Запрещённый приём

Хорошо, что у тренировочной груши нет ни рта, ни глаз, потому что Макс бы точно не выдержал её осуждающего взгляда на тот позор, который он устроил, оставшись в одиночестве после занятий в зале. Хороший мешок. Висит себе, висит, дёргается от немощных ударов, весело болтается на цепочке, молчит, не трогает никого… Бой с тенью никогда не был излюбленным способом Макса отрабатывать удары, ему всегда было необходимо по-настоящему чувствовать свои движения. Мальчишки из его группы просто обожали вставать спиной к молчаливому инвентарю и с серьёзными лицами сотрясать ударами воздух. Красуются, думал тренер Нахлов, поглаживая грушу по кожаному боку. Стараясь держать вес на здоровой ноге, он отработал несколько своих коронных серий и взмок так, что становилось даже стыдно, но все тормоза отказали ещё на первом ударе. Макс пытался выбить, вытряхнуть из себя все эти стрёмные мысли, но они лезли и настырно протягивали к нему ненасытные руки, сжимаясь вокруг горла кольцом. Ему почему-то было стыдно и перед ребятами, которых он тренировал здесь почти каждый день. Максу всегда говорили, что он хорошо ладит с детьми. Ага. Доладился блядь. Такой хороший из него вышел Тимурка, что пацан из соседнего подъезда, кажется, хочет его трахнуть. Макс крутил в своей голове воспоминания, словно старую магнитную ленту на кассете, и никак не мог найти тот момент, где он умудрился так сплоховать. Ну да, защищал. Заступался. Мамке Морокова помогал пакеты тяжёлые на пятый этаж таскать. Да он и за девчонок заступался всегда, и кошек с дерева снимал. Только, похоже, девчонки никогда не лезли к нему с душными объятиями, прижимаясь всем телом и глядя по-оленьи в глаза. Вернее, прижимались, конечно, только это началось лет эдак в девятнадцать и заканчивалось порой интенсивными предварительными ласками на чьей-нибудь даче под шлягеры Юрки Шатунова. Друзья Макса всегда поглядывали на Славу косо и называли его припизднутым, но самому будущему медалисту было плевать, они тогда вообще всех поливали дерьмом по поводу и без и ругались по десять раз на дню, ведомые буйством гормонов, не слать же теперь каждого встречного-поперечного нахер. Вот Макс и не слал. Позволял себя обнимать, позволял ходить за собой по пятам, в общем, всячески попустительствовал становлению юного гея. Вот вам и контактный мальчик Слава, чтоб его, блядь, со своими обнимашками. Но если со Славой всё было более менее понятно, то, Макс, какого хера? Что ж ты, фраер, сдал назад, как говорится. Жил себе не тужил, квартиру купил, работой обзавёлся, почти перестал хромать, а потом вдруг проснулся среди ночи и понял, что лапал во сне горячего потного Славу, зацеловывая синяк на плече и чувствуя, как упирается в бедро твёрдое. Своё уже стояло колом, причиняя почти физическую боль, и Макс даже не успел изгнать из фантазий этот злоебучий морок, представляя, что держит в руке вовсе не свой член. Нахлов даже стал проверять всю еду, прежде чем что-то съесть. Он реально беспокоился о том, что кто-то регулярно подбрасывает ему в воду или в завтрак какую-то хрень… Иначе… Иначе как объяснить это скребущее в груди желание снова увидеть Славу? Хоть издалека, хоть мельком, увидеть и понять, что всё нормально, что просто переклинило на нервной почве, или лекарства давали такой ебанутый эффект. Да, думал Макс, открою я сейчас очередную пачку обезбола, достану инструкцию, а там в побочных действиях будет голубым по... тьфу! То есть, чёрным по белому будет сказано: «Головокружение, тошнота, сонливость, лютый стояк на соседа-красавца с пятого этажа. Если вы конченный извращенец и содомит, принимать с осторожностью». Нахлов не хотел опускаться в своих мыслях до всей этой грязи, но не мог ничего с собой поделать. Тупой Мороков. Вот зачем ему надо было обязательно тянуть к Максу свои лапы? Почему он весь аж трясётся, когда его видит, и смотрит, зараза, так преданно, что подгибаются ноги, а рот наполняется предательской слюной? Макс уже не знал, нравится ему это или нет. Потому что, с одной стороны, всё указывало на то, что он, так, на секундочку, гомик, а с другой — он ещё никогда не кончал себе в кулак с таким бешеным удовольствием, как в последние дни после той сцены на лестнице. И думал он при этом только об одном: как нежно и низко стонет Слава Мороков, пока Макс жадно вылизывает ему красно-фиолетовый синяк на плече.

