Ruler of the Sands

      Старое суеверие Суны гласит, что отец не должен присутствовать при родах своего ребёнка. Это плохая примета, говорят старые люди, мудро кивают и обмениваются понимающими взглядами. Это принесет беду обоим: и матери, и её ребёнку, а может и вовсе навлечь смерть. Казекаге не был суеверным человеком, он не верил, что слепая вера без твердой подоплёки фактами может чего-то стоить, но всё же лучше казаться человеком, который уважает древние традиции, какими бы нерациональными они не были. Он не присутствовал при родах двоих своих старших детей. Несмотря на всё это, при родах своего младшего ребёнка ему необходимо быть здесь. В конце концов, это не обычные роды, и если всё не пройдет так хорошо, как планировалось, ему, возможно, придётся предотвращать катастрофу. Самый младший ребёнок Казекаге не просто ребёнок, он сосуд для Шукаку, хозяин Однохвостого, и сегодняшняя ночь была моментом истины, она должна была показать, прошло ли запечатывание успешно. Если нет, Господи, спаси Суну. Но трагедия, которой он так боялся, так и не свершилась. Произошла другая, поменьше. Первая мысль, которая пришла в голову, когда он узнал, что у Каруры начались схватки, была: «Слишком рано». Её срок был не раньше Мая, она просто не может рожать сейчас. Ей было плохо, и она становилась все болезненней с самого момента запечатывания Шукаку, но этого точно было недостаточно чтоб спровоцировать настолько ранние роды. Этого точно было недостаточно, чтоб убить её. Видимо, он был слишком самонадеян. В родовой палате было слишком жарко для этого сезона, воздух сперло от смрада крови и амниотической жидкости, и над всем этим, вцепляющийся и прилипчивый, как свежая плесень к стенам, витал зловонный запах смерти. После того, как Карура втянула один последний, хриплый вдох, странная тишина накрыла палату. Движения медиков стали менее срочными и спешными; теперь они стали собирать свои вещи, безмолвные и бледные, стараясь двигаться так, чтоб не приближаться к месту, где лежал ребёнок. Она назвала ребёнка странным именем, как тогда с Темари и Канкуро. Она слабо пробормотала обещание защищать, хотя он не понимал, как она вообще сможет выполнить своё обещание теперь, когда она мертва. И… - Какая трата, - тихо проговорил он, опустив взгляд на младенца, свернувшегося калачиком в руках своей матери, и внутри у него всё холодеет. Карура умирала, и очень повезет, если ребенок проживет до утра, не говоря о том, чтоб он вырос и стал оружием деревни, коим должен был быть. Удивляясь, как он вообще мог подумать, будто бы ему удастся обмануть смерть, задаваясь вопросом, почему он не смог смириться с этим до этого момента, Казекаге думал, будет ли сегодняшней ночью одна смерть или две, и какая была бы хуже.       На одно мгновение искра загорается в тускнеющих глазах Каруры, и возмущение, кипящее в её слабом голосе: «Трата?». Она пытается приподнять свою голову над столом, но никак не хватает силы. Её мокрые от пота волосы липнут к щекам. «Трата? Ты ничего не понимаешь в ценностях вещей, если думаешь так». Это не было похоже на реальность. Она что, мертва? Она что, действительно умерла? Казекаге тянется рукой к шее Каруры, прижимает пальцы, пытаясь уловить хоть намёк на пульс. В один момент ему кажется, что она подаёт признаки жизни, но он просто чувствовал лишь биение своего собственного пульса, не её. Искра жизни уже оставила это тело. Почему я не предусмотрел этого? Эта печать всегда требовала чьей-нибудь крови. Демон требует жизнь в обмен на возможность себя запечатать; я знал это. Так почему же я не ожидал того, что она умрёт? Почему я не заметил, что к этому всё идёт? Может, это просто потому, что он не хотел её смерти. Её глаза всё ещё открыты. Он уже видел это, наблюдал за тем, как она умирала с открытыми глазами, но на самом деле он заметил это только сейчас, когда осознал, что она всё ещё смотрит на него. Её зелёные глаза всё ещё полуоткрыты, мёртвые и тусклые как мрамор, и ему кажется, что она не упускает возможности упрекнуть его даже после смерти. Казекаге тянет руку и закрывает их, с облегчением больше не чувствуя взгляда своей жены на себе. Интересно, что говорят суеверия о людях, что умирают с открытыми глазами. …Это не важно. Суеверия не спасут деревню. Его внимания привлекают слабые движения младенца, Казекаге опустил взгляд на ребёнка, которого Карура держала, умирая. Гаара, он говорит сам себе. Это имя, которым она его назвала. Невероятно странное имя, как обычно, но именно так она его назвала. Это имя, которым он теперь называется. Гаара слабо извивается в руках матери, его крошечный рот открывается и закрывается, будто он пытается вдохнуть, чтоб заплакать. Заплакать, чтоб попытаться позвать мать, чтоб та позаботилась о нём, но Карура уже не с ним. Он не осознает, что все его хриплые вдохи пропадают в глухих ушах, что он никогда не будет одним из тех детей, что нежатся в объятиях матерей.       