Катарсис

      Все проблемы начались, когда у сестры Эдди появился парень. Звали его Ричи Тозиер и он был самым раздражающим человеком, которого Эдди приходилось встречать. Дело было даже не в его вырвиглазных цветов гавайских рубашках или огромных очках, которые делали его глаза похожими на два блюдца, совсем нет. Он говорил. То есть, все говорили, конечно, но он много говорил, так много, что при разговоре не надо было даже рта открывать. Еще он тупо шутил. Ему почему-то особенно нравилось шутить об их со Стефани маме. То есть, их мама, конечно, была женщиной со своими странностями, но шутки в духе «я трахнул твою мамку» не заслуживала даже она. И, если сначала это даже казалось забавным, сейчас раздражало до зубного скрежета. Тозиер будто задался целью — бесить Эдди как можно больше и чаще. Если постоянные тактильные контакты Эдди еще мог стерпеть (он все-таки рос со Стефани, которая понятия не имела о личном пространстве), то огромное количество прозвищ, которыми его награждали, бесило неимоверно. Эдди даже удивлялся сначала — откуда у этого придурка столько фантазии?       Так что да, Ричи Тозиер был самым раздражающим человеком, которого Эдди когда-либо знал. И, что самое ужасное, Эдди, кажется, начинал в него влюбляться. Влюбляться. В парня своей сестры. В придурка, который при каждой встрече называл его милым, трепал за щеку, словно пятилетнего ребенка, и широко улыбался. Так, по крайней мере, говорила Беверли, а Эдди привык ей верить. Что ж, он признавал, это было неизбежно. Он часто западал на людей, которые вели себя с ним как, ну, как мудилы, и были, как говорила все та же Беверли, не его поля ягодами. Какой-то новый вид мазохизма. Хотя Эдди все еще продолжал надеяться, что она ошибалась. Даже несмотря на то, что, когда Тозиер просто дышал рядом или случайно задевал локтем, улыбался, трепал по волосам, да что угодно, в животе все будто сжималось, а щеки стремительно краснели. Ну, он всегда мастерски отрицал очевидное — так все говорили.       По-прежнему не признавая свою так называемую «влюбленность» (Беверли тоже могла ошибаться), но принимая небольшую, кратковременную, симпатию, он задавался вопросом: «Почему именно Тозиер? Что в нем такого особенного?» Спрашивать это у самого себя уже стало привычкой, также, как и умываться по утрам. Нет, Тозиер, конечно, был красивым (одним из самых красивых людей, которых Эдди приходилось видеть, на самом деле) и, ладно, он признавал, парень был даже забавным. Но эти качества не делали его особенным. Вот, например, все знакомые Эдди были красивыми и забавными, умными и интересными, добрыми и понимающими, в то время как Тозиер понятия не имел, что такое чувство такта или элементарная вежливость; он постоянно влезал в его, Эдди, личное пространство, вел себя просто отвратительно, и раздражал одним своим видом. Они постоянно препирались, чем забавляли Стефани, которая подшучивала, что они ведут себя, словно парочка женатых пенсионеров.       Господи, да у Эдди глаз начинал дергаться, стоило Тозиеру войти в дверь их дома. Относительно недавно, по каким-то причинам, он еще и краснел, словно пятиклассница, когда Тозиер улыбался ему, называл каким-то из придуманных им самим тупых прозвищ, или даже просто подмигивал. И бесило это даже больше обычного. Зато постоянные ссоры и крики не-называй-меня-так-придурок теперь почему-то очень выматывали. Вообще, держать себя в руках и не растекаться лужицей рядом с Тозиером теперь очень выматывало, и на это уходили все его, Эдди, моральные силы. Но все это он продолжал яростно игнорировать. Игнорирование проблем тоже входило в список его немногочисленных талантов.       Может, он бы и не отрицал свои чувства так яростно и, возможно, даже дал бы себе влюбиться, будь Тозиер просто рандомным парнем из уроков истории. Но он был парнем его сестры. Да и к тому же, Стефани, похоже, он действительно сильно нравился. И Эдди даже был за нее рад (не был, на самом деле. Его сестра заслуживала кого-то лучше, чем Тозиер). Проблема заключалась в том, что его собственный дом теперь превратился в игру под названием «когда-мне-стоит-выйти-из-комнаты-чтобы-не-наткнуться-на-этого-придурка». У Эдди с сестрой комнаты были раздельными и сначала он думал, что это избавит их от неловкости, но Эдди то и дело натыкался на Тозиера в коридоре, на кухне или в гостиной. Возникало ощущение, что тот специально караулил его, чтобы вжать в стену где-то в углу и, улыбаясь, как кретин, протянуть «прости, я тебя не заметил». Дошло до того, что Эдди боялся выйти из комнаты (в собственном-то доме!) и оглядывался, словно вор, когда ходил по дому. И все это потому, что Тозиер его бесил. Определенно.       