Запрещённый приём

Проснулся Макс, как ему показалось, в грёбаном Раю. Мягкая постель, голова пустая, как будто её оторвали от тела и бросили в глубокую реку, чьё-то тихое и почему-то успокаивающее сопение рядом, запах лекарств… Стоп. Лекарств? Максим распахнул глаза резко и стремительно, как всегда это делал после наркоза. Он никогда не пробуждался долго и со вкусом, привыкая к свету, к белым стенам и к ощущению тошноты. Он подрывался на месте, будто заслышав двадцатый звонок будильника, и едва ли не вспрыгивал на ноги, куда-то и зачем-то несясь. Ноги… Нахлов поморщился, вспомнив, какую закатил сцену у подъезда, и в тот же момент ему на лоб легла чья-то прохладная ладонь. — Максим… как ты? — чуть дрожащий голос Славы заставлял Макса обливаться с ног до головы воображаемым массажным маслом. Приятно и скользко. — Мороков, — шепнул он, не в силах раздобыть в своём горле собственный голос. — Что ты здесь… — Я позову врача, — тихо ответили ему, и ножки стула скрипнули по гладкому полу. Через пятнадцать минут Макс уже сидел на своей койке обруганный и пристыженный подобно двоечнику в начальной школе. Вместе с врачом в одноместную палату заявились и перепуганные родители с синяками под глазами и серыми выражениями лиц. Как и ожидалось, Макс переусердствовал с тренировкой, а то недомогание, которое он почувствовал в спортзале, активно ему на это намекало, но мозг упрямо списывал всё на котлетное отравление и смузи Вована. Из-за резкого приступа боли Макса накрыл травматический шок, и тот отрубился на руках у Славы и соседки Нади с первого этажа. И, судя по лицу матери, она была готова рвать Макса как Тузик несчастную грелку за такое ужасное пренебрежение к себе. Он только пожимал плечами и слабо улыбался. Что с него взять? Выслушав порцию нравоучений и стенаний по поводу своего здоровья, Максим поспешил успокоить родаков, которые и так с трудом пережили его карьерное падение в пропасть, и попросил оставить его одного. Мороков тоже засобирался на выход, без конца теребя пальцами свою светло-русую чёлку, но Нахлов заговорщицки шикнул ему и попросил Штирлица остаться. — Помоги-ка мне, — он кивнул на дверь туалета, и Слава всё моментально понял. Он подхватил своего нерадивого соседа под пояс и помог сделать несчастные пять шагов до заветной комнаты. Чувствуя сквозь больничную рубашку чужое тепло, Макс думал о том, что Слава уже второй раз за эти пару недель помогает ему с туалетом, и мысль об этом вырвалась из его рта глупым смешком. Мороков глянул на него своими тёмными глазами, которые были как тучи, которые были как люди, и довёл прямо до пьедестала, разве что корону не вручил. Нахлов махнул рукой, мол, проваливай, и кряхтя словно дедов Москвич, занялся делом. Чтобы вернуться на кровать Максу снова пришлось звать Славу, но это было хотя бы не так позорно, как висеть мешком на плече у какой-нибудь хиленькой медсестры, как бывало во времена его неебических каникул в больницах. Утки и прочую хрень бывший чемпион упрямо не признавал, боясь, что если он начнет гадить под себя или прямо лёжа в постели, то окончательно растеряет все остатки гордости и ему ничего не останется, кроме как остричься в монахи и уйти в забвение. Хотя, он и так пребывал в вечном забвении, кто ещё про него вспомнит, кроме местных жителей уютного пригорода? Вот они — побочные эффекты популярности. Слава же услужливо подставлял плечо и не жаловался, хотя Макс был уверен — от тех бешеных хваток во время приступа боли у пацана наверняка остались отпечатки его пальцев на коже. Ему стало немного стыдно за свою слабость перед человеком, который когда-то всегда и везде сам искал его поддержки, и он чуть притормозил у койки. — Слушай, Мороков, — выдохнул он, стараясь не трогать Славу за плечо. — Спасибо тебе. И прости за шоу, сам понимаешь, эта ебучая нога… — Почему ты всегда называешь меня по фамилии? — брови Славика недобро сошлись на переносице, и Макс завис на пару секунд с раскрытым ртом, так и не договорив всех тех смачных ругательств в адрес своей строптивой конечности. — Что, — захрипел он, чувствуя, как вместо серого вещества мозг заботливо и нежно обволакивает тормозная жидкость. Хорошо… — У