***

— Не, в эту обрыгаловку не пойдём, — капризничал Вован, развалившись на пассажирском сиденье нахловской БМВ и лениво листая Инстаграм. — Харе выпендриваться, а, или мы сейчас пойдём отмечать твою днюшку в Макдак, — ворчал Макс, нервно постукивая пальцами по рулю. Мороков куда-то пропал. Исчез, скотина, без следа и даже записки не оставил. Не появлялся во дворе, не мелькал в университете, игнорировал сообщения Вконтакте. (Если, конечно, три вопросительных знака и смайлик можно считать сообщением). Первое время Макс дёргался, психовал, таскался в ВУЗ, отыскивая какие-нибудь неубедительные поводы, забегал обязательно к Ольге, то ли чтобы не вызывать лишних подозрений, то ли прощаясь со своей натуральностью. Мотался по учебным коридорам, делая вид, что ищет отдел кадров. Дрочил. Смотрел голубую порнуху и снова дрочил, потому что чисто случайно наткнулся в одном ролике на паренька, который очень был похож на Славу. С такими же натуральными волосами, серыми глазами и бледной кожей. Только губы у него были не такие классные, и взгляд не залезал в душу, свежуя её словно крольчатину. Зато сосал он отпадно, глубоко и жарко, сладко постанывая на каждом движении и лаская мокрыми пальцами свой упругий зад. Макс не сдерживался и орал, хватал губами воздух, фантазировал между своими пальцами мягкую русую шевелюру и умолял Славочку не останавливаться. Называл его хорошим мальчиком, сгребал его чёлку в кулак и толкался сильнее, поглаживая ладонью по скулам и подыхая на месте от его ненормального взгляда. И всё это только в своей голове. Ведь представить, как Мороков будет смотреть на него во время секса — это уже оргазм. Максу хватало и того, как тот вцеплялся в него глазами в обычной жизни, то сводя с ума своим обаянием, то жалостливо умоляя прижать поближе и снова от кого-нибудь защитить. Или трахнуть. Нахлов уже не был уверен в том, что Славе в один прекрасный день не понадобится защита от него самого. Потому что он стал похож на грёбаного маньячину. Искал с ним встречи, караулил во дворе его мать, которая приехала на время отпуска, чтобы невзначай спросить, как Славка, и получить вполне дежурный ответ типа: все хорошо, а ты как, Максик? Как-как, сохну во вашему сыночку, не видно, что ли? То ли прибить его хочу, то ли... Макс болтался по дому без дела и зависал на тренировках, забывая давать детям указания. Короче, поехала у Нахлова крыша далеко и надолго, а он даже не успел ей конфеток на дорожку положить. Даже всемогущий и всежмущий Вован с огромным трудом вытащил окончательно сникшего Макса, так сказать, в люди, чтобы перекинуться пивком за его прошедший день рождения. Не вытащил, а практически выскреб за шкирку из дома под нескончаемые стенания и недовольное ворчание, напоминающее бубнёж дядьки Юрки с первого этажа, местного сомелье по части напитков с высоким содержанием винограда популярного сорта — шардоне этиловый. — А давай в новую кафешку, которую на Комсомольской открыли? — предложил вдруг Вован, оторвавшись от созерцания модных социальных сетей. — Обожратый носорог или как там… Ну и память у него. Спортивно-ассоциативная. «Хватит жрать протеины!», — подумал Макс, а вслух сказал: — «Сытый слон», — и сам не понял, откуда он вообще знает название какой-то левой забегаловки. Ему по душе всегда были тёмные бары, маленькие уютные рестораны или домашние пекарни, где продавали всё ещё горячий хлеб. Вот же ушлая реклама, хочешь-не хочешь, а всё равно будешь знать, какие там прокладки лучше впитывают и куда лучше пойти вечером пятницы залить шары. Макс поставил машину на просторной