Свободная воля.

"Нет! Нет! Нет! Нет! Боже всемилостивейший и милосердный! Я знаю, что молюсь тебе слишком редко, но я умоляю тебя – не забирай её у меня. Не забирай мою девочку. Всё, что угодно! Я поползу на коленях, я себе руку отрежу, я буду лежать возле церкви в грязи, я продам свою душу! Ты слышишь? Я душу отдам… Не сейчас! Не сегодня. Не забирай её у меня. Господи! Всё, что угодно! Меня забери! Дай ей жизнь! Прости меня. Её пощади! В чём она виновата? За что? Так не может случиться! За сорок. Снова за сорок! Это всего лишь какая-то ртуть. Чушь, болтающаяся в термометре. Сюзан! Иди ко мне, моя девочка. Мама поможет. Не плачь." Сюзан не плачет. Совсем. Она мне улыбается. Я сижу на коленях в маленькой светлой спаленке, и Сью тянет ко мне тонкие пальчики. Теперь она меня видит… "Лёд. Вода. Ванная. Надо сбить чёртову температуру! Доктор Кемпбэлл! Да вот же, вот телефон. Мне нужна помощь! Всё будет в порядке! Я справлюсь! Мама всё разрулит. Это ты слишком горячая, а не вода ледяная. Детка! Ты потерпи!.. " - мысли и образы, что создаёт симпатичная милая светловолосая молодая женщина, прыгают судорожно, выжигая мне мозг. Всё уже решено. Сью меня видит. Всё кончено. ВСЁ. Лишь время тянется, как всегда, долго до перехода. Длинный, кажущийся змеиным горлом, бесконечно движущийся под отвратительный скрип каталки с лежащим на ней хрупким худеньким телом, пол коридора - и вот, наконец, таинственно мерцающая неярким неоновым светом, как изумрудный фонарь злобного подземного скряги-лепрекона, операционная. Всё как сквозь толщу воды. Растянутые в густом воздухе звуки и смазанные матовым стеклом движения. - Разряд! Ещё! ЕЩЁ!! Люди в зелёных одеждах бьются над телом маленькой девочки, что давно уже держит, крепко сжав цепкие пальчики, меня за ладонь. Мы наблюдаем неспешно за их тщетными попытками вернуть то, что уже покинуло бренное тело и в него не вернётся. Сюзан глядит на происходящее изумлённо, но ей не страшно. Ей жалко мать, что в рыданиях убивается, вырываясь из рук врачей, и всё пытается обнять мёртвое тело. – Мы можем забрать её? - девочка смотрит с робкой надеждой. - Нет, милая, - я улыбаюсь ей так нежно и мягко, как только могу. - Её время ещё не пришло. И Сюзан кивает печально, как взрослая, соглашаясь со мной. - Ты Господь? Я увожу её медленно по коридору. Пусть привыкнет немного. Побудет в знакомом мире перед тем, как перейти. - Нет, дорогая. Я всего лишь посыльный. Я доставляю души туда, где их дом. Я обожаю Лос-Анджелес. Это город, построенный на человеческих мечтах. Мечтах авантюристов о несметных богатствах, мечтах эмигрантов о новой жизни, мечтах начинающих актеров о блеске и роскоши Голливуда. Энергия этих грез, воплощённая в камне, бетоне, металле, стекле, в чудных парках, старинных и новомодных авангардистских вычурных архитектурных сооружениях, фонтанах, фресках, скульптурах созвучно моему ощущению… Ощущению гармонии этого мира и задумке Творца. Эл Эй, Ла-ла-лэнд, Саутленд, Город Ангелов, Лотос-вилль, Эль-Пуэбло - как только его не называют. Это город, замешанный и построенный на контрастах. Здесь проживают жизни миллиардеры и влачат жалкое существование нищие американцы, здесь потомки старинных семей и говорящие лишь на своём языке иммигранты, самые утончённые и самые грубые люди, самые красивые и безвкусные, эрудированные и тупое глупое быдло. Даже ландшафт представляет собой микрокосмос - песчаные пляжи и горы с заснеженными вершинами, небоскребы и девственная, нетронутая человеком природа. Я здесь с момента основания городка. Он тогда назывался Эль-Пуэбло-де-ла-Рейна-де-Лос-Анхелес. Милый был фермерский городишко. Но после строительства