Свободная воля.

Шесть дней и ночей, прожитых в Тахо, были бесценным началом, истинным наслаждением - впрочем, как и любой другой день, что Алекс был со мной рядом. Пусть и не всегда долго, часто лишь ночью. У него было много работы. Артур его загрузил, и, наверное, думал, что правильно делает. Не мне судить. Я его даже не видел ни разу до того дня… Да и в тот день я его не запомнил. Погода наладилась и потеплело. Семьдесят по Фаренгейту, двадцать один по Цельсию. В порядке вещей для сентября. Это в тот день, что я упал, погода вдруг (ну или не вдруг) как взбесилась. Самый холодный был день в истории Калифорнии за последние сорок лет. Когда Авриэль сделал шаг, с его слов, температура упала до сорока. Я его переплюнул. Три по Цельсию – тридцать семь и четыре по Фаренгейту. Мне отчего то привычнее отмерять градусы по европейской системе. Логичнее, что ли. Проще. Понятнее. Хоть я все эти годы провёл в Штатах, но я так и не привык к идиотской системе, что полагается на сомнительное личностное определение Фаренгейта о «самой холодной зиме в городе, до, блять, температуры человеческого тела.» Редкостный бред. А, как ни странно, работает. Алекс любит озеро, принадлежащее изначально индейскому племени Вашо. Знает его окрестности неожиданно для меня хорошо. Каждую лесную тропу, каждый залив и единственный остров – Фаннетт. В девять утра он упрямо выталкивает меня из постели, нагло посмеиваясь и щекоча, если я хмуро пытаюсь прикинуться слабым и сонным. Может даже укусить, и конкретно. С него станется. С ним нереально спорить. С ним не совладать. В Алексе таится скрытая мощь, как физическая, так и сердечная. Он до поразительного и странного сильный. При таких формах – округлых, нежных и выпуклых в неких местах, - его тело полно обтекаемой гладкости, как дельфинистая субмарина, неожиданно и непредсказуемо вдруг твёрдая и гладкая, как скала. Так подкачать себе дельтовидные мышцы можно, лишь занимаясь этим конкретно и вдумчиво. Он явно следит за собой. Я поначалу не застал Александра в качалке. Сам виноват. А после уже не успел и жалею мучительно, что так и не смог вдохнуть его запах, составив компанию в этих занятиях. Он очень сильный. Честно. Клянусь. Неожиданно, удивительно сильный. Может смять меня, как ни странно, почти что на раз. Навалиться, дышать дробно и жалобно в губы. Удивить жаркой силой желания. Жажды. Любви. Обещания. Заботой и преданной страстью. Он влюблён. Алекс любит меня. Я это знаю. Чувствую кожей, нутром. На уровне эритроцитов, нейронов, гранулярных клеточек мозжечка или что там является общепризнанно мельчайшим в строении человеческого существа. Каждым своим... всем, что он делает, Ал нас связывает и сближает. Он мною дышит, и он дышит так, что мне больно. У меня сердце болит - или, может, болит обретённая мною душа? Это любовь? Вот это чувство - любовь? Я… Люблю его? Да. Утренний секс всегда всё тормозит. Вроде бы только что начали… А прошло уже больше часа. Я дурею каждое наше утро, когда Алекс бесстыже сосёт мне соски. Он не спрашивает, хочу ли я или у меня нет настроения. Ему, походу, плевать. Он хочет и делает. Втягивает в твёрдые наглые губы, подсасывает и языком делает что-то, несовместимое с моей физиологией. Меня бесконечно трясёт. Я забываю, что нужно дышать и… стыд какой. Я заикаюсь. А он целует и гладит меня словно… Словно может. Имеет полное право. Я бы мог не вылезать из нашей постели сутками, а у Алекса шило в заднице. Кончив в очередной раз и отдышавшись, он каждый раз подрывается, хохоча, и тянет меня в душ. День начинается всегда одинаково. Душ, секс, душ, завтрак с нежными поцелуями, бесконечными переливчато-оптимистичными смешками, и велопоездка к озеру или в горы. То и то одинаково и прицельно бьёт мне поддых каждый раз, потому что Тёрнер стыдом