стоянке, и они с Вованом пробежали несколько метров под моросящим дождём. Зашли внутрь, сбросили верхнюю одежду и обозначили девушке-администратору свои нехитрые планы на вечер. Та услужливо покачала головой, прижала к груди две увесистые папки с меню и проводила гостей за уютный столик недалеко от барной стойки. Пока Вован листал меню и доставал официантку своими тупыми вопросами о соотношении КБЖУ в блюдах, Макс быстренько заказал что-то нетривиальное и попросил бокал сухого красного для начала. Настроения заливать желудок светлым нефильтрованным не было никакого, а крепкий алкоголь был ему категорически противопоказан ввиду постоянного приёма обезболивающих. Макс оглядел заведение и отметил приятный интерьер вкупе с ненавязчивой музыкой. Стены и потолок кофейни были отделаны в модном нынче стиле «бабкин чердак», а приглушённые цвета и тёплое освещение добавляли заведению какой-то уютной романтики. Одним словом, это было просто идеальное место для свиданий и деловых встреч с продолжением, а Макс сидел тут с качком-Вованом, который уже начал вслух подсчитывать сегодняшние калории. Решив, что это надолго, Макс ещё раз окинул взглядом зал и подумал, что всё не так уж и плохо. Сейчас он поест, потрещит с Вованом о тёлках, об универе, о своей работе в школе, придёт домой, пожрёт чего-нибудь жутко калорийного, а Слава… А. Вот и Слава. Нахлов замер, так и не донеся бокал с вином до рта. Даже если бы он был абсолютно слепым, он ни за что не смог бы пропустить мимо своё больное наваждение, свалившееся ему на голову, словно Брандон Старк* из башни. Руки задрожали, нога заныла, виндоус полетел. Он стоял полубоком и не видел его. Он с кем-то разговаривал, медленно моргал. Несмотря на приличное расстояние до барной стойки, обострённые чувства Нахлова выхватывали любые детали, со вкусом смакуя их в воспалённом мозгу. Какой же он охеренный. Родной. Волосы Славы были уложены в замысловатую небрежную укладку, кожаный фартук туго опоясывал тело и подчёркивал стройную фигуру, ловкие руки натирали белым полотенцем бокал, тёмные глаза смеялись, а ярко очерченные губы расплывались в манящей улыбке. Макс не сомневался — он сдохнет прямо за этим столом, рухнув башкой в свой салат с креветками. Но, бля, не сдох; прожевал морского гада, не чувствуя его вкуса, и осушил бокал с вином, некрасиво и громко глотая и прожигая барную стойку взглядом. Вернее, он думал, что прожигал, но на самом деле просто тупо пялился в ту сторону как голодный пёс на кусок жирненького окорочка. Мороков от него не отстал. Оправдал свою фамилию на все сто. Повернулся, тряхнул головой, сдул упавшую чёлку, улыбнулся гаденько и тронул кончиком языка верхнюю губу. Макса тут же расплющило по полу тоненькой тряпочкой. Он, сука, что, издевается? Нахлов заказал ещё вина. Отвернулся. Повёл плечами, стряхивая с себя чужой взгляд. Мстительно зашампурил креветку вилкой и поелозил ею по свежей листве в своей тарелке, чтоб неповадно было. Послушал Вована и покивал головой на очередные стенания о том, что АБС-тренажёр в «Олимпии» уже давно пора менять. — Напиши жалобу Зевсу, — хохотнул он, но Вован шутки не понял. — Пусть метнёт в царство мёртвых распоряжение, чтобы выписали счёт. То бишь — в бухгалтерию. Провинциальный Аполлон нахмурился и быстро съехал со злободневной темы на нейтрально-бытовые. О том, например, куда летом съездить, о том, что магазины все нормальные позакрывались и всё приходится заказывать в Интернете, о том, что в Москве, наверное, инструкторам платят больше, но ехать туда страшно… Макс слышал и нихрена не слушал. Залип