Со временем, конечно, стало немного легче. Эдди научился высчитывать, когда примерно Тозиер приходил и уходил, когда оставался у Стефани на ночь, когда спускался пить кофе по утрам, и все такое. При этом он чувствовал себя сталкером, но убеждал собственный разум, что это все из-за его неприязни к Тозиеру. Он просто хотел избежать встреч, потому что они неизбежно приводили к пререканиям, которые начинали Эдди порядком надоедать. Он думал, что этот так называемый тетрис не продлится долго. В конце концов, это же его сестра. Она всегда была непостоянной и меняла парней, словно носки. Эдди даже не пытался запомнить их имена, знал, что через неделю будет кто-то другой. Но, похоже, Вселенная решила конкретно так над ним поглумиться, потому что Тозиер уже третью неделю мельтешил перед глазами и исчезать никуда не собирался. То ли дело было в их со Стефани похожих характерах (его сестра была такой же раздражающе-болтливой, но, слава Богам, ни о чьих матерях не шутила, иначе Эдди бы умом тронулся) то ли в чем-то другом, Эдди не знал, да и не особо интересовался. Проблема была в том, что его сестра, похоже, серьезно так запала на этого Тозиера. Как и сам Эдди, судя по всему. Ну прямо сюжет второсортной дешёвой мелодрамы.

***

«Не нравится мне он, — думал Эдди, — не нравится»! Вот только его щеки, горящие от того, что Тозиер сидел рядом, бедро к бедру и заинтересованно смотрел комедийное шоу, говорили об обратном. Эдди понятия не имел, о чем шла речь в программе, потому что все его внимание сосредоточилось на том, как же близко этот придурок сидел. Нет, серьёзно, целый диван был свободен, но ему надо было усесться так, чтобы вжать Эдди в подлокотник. Тозиер сидел до того близко, что Эдди чувствовал запах его шампуня. Пахло апельсинами. Господи, как же сильно Эдди ненавидел апельсины.       Стефани тоже сидела рядом, она положила голову на грудь Тозиеру, а тот медленными движениями перебирал пряди её волос. До чего же, мать его, мило. Эдди начало мутить. Хотелось верить, что из-за терпкого запаха апельсинов, исходящего от волос Тозиера (волосы у него, кстати, были похожи на вермишель и Эдди вовсе не хотелось узнать какие они на ощупь), а не из-за странного чувства, которое разъедало желудок. Эдди думал, может, изжога началась. Надо будет попросить у мамы таблетки. — Ты чего такой хмурый, Спагетти?       Тозиер все смотрел и смотрел своими темно-карими глазами, будто в душу заглядывал, и Эдди хотелось заорать, чтобы он не смотрел, даже не дышал в его сторону, убрался из их дома и не возвращался, или, может быть, чтобы поцеловал его наконец, взял за руку, или снова ущипнул за щеку, как часто делал. От этих совершенно разных желаний его грудную клетку словно рвало на части, дышать становилось тяжело, дыхание чуть ли не свистело, и Эдди думал: только приступа астмы не хватало. У тебя ведь даже её нет, придурок! Это, на удивление, помогло справится с дыханием и он перевел взгляд на Тозиера. В уголках глаз у того скопились смешинки, губы растянулись в улыбке, и Эдди знал, о, он уверен, что этот придурок сейчас что-то пизданет. — Не твоё дело, — быстро бросил он в ответ, только бы не услышать очередную охренеть-какую-смешную-шутку-о-своей-девственности. Откуда Тозиер узнал, Эдди понятия не имел. Может, Стефани рассказала. А что, она могла. Вот только интересно, почему это она со своим парнем говорила о сексуальном опыте своего брата, вместо того, чтобы заниматься…чем там обычно парочки занимаются. — Принцесса не в духе, — констатировал Тозиер, насмешливо прищурившись. Эдди заметил, как тени от длинных ресниц падали на его бледные, худые щеки, оттеняя синеватые мешки под глазами. Плохо спал? Эдди догадывался почему, и от этой догадки настроение, которое и так было, мягко говоря, херовым, испортилось ещё больше. —Ещё раз назовёшь меня принцессой и я въебу тебе, Тозиер. Серьёзно, въебу. —У меня даже коленки начали дрожать. Эдди сжал губы в линию. Он подумал: как же я хочу тебя ударить. А потом в догонку этой мысли последовала следующая: как же я хочу тебя поцеловать.       