обделён. Создатель, наверно, забыл ему его выдать. А вот меня наградил им с лихвой. Алу, ответственно в этом ручаюсь, откровенно посрать и положить с горкой на то, что кто-то может наткнуться на нас в процессе соития. И мне иногда кажется, что он хочет, чтобы это случилось. Он словно мечтает показать всему миру, что мы теперь пара. Что я его. Я думаю, что он с удовольствием разложил бы меня где-нибудь в многолюдном месте. На пляже Малибу, например, или на бульваре Уилшир, а лучше уж сразу на Аллее Славы, чего тут скромничать-то? Blue Red Black теперь окончательно мой. Я словно пометил его, проскользив под лесовозом. Ал на него больше не претендует, и это не из-за царапин. Я чувствую. Знаю. Он хочет дать мне самое лучшее, что только может - как мать, отрезая детям самый большой и вкусный кусок, знает, что лучше заснёт голодной сама. Он такой. Мой Александр. Он, похоже, готов для меня на всё. Но и от меня он хочет многого. На узкой тропе, что ужом вьётся, спускаясь к песчаному пляжу он может неожиданно тормознуть и сорваться с велосипеда, принадлежавшего Эвансу, и, перекрыв мне дорогу, стащить на землю и вжать, упирая лопатками, в пахучий и липкий от смолы ствол сосны. Начать целовать меня так запредельно жадно, что я всегда этому изумляюсь. Как будто не он менее получаса назад кончил дважды, один раз от моего члена, второй от моего рта. Но Алекс всегда ненасытен. Он хочет доставить мне наслаждение и ни перед чем не остановится, пока не получит своё. Спорить с ним бесполезно, и остается только стоять на дрожащих ногах и упираться спиной в дерево. У Тёрнера полностью отсутствует рвотный рефлекс. Уж не знаю и знать не хочу, врождённое это или приобретённое качество. Когда он впервые так сделал – впустил целиком в горло мой член и упёрся длинным носом мне прямо в лобок, - у меня отказало сердце. Оно просто встало, остановилось. Миокард прекратил сокращаться и не выбросил порцию крови в аорту. Мне пришлось крепко врезать себе по груди. Я получил микро-инфаркт. Это точно. Я так был благодарен Создателю, что лежал в этот момент, и некуда было падать, потому что, мне кажется, я на какой-то момент отключился. Нет, я не терял сознание, но я перестал в это мгновение ощущать мир вокруг. Всё мироздание сузилось, сжалось и сконцентрировалось только в одном месте. Всё, чем я мог ощущать этот мир, был мой собственный член в глотке Алекса. В восхитительно жаркой тёрнеровской глотке. Неудивительно, что надолго меня не хватило. Вернее, меня вообще ни на что не хватило. Так что Ал знает, как на меня действует минет в его исполнении, и поэтому всегда долго ласкает мой член и головку губами и языком, прежде чем заглотить мой не маленький орган, погружая в себя по самые яйца, чем совершенно лишает меня рассудка и даже намёка на возможность о чём-то думать в этот момент моего бренного существования. Пару раз я едва замечал на грани сознания едущих мимо таких же, как мы, велосипедистов, старательно каменеющих лицами и крутящих головой в любую, только не в нашу с Тёрнером, сторону. Стыдно, но так охуительно великолепно. Чувство сильного смущения от сознания предосудительности поступка? Так понимается многими стыд? Не для Алекса и теперь, как ни чудовищно – почти не для меня. Озеро находится на высоте почти двух тысяч ярдов, поэтому горнолыжный сезон открыт чуть ли не до мая. Когда на побережье озера температура плюс три, - ну, или плюс пять - на склонах идет снег. Но сейчас сухо и очень тепло. Эмерал Бэй — одна из живописных дорог, тонкой ниточкой извивающаяся между холмами и склонами гор вдоль побережья озера. Ал любит гонять по ней на велике до магазина. Скалы - белесые, серые, огромные каменные склоны, чарующие невозможным рельефом и красотой, завораживающие и мгновением заставляющие тебя