Ruler of the Sands

      Следующие пару дней тянутся медленно, как песчаная буря в середине лета. Как Казекаге и подозревал, медики пришли к мысли, что на самом деле Гааре абсолютно не нужен инкубатор; несмотря на его крошечный размер, все его органы оказались идеально сформированы как для новорожденного и он не нуждался в поддержке дыхания либо других мерах помощи недоношенным детям. Больше того, медики утверждали, что Гаара более здоров, чем большинство полностью выношенных младенцев, которых им пришлось увидеть, несмотря на то что он был достаточно маленьким для того, чтоб вместиться в ладонях взрослого мужчины. Чиё всё-таки думала, что Гаару необходимо наблюдать в больнице ещё какое-то время.       - То есть ты говоришь мне, что-то может быть не в порядке? – спрашивает Казекаге внимательно, наблюдая за тем, как Чиё поднимает Гаару из колыбели – так как нужды в инкубаторе больше не было, его выписали из отделения интенсивной терапии.       Чиё касается ребёнка своими длинными пальцами, не смотря на Казекаге, и пожимает плечами.       - Может. А может и нет. Ребёнок не кажется больным и не подает признаки каких-либо физических нарушений. В то же время он очень тихий и плохо ест. Будет лучше оставить его тут для наблюдения.       Гаара издаёт слабый звук, когда она прижимает пальцы к его груди, просто чтоб почувствовать сердцебиение.       - В чём я менее уверенна, так это в печати. Никто и никогда не запечатывал биджу в нерождённого хозяина до этого. Могут быть непредвиденные побочные эффекты, как физические, так и психологические. Сам факт того, что ребёнок вообще жив, я думаю, является одним из этих эффектов. Некоторые из них ты и сам видишь.       Говоря об этом, Казекаге предполагает, что Чиё имеет ввиду угольно-чёрные кольца вокруг век Гаары, сильно напоминающие кольца вокруг его собственных глаз, когда он использует золотую пыль. В случае Гаары это выглядит больше как результат чрезмерного увлечения подводкой – или результат недельной бессонницы.       Сон. Он будет не в состоянии спать.       Чиё, кажется, уловила его внезапную мысль. Она опускает Гаару обратно в его кроватку, сжимая губы в тонкую линию.       - Как и с предыдущими носителями Однохвостого, если Гаара уснёт, биджу захватит контроль над ним. Носители, не учитывая некоторых обстоятельств, просто не могут уснуть, но здесь, похоже, исключение. Гааре нельзя позволять спать, кроме как в контролируемых условиях. Кто бы ни был избран его воспитателем, он должен это понимать.       Конечно, он понимает. Казекаге помнит последнего носителя Шукаку и те разрушения, которые остались просто потому, что последний уснул. Это было много лет назад – он был ещё ребёнком, когда в Суне последний раз был джинчурики в распоряжении – но он всё ещё помнит крики, рушащиеся здания и кровь, окрашивающую землю в алый. Он помнит стены песка, возвышающиеся над деревней, всё ещё помнит страх. Нельзя позволить этому случиться вновь.       Он оставил Чиё с её исследованиями; уходя, слышал, как медики перешёптываются между собой. Она явно не оставляла больницу днями. Держало ли её здесь чрезмерное чувство долга или же банально сентиментальность, его не волновало.       Шёпот преследовал его и за дверью. Он не обращал внимания.       На похоронах Каруры было мало людей. Яшамару всё ещё был на миссии где-то в Стране Рек и должен был вернуться не раньше, чем через неделю. Те несколько людей, что присутствовали, были Казекаге, двое его старших детей и, по какой-то очень странной причине, Чиё, которая снисходительно решила оставить больницу и прийти сюда. Он и не ждал, что придёт много людей. Никто не хотел иметь ничего общего со всеми, кто мог даже косвенно иметь отношение к демону, в страхе навлечь на себя беду. В каком-то смысле так даже легче. Никто не глазеет ни на него, ни на его детей.       Луна висела высоко в небе, ветер за окном глухо шумел, шелестя за окном вместо того, чтоб дико биться в стекло. Сегодня снова были отчёты, большинство о том, что ещё пара торговцев ушли из Страны Ветра, решив вести свой бизнес в других странах. Ничего нового, но Казекаге до сих пор хмурится, когда смотрит эти отчёты. Ему нужны результаты. Не какие-нибудь, а положительные. Больше не хочется подобных новостей, что приходят день за днём.       Отставляя бумаги подальше (для этого уже слишком поздняя ночь – или, возможно, слишком ранее утро), Казекаге откидывается на спинку кресла, его взгляд устремляется в залитое темнотой окно. Все лампы выключены, все звуки дня погасли. Было тихо настолько, что даже малейшая мысль была словно взрыв в черепе.       - Это не сработает так, как ты того хочешь. Ты знаешь, что не сработает. Ты знаешь, что случится вместо этого.       