Казекаге вдруг осознал, что Гаара не должен лежать тут, в руках мертвой женщины. Осторожно, боясь, что даже малейшая небрежность сломает ему какую-нибудь кость или убьёт его, поднял ребёнка, до сих пор липкого от плёнки из амниотической жидкости и крови его матери, на руки.       Он такой маленький. Не важно, сколько раз он думает так, это всё ещё кажется непривычным. Темари и Кануро оба были рождены в срок, и были большими и даже тяжёлыми при рождении. И никто из них не был таким тихим. Они оба пришли в мир вопящими, решившими сделать их голоса услышанными. Гаара не издал ни звука. Ни одного звука. Он не плакал, не юлил, даже не делал громких вдохов. Вопреки тому, что он пришёл в этот мир маленьким настолько, что умещался в ладонях своего отца, он всё ещё жил, но до сих пор не проронил ни звука. Казекаге сморит на него, его брови нахмурены, и он сглатывает. Может ли что-то такое монструозное, как Шукаку, действительно быть заключённым в таком крохотном, ранимом ребёнке?       Гаара в руках отца начал ворочаться более резво, не прекращая беззвучно открывать и раскрывать рот. И вдруг, будто кто-то приподнял эту вуаль тишины, в комнату вернулся звук. Свирепый ветер стучал в стекло и мелкие песчинки кружили у его ног. Вместе со звуком происходит возвращение в реальность.       Казекаге знает, что ему стоит прекратить смотреть на Гаару как на нормального ребёнка. Ему необходимо прекратить смотреть на него как на своего сына (Как он узнает позже, это легче сказать, чем сделать). Просто потому, что у него есть обязанности, которые делают его одновременно больше, чем человеком, и меньше человеком. Такие же обязанности есть и у этого ребёнка. Он ещё не знает этого, не может знать, но Гаара не просто ребёнок. Он будет охранять Суну от вторжений. Он будет силой, которая сделает Суну великой снова. Его лицо ожесточается. Гаара не может быть всего лишь ребёнком. Он должен быть больше, чем ребёнком. - Казекаге-сама, - один из медиков, единственный, кто не боялся касаться Гаары раньше, весь в белом и в маске, приближался к ним, - Мы уже приготовили инкубатор.       Казекаге кивает и передаёт Гаару ему. Почему-то он подозревает, что Гаара, одержимый духом песков, идеально сформирован и жив, хотя должен был бы родиться мёртвым, не нуждается в этом. В любом случае, это не навредит, если позволить медикам провести все их тесты и убедиться, что с ним действительно всё в порядке.       Были ещё меры, которые следовало предпринять, много дел, которые нужно сделать. Казекаге бросает ещё один взгляд на Каруру, лежащую мёртвой на столе, и почти сразу отводит взгляд снова – её тело едва ли даже похоже на неё, когда вся жизнь ушла из него, маленького, и бледного, и безжизненного. Он не может позволить себе тратить больше ни минуты здесь. - Я надеюсь ты готов справиться с последствиями, если эксперимент провалится, - сразу как вошла, ещё даже в дверном проёме, Чиё сказала ему эти последние слова. Старая женщина стояла возле инкубатора вместе с другими медиками, вглядываясь в Гаару с нечитаемым выражением лица. Но её тона голоса было более, чем достаточно.       Чиё не поддержала подобную меру, и предложила свою помощь в запечатывании лишь потому, что если они в любом случае это сделают, она хотела быть уверенной, что это будет сделано правильно – она, так же, как и Казекаге, знала, что были другие, менее опытные мастера запечатывания, которые с радостью бы предложили свои услуги, но испортили бы печать в процессе. Казекаге не был уверен, почему именно сейчас она выбрала не одобрять идею того, что в Суны снова будет джинчурики, ведь она весьма охотно запечатала Шукаку в предыдущего владельца и подтвердила это своей жизнью, что Суна должна наращивать свою силу сама, чего бы это ни стоило. - Я сделаю то, что должен, - он ответил коротко.       Эксперимент не провалится. Гаара не провалится.       Он сделал огромную ставку этой ночью, и учитывая, чего это ему стоило, Казекаге будет делать всё, что он должен сделать, чтоб убедиться, что это окупится.       Когда он уходит, ребёнок наконец захлёбывается в плаче.