остановиться, потому что ты не можешь не сделать это. Сосны - возбуждающе чисто пахнущие свежестью. Изумрудный залив величественнейшего озера в мире - иссиня-зелёный, бирюзовый на отмелях пляжа, переходящий цветом в лазурно-серый, а после - во все оттенки синего цвета на глубине. Пресное и чистейшее озеро Тахо - одно из тех мест на земле, о которых рассказывать будешь, пока язык не устанет. Если мы спускаемся к озеру, то я загораю, греясь в осеннем солнце на беловатом песке, а Алекс плавает в кристально чистой воде голышом. Его совсем не заботят то и дело проплывающие мимо нас белоснежные тонко-воздушные яхточки и маленькие катера. Иногда нам с них машут руками особы женского пола. Им мы явно кажемся очень забавными, особенно Тёрнер. Как он ни пытается меня убедить, я не рискую составить ему компанию. Ну, во-первых, я не умею плавать, а во-вторых, по моим ощущениям, вода ледяная, - а Тёрнеру хорошо. Он, похоже, вообще к холоду равнодушен, мой огненно-пламенеющий во всех смыслах этого слова мужчина. Если мы поднимаемся в горы, оставив в зарослях у их подножия велосипеды, он выбирает самые необычные скрытые тропы, о существовании которых не будешь подозревать, пока не увидишь выпуклый верткий зад над своей головой. Ал, похоже, знает местные скалы, как самого себя, и каждый раз умудряется найти новый и поражающий великолепием и живописностью вид. Как правило, мы, взобравшись на очередную площадку или располагающий к отдыху выступ, заваливаемся на расстеленный Алексом плед и долгое время в молчании созерцаем красоты природы, потягивая лениво вино из простых пластиковых стаканов. Тёрнер любит вино, красное сухое. У него в баре целый запас из элитных напитков. «Мальбек» - аргентинское, выдержанное, из сортов винограда провинции Финка Лунлунта, «Шато Фонсеш» из Франции, цвета рубина и со вкусом персиков, полевых цветов и абрикосов, «Кастильо де чива» - испанское, терпкое с горчинкой и послевкусием шиповника, «Барбареско» из знаменитого Пьемонте, с редкими для алкоголя нотками аниса и фиалки, «Шираз», аж из Австралии, со вкусом вишни черешни и послевкусием тёмного шоколада... Ал может часами рассказывать мне о вине, об истории каждой марки, о производителях и, конечно, о вкусе. Он знает, как нравится слушать мне его описания, художественно выстроенные параллели и аналогии. Вот как интересно – убить себя он хотел виски, хотя терпеть его не может и на дух не переносит. Наказывал он себя, что ли, или впал в мазохизм? А мне виски понравился. Он расслаблял и кружил вечером голову. Я позволял себе пол-стаканчика из той бутылки, что заныкал на всякий случай от Эванса. Ал не возражал. Ужин в "Texas Roadhouse". Ал нахально прилюдно целует мне пальцы. Редкие посетители откровенно глазеют, а персонал к нам как-то сразу привык. Отличное место! Весь пол ресторанчика засыпан скорлупой земляных орехов. Здесь принято есть их, кидая всё, что осталось, на пол. Каждый час внезапно начинает играть музыка... И вдруг официанты пускаются в пляс, хохоча. Душевная и домашняя атмосфера. Мясо божественное. Его не хочется ни солить, ни перчить, ни поливать соусом. Просто есть. Мы приезжаем сюда почти каждый вечер. Тут, у выхода, в первый раз мы подрались с пришлыми, не хочу называть их мужчинами. Местные к нам относятся, как к своим. Может, и странным, но точно своим. А вот эти приблудные - мать их, правильные, блять, туристы… Мы танцевали. Алекс меня уболтал. Вечно он вьёт из меня всё, что хочет. У нас получалась слегка неуклюжая помесь вальса и танго. Тёрнер крепко держал мою руку в своей, приобнимая за талию и ведя. Он безудержно мне улыбался, так открыто и счастливо, что я ловил очень разные взгляды, бросаемые на нас. Очень разные взгляды - полные зависти, отвращения, теплые и жгущие лютой и льдистой морозной