Он сфокустровался на мысли об ударе, потому что другую было проще игнорировать, к этому он привык. Сможет ли он ударить? Может, хоть пощёчину влепить получится. От этой мысли даже рука свербеть начала, так хотелось её исполнить. — Ричи, оставь моего брата в покое и заткнись наконец, — Стефани, как всегда, вмешалась вовремя, ударила Тозиера куда-то в бок и тот разыграл целый спектакль, хватаясь за место удара, причитая, как же ему больно. Стефани звонко засмеялась и Ричи бегло чмокнул её куда-то в макушку.       Эдди поднялся. Ноге тут же стало холодно без тепла Тозиера, но он стоически проигнорировал неприятное ощущение, продолжая подниматься по лестнице в свою комнату. — Уже уходишь, Спагетти? А как же шоу? — Прозвучало ему в спину.       Ну, конечно. — Я предпочту просидеть в своей комнате, пялясь в потолок вечность, если придётся, только бы не терпеть ваши со Стефани обжимания. И не называй меня так, придурок.       Тозиер сказал что-то ещё, но Эдди уже не слышал. Он закрыл дверь своей комнаты, приложился к ней лбом, глубоко вздохнув. Эдди не позволял себе думать о том, чем его сестра будет там заниматься со своим парнем, раз уж её брат ушёл. Он также не позволял себе думать о том, как хотелось бы оказаться на её месте. Зато, позволял, не в первый и не в последний раз с тех пор, как Тозиер появился в его жизни, подумать как же его ненавидит. В отличие от предыдущих мыслей, эта казалась правильной и привычной. Она успокаивала.

***

— Доброе утро, принцесса.       Кто бы сомневался. Тозиер тут как тут: сидел за столешницей, в руках дымящая чашка кофе. На нем растянутая футболка, пряди-вермишели этим утром торчали больше обычного. Эдди при его виде привычно покраснел, в голове пронеслось воспоминания его сегодняшних снов с участием Тозиера, которые были совсем не о том, как они пили кофе на кухне. Эдди пришлось сразу переодеться, потому что на пижамных штанах осталось небольшое пятно. Его почти не было видно, но Эдди не собирался ходить так по дому, зная, что Тозиер, скорее всего, остался у них, как делал всегда, когда мамы не было дома. Не стоило и упоминать, что Соня Каспбрак парня своей единственной дочери не любила. Впрочем, не любила — ещё мягко сказано. Ладили они откровенно плохо. Мама любила все контролировать и, если Стефани и сам Эдди к этому привыкли, потому что поняли, что сделать вид, будто согласен, проще, чем спорить — то Тозиеру наоборот, будто нравилось препираться с мамой по-любому поводу.       Эдди низко опустил голову, проходя мимо от чего-то донельзя довольного парня к кофе-машине. — Я сделал тебе кофе.       Он замер. Обернулся. На столешнице и правда стояла его любимая чашка, которую он не заметил раньше. Откуда Тозиер узнал, что Эдди любил пить именно из нее, или почему вообще вдруг сделал ему кофе, Эдди не знал. Зато он знал, что вновь покраснел, потому что лицу от чего-то стало жарко. — Спасибо, — буркнул он, не поднимая головы, зная, что Тозиер сейчас смотрел на него и улыбался. Как обычно широко и раздражающе. Эдди ненавидел, когда он улыбался. Эдди его самого ненавидел. Он думал, что Беверли действительно была не права, и влюблённость в Тозиера была лишь её ошибочным наблюдением, а на самом деле это все та же старая добрая ненависть. Внутренний голос, настойчиво подсказывающий, что от снов с участием своего врага, он не должен кончать в штаны, Эдди проигнорировал.       Он отпил из чашки. Кофе был хорошим, таким, каким он и привык его пить. Ненависть к Тозиеру даже слегка потухла, как бывало обычно, когда он молчал. Зато смущение от сна никуда не делось, и прямо сейчас сердце взволновано билось о грудную клетку, а щеки привычно алели, стоило случайно взглянуть на сидящего напротив Тозиера. Эдди решил переключиться на что-то другое, и мозг тут же послушно подкинул вопрос: с чего это Тозиер сделал ему кофе, и стало только хуже. Ведь он заморочился, потратил время, да еще и узнал, в какой именно чашке Эдди обычно пьёт кофе по утрам. Может, просто совпадение. А может, выпытал у Стефани, чтобы иметь возможность плюнуть Эдди в чашку. Хотя, это скорее в духе самого Эдди. — Как спалось? Что снилось?       Видимо, сообразил Эдди, у Тозиера с утра пораньше было настроение попиздеть. Он подавился кофе, закашлялся и поднял взгляд на парня, который наблюдал за ним, подняв брови. — Видимо, снилось что-то действительно увлекательное, да, спагетти? Признавайся, проснулся с пятном на штанах?       