трансконтинентальной железной дороги, открытия нефтяных месторождений и постройки лос-анджелесского порта, Калифорнийского акведука, а так же, аллилуйя дьяволу, роста киноиндустрии, город разросся. Теперь тут поболее четырёх миллионов живёт. Работы прибавилось. Но и штат увеличился. ***** - И что ей понравилось больше всего? Мы на нашем излюбленном месте. Лет пять назад "Vixen Media Group", американская частная компания, владеющая несколькими киностудиями по производству порнографических фильмов, решила вложиться в рекламу. И теперь над Оушн-авеню в районе Санта-Моника нависает чудовищный щит с изображением полуголой красотки, подсвеченным ночью ярче, чем выглядит днём. Отсюда, с высоты пятнадцати ярдов, открывается изумительный вид на ночной, в переливах миллиардов огней, всполохах жгущего небо неона, танцующих бешено румбу на улицах, город. Два бесконечных потока машин, как две реки разного цвета, текут навстречу друг другу. Змея алая и параллельно змея с солнечными глазами. Кэмерун беспечно болтает ногой. Чёрный шарф, небрежно намотанный на мощную шею, развевается на ветру, как языки длинного пламени. Посланника Преисподней я знаю лет двадцать, и, можно сказать, он мой единственный друг в этом мире. По крайней мере, мне с ним комфортно иногда поболтать. Он так же, как я, очарован L.A. Впервые мы с ним случайно столкнулись на крыше "Сити-нэшнл-плаза" - близнеца башни Пола Гастингса, небоскрёбного комплекса twin tower на улице South Flower Street в западном центре Лос-Анджелеса, где он, как и я, наслаждался рассветом и музыкой, но своей. На рассвете мы слышим музыку вновь зарождающегося дня, а на закате музыку дня умирающего. Каждый слышит свою, но это неважно. - Пижама. Фланелевая. Розовая со слонёнком. Потёртая, старая, мягкая и уютная. - Пижама? - Кэмерун выгибает в удивлении бровь. – Ну что же… Хороший выбор. - Как ты думаешь? Каково это?.. Ощущать? Чувствовать прикосновение? Кэмерун морщится: – Не начинай. Это наш извечный с ним разговор. - Нет, ну послушай. Сегодня в лифте дома Брэдбери молодой мужчина случайно коснулся обнажённой кожи юной особы. Она обернулась и взглянула на него так призывно... ТАК посмотрела, что, если б я мог ощущать, я думаю, что почувствовал бы, как сразу повысилась температура. Между ними словно искра проскочила, и они вышли вместе. - Кейн. Это люди. Ты - нет. Смирись с этим. Голод, боль, жажда, душевная мука - всё это чувства и ощущения, присущие людям. Зачем тебе это? - Любовь! - я его перебиваю. – Поцелуй, дождь и ветер, жар солнца и пена прибоя… - Страх, ранящее предательство, обман, изнуряющий труд, усталость, болезни… - Радость и счастье, гордость, запах и вкус… - Всё. Хватит! - Кэм поднимает ладони в защитном жесте. - Меня лично вот всё устраивает. Впереди у меня целая вечность, и я, лишь пожелав, окажусь в любой точке Вселенной. И если тебе этого мало, то это твои проблемы. **** Из динамиков льётся забавная музыка. Операция почти подошла к концу. На столе мужчина пятидесяти лет с обширным инфарктом миокарда. Молодой хирург справляется на отлично. Легко, будто играючи, он управляется с человеческим сердцем. На фоне ровного писка датчиков слышны поначалу лишь отрывистые специфические фразы. – Охлаждаем до ноля. Отсос. Извлекаю вену. Снизить кровоток. Шьём. Отключайте искусственное сердце. Пульс? Мне приятно за ним наблюдать. Он делает свою работу, словно танцуя, и вдруг начинает подпевать под нос звучащей песне: "Прошлой ночью она сказала:* "О, милый, мне так плохо. Всё достает, Когда чувствуешь себя в западне". Я ушёл. "Девочка моя, мне всё равно. Теперь я это точно знаю, Я ухожу". Я в городе всего минут пятнадцать, Но, дорогая, уже