на Славе за баром, перехотел и есть, и пить, и вообще делать хоть что-нибудь, что не вызывало в нём возбуждения. Нервного возбуждения, блядь, нервного! А Слава дразнил. Издевался, сукин сын, как мог, пока Макс исподтишка его высматривал. То стакан специально медленно протрёт, то по бутылке ладонью вверх-вниз проведёт, то девчонке какой-то прядь за ухо заправит… Что-о-о-о?! Макс не заметил, как громко засопел и подорвался со стула, хлопнув ладонями об стол. Вован гулко промычал, мол, ты чего, а Макс лишь стиснул зубы и, пообещав скоро вернуться, на ватных ногах поплёлся к бару. Забрался на высокий стул, матеря проклятое бедро, и выдал: — Виски мне. Слава тут же «спустил» с себя эту свою блядскую сексуальность, округлил плечи, поджал губы и снова посмотрел на Макса глазами кота в сапогах из того мультика про зелёного гоблина. Гоблин Максу никогда не нравился, а вот котик был забавный. Всё время хотелось погладить. Кхм. Он сглотнул подкатившее к глотке сердце и приказал сам себе не вестись. — Вам нельзя, дядь Максим, лекарства же, — ласково промурлыкало чудовище и включило кофе-машину. — Американо с молоком? Ах, мы уже на «Вы»? «Откуда ты, блядь, вообще про мои предпочтения знаешь», — подумал Макс и вспомнил. — «А, точно. Сто раз же у тебя чаи гонял». «А на тебя гонял лысого». Вот же бл… Знакомый аромат кофе заполнил голову и помог немного протрезветь. Макс осторожно взял сливочник, потому что руки уж совсем стыдно потряхивало, и, прокашлявшись, сказал: — Вот скажи мне, Слава, когда от тебя морозятся, это круто? И налил в чашку молока до самых краёв. Чёрное разбавилось белым и закрутилось пушистыми тучами, пока не стало цвета сгущёнки. Мороков ответил: — Нет. И даже не мяукнул, скотина. Только подумал чутка и добавил вполголоса: — А когда тебя бросают на девять лет, это круто? Макс встрепенулся, глядя на свою чашку, которую, он точно знал, не сможет донести до рта, не расплескав через край, и тихонько пискнул. — Что за глупости, Слава? — Так это глупости? — фыркнули на него, и Макс поднял голову. Мороков не пытался вытрахать его душу взглядом, но смотрел внимательно. Сильно. Ударяя в грудь. Не отрываясь и, как будто, даже не дыша. Надул свои невозможные губы и слегка наклонился так, что стало заметно, как дрожат его тёмные ресницы, подчёркивая ледяные глаза. Точно. У него должна быть фамилия Морозов, а не Мороков. Пусть и не очень правдиво, зато в самый раз к сложившейся ситуации. — Ты меня бросил, — шепнул Слава, но Максу показалось, что он от этих слов оглох. «А вот и конечная», — думал Максим. — «Приехали». Хотелось посмеяться и сказать, что травка была хорошая, только больше такую не приноси, но Макс ведь и сигарету во рту никогда не держал, откуда ему знать, как накрывает от травки? Наверное, не хуже, чем от Славы, иначе… иначе… Почему он чувствует себя таким виноватым? Нога тут же заныла в тон воспалённому мозгу, и Макс поморщился, сведя брови на переносице. Мороков тут же смягчил выражение лица, но по напряжённой челюсти всё равно было заметно, что он злится. Нога стала поднывать сильнее, и Макс наконец-то вспомнил, что забыл перед выходом принять таблетку. Целая пачка лежала где-то в бардачке, но ведь до машины ещё нужно дойти… Он развернулся на стуле и хотел было окрикнуть Вована, но вдруг почувствовал прикосновение к своим пальцам. Слава накрыл его ладонь своей и тихонько сжал. Он снова превратился в мелкого Славу из воспоминаний, и Макс до дрожи в обеих ногах захотел, чтобы его обняли. Он выдохнул сквозь зубы: — В машине. В бардачке, — и протянул брелок из