Катарсис

      Эдди думал , что станет легче, после того как мама наконец вернулась домой. Ведь у Тозиера больше не было возможности мельтешить перед глазами. Он приходил только, когда мама была на работе, и на это время Эдди закрывался в своей комнате. И нет, не потому что он прятался. Просто не хотел, чтобы ему мешали делать домашку. Определённо из-за этого. Они теперь встречались разве что в школе, и то, в дни, когда Тозиер решал почтить учителей своим присутствием, что случалось крайне редко (не то, чтобы Эдди прислушивался, если Стефани за завтраком упоминала, что её парня сегодня не будет в школе, или всматривался в каждого, кто входил в аудиторию, а потом сникал, если этим кем-то оказывался не Тозиер). Когда он всё-таки появлялся в школе, они почти не контактировали. Эдди каждый перерыв сбегал в библиотеку, так что, если Тозиер и хотел поговорить (что было сомнительно), то не имел такой возможности.       Вот только отсутствие общения с источником проблемы эту самую проблему не облегчило ничуть: сны никуда не исчезли, и, казалось, не собирались. Они, вроде бы, даже участились. Если раньше Эдди мог спать нормально хотя бы несколько ночей в неделю и видеть сны об овечках, например, то теперь даже это Тозиер у него отобрал. Он продолжал чувствовать себя озабоченным подростком, застрявшим в сексуальном развитии на уровне лет тринадцати. В существовании так называемой влюблённости Эдди сомневался и яростно отрицал её не только перед Беверли, но и перед собой, продолжая убеждать себя в том, что это все обыкновенное раздражение, а сны связаны с дурацкими гормонами, потому что Тозиер привлекал его исключительно в физическом плане. С такими убеждениями на минуты две действительно становилось легче, и чувство вины не беспокоило так сильно.       Мысли о Тозиере уже даже не злили, как было раньше. Скорее разочаровывали. Когда самого парня рядом не было, Эдди больно щипал себя за руку (даже синяки оставались!). Это помогало убавить чувство вины. Потому что, если Тозиер находился рядом, оправдание мыслям о нем было хотя бы какое-то. Чем же оправдывать свои смущающие сны и дурацкие мысли, когда Тозиера даже рядом не было всю эту неделю, Эдди не знал. Но, это не значило, что он не сможет ничего придумать. Иногда, чтобы избежать проблемы, Эдди мог проявить чудеса изобретательности.       В библиотеке, где он и сидел, в очередной раз за эту неделю пытаясь не думать о Тозиере, практически никого не было: царила приятная тишина, прерываемая только шуршанием страниц. Эдди часто сюда приходил (даже чересчур. Мисс Бинс, библиотекарша, начинала подозрительно коситься, так что теперь ему приходилось брать что-то почитать, чтобы так не выделяться). Тут всегда было тихо. Возможность встретить кого-то (Тозиера, например, который сегодня вдруг решил заявиться в школу) была очень мала, потому что обычно помимо самого Эдди тут была только все та же мисс Бинс и несколько отличников, которые носов из книг не высовывали. Тозиер тоже тут не бывал, и нет, Эдди не прятался. Он просто ждал Беверли. О том, что пришёл он на час раньше, потому что в коридоре увидел Тозиера и в панике спрятался в библиотеке, он предпочитал не думать. Они с Бев должны были начать работу над проектом по истории. Насколько Эдди помнил, что-то там о подвигах Наполеона. Как он должен был делать этот проект, когда все мысли были заняты никак не Наполеоном, он не знал, но сейчас Эдди волновало только то, что Беверли могла его отвлечь. Он надеялся, что могла. Благодаря царившей в помещении тишине он и услышал хлопок дверей. Внутрь кто-то ввалился, и Эдди сразу же узнал Тозиера. Тот был в своих огромных очках и яркой гавайке, с обычным макаронным взрывом на голове. В их школе мало кто мог похвастаться таким неряшливым внешним видом и полным отсутствием вкуса. Тозиер потерянно оглядел все помещение. Вряд ли он бывал тут больше двух раз в год, и то, в дни, когда надо было сдавать учебники. В конце концов, сориентировавшись, он отыскал глазами Эдди. Просветлев, Тозиер направился в его сторону. Он едва ли не подпрыгивал и Эдди мысленно застонал, подавив желание спрятаться под столом. Может, Тозиер просто хотел попросить передать что-то Стефани. В таком случае Эдди с чистой душой его послал бы. Он даже начал подумывать, чтобы такое остроумное сказать в ответ на просьбу, как бы по-оригинальнее заткнуть, и тут же отдернул себя. Зачем ему впечатлять Тозиера, если тот ему не нравился даже? Незачем. Но впечатлить все равно хотелось.       Тозиер плюхнулся за стол напротив Эдди и, надо же, какая неожиданность, он ухмылялся. Они сидели так несколько секунд: Тозиер рассматривал обстановку с искренним любопытством, будто оказался здесь впервые (что Эдди не исключал) и разговор начинать не спешил, что было для него не типично. Эдди даже заволновался и настороженно посмотрел на него из-под лба, напряжённо ожидая хоть одного слова. Шутки о маме, например. — Ты попутал помещения. Тут библиотека, ну знаешь, место такое, с книгами, а не курилка.       Эдди не собирался заговаривать первым, но его язык порой жил отдельно от мозга, а при виде Тозиера и мозг заодно отключался.       