Эдди даже рот открыл. Он знал, что Тозиер просто шутил, он постоянно так делал, но сердце все равно забилось быстрее. Он же не мог узнать, верно? Эдди захотелось ударить себя. Конечно, не мог. Тозиер просто отпускал сальные шуточки, как и обычно, Эдди гораздо больше удивился бы, если бы он спросил, как у него, Эдди, дела. Но паранойя-то от этого не уменьшилась, и Эдди буквально ощутил, как начало свистеть дыхание. Ингалятор лежал у него в комнате и позорно сбегать за ним не хотелось. У него даже астма и та была психосоматическая, не умрет же он от ненастоящего приступа; да и Тозиер не знал о ней, и Эдди определено не хотел, чтобы узнал. Дать ему очередной повод для тупых шуток? Нет уж, спасибо. К счастью, от очередного приступа его спасла Стефани. Она сбежала по лестнице вниз, уже полностью одетая. Бегло чмокнув Тозиера в губы (Эдди опустил глаза в чашку с кофе), она взъерошила Эдди волосы и взялась делать себе кофе. С ее появлением Эдди расслабился, дышать стало легче. Стефани всегда так на него действовала. Она была старше всего на два года, благодаря чему они хорошо ладили, хоть и сильно отличались характерами. Стефани всегда помогала ему с домашкой, была рядом, когда он узнал, что мама всю жизнь его обманывала и кормила кучей ненужных таблеток, помогала ей противостоять и терпела все загоны Эдди насчет микробов. Даже не смотря на то, что порой они были действительно идиотскими и бесящими. Она была чуть ли не идеальной старшей сестрой, и поэтому предполагаемая симпатия к Тозиеру заставляла Эдди чувствовать себя предателем. Хоть он и не собирался отбивать у сестры парня или, упаси господь, даже говорить ей о своих к нему (маловероятных!) чувствах, это не помогало избавиться от дурацкого чувства вины, которое все грызло и грызло его изнутри, словно червь, и раздражало просто пиздец как. Эдди вообще ситуация в целом раздражала просто пиздец как. — Как дела, медвежонок Эдди?       Эдди поморщился. У Стефани с Тозиером была еще одна раздражающая общая черта — привычка давать тупые клички всем, кому не лень. «Медвежонком» Эдди до лет десяти называла мама, пока он не попросил ее прекратить, ну, потому что это даже в таком возрасте казалось ему дурацким прозвищем. Кличка Стефани его не раздражали так, как тупые прозвища Тозиера. Морщился он и возмущался скорее по привычке, чем от искреннего недовольства. — Медвежонок Эдди? — весело переспросил Тозиер. — Надо запомнить. Эдди даже не среагировал.Он подумал, что пора выбрать другую тактику: игнорировать проблему, в данном конкретном случае существование Тозиера, пока она не исчезнет. — А у тебя как дела, Стефи-Стеф?       Очередная детская кличка. Стефани сощурилась и дала ему легкий подзатыльник, а Эдди в отместку толкнул ее локтем. Это можно было назвать их способом сказать «доброе утро». В детстве мама обычно будила их в школу одновременно и, если Эдди спускался на кухню аккуратно через десять минут, уже полностью готовый и одетый с иголочки (на одежде ни единой складочки, зубы почищены ровно три минуты, волосы уложены на одну сторону), то Стефани спускалась через полчаса, взъерошенная и растрепанная, в пижаме и с отпечатками подушки на лице. Они с Эдди постоянно спорили кому где сесть, сколько оладий кому достанется, с какой чашки кому пить чай, поэтому препираться по утрам, пихаться локтями и давать друг другу подзатыльники у них вошло в привычку, хоть мама часто из-за этого ругалась. Ссоры всегда были шуточными и каждый раз пробуждали в Эдди огромную любовь к сестре, хоть он ей никогда об этом не говорил. И не скажет. Она смутится и начнет его подкалывать, Эдди уверен.       Стефани села рядом с Тозиером, их руки привычно переплелись, пальцы к пальцам, кожа к коже, они делали это даже не задумываясь, будто так и надо, будто это привычно, просто обыкновенная мелочь, и улыбка Эдди медленно померкла. Он даже кофе не допил, поднялся, резкими, рваными движениями помыл после себя чашку, и вышел из кухни, пробормотав что-то на прощание. Сил сидеть там почему-то не было. Его сестра была счастлива, значит и он должен быть счастлив, но счастья он отчего-то не чувствовал совсем, только горечь на языке. Эдди уверен— это от кофе. Тозиер просто сделал слишком крепкий. Вот в чем дело.