злобой, тяжестью неприятия, и восторженно-восхищённые, поощрительно добрые. Это было так странно, чувствовать то, что всем этим людям есть до нас дело. Мы вроде как ни черта не представляли собой, такие обычные, а поди ж ты. Все, кто здесь есть, равнодушными не остались. Вот и четверо крепких парней хохотнули и вышли. - Вы там давайте… Поосторожнее, - бармен хлопнул меня по плечу. За Алекса я не испугался. Не успел просто. Он встал, прикрывая меня как-то разом правильно, и я понял, что он не боится ни грамма. Он знал, как себя вести. Он мне не за спину встал. Он готов был. И не боялся. Только тронул меня быстро за кисть, типа, - "Тут я. С тобой. Рядом. Мы отобьёмся!" И мы отбились. ***** С того самого дня, о котором я запрещаю себе вспоминать, я возненавидел велосипеды. Люто и жутко, до смерти, на всю жизнь. И если Алекс… очнётся. Когда он очнётся… Он не сядет больше в седло. Не позволю. Не дам. Тот самый день ко мне возвращается постоянно. Как бы ни гнал я эти мысли, они всё время со мной. Ровно неделя прошла, как Александр стал законно моим супругом. Эрлих меня уверил, что, как только оформят мои документы, он сделает всё возможное, и я расстанусь со статусом безработного. Алекс был поначалу категорически против, но я его убедил. Всё ж и у меня есть средства для убеждения этого наглого и нахального, но охочего до… Ну, неважно. Всё было так поначалу безоблачно, бескрайне фантастически хорошо, что я забыл. Я забыл, как влетел в межколёсье огромного грузовика. Ничему это меня не научило. ***** Я где-то слышал такую фразу: «Конец света произойдет либо когда перестанет светить солнце, либо когда закончится любовь. Первое произойдет очень нескоро, а второе - никогда». Красиво звучит, но это неправда. - Кейн, - слышу отрывистый, злобный и нервный почти вскрик. - Артур его прооперировал. Он умирал, но теперь вроде бы в норме, насколько это только возможно в его катастрофически сложном случае. Хоть в чём-то ему повезло... Его сбил пьяный урод у самых дверей нашей клиники. Почти что у входа. Майлз, он чуть не умер! Четыре часа. Четыре… Черепно-мозговая. Восемь из существующих баллов по шкале Глазго. Диффузное аксональное повреждение. Субарахноидальное кровоизлияние. Многочисленные переломы. Он теперь в коме. Артур собрал его. Я помог, как сумел, но я не нейрохирург. Кейн, не приезжай. Хотя о чём я… Ты всё равно примчишься. Майлз, он умер. У него сердце остановилось на девять минут. Возможно, что мозг… Возможно, что он никогда не очнётся. Я… Мне… Ты… Ты приезжай. Я тут, и не уйду никуда. Ма. ПРИЕЗЖАЙ, а то мне так чудовищно страшно... Вот с этих слов для меня наступил самый обычный конец мироздания. Не помню совсем, как я добрался до клиники, где меня уже ждал бледный измученный Эванс. К Алу меня не пустили, как я ни рвался. Похоже, со мной случилась истерика или приступ, нервный припадок. Не помню. Очнулся я в нашем с Алексом доме в медвежьих объятиях Майкла, который сидел рядом со мной на диване в гостиной и укачивал, словно ребёнка. С того дня мы подружились. Общее горе нас сблизило. Если б не Эванс и не семья Авриэля, я бы точно рассудком подвинулся. Две недели я просто жил в медицинском центре, и никто меня не выгонял. Артур распорядился. Он, оказывается, видел, как я орал и бился в конвульсиях так сильно, что Майкл со мной не справлялся, и Артур помог меня угомонить, вколов лошадиную дозу транквилизатора. Он оказался мудрым и очень уравновешенным человеком. Понимающим и сопереживающим моему горю и моей боли. Я понял, что Артур любит Алекса, словно тот его сын, и, как я, как и Эванс, надеется до сих пор, что Тёрнер очнётся. Не знаю, верит ли он в это, но надеется однозначно. ***** - После ужина останешься с нами? Руфь будет рада. Мы все будем рады. Ты знаешь, что твоя комната