Неба хрусталь разбивают без звона.
Занзас не умеет жаловаться — и всё же перед лицом глобальной проблемы он напряжённо и вместе с тем беспомощно поджимает губы, нервно подёргивает ногой и едва заметно косит глаза на стоящего позади Скуало. Чужое давление — Бьякуран — ощущается почти физически; он улыбается мягко и почти приторно, поглаживая пуговицу пиджака длинными бледными пальцами, и Занзаса кривит от сладости этого образа. Человек, сметающий всё на своём пути, не может быть в ангельском обличии. Твари не ходят в белом. Бьякуран склоняет голову набок, и один его глаз накрывает пушистым белым локоном. Он широко улыбается и пригласительным жестом раскрывается. — Предлагаю сдаться. Ты проиграл, пора это признать и склонить голову. Занзас сжимает челюсть так, что зубы скрипят, а руки сами невольно превращаются в кулаки с побелевшими костяшками. Он тоже далеко не ангел — и потому не ходит в белом, однако даже он не позволит себе преклонить колени перед кем-то. — Что же ты выберешь: свободу или смерть? — щурится Бьякуран. — Действовать по чужой указке и быть цепным псом — не мой выбор. В памяти отпечатывается чужая широкая улыбка, длинные пальцы на стволе пистолета — классике мафиози, — внезапно оглушающая тишина и жгучая боль во лбу.***
Игрок на страшном кровавом поле, король, двигающий пешками и притом старающийся их оберегать, — Цуна. Он устало трёт виски, желая стукнуться об стол, над которым завис, посильнее. Чужая жизнь, чужая воля — и чужая свобода давят на него, но Цуна слишком честен и добр, чтобы позорно сбежать от всего, что его так гнетёт. Хоть под другой личиной, хоть на тот свет. Когда Бьякуран предлагает встретиться, он нимало не сомневается и соглашается. Встреча на нейтральной, но такой символичной — поле — территории с несколькими чёрными машинами и десятком приближённых выглядит совсем как в боевиках. Только на месте бандитов — он. В кармане холодит оружие, но Цуна даже подумать не может о том, чтобы выстрелить в кого-то с той стороны — рядом Гокудера и многие из тех, кто ему так дорог. Стоит кому-то дёрнуться — и погибнут все. Бьякуран, несмотря на всю свою природную обаятельность и вежливость, сквозит фальшью. Добро пожаловать на большое шоу, следующее по карьерной лестнице! Он не отступает ни на шаг от первоначальных требований, и, кажется, Цуна сдаётся. А после Бьякуран с привычно приклеенной широкой улыбкой вдруг говорит: — Считай, ты уже проиграл. Вонголу скоро сотрут с лица земли. Тебя некому поддержать. Так не лучше ли тебе сдаться? Сдаться. В жизни Цуна слишком много раз сдавался. Много раз стоял на коленях, много раз рыдал и рвал на себе волосы, много раз говорил себе, что ничего не стоит. И в короткий миг тишины — не исключено, что под воздействием Реборна — понял, что стал плохим мальчиком и выбрал насилие. Он сжимает ствол пистолета в кармане и, нервно улыбаясь, отвечает: — Вонгола сильна. Даже без меня она останется. — Ты никогда не хотел быть боссом, — качает головой Бьякуран. — Неужели ты никогда не хотел избавиться от этой ноши? Я ведь предлагаю тебе свободу. — Свобода под чужой волей хуже несвободы. Цуна не успевает первым вытащить оружие из кармана — он слышит лишь тревожный окрик Гокудеры, мимолётное сверкание и оглушительный хлопок, а после из всего многообразия красок и звуков остаётся лишь биение собственного сердца. Он знает, что никто не прочтёт историю этого неудачника — ведь он не оставил наследника.***