меня есть имя, Максим, — со всей серьёзностью заявил сосед, и Макс захлопал ресницами, испугавшись, что всё это лишь плод его больной фантазии. Перед ним снова был тот Слава из универа — красивый, уверенный в себе парень, даже от случайных взглядов которого в комнате мгновенно становилось жарко. Нахлов тоже ожидаемо вспотел: шея уже начала покрываться капельками пота и, будто бы заметивший это Мороков мазнул тёмным взглядом до его ключиц и обратно, заставляя Макса судорожно сглатывать слюну. Бывший чемпион тут же пожелал своего мелкого Славу обратно. Того, который бегал за ним по двору, жался ласково к боку и смешно щурился от солнца, когда Макс гладил его по голове. Пусть бы это лучше был тот робкий пацан с веснушками на носу и немного испуганным взглядом брошенного котёнка, чем этот почти кукольный красавец, цепляющийся взглядом в кожу до крови и боли. Нахлов удивлённо приподнял брови и, наверное, на его лице отразилась какая-то новая эмоция, потому что Слава вдруг стушевался, помотал головой и виновато опустил глаза в пол, будто бы покорившись. «Раздвоение личности у него что ль», — подумалось Максу, и нога снова начала капризно поднывать. Он зашипел, стараясь сдерживаться изо всех сил, и Слава тут же усадил его на койку, действуя чрезвычайно аккуратно и осторожно. Максим завалился на подушку, и боль, будто только этого и ждала, мгновенно отступила, уступив долгожданному облегчению. Слава заботливо укрыл Нахлова одеялом, поворчал что-то про постельный режим, и, собираясь уже уходить, сделал то, чего Макс от него ну вот вообще никак не ожидал. Он наклонился за своей сумкой, что стояла на полу у изголовья и, повесив её на плечо, неожиданно протянул руку, чтобы мягко и почти невесомо провести кончиками пальцев по щеке Максима, лаская и будоража одновременно. При этом он выжидающе смотрел жертве прямо в глаза, слегка ухмыляясь своими яркими губами и простреливая голову этим убийственно нежным спокойствием. Макс не шевелился, слушая, как колотится под рёбрами сердце, заставляя все внутренности срываться со своих мест и хаотично сворачиваться в весёлую карусель где-то в районе диафрагмы. — Слава, — тихо сказал он, и прохладная рука тут же исчезла. Мороков дёрнулся, сжал кулак, симпатичное лицо исказилось гримасой ужаса, а через секунду идеально белая дверь частной палаты грохнулась об раму, будто свалившийся на голову Макса метеорит. «Ну точно Морок», — шепнул сам себе тренер Нахлов и приложил ладонь к пылающей щеке.

***

Во всей этой спортивной катавасии присутствовал один существенный плюс: если ты по счастливой случайности не отбросил коньки, выполняя свой олимпийский долг, но получил сопутствующие травмы, то до конца своих бренных дней о платной медицине можешь забыть. Спортивная федерация брала на себя все расходы по лечению, и Макс был несказанно рад тому, что его родителям не придётся горбатиться до гроба на медикаменты и врачей ради своего неудачливого сына. Бокс слишком травмоопасный спорт, откинуться можно от одного удара прямо на ринге перед ревущей толпой, и если у людей не будет гарантии хотя бы в получении медицинских услуг, то всю эту лавочку можно смело сворачивать — никто просто не станет заниматься боксом. Так, отвалявшись на халяву в шикарной палате с неделю, Нахлов вернулся в свою детскую школу, предварительно закупив обезболивающих на месяцы вперёд. Глядя на коллекцию разноцветных коробочек на кухне Макса, Вован сказал тогда, присвистнув: «Упороться можно!» «Тебе лишь бы упороться», — сварливо забурчал Нахлов, как старый хрен, хотя знал, что всё чем может упороться Вовчик — это килограмм обезжиренного творога и батон цельнозернового хлеба, предварительно приправив всё это дело клубничной бэцэашкой*. Фу, гадость. — А в зал пойдём? — жалобно вопрошал друг, встретив Макса в субботу после занятий в школе. Вид при этом у него был такой несчастный, что если бы у Вована были такие звериные треугольные уши, они бы непременно прижались к голове, сигнализируя о крайней степени смирения. — Мне в универ надо ещё заскочить, — почесал затылок Макс, чуть ёжась от холода. — Да и нога побаливает, рано мне в зал-то. — Ну