чувствую себя паршиво..." У него приятный, неожиданно низкий для худощавой комплекции, бархатный, словно пена на кружке тёмного эля, голос. - Всем спасибо. Следите за ритмом. Может развиться лёгкая тахикардия, но, думаю, вы с этим справитесь без меня. И он выплывает из операционной. У него странная пластика. Я бы назвал её грациозной. Он похож на худого породистого кота. Стоит ему закрыть двери, и у пациента начинается пароксизм внезапно и без видимых на то причин. Но меня это совсем не удивляет. Многопараметрические мониторы противно пищат. Показатели капнометра скачут. Пульсоксиметр сходит с ума. У мужчины на операционном столе частое сердцебиение - под триста ударов в минуту. Импульсы из аномального очага распространяются по сердечной мышце… - Александр!!! Верните его!! У пациента пароксизмальная тахикардия! - кричит не на шутку напуганный ассистент. Поздно. Бакстер Кларк Уоллис разглядывает своё тело. Линия его жизни, только что пульсировавшая, дергавшаяся острыми пиками на мониторе, пишет черту. Ровную, длинную полосу смерти тела под нескончаемый мерзкий писк датчика. Бакстер внимательно смотрит на то, как его его оболочка содрогается раз за разом под ударами электрического разряда. Хирурга вернули к телу, и он командует всеми отрывисто, зло. – Дефибрилятор на двести! Живо! Ледокоин! Сто давайте! Давления нет. Три сотни джоулей! Вскрываем. Скальпель. Пластины внутрь. Включай!!! Приди в себя!.. Райт, включай наконец искусственное сердце!!! - он не стесняется орать на помощников. – Тёрнер, мне нужно ещё семь минут, - ассистент не уверен. Александр почти взбирается на операционный стол. Сильные пальцы сжимают в ладонях не бьющееся больше сердце. – Давай же!!! ДАВАЙ!!! Ты не умрёшь. Не сегодня и не на моём столе. И Александр вдруг поднимает глаза, и я понимаю мгновенно, что он меня видит. Он ВИДИТ меня, замеревшего поражённо напротив. Глаза в глаза. - Я не позволю тебе, – шипит Тёрнер, сверля меня упрямым, отчаянным, яростным взглядом прищуренных карих глаз. Ох. Если бы я мог почувствовать. Нет, не так. Я, наверно, впервые почувствовал. Это было так странно, и неожиданно, и... наверно, приятно, что ли?.. Я бы описал ЭТО как легкое пёрышко, что поднявшийся ветер промчал у меня в груди, щекоча внутри. И если бы я дышал, то я, наверное, задохнулся бы сейчас от неожиданности. НИКТО и НИКОГДА раньше меня не видел. Так не бывает.Это против законов всего мироздания. Люди не видят Посланников до смертного часа. Но вот Александр отрывает свой взгляд и переводит его на пациента, и наваждение разом меня отпускает. Мне наверняка показалось. Иначе и быть не может. Но хирург меня однозначно заинтриговал. Мне стало вдруг интересно и любопытно. Захотелось понаблюдать за ним. Что он за человек? Что за личность? И, доставив мистера Уоллиса, я возвращаюсь в Cedars-Sinai Medical Center. Я нахожу Александра сидящим на ступеньках пролёта служебной лестницы. Он глубоко, прерывисто дышит и комкает длинными мощными пальцами, почти разрывая, хирургическую зелёную шапочку. Длинные, тёмные, странно блестящие, словно бы влажные волосы рассыпались и прикрыли его лицо. Мне хочется убрать их, и, словно почувствовав это моё желание, он зачёсывает пряди назад, проводя пятернёй и пропуская их сквозь сильные пальцы. Теперь я могу рассмотреть его. На вид ему лет двадцать пять. Худощавый, но явно не слабый. Он весь состоит словно бы из углов. Длинный нос. Острые скулы. Вытянутый подбородок. Тонкие губы. Нижняя чуть полней верхней. По человеческим меркам он, пожалуй, что и некрасив. Слишком уж угловат и идеально пропорционален. Большие глаза, когда он их не щурит в приступе