Улыбка у Тозиера даже не дрогнула, а стала ещё шире (хотя, казалось бы, шире уже некуда). Он наконец остановил блуждающий взгляд на лице Эдди и протянул: — Надо же, малыш Эдс упражняется в остроумии. Похвально. — Не называй меня так, — ответил Эдди, и помедлив, добавил, — придурок.       Такие диалоги уже начинали входить в привычку, как утренние препирательства со Стефани, и Эдди это совсем не нравилось. Он внутренне сжался, чуть ли не молясь, чтобы Тозиер побыстрее ушёл. Его присутствие в единственном убежище Эдди было каким-то неправильным, будто бы найти змею в кастрюле с супом. — Математичка, — начал Тозиер, — сказала мне подтянуть тебя по геометрии, потому что, по её словам, у тебя там все запущено.       Эдди сам не заметил, как приоткрыл рот. Это что, сейчас шутка такая? Из всего класса их учительница выбрала ему в репетиторы Тозиера? Эдди захотелось закинуть голову и, заорать, что есть мощи, спросить у Вселенной, за что она его так наказывала. Он что, в прошлой жизни убивал детей? Был серийным маньяком? Насиловал женщин? —но, разумеется, делать такого он не стал. Хотя выглядело бы это драматично. Тозиер бы оценил, — вдруг подумалось ему.       Эдди знал, что ему должны назначить кого-то, чтобы помог разобраться с некоторыми темами, но не думал, что выберут именно Тозиера. Тот и на уроках-то почти не бывал, ходил изредка, как вот сегодня. Отметки у него каким-то образом были хорошие, видимо, поэтому математичка его и выбрала. — Я могу отказаться?       Эдди знал, что мог бы попросить поставить кого-то другого. Мог бы, верно? Все равно, что подумает об этом сам Тозиер, но проводить с ним дополнительный час, да ещё и наедине Эдди не собирался. Ему уже сейчас было тяжко, а их разговор (если обмен колкостями можно было так назвать, конечно) длился от силы минуты три. Он представил каково будет сидеть с Тозиером в своей комнате, когда дома никого нет (Стефани бывало приходила позже из-за дополнительных) и кровь тут же прилила к лицу. Он опустил голову ниже, проклиная свою бледность и чёртовы кровеносные сосуды, которые постоянно его подставляли. Он надеялся, что Тозиер не заметил его покрасневшее лицо. Хотя, если бы заметил, молчать бы точно не стал. — Думаете, я не смогу удовлетворить ваши потребности, принцесса? Не уж-то они настолько высоки? — протянул Тозиер с ужасным британским акцентом. — Боюсь, ты вообще ничьи потребности не в состоянии удовлетворить, — прошипел Эдди сквозь зубы. Тозиер вторгся на его территорию, на безопасную, главное, безтозиеревскую территорию, так ещё и вёл себя, как полный придурок, что, впрочем, не удивляло, хоть от этого не меньше бесило. Эдди вообще понятия не имел, как его нашли. Стефани рассказала? Беверли? Кто бы это ни был, Эдди готов был его убить. — Надо же, а твоя сестра ещё ни разу не жаловалась.       Интересно, подумал Эдди, как много раз он смог бы ударить Тозиера, прежде чем их выгнали бы из библиотеки? Может, хотя бы раз получилось бы? — Тозиер… — Понял-понял, я затыкаюсь. Но сам подумай, Эдс, по матану у меня лучшие отметки в классе, и никто из тех ебанатов, с которыми мы учимся, нормально тебе ничего не объяснит.       В его словах действительно был смысл, что жутко бесило, так что признавать поражение так быстро Эдди не собирался. — То есть математичка тебя попросила, и ты просто так согласился? Решил заняться благотворительностью аки мать Тереза? — За кого вы меня принимаете, Эдвард?! — драматично воскликнул Тозиер. Раздражение Эдди возрастало в геометрической прогрессии. Он, похоже, это понял, потому что поспешил добавить, уже нормальным голосом: — она сказала, что исправит мне отметки за поведение, если я смогу вложить знания в твою прекрасную светлую головушку.       Эдди едва подавил желание удариться головой об стол. Несколько раз. Сто, например. Они с Тозиером глядели друг на друга с минуту. Не будь Эдди так раздражен, он бы наверняка покраснел, но сейчас мысли о репетиторстве с Тозиером, как минимум два раза в неделю, едва позволяли ему дышать. Видимо, его капилляры находились в таком же шоке, как и лёгкие. Эдди ожидал, что сейчас начнёт задыхаться, но вместо этого из груди вырвался нервный смешок. Ему пришлось закусить щеку с внутренней стороны, чтобы сдержать внезапный приступ смеха. Похоже, он окончательно свихнулся. — Ладно, — согласился он обречённо, будто дал согласие на собственную казнь. По ощущениям так и было. — Что ж, чудесно, — Тозиер вскочил с места, хлопнув в ладоши и выглядел он так, будто согласие Эдди его искренне радовало, что правдой быть не могло никак. Он знал, что репетиторство даст ему возможность видеться со Стефани чаще и даже мама, Эдди был уверен, не сможет ничего ему сказать по этому поводу, — было приятно повидаться с тобой, Эдс. Буду заходить почаще. Разговоры с тобой — услада для моей души. — Даже не смей, Тозиер, а то, клянусь богом, я...       Эдди не договорил, — Тозиер посмеиваясь, уже приближался к двери. Перед тем как выйти, он махнул рукой на прощание. Даже издалека было видно его широкую ухмылку.       Эдди хотел умереть.