посидишь, посмотришь, — не унимался Вован и скучающе глянул на свой фитнес-браслет. Всё шаги считает. Или остатки мозга. Заебал, короче. — Всё равно сегодня народу мало. — На кой мне там сидеть? Чёрная БМВ радостно брякнула сигнализацией и подмигнула прищуренными фарами. Макс открыл водительскую дверь и хлопнул это перекачанное недоразумение по плечу. — В другой раз. Дел невпроворот. — Я с тобой когда-нибудь точно разожрусь как свинья, — разочарованно выдохнул Вова, очевидно, вспоминая лишнюю порцию блинчиков на обеде, на которую его соблазнил Макс. — Ты ж на массе! Жри, не стесняйся, — захихикал он и спрятался в прохладном салоне от сурового взгляда Вована. Как и положено, в субботу главный корпус университета представлял собой практически загородную заброшку. Пустые коридоры, сонная вахтёрша, зомбиподобного вида преподаватели… Разве что перекати-поле не гуляло между кабинетами, подгоняемое пустынным ветерком. Только бухгалтерша Оля цвела и благоухала как хренов пион. Она взяла Макса в оборот ещё с порога, вцепившись в него аки риэлтор в потенциального покупателя. Она щебетала что-то про повышение зарплаты, жаловалась на новую мерзкую секретаршу и грузила Нахлова абсолютно ненужными ему вещами. Когда они оба добрались до её кабинета, Макс мечтал от души прижечь себе уши утюгом, на глазах у всего универа прямо как те мелкие эльфы с садо-мазохистскими наклонностями в одной небезызвестной саге о волшебниках. Ольга продолжала болтать, даже несмотря на полное отсутствие реакции, а Нахлов покивал головой и поспешил ретироваться поближе к окну — от этого нескончаемого гомона у него начинала жутко болеть голова. Он пялился на голые ветки деревьев, на расстеленную по земле листву и душил Оленьку в своих дурных фантазиях, заставляя бестию заткнуться. Когда нужная ему справка была наконец готова, Макс отлепился от созерцания осеннего пейзажа, но до ушей резко донёсся свист, и университетский двор за каких-то полминуты заполнился парой десятков студентов в спортивной форме. Точно. Физра. Мало того, что у этих несчастных стояли пары в субботу, так их ещё и заставляли заниматься физкультурой на улице, вот ведь провинциальная шарага. Макс сочувственно вздохнул и, выдавив из себя подобие улыбки, схватил свою справку и хромым галопом поскакал прочь из университета, прочь от надоедливой Ольги. О лифте в этом порочном заведении, конечно же, не слышали, и пришлось Максу ковылять с третьего этажа пешком, уступая в строптивости даже самым ветхим бабулькам. К концу третьего пролёта нога уже ощутимо начала уставать, и Нахлов остановился, чтобы немного перевести дух. Снизу послышались приближающиеся голоса и топот, а уже через пару секунд лестница заполнилась разгорячёнными от упражнений студентами. Макс тут же возобновил движение, чтобы не мешать, но не ступил он и пары шагов, как врезался в кого-то мокрого и высокого. — Прошу… прощения. Перед ним стоял Слава Мороков во всей своей ебанутой красе. Волосы спутанные и влажные, небрежная чёлка пальцами зачёсана назад. Тонкая майка красиво облепляет взмокшее тело, кулаки сжимают снятую футболку и куртку, тёмные глаза смотрят прямо на Макса, то разгораясь, то затухая. — …ава… Слава! Ты идёшь? — крикнул кто-то сверху. — Я сейчас, — монотонно ответил Мороков, не сводя с Макса больного взгляда. Студенческая толпа быстро рассосалась, оставив их одних на лестнице. Макс хотел улыбнуться и поздороваться, но приглядевшись чуть внимательнее к Славе, заметил у него на плече огромный тёмно-фиолетовый синяк, слишком сильно напоминавший отпечаток собственной руки. Мороков проследил за чужим взглядом и повёл плечами, как бы говоря: «Это ерунда». Руки, живя своей жизнью, сами собой потянулись к яркому пятну на светлой коже, и Нахлов напряг кисти, чтобы не сделать того, о чём мог пожалеть. Он все эти дни упрямо гнал прочь дурные мысли после того случая в больнице, но разум продолжал возмущённо гудеть по ночам, выдавая целый ворох критических ошибок. Максу не хотелось думать, не хотелось даже на мгновение видеть во всём этом подтекст вполне очевидного голубоватого оттенка, но он трогал себя за лицо и совершенно чётко ощущал на коже прикосновения чужих