кармана, шлёпнув его о столешницу. — Сейчас. Руку сжали ещё раз, а затем Макс остался один, поглаживая себя чуть выше колена, будто успокаивая. Вован основательно так присел на уши какой-то компании парней, что расположились за соседним столиком, и Макс облегчённо выдохнул. Не заметил. И хорошо. А то причитать начнёт, домой потащит, увидит, как Слава на него смотрит, и всё поймёт. Что поймёт? Нахлов и сам нихера не понимал, если честно. Он теперь что, такой же как Слава, раз ему так сильно хочется… ну… его типа… Обнимать там, гладить, прижиматься... Охреневать от этого ненормального взгляда. Макс даже был бы не против трахнуться и это, блядь, не самое страшное. Самое страшное, что… — Давай, пей. Перед носом материализовался полный стакан воды и блистер с большими круглыми таблетками. Макс проглотил сразу две и вытер рот рукавом, закрыв глаза и глубоко дыша. Минут через десять тишины и молчания, у него терпеливо, но настойчиво спросили: — Нормально теперь? — Нормально. — Тогда поговорим. Таблетки, наверное, точно были с травкой, потому что Макс не понял, как оказался в какой-то тесной подсобке наедине с одичавшим Славой и гулом в ушах. На многочисленных полках этого тесного закутка поблёскивала посуда, строились в ряды консервные банки и упаковки с макаронами, а сам Макс сидел задницей на неудобной бочке с пивом и глядел Славе куда-то в живот. — Я только один раз спрошу, Нахлов, — раздалось где-то над головой. Какие же мы, оказывается, на самом деле дерзкие. — Ответишь честно и можешь валить. Макс покачал головой, прекрасно понимая, что пока не кончится приступ, он физически никуда свалить не сможет. Хотя, нога вроде перестала болеть, но почему в башке такой туман? — Я тебе нравлюсь? Вот почему. Это Мороков. Это всё он со своими ужимками и дурацким взглядом. Со своими объятиями сто лет тому назад, со своими слезами на груди и ярко-алыми губами как у девки. Нет, как у того, кто без конца сосётся с кем-то. С кем-то. — Да. Над головой послышался вздох, но Макс не сводил взгляда с тугого пояса джинс и кожаного ремня в тонких петлях. Язык прилип к нёбу, а между зубов чувствовался избыток слюны. — Посмотри на меня. С этими словами Слава раздвинул ногой максовы колени и без промедлений встал между ними. Поднял кончиками пальцев за подбородок его лицо и приложил тыльную сторону другой ладони к тому месту, где частил пульс. Было приятно. Очень. — Я видел тебя по телевизору. Когда Олимпиада была и всё остальное, — на выдохе заговорил Слава, поглаживая пальцами скулы и под глазами. Макс сунул руки ему под колени и неуверенно сжал. Сглотнул. Осмелился встретиться взглядом. — Думал, сдохну, пока досмотрю матч. Этот японец так скакал вокруг тебя, всё время в угол оттеснял, а потом… А потом была серия джебов, нокдаун и японец в нокауте. Золотая медаль, гимн, флаг на плечах и слегка заплывший глаз на неделю. Да, Макс это тоже хорошо помнил. — После этого тебя тоже постоянно показывали. Мама за тебя болела, а отец сказал, что америкосы сейчас посмотрят и к себе заманят, чтобы ты им там деньги зарабатывал… Я не хотел, чтобы ты в Америку уезжал. Я вообще не хотел, чтобы ты отсюда уезжал. Я хотел, чтобы мы с тобой, как раньше… чтобы всегда… тебя… Макс почувствовал, как чужие руки вплелись ему в волосы, и притянул Славу поближе к себе. Уткнулся лицом в тёплый живот, вдохнул запах и улыбнулся сам себе. Пахнет как тогда. Один в один. Ничего не изменилось. А ему ведь сколько было? Двенадцать? — Потом тебя почти не показывали и говорили только про ногу. Про то, что ты уходишь из спорта, и это большая потеря