Катя пыталась одолеть октябрь

Принцесса Середа взглянула на нее безумными глазами и яростно сдула челку со вспотевшего лба. Броске стало не по себе. Их руки тонули в крови орзаммарской стражи, но это было мелочью по сравнению с тем, какие вещи говорила Эдукан. Ее голос отражался от стен, сливался с бурлящей вокруг лавой, затапливающей улицы Пыльного города. Они оставляли за собой прошлое, не отмеченное ни в одной хронике, кроме лиц их детей, вобравших в себя лица сотен поколений до них. Совершенная Эдукан обещала им свободу и дала ее. Крови пролилось самую малость, но их враги уже обозвали ее тираном. Она говорила о будущем, в котором на месте расплавленного Пыльного города воспрянут кузни и торговые ряды; она смотрела в лицо Броски, и та, окруженная толпой других неприкасаемых, почти задыхалась от этих обещаний. Они готовились потерять те крохи, что у них были, почти пять лет. Пять лет Середа Эдукан готовила их к восстанию. Они восставали раз, два, три, но уходили ни с чем. Голод стал последней каплей для всех — не только для неприкасаемых. Власть Харроумонта рухнула, как плохо сооруженный подъемник в лириумную шахту. Пыль поднялась до самого потолка пещер: по всему городу восставали кузнецы и торговцы, из-за изоляции Орзаммара потерпевшие немыслимые убытки. Но Броске не было до них дела. В юности она бежала из Орзаммара и никогда не мечтала вернуться. Середа Эдукан была не такой. Беловолосая бестия — вот кем она была. Не лучше своего почившего братца. Она все продумала. Все до последнего шажка. Только встретив Броску на улицах Денерима, она поняла, что неприкасаемые станут опорой ее будущего правления. Будто бы она знала, что ее сделают Совершенной. Будто бы знала, что к ней будут прислушиваться все — и Харроумонт в том числе. — Этот путь не будет легким, — Эдукан надрывала глотку, пока за ее спиной умирала их прошлая жизнь, скрываясь в рыжине плавящихся камней. Таким же цветом отливали и волосы милой Рики. Бедная, бедная Рика, какое же место будет отведено ей и ее сыну в этом новом мире? — И мы множество раз оступимся, прежде чем твердо встанем на ноги, — продолжила Эдукан, и Броска вдруг почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Впервые за долгое, долгое время. — Но самое плохое позади! — выкрикнула она из толпы и сама поразилась своей невообразимой глупости. Но Эдукан улыбнулась ей. Безумие пропало из ее глаз, и лава за ее спиной перестала пугать. Она не доберется до них. Она не тронет их. Уничтожит то, что когда-то принадлежало им, но не их самих. Ведь единственное, что на самом деле всегда было у неприкасаемых, то, что так и не смогла отобрать у них знать, — это их голоса. Тихие, забитые пылью по самую глотку, они все равно звучали за закрытыми дверями их лачуг, звучали в их собственных мыслях, набирая силу. — Самое плохое позади, — согласилась Эдукан, улыбаясь так широко, как никогда прежде. — А то, что будет впереди, зависит только от нас! Им было нечего терять. Броска могла бы злиться на выскочку Эдукан сколько угодно, но та понимала их — когда-то и она потеряла все, что у нее было. И восстала. Наконец-то настало время приобретать новое.