злости, по-детски наивны. Так на меня смотрела Сюзан недавно. Я заглядываю ему в лицо. Мне почему-то важно поймать его взгляд снова, но он не видит. И вдруг он опять меня поражает. Его глаза с тёмными, пожирающими зрачок радужками вдруг начинают влажно сиять. И когда им уже не хватает места, на нижние веки тихонечко выкатываются две огромные прозрачные капли и срываются вниз. Две слезы сбегают по скулам и впалым щекам к подбородку, и Александр, шмыгнув носом, судорожно вытирает их скомканной в пальцах тканью. Вот теперь, человек, я тебя точно уже не оставлю. Я буду присматривать за тобой и присматриваться к тебе. Много позже, совсем вроде бы успокоившись, он тихонько спускается вниз на два этажа. Бредёт по коридорам клиники, словно скрываясь. Я рядом. Мне интересно, куда он идёт. Сегодня ему больше не оперировать, но он не уходит из центра. Здесь расположено детское отделение терапии. Александр идёт по просторному светлому коридору и останавливается у стеклянной стены, за которой огромная игровая. Дети разного возраста играют друг с другом, хохочут так громко и счастливо, что слышно через стекло. Александр замирает надолго, а потом вдруг прикладывает ладонь к нарисованной на стекле детской ладошке, и мне вдруг так хочется почувствовать это прикосновение, что я мгновенно оказываюсь перед ним, но с другой стороны стеклянной стены. Пусть это иллюзия, пусть эфемерно, но я накрываю своей ладонью его ладонь. Он отходит, и это… обидно? В отделении реанимации и интенсивной терапии для новорожденных и недоношенных он садится на табурет и прикрывает глаза. Вдруг один из малышей начинает истошно кричать, захлёбываясь плачем, и Алексанр подхватывает его на руки. - Алекс? Ты что тут? Ещё один? - в палату заходит высокая крепкая темноволосая женщина. - Здравствуй, Хелен, - Алекс передаёт ей малыша. - Снова прячешься от себя? - женщина пытается успокоить разбушевавшегося младенца. - Тут так… умиротворяюще… - Александр вздыхает, а женщина понимающе кивает ему. - Бедняжка, - она укачивает малыша. – Подкидыш. Привезли на обследование. Всё время плачет. Все показатели в норме, анализы в полном порядке. Не понимаю, в чём дело. - Дай я. И молодой мужчина, не так давно сжимавший в руках мёртвое сердце, нежно и аккуратно прикладывает к спинке малыша стетоскоп. Тут мне приходится их оставить. Жокей неудачно упал на ипподроме. Спину сломал, бедняга. Двое детей, ипотека, сварливая некрасивая жена. И хоть он погуливал на стороне, но в целом человеком был неплохим, и поэтому за ним иду я… ***** - Тебя кто-нибудь видел? Кэмерун оседлал полюбившийся баннер и разглядывает меня, наклонив голову набок. – Один раз слепая старуха попросила перевести её через дорогу. - Это не то. Она же была слепая. - Но она почувствовала, что я рядом, - Кэмерон хитро прищуривается. – Что? Хочешь доктору показаться? Он посмеивается, но не обидно, скорее уж, поощрительно и чуточку свысока. Ну, имеет на это право. Не спорю. Всё же он старше меня всего-то веков на тридцать. Он рассказывал. Древний Египет, Та-кемет. Эллинистический период… Синтез с греко-македонской культурой под властью династии Птолемеев… Да, да. Я наслышан. - Я в прямом смысле слова. Кэм становится вдруг серьёзен: – Хочешь, что бы он увидел тебя? Я киваю в задумчивости. - Я хочу, чтобы он, как тогда, посмотрел мне в глаза. - Да зачем тебе? Посланники не влюбляются. Ты не забыл эту истину? – Кэмерон что, волнуется за меня? Быть такого не может. - Я не знаю, зачем. Но хочу. - Ну так сделай, - Кэмерун вдруг разозлился. – Сделай! Запрета на это нет. ***** Los Angeles Central Library – крупнейшая публичная библиотека. Наш дом. От здания веет чем-то