Запрещённый приём

«Щас обоссусь», — думал Макс, стыдливо переступая на ровном месте, словно нежная балерина в театре. Хотя вряд ли, конечно, эти самые балерины перед своими выступлениями смачно глушат пивас, уныло подпевая: «Хлопай ресницами и взлетай», — двум рыжим братьям из телика, но Максу было отнюдь не до красивых эпитетов. У него под остатками некогда вполне себе презентабельного пресса уже всё хлопало, взлетало, давило и просилось наружу с таким остервенением, что даже мотивчик приставучей песенки заглох, сменившись журчащими фантазиями о сортире. Нет, угораздило же его забыть у Вована в машине свои ключи от квартиры, непредусмотрительно налакавшись перед этим светленьким в любимой забегаловке. А Вован, гантелями его задери, был уже недоступен, лихо сверкая скульптурными мышцами перед дамочками в местном спортзале, где работал персональным тренером. Вот же срань. А на улице, между прочим, вовсю хозяйничала и ворчала осень, забираясь колючим ветром под куртку, под брюки и даже под кожу, так что если бы Макс решился совершить марш-бросок до фитнес-центра за своими ключами, то точно обделался бы на глазах у всего честного народа ещё где-то на середине пути. Он стоял возле своего подъезда, по-девчачьи скрещивая ноги и ругая себя за забывчивость. Опрокинуть в себя пару бутылок хмельного вечером пятницы было для него обычным делом. Вован часто напрашивался в собутыльники, но каждый раз приезжал на своей машине и потягивал в баре омерзительные овощные смузи, то ли красуясь перед Максом своей железной выдержкой, то ли окончательно пропав в этих системах правильного питания и прочей спортивной херни, которая Максу была до одного места. Они оба закончили один и тот же факультет физкультуры, сдружившись ещё на первом курсе, но дорожки их разошлись как белок и углеводы в сублиматах для качков. Вован ударился в фитнес, раздув себе такие мускулы, что их очертания не прятались ни за какой одеждой, вызывая неконтролируемое слюноотделение у самок всех профессий и возрастов, а Макс, помаявшись фрилансером то там, то здесь, ушёл преподавать в детскую школу бокса. В не таком уж далёком прошлом он был мастером спорта и имел по такому случаю дома на полке с пару десятков медалей и кубков, но после травмы бедра навсегда ушёл с пьедестала чемпиона, а добытые адским трудом награды стали не больше, чем блестящими пылесборниками на фоне стареньких обоев. Макс не шибко убивался по этому поводу, прекрасно понимая, что выбора-то больше никакого для него не оставалось, но по самолюбию такой лютый провал всё равно вмазывал знатно. Особенное негодование тренер На́хлов чувствовал, когда видел в юных учениках самого себя много лет назад: упорного и не знающего усталости мальчугана, который с первого дня на ринге не выходил из списков лучших борцов. Он и на физкультурный-то перевёлся с нефтегазового только потому что понял — в ринг ему путь заказан, но навсегда уйти из спорта просто выше его сил. Что такое нудная теория о способах добычи нефти в условиях Крайнего Севера против яростно кричащего внутри сердца, поджатых в предвкушении мышц и шальной мысли в голове: «либо ты, либо тебя». И пусть Нахлов уже давно выбыл на скамейку «бывших талантов», оставив далеко позади адреналиновый угар своей юности, он всё же искренне желал поделиться с другими этой необъяснимой страстью к боксу и теперь вместо волнений о собственных победах по-настоящему переживал за успехи молодых и горячих. Если бы он ещё был в состоянии успешно пережить позывы своего мочевого пузыря, так это было бы совсем замечательно. В голову лезли самые разнообразные мысли о способах борьбы с этим интересным положением, но не мог Макс, как шелудивый пёс, пристроиться к стенке какой-нибудь пятиэтажки и дать там струю, приспустив штаны и оголив зад. И пусть только мысли об этом действе приводили его в почти предоргазменное состояние, боксёрское достоинство настырно продолжало сопротивляться столь позорной экзекуции. Ну не пристало бывшим олимпийским чемпионам ссать во дворах на глазах у всех соседей. Даже если очень хочется. И даже если все твои соседи — суки. Вот вообще никак. Простояв у подъезда пару мучительных минут, Макс решил вызвать такси и просто метнуться до фитнес-центра за ключами. И нужду справит, и