His Dance with Dragons

— Когда вы заглядываете в зеркало, на что именно устремляется ваш взгляд? Я имею ввиду… в первую очередь. — Дайте мне зеркало и я скажу. Вопрос не совсем легок. — Представьте, что я вам его дал. Волосы? Губы? Глаза? — Глаза. Потом губы. Я люблю говорить и смотреть на себя в зеркало. Интересно то, как люди видят меня, как двигаются губы, когда я говорю им что-то грустное или что-то веселое. — Так и думал. — Теперь считаете меня этаким нарциссом? — Вовсе нет. — Тогда зачем спрашивали? — Говорят, что глаза — душа человека. Как по мне, души в глазах столько же, сколько и в мизинце на ноге. — Так в чем же тогда наша душа? Или, по-вашему, у нас ее вовсе нет? — Я не знаю, где она. Но полностью уверен, что во взгляде больше правды, чем в глазах. В том, как мы смотрим, куда мы смотрим и зачем. Вы назвали глаза и это говорит о том, что вы всегда пытаетесь быть честной с собой. Вы ищете в своих глазах ответы на вопросы, терзающие душу. Правильно ли я поступила? Должна ли я стыдиться содеянного? — Я смотрю в первую очередь в свои глаза, потому что мне они нравятся. Философы и учителя всегда видят скрытые смыслы там, где от них нет и следа. Эльфийский аранен рассмеялся. Слишком уж точно она подметила его недостаток — любовь к пустым размышлениям. — Глаза Таргариенов действительно прекрасны. Темно-лиловые. Вас одарили одной из самых прелестных богоподобных отличительных характеристик. — Помню, когда мне было одиннадцать, один влюбленный по уши юноша написал мне стих и сравнил мои глаза с самыми прекрасными изумрудами Средиземья. Но «богоподобная отличительная характеристика» звучит не чуть ни хуже, уверяю. Дейенерис стояла спокойная и умиротворенная, словно бледная статуя из тусклого мрамора. На удивление всем, после унизительного «представления» и того, что за ним последовало, принцесса была образцом уравновешенности. Остатки ее безумия и ненависти были сожжены вместе с Серсеей Ланнистер. После слов Леголаса о зеркале, она не вообразила, что держит его перед собой, но зато вспомнила о своих обрезанных серебряных локонах и ужасном шраме, уродовавшем ее девственное лицо. Эти отрывки памяти не сделали ей больно, девушка лишь улыбнулась, вспомнив прекрасного Визериона, разрушившего балкон королевского зала, прилетевшего к ней, именно к ней. Он одним только пронзительным криком заставил всех ее обидчиков пасть на колени. То был момент, когда Дейенерис Таргариен впервые осознала свою силу и власть, впервые поняла, что она не одна в этом холодном, злобном мире. Визериона не видели десятки лет. Он сделал то, о чем мечтают многие, не только звери, а и люди, — вырвался из клетки, расправил крылья и улетел. Шли годы, но о величественном драконе ничего не было слышно. Вскоре его начали считать мертвым. Его постигла самая ужасная судьба в мире, которая, увы, постигает все и вся — его забыли. Но в этот день, когда дочь и наследницу Рагнара Таргариена осудили на унижение враги ее рода, когда ее хотели бросить в грязь, как жертву во имя чего-то большего, чем она сама, Визерион почувствовал что-то. Что-то, что заставило его пробудиться от печального слишком долгого сна и полететь к родным землям Драконьего Камня. Между Таргариенами и их драконами всегда была нить тонкой, невидимой связи. В этот злополучный для нее день Дейенерис поняла, что не дружба и не преданность была основой этой связи, а кровь. Ведь она никогда не видела Визериона, а он не видел ее. Но когда ее сердце взмолило о помощи, его сердце откликнулось, оно почувствовало. Встав с колен, подойдя к своему спасителю и, по совместимости, подчиненному, Бурерожденная почувствовала ненависть к матери за ее искалеченную красоту, но еще большую ненависть она почувствовала к Серсее — убийце, воровке и врунье. Дейенерис знала о настоящей причине смерти отца, знала обо всем, что эта женщина сделала с ее семьей. Раньше Дени не задумывалась о восстановлении справедливости или мести. Ей было больно, но она чувствовала себя такой беспомощной и слабой. Настолько слабой, насколько сейчас чувствовала себя сильной. Ненависть вперемешку с отчаянием и злобой сделали свое дело. Впервые за последнюю сотню лет из уст Таргариена прозвучало безумное «дракарис». И пламя Визериона окунуло Серсею в ад, на который, по мнению Дейенерис, она заслужила. Послышался резкий, пронзительный крик. Последний крик Прекрасной Серсеи Ланнистер. В зале воцарилась такая тишина и напряжение, что воздух можно было резать ножом. Простые люди боялись даже вздохнуть — слишком уж хорошо древние легенды описывали гнев и безумие Таргариенов и их ужасные последствия. Лагерта обреченно смотрела на дочь, но в ее взгляде не было ни капли страха. Из всех глаз, наполненных ужасом и неописуемой боязнью, только глаза Гэндальфа выражали грусть и разочарование. — Вам пора отдохнуть, Королева. Вам всем пора отдохнуть, — таким был приказ принцессы, которая сейчас мерила на себя образ королевы. Ее голос дрожал, хотя она и прилагала всех усилий, чтобы источать только спокойствие и самоконтроль. — Я сделала это ради тебя, ради тебя и Визериса, — шептала