Юни — хрупкая милая Юни — стоит перед широким окном, ослепляющим светом. К счастью, хотя бы солнечный свет в этом жутком месте настоящий, и она может наслаждаться даже видами далёкого города. Запертая, она совсем забыла, как выглядят улицы и каков на вкус свежий воздух, — зато знает, как приторен-сладок тяжёлый, почти удушающий запах розы, сандала и амбры. Хочется плакать — да только Юни давно всё выплакала. В животе расползается сосущее тревожное чувство, и Юни ёжится, кутаясь плотнее в плед — пушистый и белый, как и всё здесь. Она не любит, когда к ней заходит Бьякуран — человек, который отнял у неё всё, однако сегодня он обещался заглянуть в гости. Дверь мягко и почти неслышно открывается, выдавая себя лишь шорканьем о пол опустившегося деревянного края. Бьякуран заходит и тонко, но властно окликает её. Юни не смеет проигнорировать — она оборачивается, щурясь. Раз, два, три, игра в хорошую девочку начинается. Юни натягивает скромную улыбку и делает пару шагов вперёд, сдержанно кивая в знак приветствия. — Ты о чём-то хотел поговорить? — Всего лишь хотел напомнить, что совсем скоро мир будет у наших ног, — усмехается Бьякуран, склонив голову набок и не отводя от Юни взгляда. Юни поправляет плед и поводит плечами. — Ты хотел сказать: у твоих. — Ты, как всегда, в меня не веришь! — обиженно надувает щёки Бьякуран, но скоро становится серьёзным. — Я серьёзно: Вонгола больше не препятствие. — Тебе кажется, — поджимает губы Юни. — Правда? — строит крайне удивлённое лицо Бьякуран. Кончики его волос дрожат. — Кажется, Цунаёши-кун так не думает. Вонгола уничтожена. — Ты и так лишил меня всего. Но ещё не сломал, я всё ещё свободна. Зачем ты пришёл? Чтобы в очередной раз сделать мне больно? Чтобы доломать? — Наоборот: освободить тебя по-настоящему. Тебя никто не спасёт. Просто прими мою позицию — и будешь счастлива. Юни отворачивается. — Я тебя не боюсь. Я могу злиться, кричать, обвинять и просить мир о милости, но небо не даст мне больше, чем я могу вынести. Ты — не самое страшное в моей жизни. — Я тебя ненавижу, — внезапно заявляет Бьякуран. Удивлённая, Юни оборачивается. Висок согревается, а образ мужчины плывёт перед глазами, Юни успевает лишь судорожно вдохнуть, прежде чем рухнет на пол.***
Ириё стоит, склонив голову, и почти не двигается, пока Бьякуран внимательно на него глядит. Ириё провалился — а Бьякуран ошибок не прощает. Впрочем, Ириё можно — ведь именно его руками творится всё самое страшное, и, кажется, он и сам это прекрасно понимает; Ириё умный, но слабак — у него не хватит силы воли, чтобы воспротивиться самому могущественному и жуткому человеку в своей жизни, и жёсткости, чтобы поставить на место некогда лучшего друга. — Ириё-кун, не пойми меня неправильно, — мягко уточняет Бьякуран, — но каждая ошибка стоит нам людей и денег. И может стать фатальной. Разве можем мы так рисковать? Ириё опускает голову ещё ниже: и в самом деле, как провинившийся школьник. Он привык быть хорошим в глазах других, привык исполнять и верить, что всё, что он делает — правильно, однако до сих пор так и не понял, что стал тем самым плохим парнем, которого боялся в школе. — Пойди к себе, — улыбается Бьякуран, — и подумай, как исправить эту досадную ошибку. Ириё кивает и быстро скрывается за дверями. Кажется, ему тоже немного неловко в компании Бьякурана. Ещё бы: как себя чувствовать в присутствии того, кто вершит судьбами других и притом отчаянно желает стать поверженным? Это была хорошая игра, но вокруг него одни лишь слабаки. Он — фанатик, большой парадокс. Он абсолютно свободен и потому знает, что настоящей свободы не существует. Он — тот, кто запросто играет другими, кто способен помочь или уничтожить. И знает, что хотел бы помочь, но как победить внутренних демонов? Бьякуран способен на всё, кроме одного: сбежать от самого себя; ему нужен кто-то, кто освободит его, однако все, кто мог, оказались слишком слабыми. Он уничтожил их всех. Зачем тратить своё драгоценное время, наполняя его ненавистью? Единственная ненависть, которая достойна его внимания, — ненависть к себе. Бьякуран очень устал. Он держит в руках пистолет, кажется, за столько лет почти приросший к ладоням, и кладёт его на стол, раскручивая. Дуло вертится во все стороны и сакраментально останавливается прямо напротив него. Может ли он победить самого себя?