Вовану крышу прочистит, чтобы телефон хоть иногда проверял, Шварценеггер херов. Но не успел Нахлов открыть умное приложение для заказа экипажа, как его пытливый взгляд очень кстати выхватил на тротуаре до боли знакомую фигуру в синей куртке. Он спасён! Сердце подскочило до самого мозга и радостно выпустило всю кровь в грудь с таким усердием, что даже чувство переполненности внизу живота куда-то на секунду пропало. — Мо́роков! — пробасил Макс, привыкший постоянно фамильничать у себя в школе с ребятами. То был сосед из третьего подъезда — Славка Мороков, который рос вместе с Максом и остальными пацанами с Дзержинской улицы. Он был на пару-тройку лет младше, и товарищи Нахлова не часто брали «малолетку» в свою компанию, а бывало, что даже не пускали на футбольное поле просто погонять мяч. Сам Макс всегда был спокойным и дружелюбным ребёнком, он легко сходился с людьми, несмотря на страстное увлечение боксом, и никогда не демонстрировал свои способности за дверьми тренировочного зала, хотя поводов помахаться кулаками у молодых пацанов всегда было в избытке. Мороков любил таскаться за ним по двору, словно чей-нибудь потерянный хвост, всегда здоровался с Максом и его родителями, выносил попить, делился чипсами и бегал в магазин за газировкой, когда его в очередной раз оставляли за пределами футбольной коробки, не давая поиграть, но гоняя по дурацким поручениям. Он никогда не ввязывался в разборки, хорошо учился в школе и переводил бабулек через дорогу. Ну и вообще он был парень нормальный, ровный. Услышав свою фамилию, ровный парень Слава резко обернулся на зов, и только тогда Нахлов заметил рядом с ним двух долговязых парней в спортивных костюмах и дурацких пуховиках, которые до этой секунды были удачно прикрыты кузовом вставшей враскорячку Ауди. Макс тут же напрягся, заметив в глазах соседа какое-то больное выражение и, позабыв про своё незавидное положение пониже живота, уверенно двинулся по тротуару, вздёрнув угловатый подбородок. Нахлов дураком не был, хотя по башке на ринге получал часто, и, ясен пень, принять этот консилиум за дружескую беседу не мог. Его боксёрское чутьё настойчиво нашёптывало, что дело здесь нечисто, и тело отреагировало привычно — напряглось и сгруппировалось. Да чтоб в его дворе! Средь бела дня! Какие-то огрызки к людям приставали? Да щ-щас! — А я тебя везде ищу, Мороков, — тренерским тоном объявил Нахлов и положил руку Славе на плечо почти в отеческом жесте. Два быдлана, что свисали над парнишкой словно гопота над горсткой семок, тут же сделали шаг назад и синхронно выпятили губы, пародируя каких-то тупых гусей. — Д-дядь Максим… — прошептал Слава, сделав большие оленьи глаза. Из-под шапки у него выбивались русые волосы, щёки розовели от ветра, а обветренные губы алели чётким контуром на бледном лице. У Нахлова от этой картины по-братски защемило где-то в груди, и, почувствовав вдруг себя каким-то немощным перед горячей молодежью пердуном, он чуть вышел вперёд, прижал парнишку к своему боку и уставился на приятелей своего соседа, медленно и грозно сдвигая на переносице брови. — Увидимся в универе, Морок, — прыснул один из парней и ткнул другого в бок, давая понять, что базар окончен. «Увидимся в травмпункте», — чуть не кинул им в догонку Макс, провожая незнакомцев суровым взглядом, обещающим хорошую взбучку, если этот самый взгляд хоть когда-нибудь на них ещё нарвётся. Слава немного расслабился, но не спешил двигаться с места, уставившись в невидимую точку перед собой и поджимая губы. «Ладно, не ссы», — хотел сказать Славику Нахлов, и проблемы насущные резко напомнили о себе болезненным спазмом в районе яиц. Да куда уж там советы раздавать! Самому бы не обделаться! Макс наклонился поближе к застывшему Славику и, не отпуская его плеча, держась за него как за последнюю возможность не опозориться прямо здесь и сейчас, сквозь зубы зашептал: — Мороков, пусти в сортир, а? Я ключи у друга забыл и сейчас это… прямо в штаны, бля. Славик тут же «включился», задёргался, ловко выпутался из-под его руки и зазвенел ключами в дрожащих пальцах. — Да, конечно, дядь Максим, — лепетал он, шагая к подъезду, а Нахлов уже был готов целовать его в обе щёки за своё спасение. Да хоть в ноги, только бы скорее оказаться на свидании с фаянсовым другом.