***

— Эдди, ты сейчас упадёшь лицом в салат. Эдди встрепенулся. Он несколько раз моргнул, пытаясь избавиться от сонливости. — Вовсе нет. Я просто наклонился, чтобы рассмотреть, нет ли там волос. Ты же знаешь, что я не люблю еду из столовой, Бев. Беверли скептически подняла бровь. — И смотрел ты с закрытыми глазами?       Эдди не нашёлся с ответом. Он мог бы поупражняться в остроумии, но Беверли не была Тозиером, а значит, необходимости в лишних умственных процессах не было, да и сейчас его сил хватало только на то, чтобы не дать своим глазам закрыться. Этой ночью он долго не мог уснуть. Тозиер в очередной раз остался у его сестры (Эдди никогда не думал, что будет так сильно хотеть, чтобы их мама поскорее вернулась домой) и Эдди всю ночь не спал, думая, представляя во всех красках, чем они там занимались, а, когда все-таки смог уснуть, ему, надо же какая неожиданность, приснился все тот же Тозиер. Сны с ним можно было бы назвать привычными, они снились Эдди с раздражающей регулярностью. Ощущение, что лицо этого придурка скоро начнёт появляться перед глазами автоматически, стоит Эдди их закрыть, будто оно было выбито на веках. Нет, ну почему ему хотя бы в снах не снилось что-то другое? Пони, единороги, да хотя бы что-то скучное типо проваленной контрольной по математике, но нет, конечно, его подсознание подсовывало ему тысячу и одну фантазию с парнем его сестры. Он теперь даже спать нормально не мог, потому что просыпался среди ночи весь вспотевший и со сбитым дыханием, и это в удачную ночь, в плохую еще и с пятном на штанах. Он был будто ебаный тринадцатилетка, серьёзно. — Я просто плохо спал, Бев.       Беверли ему не поверила. Точнее, поверила, но она-то прекрасно знала, почему он плохо спал. Сама ведь «открыла» ему глаза, указав, что он чувствовал по отношению к Тозиеру вовсе не раздражение. Беверли была на редкость проницательной. Она говорила, что знает его ещё с пелёнок и уверена в том, что видела. Говорила, что Стефани тоже заметила бы (она иногда узнавала о влюблённости Эдди раньше его самого), не будь она так ослеплена чувствами к парню, который, надо же, нравился и её младшему брату тоже. Как же это отвратительно. Он отвратительный. — Я плохой человек, да, Бев?       Эдди спросил это, пытаясь улыбнуться. Мол, просто шучу, хаха, не воспринимай мои слова всерьёз, но Беверли знала его достаточно долго, чтобы понять, что спрашивал он совершенно серьёзно. Она посмотрела на него в упор. Короткие кудряшки сегодня торчали в стороны, словно наэлектризованные, и будь все по-другому, это показалось бы Эдди забавным. Подруга протянула руку через стол, браслеты на ее запястьях звякнули; она сжала пальцы Эдди своими. Руки у неё были холодные, и Эдди вдруг, совсем абсурдно, подумал, что только холода он и заслуживал. Замёрзнуть на смерть, например, было бы хорошо. Просто отлично. Только бы избавиться от этого чувства вины, и вообще ото всех чувств разом. — Нет, Эдди, не плохой. Просто влюбился не в того, в кого следует.