Он и не ожидал, что она обрадуется подобному. Честно говоря, ему тоже это ужасно не нравилось, думать об этом всём риске, о шансах на успех и потенциальном ущербе, который может быть нанесён, но это нужно было сделать. Во имя Суны, это необходимо было сделать.       - Я понимаю.       Её глаза вспыхивают       - Неужели? Носители Шукаку никогда не были стабильными. Они все заканчивали тем, что оборачивались против жителей, если не из-за того факта, что жители не относились к ним как к чумным, то из-за того, что Шукаку сводил их с ума!       - Карура, я...       Она прервала его, но запал уже ушел из её голоса.       - Я… Я не хочу умирать так.       После этих слов она кажется маленькой, бледной и болезненно юной. Спазм проходится по её лицу, уродливо искривляя её губы.       - Ты понимаешь это, не так ли?       Она не была гражданской. Она была шиноби, такой же, как он; Карура прекрасно понимала концепцию жертвы и отказ от многого ради блага деревни, и важность желания принести что-то в жертву. Возможно, она просто не хотела оставлять своих детей. Он помнил, как она расчёсывала волосы Темари. Помогала Канкуро играть с его крошечными куклами. Держала Гаару, скрутившегося в её руках. Он помнит всё это и конечно же верит, что она хотела остаться с ними.       Казекаге колебался. И когда ему удалось восстановить свою решимость, он проклял свою собственную неуверенность в себе и в своём плане. Он пытался убедить её снова и снова, своими руками на её плечах, что всё будет хорошо, что ей ничего не навредит. Она не верила ему (не без причины, как потом выяснилось), хмурилась и говорила ему не вести себя с ней как с ребёнком, который ничего не понимает, но всё равно пошла на запечатывание без протеста, с высоко поднятой головой и дерзким блеском в глазах. Она была взрослой женщиной, она говорила. Её не нужно никуда тащить за шкирку, даже если это ей не нравится.       И после запечатывания, лежа тяжёлым грузом на руках брата в поисках поддержки (Яшамару прострелил его холодным взглядом, Казекаге это проигнорировал), она сказала:       - Чего бы это не стоило, я надеюсь, ты прав, даже если я думаю, что это еще вылезет нам боком. Я говорю о ребёнке. Я надеюсь, ты прав. Потому что да поможет нам всем Бог, если ты ошибся.       Карура оказалась права на половину. Она предугадывала свою собственную смерть, не смотря на всю веру Казекаге в то, что она не права, что она не умрёт, что она всего лишь… всего лишь преувеличивала. Она нутром чувствовала идущую за ней смерть, чувствовала, как демон, что связанный с её нерожденным маленьким ребёнком, истощает её силы, истончали её кожу, пока она не стала прозрачной, словно бумага, а её кости ломкими, точно стекло. Она уходила на его глазах, и со слишком преждевременными родами она истратила ту крошечную крупицу силы, что еще оставалась в ней.       Казекаге надеялся избежать требующейся жертвы, проведя запечатывание до того, как Гаара родится. Но демон всё равно взял своё.       Если её смерть должна быть ничем, кроме бессмысленной жертвы, Казекаге знал, что должен доказать, что она была неправа в другом.       - Папочка? – он слышит тихий, едва слышимый голос, и крохотная ручка дёргает его за рукав. Казекаге опускает взгляд вниз, на смотрящую на него огромными зелёными глазами Темари.       - Куда ушла мама? - она выглядит запутавшейся, и маленькой, и наверное немного испуганной; рядом сидит Канкуро и почти таким же выражением, его лицо нахмурено.       Он не удивлён, что говорит только Темари; когда они что-то замышляют, именно она в конце концов оказывается той, кто говорит.       - Тш, - всё, что Казекаге отвечает, так тихо и безэмоционально, как только могло получиться в этот момент. Это похороны. Они не должны говорить.       Ему следует что-то решить с детьми.       Когда Карура была жива и не на миссии, она смотрела за Темари и Канкуро. Теперь её нет, и та зияющая дыра должна быть заполнена; ответственность Казекаге перед своей деревней слишком большая, чтоб он мог посвятить всё своё время заботе о своих детях.       То, что Темари и Канкуро будут воспитываться отдельно от Гаары, даже не обсуждается. Они не должны вырасти слишком привязанными к ниму; он тоже не нуждается в привязанности к брату и сестре, только к товарищам по команде.       К тому же, есть ещё одна причина.       Казекаге морщится, пытаясь стереть с памяти пропитанное кровью воспоминание с памяти, что всплывает перед глазами само собой. Тела расплющиваются о стену. Тела разорваны, из них течёт кровь. Маленькие руки, маленькие ступни, маленькие кости, раздавленные до неузнаваемости. Тусклые, пустые глаза, вглядывающиеся в безжалостное небо. Какая кошмарная картина, даже если это неправда.       