***

— А где родители-то? — поинтересовался Максим, вытирая руки полотенцем и чувствуя себя самым счастливым человеком на свете. Как же хорошо иногда просто поссать в своё удовольствие, да. Славка болтался где-то на кухне, гремя чашками и хлопая дверью холодильника под свист чайника на плите. — У бабушки в Ярославле, — крикнул он, продолжая возиться с посудой. Макс вышел из ванной и двинулся в сторону шума, лениво оглядываясь по сторонам. Он уже бывал в этом доме, и не раз, но после травмы, универа и всего сопутствующего общался со всем семейством Мороковых крайне редко и только на уровне «здрасьте-досвиданья». Да и ведь до недавнего времени он и вовсе жил в столице региона, куда уж ему поддерживать отношения с бывшими соседями? — Переехали, что ли? — в конце концов решил уточнить Макс, усаживаясь за стол. Славка от чего-то дёрнулся, услышав у себя за спиной его голос, и быстро повернулся, откидывая от лица светло-русые волосы. — Ага. Приезжают иногда, — рассеянно отвечал Мороков, расставляя на столе кружки. Макс бегло осмотрел своего соседа, подмечая, как парнишка вырос и повзрослел за эти годы. Сейчас мальцу должно было быть двадцать пять или сколько? Впервые пустив в свою голову мысль о славином возрасте, Нахлов вдруг нахмурился. Он ведь действительно никогда не спрашивал и не интересовался, в каком классе учится его сосед, и тогда это не казалось чем-то важным. Кроме того, с Максом на бокс ходили такие тестостероновые пятнадцатилетки, что им сигареты и алкоголь без всяких паспортов продавали, и Нахлов давно перестал судить о цифрах по внешности, но всё же... — Ты в универе учишься или уже работаешь? — в конце концов решил допытаться Макс и вспомнил, что те уроды вообще-то обещали Славе повторное свидание и что-то упоминали про университет. Эх, мог бы, так шлёпнул бы себя по лбу за тупость. — На третьем курсе. Чай или кофе? — Кофе, — брякнул Макс, подавившись вдруг собственной слюной. Двадцать один, значит. Ну надо же. Неужели Славик реально был таким мелюзгой? Воспоминания начали накрывать его резко и неожиданно, словно удары упругой перчаткой по морде. Жара, август, выпускной год, последнее лето перед поступлением в университет. Группа ребят на старой спортивной коробке, гоняющая мяч, противный голос Селезнёва, громыхающий на весь двор… — Да свали нахрен, зачем опять припёрся? — Ты чего орёшь, Игорян? Тебе жалко, что ли? — А что ему рядом с нами делать? Ты видел, как он на Дашку Мамаеву пялится? Пусть к своим идёт в песочницу, рано ему ещё здесь ошиваться. К боку Нахлова тут же прижался кто-то испуганный и робкий, обдавая каким-то приятным теплом. Макс засмеялся, глянув на мальчишку, цепляющегося за него, словно за мать, и потрепал его по голове, запуская пятерню в мягкие волосы. — Ты лучше скажи этой Дашке, чтобы она свой срам прикрыла, а то ходит как дойная корова, трясёт тут перед детьми своими… — Я не понял, — тут же загудел Селезнёв и взял в руки мяч. Его злой взгляд метался от максова лица к жмущемуся позади Морокову и обратно. — Тебе чем Дашка не угодила? — А тебе чем пацан мешает? Или конкуренции боишься? Игорян фыркнул что-то неопределённое и бросил мяч в середину поля, дав понять, что игра началась, а разговорчики закончились. Макс тут же вырвался из чужих объятий, не спуская глаз с вражеского нападающего и совершенно не замечая пристальный, сверлящий взгляд себе в спину. Теперь Слава Мороков был с него ростом, и если бы ему в голову пришла идея спрятаться за Нахловым, как в детстве, то смотрелось бы это как минимум странно. Слава вообще всегда был очень контактным и ласковым ребёнком, несмотря на