всегда наготове. А утром мы все съездим в город и погуляем там по-семейному. Рождество же. А? Майлз... – Авриэль загасил сигару и смотрит с надеждой. Но я лишь мотаю головой отрицательно, и он тяжело вздыхает. – Какой же ты всё-таки упёртый. Он не покажется. Зачем ему? Он не влюблён. Кто ты ему? Забудь уже. Хватит. Но я лишь хмурюсь упрямо. - Снова всю ночь проторчишь на Оушн-авеню под тем баннером? Я киваю. И Авриэль неодобрительно покачивает головой: – Как знаешь. Это твоя жизнь. Твой выбор. - Я помню. Свободная воля. В такси меня осеняет, как оказывается, правильная идея, и я с полпути меняю свой план и велю водитель отвезти меня к "Сити-Нэшнл-Плаза". ***** - Кейн, ты изменился. Ты как будто бы постарел. Я вижу морщины, которых не было раньше, и даже пару седых волос… Кейн. Теперь ты человек и можешь солгать. Можешь просто мне не ответить, но я знаю тебя много лет и не верю в то, что ты изменился. Ты скажешь правду. Я знаю. Мне это важно, – и Кэмерун, чуть нагибаясь, заглядывает мне в глаза. Я вижу в них странное. Тревогу? Заботу? Волнение? Всё это вместе? Мне становится окончательно не по себе. - Это того стоило? Стоило? Предательские, но несущие облегчение слёзы бесконечным потоком бегут по моим щекам, срываясь и капая с подбородка. Я не моргая смотрю прямо в иссиня-чёрные глаза Посланника, и он отводит взгляд. - Весь мир и вечность. Всё мироздание я отдал бы заново, не раздумывая ни на мгновение, за одно его прикосновение, за возможность снова услышать его смех, почувствовать запах его волос, не пропитанных вонью больничной палаты. За один поцелуй мягких, нежных и властных губ. За улыбку и жаркий шепот. Да! Это стоило, и это стоит! - Если ты знал бы, что всё так закончится?.. - ЗАКОНЧИТСЯ?!!! – я ору и пытаюсь трясти Кэмеруна за плечи. Но Посланник незыблем, как скала, и вроде бы потерял ко мне всяческое расположение разом. Он поводит плечом, сбрасывая махом мои ладони. - Если ты знал бы, что всё так закончится? Ты бы шагнул? Отвечай мне, – он стал вдруг грозен и будто бы зол. - Шагнул бы. Шагнул, зная, что могу до него и не добраться. Я сделал бы это. Кэмерун долго молчит, словно обдумывая что-то или прислушиваясь к неслышному мне разговору. - Если Алекс умрёт… - ЧТО?!! ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?!! - я снова бросаюсь к нему, но он останавливает мой выпад. Ему это совсем несложно. - Ты что-то знаешь? Всё решено? Я совсем уже обессилел. Мне кажется, у меня перестало стучать в груди сердце. - Когда Алекс умрёт, - продолжает незыбленный вечный мне больше не друг, – ты захочешь вернуться? Я не понимаю, о чём он говорит. Это что - предложение или угроза? Это торг? Это помилование? Наказание? Кара? Что он имеет в виду?.. - НИКОГДА! Что бы с Тёрнером ни случилось, я не вернусь. Я дал клятву. "И в горести, в бедности, и в болезни". А то, что смерть нас не разлучит, знаем мы оба. И пусть мы больше не встретимся, но Алекс теперь со мною всегда. Каждое мгновение прожитой жизни. Я знаю точно, что так будет вечность, ибо я теперь человек и обладаю душой. А душа человека бессмертна. Значит, бессмертна любовь. Посланник долго разглядывает меня, как будто увидел впервые, и вдруг улыбается мне искренне и ясно. - Что? Что смешного сейчас? Издеваешься?! – я уже пожалел, что искал встречи с ним. Он бесполезен, и он не человек. – Зачем ты мне показался? Хотел утвердиться в своей правоте? Но посланник внезапно прикладывает указательный палец к моим губам, заставляя меня подавиться словами. Я слышу, как в кармане плаща надрывается в беззвучном режиме мобильный. - Возьми трубку, – шелестит Кэмерун, улыбаясь. - Это важный звонок. И я трясущимися руками не с первого раза тяну телефон из кармана. - Это Эванс. Майлз, тебе лучше приехать. Он очнулся и требует только тебя.