для нашей страны. Что ты учишься в университете и неизвестно, что будешь делать дальше. Я думал, ты вернёшься… Макс стиснул его ноги посильнее и потёрся щекой о поджатый живот. Почувствовал, как Слава ткнулся ему лицом в макушку и невесомо поцеловал. Выдохнул. Зажмурился. Неуверенно сунул пальцы под чужую футболку и тронул пылающую кожу. Представил как Слава-подросток сидит на старом родительском диване в клеточку, сжимает подушку и смотрит очередной боксёрский матч с чемпионом Нахловым в главной роли. В груди тут же что-то подбросило и расплющило об рёбра. Больно. А потом лицо снова осторожно подняли и губ коснулось что-то мягкое. Слава держал в руках его щёки, и Макс тянулся наверх, боясь расстаться с этим ощущением. Было хорошо, влажно, приятно и сладко тянуло в паху. Славины губы оказались намного лучше того, что Макс себе представлял. Они были горячими, умелыми и нежными. Они ласкали его с таким вкусом и желанием, что было совершенно невозможно не поддаться и не сдаться их напору. Поцелуй начинался медленно, тягуче, будто Слава задумывался над каждой его секундой, запоминая и наслаждаясь. Он то и дело прерывался, поворачивал голову в другую сторону, стремясь распробовать всё, чего только хотелось, и Макс едва не завыл от какой-то внезапно накатившей тоски. Эта медлительность так классно сводила с ума, но очень скоро они оба не выдержали и вцепились друг в друга с тихими стонами. Они глубоко и со страстью боролись языками, а затем Максу в ключицу ближе к горлу толкнулось что-то твёрдое, и Слава слабо застонал, поднимаясь. Наверное, возбуждённый член у глотки должен был отрезвить Максима, дать по шарам и напомнить где он, с кем, и чем занимается, но это нихрена не работало. Руки потянулись выше по бёдрам, сжали маленький округлый зад сквозь узкие джинсы, и это почему-то напомнило Максу, как Слава раньше обнимался с ним. Только сейчас они как будто поменялись местами. И он, похоже, собирался приручать этого пацана насовсем. Только Мороков не стал ждать, пока Макс до конца осознает свои желания, упираясь своим горлом ему в тугую ширинку. Слава наклонился, сунул горячий язык ему в рот последний раз, поласкал внутри жадно, но мягко, оторвался с громким влажным чмоком от его губ и спустился на колени, вцепляясь пальцами в пояс штанов. — Ты… когда… этого японца… — тяжело дышал он, расправляясь с пуговицей и ширинкой. — Я тогда всё понял. Понял, почему меня к тебе всегда так тянуло. Макс на секунду призадумался, а не за эти ли непристойные желания на Славу наезжали те самые упыри? Но, с другой стороны, дебил он что ли, такое о себе рассказывать всяким нетолерантным гопникам... Мысли крутились в голове, и за них хотелось зацепиться, но Нахлов никак не мог продолжать думать в этом направлении, когда ему делали так приятно. Потом, всё потом... Слава одним резким движением заставил Макса подняться и приспустил его джинсы вместе с бельём. — Слушай, Мороков… — тот попытался остановить его и тронул за плечо, но Слава посмотрел перед собой на налитый кровью член, который красноречиво и твёрдо говорил о полной взаимности между ними, и сглотнул, облизнув красные губы. Он взял его осторожно в свою горячую ладонь, и Макс со стоном втянул воздух, широко раскрыв рот. — Слава, я… А! Да-а… Мн... Стонать было почему-то стыдно, и Макс скулил на одной ноте, еле сдерживаясь, чтобы не шептать как обезумевшая девка на повторе: ещё, ещё, ещё… — Ты всегда мне нравился. Я хотел, чтобы ты жил с нами. Даже маму просил, представляешь? — Слава слегка подул на свой кулак, и его голос захрипел. — Ты бы знал, как