Это ожидаемо, что даже совместимый джинчурики всё ещё будет нестабильным. Гаара с лёгкостью может случайно (или специально) может ранить или даже убить своих брата или сестру с помощью песка, которым он позже будет владеть. Эти мысли не радуют их отца. Если Темари и Канкуро должны умереть, они должны умереть как шиноби, на службе у своей деревни. Не детьми, убитыми своим нестабильным младшим братом.       Неприемлемо.       Нет. Они просто должны расти отдельно.       Он подходит к окну, смотрит на улицу внизу. Рядом есть бар; последний посетитель, похоже, пришёл и ушёл, свет погас и пара медленных, ленивых фигур, шатаясь, ушли от закрытой двери. В те дни, когда утро жаркое и светлое, когда солнце заставляет белые стены блестеть, словно снег в горах, Темари и Канкуро играют на улице.       (Спустя годы, будут ли они всё ещё играть на этих улицах? Будут ли слухи достаточной причиной, чтоб они стали затворниками? Будут ли ходить истории, истории о крови, о смерти и разрушении, истории о носителе демона?)       Несмотря на то, что они оба ужасно маленькие, Темари и Канкуро явно на пути к становлению громкими, выдающимися, несдержанными личностями. Они шумно играют и не терпят, когда на них не обращают внимания; оба замолкают только в присутствии их отца и никого больше. Казекаге также заметил, что они оба чрезвычайно умны для своего возраста – особенно Темари, которая уже достаточно извела дядю просьбами научить её читать – и он научил. Даже если он наймёт в качестве няньки гражданского, справиться с ними будет невозможно, и станет ещё сложней, когда они начнут учиться базовым нинджутсу. И тут возникает вопрос о защите. Это должен быть шиноби – предпочтительно джонин.       Будет преувеличением говорить, что Казекаге знает имя, ранг и номер каждого шиноби в деревне, но тот, кто так скажет, не так уж сильно ошибётся. Он прокручивает имена кандидатов у себя в голове и хмурится. Он откидывает варианты по разным причинам: будь то неподходящий характер, недостаточно доверия к кандидату или то, что у него уже есть семья, есть о ком заботиться. В итоге, он останавливается на имени шиноби, которого скорее всего можно было временно уволить.       Баки, молодой джонин даже по характеру, бесспорно предан Суне. Он ужасно юн для такого рода назначений – ему только восемнадцать, он сам ещё ребёнок; восемнадцатилетние считаются совершеннолетними в Стране Ветра (только не кочевники – те считаются совершеннолетними с семнадцати) – но есть и другие факторы, что заставляют Казекаге закрывать глаза на возраст. Во-первых, тот факт, что Баки вообще стал джонином, несмотря на то, что потерял левый глаз будучи чунином в последней войне. Во-вторых, факт того, что несмотря на свою юность и недостаток опыта, Баки не умер во время нескольких миссий ранга S – к чёрту выжил, он выполнил миссий ранга S, и его успех в других областях так же феноменальный. Он похож на того, кто справится с длительной миссией ранга А. Казекаге проверит утром, в деревне ли Баки.       Ну, эта проблема решена. Он представляет картину того, как эти двое выводят Баки из себя и почти улыбается. Остаётся ещё одна.       Другая картина предстаёт перед глазами Казекаге. Придёт день, когда Гаара вырастет, оставит свою ранимость в прошлом и обретёт возможности, подаренные ему Шукаку. Будет он защитой деревни или неудавшимся экспериментом, Чиё права – его нужно заботливо взрастить.       (Немного раньше, он ходил в больницу сегодня снова. Гаара выглядел чуть более отзывчивей, чем до этого. Когда его отец слегка коснулся его лица, Гаара развернулся и изогнул крошечное, размером с котёнка, тело. Рука, грубо говоря, размером с ноготь, схватила его за палец.       Казекаге до сих пор не может поверить, что такой хрупкий ребёнок должен быть вместилищем для силы хвостатого. Гаара кажется ему ранимым маленьким сыном.)       Что же делать… Мигает одинокая лампа; дрожат тени на стенах, точно тела, в спазмах склоняющиеся к земле, поражённые кунаем. Это даже близко не так просто. Что делать. Найти того, кто сможет заботиться о Гааре даже приблизительно не так сложно, как в случае с Темари и Канкуро. Очевидно, назначение гражданского тут даже не рассматривается. Казекаге нужен человек, который будет в состоянии справиться з заданием, который сможет защитить Гаару и защитить себя от Гаары, если потребуется. Ему нужен кто-то, кто сможет сберечь беззащитного ребёнка от попыток убить или похитить его. Ему нужен кто-то, кто не попытается вспороть Гааре глотку. В этот раз Казекаге выбирает из гораздо меньшего количества кандидатов.       (Третья картина вырисовывается с двух предыдущих. Они вместе, все трое: самая старшая Темари, копия своей матери, Канкуро – отца, и Гаара, похожий сразу на обоих и не похож ни на одного их них. Они стоят среди руин или в разрушенном доме, их тени мигают на дюнах в свете заходящего солнца.)       А затем он понимает, что ответ смотрит ему прямо в глаза.