свою природную стеснительность: то за руку схватит, то на скамеечке прижмётся, как замёрзший котёнок, то в слезах кинется обниматься, пряча красное лицо где-то у Макса на груди и обвивая тонкими руками его узкую талию. Нахлов чувствовал себя эдаким названым старшим братом, в защите которого нуждались почти круглосуточно. Никто из дворовых не смел обижать Славу, памятуя о том, что он тут же понесется в объятия к своему боксёру, а тот, словно суровый батя, высунет злое лицо на улицу, обещая всем и каждому отборных пиздюлей. Да-а-а, были ж времена! Макс улыбнулся своим мыслям, отпив кофе с молоком и потянувшись за печеньем в вазе. Чаёвничать у соседей по дому было для него совершенно нормальным делом. Максимку знал весь двор, и его заслугами в боксе гордились даже те, чьих имён он никогда не слышал. Бабульки на скамеечках беззубо ему улыбались и ласково причитали на все лады, пацаны мечтали водить с ним дружбу или просто боялись, девчата томно вздыхали и бросали влажные взгляды на действующего чемпиона страны, а Мороков всегда болтался где-то рядом, треща о школе, приглашая в гости, маяча на футбольной коробке и регулярно жалуясь, если его вдруг кто обижал во дворе или в школе. Всё это прекратилось, когда Макс поступил в университет, переехал в большой город за тридцать километров от родной провинции, заселился в общагу и ухнулся с головой и ногами в новые ощущения. Он тогда вообще почти все связи со школьными товарищами растерял: кто уехал, кто переехал, кто женился, а кто спился. В общем, жизнь кипела, а Нахлов с радостью в ней варился, приправленный и томящийся, словно отборный кусок говядины. В первый же год познакомился с Вованом, который, оказывается, всегда жил в соседнем дворе, сломал бедро на своих последних соревнованиях и навсегда ушёл из спорта, потратив год на лечение. Благо что и в ВУЗе о его заслугах были наслышаны и не стали переводить Нахлова в академический отпуск, чтобы теперь уже бывший чемпион не пропустил целый год. Макс учился дома, сдавал сессии, а в начале следующего семестра взял и перевёлся на физкультурный к Вовану. Закончил с отличием, потупил ещё несколько лет, снимая однушку в центре, да и плюнул на всё, вернувшись обратно в родной пригород, в знакомый двор. Пару месяцев назад на скопленные ещё от спортивных побед деньги Нахлов купил маленькую квартиру в том же доме, где жили родители, и ушёл работать в местную школу бокса. Он специально не стал подавать документы в Федерацию, где когда-то занимался сам — не хотел по уши погрязнуть в рефлексии и воспоминаниях об успешной юности. Да и тренеров там было предостаточно и куда покруче Нахлова, которого считали слегка зазнавшимся, чтобы стать преподавателем в двадцать семь лет. Но Максу любые пересуды — что с гуся вода, даром, что ли, фамилия почти говорящая? Другое дело Славка. Скромный, стеснительный, добрый, порой и двух слов из него не вытащишь даже под пытками. Вон, и взрослым он всё ещё робеет перед Максом, как в детстве, его беднягу аж потряхивает будто в ознобе. Смешно. — Ты чего? — нахмурился Макс, с громким хлюпом отпивая кофе. Мороков стоял посреди маленькой кухни памятником Совершенной Робости и не шевелился, почему-то сжимая руки в кулаки. — Что этим недоразвитым от тебя надо было? — как ни в чём не бывало продолжал Нахлов, привыкший за много лет к такому пришибленному поведению своего почти младшего брата. Поблуждав каким-то печальным взглядом по Максу, Славка что-то буркнул под нос и опрокинул в себя целый стакан воды, громко глотая. — Если что, ты говори, — по-свойски протянул Макс и откинулся на спинку стула. — Разберёмся.