Королева, окидывая Дейенерис безумным взглядом. — Это я тоже сделала ради Вас, мама. Ступайте в свои покои. Сейчас нам не о чем говорить. И, обернувшись к народу, приказала: «Идите по домам! Сейчас же! Эта сцена, полагаю, утолила жажду каждого из вас!» Как бы сильно не завораживал народ вид истинной Таргариен, охраняемой огнедышащим стражником, олицетворявшей сейчас силу и власть… желание людей выбраться из дворца живыми все же было намного сильнее. Вскоре в королевском зале, кроме Визериона и Дейенерис, остались только хранители. — Я знаю, чего вы хотите от меня, — молвила Дейенерис, скрывая острую боль и даже не пытаясь остановить кровь, струящуюся из свежей раны и заливавшая ее белоснежную шею и грязное платье. Казалось, сейчас собственные увечья волнуют принцессу меньше всего. Терпя эти страдания, она навсегда избавляется от слабости, которой потакала столь долгие годы. — Сейчас моя мать не в силах править. Этим займусь я, пока она приходит в себя после гибели нашего Короля. И я помогу вам в вашем деле так, как смогу. Я хочу дать вам в спутники Дрогона. Но он слишком горяч и вспыльчив, чтобы доверить его самому себе. О моем решении вы узнаете завтра. А сейчас вас проведут в покои, где вы отдохнете перед дорогой. — Пред нами лежит долгий путь, Бурерожденная. Это задание более, чем срочное, и было бы хорошо отправиться в путь прямо сейчас, — заметил Боромир, который пытался казаться учтивым в своей резкости. Ему это не сильно удалось. — Это не тюрьма. Я не держу вас силой. Можете идти сейчас, но без помощи. Либо же дожидайтесь утра. Такой был ответ Дейенерис, который не терпел дальнейших споров и возражений. — Знаете, я начинаю подозревать, что вы заговорили о зеркале, чтобы ткнуть меня носом в мой недавний поступок или же напомнить мне о моем уродстве. Будьте покойны, ведь я горжусь этим шрамом, он всегда будет напоминать мне об уроке, который я хочу усвоить раз и на всю жизнь. Но вы, мой несчастный обещанный муж… Мне жаль вас. Вместо прекрасной бессмертной жены вы получите смертную калеку. — Шрам на лице не делает из вас калеку. Если, конечно, от горя вы не начнете хромать. Я говорил о зеркале, чтобы говорить, чтобы отвлечь вас от плохих мыслей. — Еще слово и я начну думать, что в этот вечер вас прислал мой старый наставник, чтобы вы как-то повлияли на мое решение. — Я пришел сюда, чтобы вы не истекли кровью, — ответ принца был кратким. Он говорил с театральной обидой в голосе, как это делал всегда, когда его в чем-то обоснованно или же необоснованно обвиняли. — Ну что вы, принцесса, не благодарите меня. Простите, что помешал вам излечивать себя лоскутком разодранного платья, которым вы пытались остановить кровотечение. Как вернусь в Лихолесье, сразу расскажу об этой технологии эльфийским лекарям. Сколько же жизней они утратили, не ведая о таком открытии в области медицины. — Вы слишком много шутите над человеком, друзья которого могут оставить от вас горстку пепла. — Вспоминаю ваш взгляд, когда вы выручили нас в схватке возле реки, и смею предположить, что сжечь вы можете и не прибегая к помощи «друзей». Они стояли в комнате, озаренной луной и несколькими подсвечниками, и вели дружескую беседу, которая ему напоминала общение с Гимли, а ей — беседы с Визерисом. Их взоры были обращены к широкому окну во всю стену, в котором, разукрашенные бледными лучами, кружили два дракона. Освобожденный Дрогон и возвратившийся домой Визерион. Дейенерис думала о том, что наконец-то обрела настоящую семью, и с каждой минутой осознания этого ей все меньше хотелось отправлять Дрогона в неизвестность и ужас грядущей войны. Грозные и лютые они казались ей совсем хрупкими детьми, нежными и преданными. — Вам уже пора ложиться. Это был тяжелый день. Дени понравилось то, что принц не упрекал ее и не читал нравоучений. Он дал ей именно то, что сейчас было нужнее всего — дружеский разговор без банальных утешений и сожалений. — Я не смогу заснуть сегодня. Не знаю, смогу ли вообще. Пока не смою эту кровь. — Не переживайте, на вашей шее не осталось ни капли, я об этом позаботился. — Кровь у меня не на шее, Леголас. Она на моих руках. Он понял смысл слов Дейенерис, но решил не тяготить ее душу навязчивой поддержкой. Леголас удалился. Направляясь к друзьям, он чувствовал, что сделал все правильно. Так, как это нужно было сделать. Поддержал новоиспеченного друга, к которому испытывал уважение за мужество и теплоту. Но не любовь. Не было в душе принца чувства, которое так часто описывал ему отец. Правда, после того, как Дейенерис вместе с Визерионом покинула тронный зал, после того, как хранители удалились, приняв решение ждать помощи, обещанной завтра, он задержался всего на минуту. Там. В тронном зале. Принц подошел к месту, где мгновение назад склонилась на колени Дейенерис Таргариен, принцесса Драконьего Камня, и, сев на корточки, собрал прекрасные локоны, лежавшие на полу, подобно серебряным ниточкам. Он взял их бережно, почти с благоговением, и завернул в лоскуток какой-то ткани. Но разве любовь к тому, что человек прекрасен и любовь к самому человеку, это одно и то же?