восточным и культовым. Совершенно неожиданным на фоне кружащих голову небоскрёбов делового центра. Спроектированное Бертрамом Гудхью, снаружи оно представляет собой шедевр изящных искусств, увенчанный эффектной, выложенной плиткой пирамидной башней и украшенный барельефами ли Лори. Главный вестибюль украшает неожиданно яркая потолочная фреска венецианского художника Рене Петропулоса. Шпиль библиотеки - рука, держащая факел просвещения, а ротонда символизирует звездное небо и вселенское знание. Я тут живу, как и многие другие Посланники. Люди читают здесь книги. Мы читаем людей. Их эмоции, мысли, их образы, что они создают у себя в голове. Старик наконец дочитал до конца и осторожно закрыл подагрическими пальцами в старческих пятнах книгу. «Праздник, который всегда с тобой». Мне почему-то вдруг захотелось поделиться прочитанным с Александром. Я почему-то уверен, что ему нравится Хемингуэй. - Чудесная книга. Спасибо за то, что принес мне её, – Александр легко улыбается. – Мне не спалось - ну, ты знаешь… и я её прочитал. Александр протягивает «Праздник, который всегда с тобой» незнакомому мне мужчине. Они одни в ординаторской. Тот небрежно её принимает. - Я не давал это тебе. Первый раз вижу, -– и он возвращает книгу, вдруг нежно обвивая пальцами изящное запястье молодого врача. - Ты снова ушёл, – его голос звучит укоризненно. Я в изумлении рассматриваю говорящего. Высокий крепкий блондин. Коротко стриженный. Мускулистый. Подтянутый. На его фоне Александр, Алекс, Ал (я совсем сократил для себя его имя. Так оно звучит гораздо интимнее. Словно это мой человек. Моя собственность. Словно он для меня живёт в этом мире). Алекс выглядит чересчур хрупким и непристойно женственным. Мне вдруг становится… неприятно? Обидно? Словно он меня обманул. Это что? Это чувство? Да какое мне дело до этих смертных и их отношений!! Но, вопреки всякой логике, я не ухожу и наблюдаю. Я прав? Они пара?.. - Ты же знаешь, я не могу уснуть при тебе. Александр вдруг так светло улыбается. АДОВО ПЛАМЯ!!! Если бы моё сердце билось, сейчас оно точно пропустило бы удар. - Ты и без меня не спишь, – блондин явно обижен. – Поедем в Тахо на выходные? В твой дом на озере? А? И он обвивает талию Александра руками. Прижимается со спины и кладет голову ему в ямочку у плеча. Для этого ему приходится нагнуться. Здоровый всё же мужчина. Что есть, то есть. - Майкл. Не здесь! Мы договаривались. Не на работе... – Ал выворачивается из обнимающих жадно рук. - Посмотрим. У меня в пятницу сложная операция. - Её отложили, - блондин разочарованно смотрит на талию Алекса. - Что?! Почему я узнаю это последним?!! - Александр раздражён и рассержен. – Вы опять сговорились с Артуром у меня за спиной? Всё решили, меня не поставив в известность? - Мы решили, что тебе нужен отдых. Не спорь! - голос Майкла звучит в непререкаемом тоне. – Тёрнер, ты прирождённый хирург. Ты хирург от Господа, НО! Мы хотим дать тебе время понять, что люди смертны. Это твой второй пациент. Будут другие. Ты не всесилен. Ты всё сделал как надо! Слышишь меня? Правильно, единственно верно и безупречно. Но решать не тебе. Ты не Всевышний. Посмотри на себя. Сколько ты спал? И когда? Ты себя пожираешь. Я же вижу, и видят другие. Так больше нельзя. Александр Дэвид Тёрнер, в пятницу у тебя выходной. Я отгул возьму, и мы поедем в Тахо. Но Алекс упрямо смотрит сквозь длинные пряди волос, что упали ему на лицо в приступе гнева. - Я не поеду, - произносит он твёрдо. - Я хочу говорить с пациентом. - Поздно. И глупо. – Майкл вздыхает. - Они уже согласились. Не подставляй клинику. И мужчина, понуро опустив плечи, выходит, оставляя Тёрнера одного. Ну, почти одного…