уголок губ в легкой озорной усмешке. - Тебя не было в зале, – дым быстро рассеивался в холодном воздухе, но Роман даже не поежился в одном костюме. - А тебя сейчас. Разве это не твоя пресс-конференция? - Терпеть не могу отвечать на глупые вопросы журналистов. Ты тоже приехала взять у меня интервью? – шутливый тон Романа ясно давал понять, что он так не думает. Вайолет улыбнулась. - Студентка, берущая интервью у большого босса? Даже для тебя клише. Роман рассмеялся. - Ладно, я видел списки, ты в писательском классе. Обо мне напишешь? Стряхнув пепел под ноги Вайолет мило прищурилась. Дрожь отступала, чем дальше они перекидывались мягкими, пробными подколками, тем сильнее сдавливало в груди странное чувство облегчения. Может, они все сумели перерасти? - Если заинтересуешь. Я, знаешь ли, очень придирчивый романист. - Романист, – смакуя, повторил Роман. – Мне нравится. Вайолет рассмеялась, в порыве нервного смеха ткнула его ладошкой в локоть. Смех ее тут же увял, с этим касанием она словно перешла какую-то черту, которую не знала, может ли переходить. И дело было не в статусе юноши, а в своем личном отношении к нему. Словно уловив ее сомнение Роман сократил дистанцию на шаг. - Как тебе кресло начальника? – пыталась Вайолет развеять собственную панику от эмоционального и физического сближения. - Так это все-таки интервью? - Роман! Он снова шумно улыбнулся. Шумно, с придыханием, и так красиво, от улыбки больно сжалось в солнечном сплетении. Вайолет и не осознавала, что настолько скучала. - Весело. Давать указания с законным на это правом очень увлекательно. Вайолет никак не могла перестать улыбаться. Покачала головой, словно дивилась тому, насколько ребячливо говорил Роман о серьезной должности. Нет, в чем-то он остался прежним Романом. Подувший словно откуда-то сверху ветер приподнял кончики волос Вайолет. - Ты постриглась, – ему вдруг сильно захотелось коснуться ее волос. – Мне нравится. - А мне твоя нет, – Вайолет гнала из себя женскую сладостную радость, борясь с порывом благодарности. – С этой прической ты слишком серьезный. Вайолет не сдержалась. Ладонь ее бесконтрольно взметнулась вверх и взъерошила его волосы до прежнего состояния «Романа-школьника», холодные ее пальчики прожгло теплом и током. Роман замер. Никто его еще так просто не трогал, никому еще за долгие годы он не позволял такого. Он посмотрел на нее так, словно вся сила мира заключалась в нем одном. В Романе действительно была какая-то новая сила, иная, которую она не чувствовала ранее, которая так сейчас притягивала. Вайолет быстро одернула руку. Еще мгновение и, прежде, чем Вайолет успела испугаться, взъерошенный Роман качнул головой, и безуспешно давил улыбку, сжимая губы. - В субботу здесь прием. Придешь? От перемены тем Вайолет в ступоре медленно моргнула. Она уже и забыла о своей сигарете, что тихо истлевала у подола куртки. - Не знаю. Если уволишь своего стилиста. - Хорошо, – ответил он быстрее, чем Вайолет могла продолжить. - Что хорошо? - Я уволю своего стилиста. - Я же пошутила, – улыбнулась Вайолет, но по взгляду Романа все поняла. Взлохмаченные свои волосы он так и не пригладил. Зажевав губу Роман стряхнул пепел. - Так придешь? Трепет в душе. Волнение до дрожи, когда перехватывает дыхание, когда кружит голову – чувства, которые Вайолет забыла. Однажды Мэгги сказала ей, что нельзя бросаться в отношения с головой, нужно дать время, и если это «твое», оно вернется и «твоим» и будет. Прошло ли достаточно времени? И «ее» ли Роман? Вайолет не знала. Никто не знает. Но она так хотела узнать. Она много чего еще хотела: спросить про статью, про убийства... снова дотронуться до его волос, дотронуться до этих влажных, раскрасневшихся губ и разрешить и ему снова коснуться собственного, только-только начавшего вновь оживать от многолетней заспанности сердца. Может быть, она сделает все это в субботу?

♪ This head that I hold, oh, it's so tired ♪

Потому что одну вещь Вайолет знала точно. Она пойдет на этот прием.

♪ I go higher ♪