***

      Сегодня небо было серым. Между пушистыми тучами, похожими на пуховое одеяло, почти не было видно ярко-голубого цвета. Все вокруг, казалось, тоже посерело. Эдди раньше не замечал, как цвета всего окружающего зависели от настроения. Он не то чтобы был расстроен или зол, или что-то вроде того, что могло поспособствовать серости вокруг, — но не отказался бы быть сбитым одной из машин, которые проезжали мимо. Потом ещё и дождь начался, что настроение не подняло никак. Эдди даже не пытался ускорить шаг, продолжал медленно брести по тротуару, опустив голову, пока холодные капли падали за шиворот. В наушниках играла какая-то песня о любви и предательстве, он едва мог разобрать слова. Эдди подумал, что это весьма иронично, даже кривовато улыбнулся. Его настроение ухудшилось не из-за визита Тозиера в библиотеку и даже не из-за новости о репетиторстве. Он весь день прислушивался к своим ощущениям, следовал совету одной из книг, найденных в библиотеке, и понял, хоть долго отрицал, что помимо раздражения, чувствовал предвкушение. Ему хотелось провести время наедине с Тозиером. И вот это то и было самым ебанутым открытием. Книги ни к чему хорошему не приводили, это Эдди уже понял. Он убеждал себя, что это не предвкушение, то есть не в правильном его значении, он просто хотел убедиться — он вовсе не влюблен в Тозиера, просто ошибся с ощущениями, с кем не бывает, а этому могло помочь только проведённое наедине время. Он-то себя так убеждал, но даже Эдди, которого всегда дразнили наивным дураком, не был наивным настолько, чтобы в такое верить, как и его чувство вины, которое стабильно грызло изнутри. Ну прямо домашнего питомца завёл.       Когда он наконец дошёл до дома, настроение упало ниже некуда. Ещё он сильно промок, и скорее всего, заболеет, но сейчас это почему-то даже не волновало, что было странно и тревожно. Эдди надеялся, что дома никого не будет, но в гостиной сидела Стефани. Она развалилась на диване с тарелкой попкорна и смотрела мелодраму: на экране мужчина, весьма драматично пытался убедить женщину, судя по всему, его жену, не бросать его. Эдди задумался: "С каких это пор Стефани смотрела такие фильмы?", а потом решил, что это неважно. Ничего сейчас, кроме того, чтобы упасть на кровать и поорать в подушку минут так десять, не было для него в приоритете. — Привет, медвежонок Эдди. — Привет. Тишина. Потом настороженное: — Ты в порядке?       Эдди кивнул, кажется, несколько раз. Стефани даже отвлеклась от фильма. Зря, потому что там, как понял Эдди, как раз происходило самое интересное. У неё на лбу появилась складочка, и парню почему-то вспомнилось, как, ещё когда они были детьми, он сказал Стефани, что от такого у неё на лице будет полно уродливых морщин. Тогда сестра даже расплакалась, а потом, когда оказалось, что это была неправда, отпинала его. Как же все просто было тогда. Эдди вдруг захотелось, чтобы Стефани и сейчас его отпинала. Может, стало бы легче? — Не хочешь присоединиться?       Эдди не хотел, но он так же хотел вернуться в прежние времена, когда они со Стефани сидели перед телевизором каждую пятницу, ели попкорн и смотрели какую-то второсортную херню. Так что он скинул рюкзак прямо на пол и сел рядом с сестрой. На небольшом расстоянии, почему-то даже смотреть на неё было тяжелее обычного. Стефани, впрочем, дискомфорта не испытывала, потому что, цокнув, подвинулась и привычно положила голову ему на колени. Джинсы все ещё были влажными, но ей, казалось, это не мешало ничуть. Эдди привычно, как и в детстве, пальцами зарылся в её светлые волосы, которые постепенно темнели у корней, и начал медленно их перебирать. Стефани заинтересовано смотрела на него снизу. Её глаза в полумраке комнаты, казалось, сияли всеми оттенками голубого, и Эдди вдруг стало неуютно. Ему подумалось — спроси сейчас Стефани, что случилось, он бы рассказал, не утаив ничего, потому что таким глазам врать невозможно, но она, к счастью, не стала ничего спрашивать. Некоторое время они сидели молча, Эдди даже увлёкся происходящим на экране, хоть и не понимал, о чем, собственно, сам фильм. Когда пошли титры, он вдруг понял, что ноги затекли, но двигаться боялся, чтобы не разбудить сестру. В комнате стало темнее и он не мог видеть её лица, но был уверен, что она уснула. — Ричи рассказал, что вы теперь будете заниматься матаном.       