мне давно этого хотелось, — прошептал он как будто бы самому себе и нежно лизнул на пробу головку, поглаживая тёплыми, влажными пальцами под ней. — Я хотел такого брата, как ты. Только ты тогда меня защищал. Только ты замечал меня… Я так гордился тобой, Максим… Да уж, как это по-братски, лизать чужой член. И как же хорошо, чёрт возьми, как приятно! Эти губы, эти волосы между пальцев, эти нереальные глаза, этот голос прямо где-то между ног... Благослови, боженька, инцест, аминь. Макс чувствовал, как его собственное имя отражается движениями влажных губ на члене, и это простреливало мозг не хуже прямого удара в лицо. Или под челюсть, чтобы зубы всё равно зазвенели несмотря на капы во рту, и чтобы в черепе всё смешалось в фарш грёбаной бетономешалкой. — Я всегда тебя хотел. Хотел тебя себе, — признался Слава, и в следующую секунду так глубоко заглотил, что Макс протяжно завыл, будто раненый зверь, и вцепился пальцами в русые волосы, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Слава поднялся так же резко, как и насадился, и с довольным мычанием добавил, блестя мокрым от слюны подбородком: — С детства. И вернулся к своему занятию. «Ёбаный Мороков», — думал Макс, слегка толкаясь бёдрами в податливый рот и исходя слюной каждый раз, когда язык Славы доставал кончиком ему до самых яиц. — «Маленький гадёныш, тоже мне, котёночек... ниже пояса… это же, блядь, запрещённый приём…» — Кончай, Максим… — услышал он сквозь затуманенное удовольствием сознание. И эти настырные губы опять дразнили его прямо по головке. Шептали. Обводили по контуру, щекотали вместе с юрким языком. — Давай же… для меня… — Слава… — прохрипел Макс, поджимая колени и гладя его по лбу, отбрасывая русую чёлку, чтобы она снова и снова падала ему на лицо. — Слава… И тогда Слава опустился до самого конца, а Макс задушено вскрикнул, закусил кулак и кончил прямо ему в глотку, содрогаясь всем телом и повторяя беззвучно его имя. Он ждал его. Так долго. Не уехал, не сбежал, как Макс, в поисках лучшей жизни и в погоне за своей карьерой. Но не искал и не навязывался. Даже не писал почти. Только «поздравляю» или «удачи сегодня, Макс», а Максиму и некогда было отвечать. Ему таких сообщений по десять штук присылали, он даже открывал их иногда только после соревнований, и почти сразу обо всех забывал. А потом много писали соболезнований. Жалели, постили сообщения везде, где ни попадя, про то, какой сукой оказался тот поляк, который с психу въебал Максу по бедру ногой. Злились, негодовали, снова жалели, тихо недоумевали. Обсасывали за праздными беседами дома на кухне. Наверное. Потом писать перестали. Успокоились, выбросили Макса и его ногу из головы. Ему и не надо было, чтобы о нём думали, только чтобы оставили в покое и перестали постоянно напоминать, кем он был и кем он стал. Срать на поляка, его пожизненно выгнали из бокса и штрафанули на бешеную сумму. Разбирались ещё долго, чуть ли не посадить хотели, Максу было плевать. Только отъебитесь. Отъеблись. Полегчало. А здесь Слава. Со своим этим взглядом «я так тебя хочу» и со словами, протыкающими как шпага сраного мушкетера. Только ты защищал, только ты замечал… я смотрел, я беспокоился… Макс переживал свой оргазм, жалея, что не может обернуть время вспять и повторить это всё сию же секунду. Он посмотрел на Славу, на ярко-алые губы, на улыбку такую довольную, как будто тот не мужику отсосал, а получил грин-карту, и заворожённо протянул к нему руку. Погладил по скуле, почувствовал, как тот доверчиво толкается нежной щекой в ладонь и подумал: «Я в нокауте». Первый раз в жизни.