***

Как правило, с любыми проблемами Макс разбирался быстро и безболезненно, почти не прилагая усилий. Оно и понятно: кто захочет связываться с боксёром, который в состоянии одной левой раскрошить тебе череп в порошок? Но так было раньше, до университета, когда Максим Нахлов был знаменитостью в своём уютном пригороде, эдаким Тимуром только без команды — он всегда думал о людях, и они платили ему тем же*, разве что это было почти десять лет назад. Теперь Макса помнили лишь те же бывшие соседи, да и то порой совсем не узнавали в высоком чуть прихрамывающем брюнете свою стародавнюю гордость. Макс даже не удивлялся, что с ним перестали здороваться все подряд, а продавщицы в маленьком продуктовом больше не строили ему глазки. Ну как… Строили конечно, вот только теперь от этих взглядов становилось как-то больно стрёмно. Другое дело ладная соседка Надя или такой родной Славка Мороков — всё то же благодарное лицо, голос чуть дрожащий, взгляд, бегающий по лицу и не знающий за что зацепиться. Когда Нахлов впервые увидел его после переезда, то мгновенно узнал, хотя парень уже давно перестал быть тем приставучим ребёнком с веснушками на чуть вздёрнутом носу. Обидно, но эти самые веснушки куда-то бесследно пропали, челюсть обрела чёткость линий, а тёмно-серые глаза, похожие на тучи в небезызвестной песне Иванушек, казалось, стали ещё темнее. Макс признал где-то в глубине своих мыслей, что Слава похорошел, и взросление явно пошло пацану на пользу, вот только уверенности ему не хватало, что ли… внутреннего стержня... Те два оленя на улице свернули рога, едва Макс замаячил на горизонте, а значит, они при любом раскладе не могли ничего сделать или представлять для Морокова хоть какую-то опасность, так чего он весь аж заледенел перед ними, будто готовился отдать последнее? Тут Макс почувствовал какой-то фантомный укол вины, проткнувший мышцы до самых костей. А, может, он сам виноват в том, что взрослый Слава не может за себя постоять? Ведь это он всё его детство попустительствовал жалобам, защищал, успокаивал, но как профессиональный спортсмен даже не научил мальца банальному уклону** или подставке***. И теперь, следуя старой, любимой привычке, Мороков ищет защиты извне, закрывается в себе, тушуется перед мнимой опасностью и даже не решается взглянуть врагу в глаза. Да-а-а, блядь, хороший пример преподал ты, Макс, ничего не скажешь. Защитничек херов. Корова медведя не родит, так откуда взяться уверенности у парня, за которого почти всю жизнь стоял горой непревзойденный Нахлов, давящий всех без разбора одним своим спортивным авторитетом? Не очень как-то получилось. Макс огорчился, вздохнул, почесал подбородок и переключил спортивный канал на какой-то кулинарный. А через пару дней уже и забыл про доходягу Морокова и тех быдланов. И про своё наставническое фиаско тоже.