Руки в её волосах на секунду замерли. Эдди понял, что подозрительно долго молчал и выдавил: — Ага.       Стефани помолчала, потом тихо сказала: — Знаешь, если ты из-за этого так расстроен, я могу сказать ему, чтобы отвалил. Может, я смогу тебе как-то помочь с математикой?       Эдди знал, что сестра не могла. Она хоть и была старше, но знала математику ещё хуже, чем он сам. Ему захотелось яростно отрицать причастие Тозиера к его подавленному настроению. Тозиер тут был вообще не при чем. Как бы Эдди не был раздражен, он понимал, что на парня своей сестры злиться нет смысла. Он не был виноват в том, что Эдди ебаная королева драмы. — С чего ты взяла, что я расстроен из-за него?       Стефани, казалось, сомневалась, стоит ли отвечать. — У меня создалось впечатление, что он тебе не нравится.       Эдди едва подавил желание громко засмеяться. Если бы Тозиер действительно ему не нравился, как бы тогда все упростилось бы. Он понимал, что Стефани была искренне расстроена их с Тозиером недомолвками. Эдди знал её как облупленную, и чувство вины внутри вновь вскинуло голову. Прекрасно, помимо внутренних загонов он ещё и сумел расстроить свою сестру. Эдди ещё сильнее прежнего захотелось удариться обо что-то головой. Желательно, насмерть. — Нет, Стефани, он… он не плохой. Правда. Просто я ещё к нему не привык. Знаешь, ты раньше вроде как с парнями так долго не встречалась, вот я и в растерянности. — Я тоже! — хохотнула она, — я думала, что ничего серьёзного не получится. Ну знаешь, Ричи не производит впечатления постоянного человека, но, чем дольше ты с ним знаком, тем сильнее убеждаешься, что он совсем не такой, каким хочет казаться, понимаешь?       Эдди не понимал. И он так же не понимал, почему это незнание его расстроило. Он вообще не понимал того, что чувствовал. В какой момент все успело так сильно запутаться? — Господи, я говорю, как влюблённая школьница из какого-то любовного романа.       Стефани поерзала на его коленях, устраиваясь удобнее, и Эдди знал, хоть и не мог видеть, что она улыбалась. — Совсем нет, Стефани, — мягко сказал он, продолжая перебирать её волосы. Они пахли чем-то пряным, и этот запах Эдди нравился, — это на самом деле очень мило.       Стефани не ответила. Так они и сидели некоторое время. Её голова у него на коленях, руки Эдди — в её волосах, вокруг полумрак. Эдди расслабился, обрадовавшись, что тема Тозиера закрыта, но потом Стефани вновь заговорила. Её голос звучал тише обычного, будто она боялась, что кроме Эдди её слова ещё кто-то услышит: — Он мне правда нравится, Эдди. Типа, по-серьёзному. Это так странно, просто пиздец, и я не знаю, что думать, но я действительно счастлива, понимаешь, и это вроде как самое главное?       Эдди почувствовал то самое неприятное ощущение в груди, похожее на изжогу. Только вот таблеток от такой "изжоги" ещё не придумали. Ему вдруг захотелось оказаться в своей комнате, уткнуться лицом в подушку и не двигаться ближайшие сутки, или хотя бы элементарно ущипнуть себя за руку, потому что он не имел права ревновать и уж тем более не имел права влюбляться в Тозиера. Не имел, но похоже влюблялся, и, господи, как же сильно он себя за это ненавидел. Несмотря на всю неразбериху, которую он ощущал, Эдди все-таки смог дать ответ, которого Стефани от него и ждала: — Да, думаю, это самое главное.