пальцев. «Я мужик», — успокаивал он сам себя. — «И Мороков мужик». Однако минутка принятия очевидных фактов ничем не помогла. Мужик или не мужик, но со Славой точно было что-то не так. Даже в этот самый момент, вместо того, чтобы бежать в раздевалку с другими ребятами, он врос в эту проклятую лестницу, пожирая Макса своим пасмурным взглядом. Он то вздёргивал подбородок, то прятал глаза, теребил руками подол своей майки и крутил головой, отвечая на не заданные вопросы. Сам Макс тоже был хорош, растерялся и ляпнул первое попавшееся: — Очень больно? — он смотрел на пострадавшее плечо Славы с таким сожалением, что у него даже заблестели глаза. Мороков выдохнул, облизнул губы и поднял на Макса такой взгляд, что ему на секунду показалось — его сейчас выебут прямо на этом самом месте. На смену растерянности пришёл страх, а за страхом полная капитуляция мозговых центров, хотя Макс там ни с кем вроде бы не воевал. Голова тут же опустела, и рука потянулась к Славе, ведомая этим насилующим взглядом. Пальцы осторожно огладили синяк, как бы извиняясь, но Мороков даже не поморщился. Он на мгновение прикрыл глаза, слегка улыбнулся и выдохнул через рот, заставляя Макса тихонечко охеревать внутри себя от всего этого мракобесия. Охеревать, но продолжать его гладить, будто любимого преданного питомца. Очерчивать контуры синяка на гладкой коже, будто запоминая каждый оттенок, вспоминать, как его с силой сжимали за пояс в ответ и жалеть о том, что он не может повторить путь своих пальцев губами. Ебаныйврот. Уподобляясь чужим мыслям, Слава слегка наклонил голову и, не сводя с Макса глаз, мягко потёрся подбородком об чужие пальцы на своём плече, доверительно нежась лёгкими прикосновениями. Он поласкался раз-другой, а затем мазнул губами, чуть приоткрыв свой яркий рот и горячо выдохнув на беззащитную кожу. Руку моментально прострелило теплом, и Нахлов одёрнул её, едва не подавившись воздухом. Он ещё никогда так быстро не бегал по лестнице.

***

«Срань, срань, срань», — на репите повторял себе Макс, стуча пальцами по рулю. Салон иномарки наполнялся тёплым воздухом, но он всё равно чувствовал себя так, словно его пару часов полоскали башкой в ледяной воде. Никаким оправданиям не осталось места. Контактный мальчик, почти брат, дружелюбный сосед… Ой, лучше бы Мороков носил красный латексный костюм и скакал ночами по крышам, а не сводил с ума Макса своим ебущим взглядом. Что за нах? Что между ними происходит? Когда их отношения успели провалиться в беспросветную голубую бездну? То, что Слава к нему не ровно дышит, было ясно как день, здесь и к гадалке не ходи, но Макс, Макс-то куда полез? Он же вроде ногу повредил тогда, а не мозг, или они оказались взаимосвязаны, и интеллект выкачали вместе с застоем крови? Нахлов хлопнул себя по лбу, пытаясь вернуть остатки разума. Пытаясь убедить себя, что всё это полная хрень, и ему ни секунды не понравилось. Ни пытливый взгляд, пробирающий до самых костей, ни осторожные пальцы на лице неделю назад, ни убийственная преданность в том простом жесте, когда Слава коснулся своей гладкой скулой его костяшек. Макс неожиданно для себя понял — губы Славы никогда не были обветренны, это их настоящий цвет. Они такие всегда и были. С чётким контуром, ярко-выраженными трещинками и совершенно блядской для пацана формы. Настолько блядской, что хочется очертить эти губы пальцами и впиться посильнее, чтоб неповадно было. И, да, почувствовать, какие они на самом деле мягкие. Макс знал, на грани сознания ощущал, что если он это сделает, то Слава не оттолкнёт и не станет сопротивляться. Такой сладкий мальчик и по мужикам… Блядь, Нахлов, о чём ты только думаешь?! Макс судорожно нащупал на двери кнопку стеклоподъемника и, опустив окно до предела, смачно сплюнул густую слюну прямо на дорогу, не думая ни о каких приличиях. Его трясло, колотило, вмазывало по самые яйца так, что между ног почувствовалась знакомая тяжесть. Приехали. Добрый вечер, какая встреча. У него стояк. Стояк от мыслей о ёбаном Славе Морокове. Макс прибавил газу и сжал зубы так, чтобы от боли заныла челюсть. Ему срочно нужно кому-нибудь навалять. Или чтобы кто-нибудь хорошенько навалял ему.