Кто такая Мэри?

Чарльзу очень не хочется верить, но он понимает, что это — правда: Эрик мертв. Не пошел на компромисс — он называл это «поражением», — с правительством, продолжал бороться. Эрик всегда боролся. Отшучивался, что один геноцид пережил — переживет и этот.

— Северный Салем, да? — Уокер хлопнула дверцей и пристегнулась. Сквозь заляпанное лобовое стекло колымаги капитана Джона Ковальски даже пробивалось первое в этом месяце солнце. Неужели за пару лет зимовок на ближневосточных базах сержант Мэри Уокер так отвыкла от обычного нью-йоркского января? — Да, — устало отозвался кэп, поправив темные очки и щелкнув поворотник. Поток в районе Десятой был довольно плотный. И почему-то именно в вождении в городе он был слишком осторожен. — Не передумала? Могу в Гарлеме у подземки выкинуть, если что. — Кэп, — хмыкнула Уокер, — куда ты, туда и я. Ты же знаешь. Он, разумеется, знал. Не мог не знать. Лучший командир, с которым Уокер доводилось служить. Вот бы кто-то такой встретился ей в учебке... Она доверяла ему, а он, похоже, доверял ей. Иначе как объяснить, что на сомнительное задание где-то в Восточной Европе он позвал ее? Нашел, как всегда, у стойки в «Валгалле» на Девятой в Адской кухне. Уокер никогда не знала, чем заняться — кроме тренировок, — между командировками на Ближний Восток. Сейчас, после всех комиссий и тестов, она взяла свой положенный отпуск на тридцать дней и осталась в Нью-Йорке. В баре ей нравилось: не совсем дешевая рыгаловка, в которой обычно можно найти ветеранов, да и открыта до самого утра. И практически нулевые шансы встретить знакомых: сиди и пей. Но Ковальски знал ее слишком хорошо. Она даже не удивилась, когда услышала его голос. Подсел, заказал водку, не обратил тогда внимания на ее смешок. И, понизив голос, спросил, сколько дней отпуска осталось и не хочет ли отправиться на довольно интересную операцию в Соковию. Эвакуация. Подростки. Дети какого-то мутанта, которого буквально на днях пришили федералы. Уокер что-то такое слышала, но не особо вникала. За операцию платил друг этого мутанта. И платил чертовски хорошо, раз и начальники одобрили. Ковальски обещал их старую команду. Да, их тогда знатно потрепало в последней операции. И теперь, пройдя реабилитацию, посетив бестолковые встречи ветеранов, когда какой-то одноногий черный парень вправлял мозги и рассказывал, что все они до сих пор нужны дядюшке Сэму, Мэри Уокер оказалась абсолютно здорова. Психическое состояние в пределах нормы. Кто эту норму определяет? Норма — это не хватать оружие и расстреливать сенаторов? Да, если в таком ключе, то, конечно, она была в «норме». Снова готова служить! — Прикинь, — вырвал из раздумий голос кэпа, — я вот буквально недавно узнал, что штат Нью-Йорк такой огромный. Был уверен, что Манхеттен, Бруклин с Квинсом да Бронкс. А тут — аж до границы с Канадой, оказывается... — А ты родился в Польше? — улыбнулась Уокер. Она помнила, что родаки Ковальски точно не из Америки, и английский — иностранный для него. — Не, — ухмыльнулся он уголком рта, не отрывая глаз от дороги. — В Бруклине, но до школы и пары слов связать не мог, черных до усрачки боялся. Мы там все на польском разговаривали. Еще на русском, украинском: много эмигрантов, а языки похожи. Английский толком и не нужен был. Свой мирок. Не Брайтон-Бич, но тоже не сразу поймешь, что в Нью-Йорке, если даже сейчас там окажешься. — Говорят, восточно-европейский хэшбраун там вкусно готовят, — решила козырнуть где-то услышанным Уокер. — Placki ziemniaczane, — рассмеялся Ковальски. — Да, это пиздец как вкусно. Но моя бабуля Магда готовила их просто и-д-е-а-л-ь-н-о. Если существует в палате мер и весов идеальный картофельный оладушек — его приготовила моя бабушка. Уокер перехватила его взгляд сквозь стекла темных очков в зеркале заднего вида и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ и снова замолчал, уставившись на дорогу. После той операции в Ираке Ковальски часто молчал, разворачивался здоровым ухом к говорившему. Контузия. Обошлось. Остался в строю, но до комиссования оставалась пара шагов. Противное чувство, что нужно пытаться найти себя в чем-то другом, бесконечно скучном и далеком от привычного. На первый взгляд, кэп был все тем же легким на подъем шутником с выправкой и стрижкой как у любого морпеха. Но что-то незримое, что Уокер не знала, как назвать, словно треснуло, сломалось. И меньше всего хотелось когда-нибудь оказаться на его месте. — А чего ты согласилась-то? — Ковальски засунул сигарету в рот и кивнул на пачку. Курить не хотелось, но Уокер помнила: если нельзя выпить — сигарета была маячком для «разговора по душам». Она выудила одну и прикурила. Ну и дерьмо же у капитана! — По вам, балбесам, соскучилась, — ухмыльнулась она, открывая окно. — Да знаю я, что за шарманку ты сейчас заведешь. Но тебе нужна твоя лучшая команда. Да и куда вы без меня? — Это точно! — Спорим, Джеймс опять будет сразу же на жизнь жаловаться? — Спорим! — рассмеялся он. — Мутанты тебе как? — уже совсем другим тоном тут же спросил Ковальски. Словно они на базе и планируют операцию. — Лояльна, — так же сухо отозвалась Уокер. — Сегодня все пойдут против мутантов, а завтра — людей с гетерохромией. — Мало кто замечает, что у тебя один глаз зеленый, а другой — голубой, — отрезал кэп. — И в школе, и в учебке замечали, — она огрызнулась, не сдержавшись. Глубоко затянулась и, выпустив дым, уставилась в окно. Все-таки сигареты успокаивали. Он же знал, все знал. Ковальски знал ее как облупленную. — Они идиотки, — бесцветно бросил куда-то перед собой капитан. — Мы это уже обсуждали. И именно с ними ты научилась абстрагироваться от внешних раздражителей. — Уходить в себя? Замыкаться?! — она снова затянулась и выплюнула на выдохе: — А потом контуженные. Дискриминация по признакам, которые мы не выбираем — неприемлема! Я не собираюсь примыкать к сопротивлению мутантов, но... я с тобой. Вами. — Ох, Уокер! — он ни с того ни с сего рассмеялся, не выпуская из губ сигарету. — Такой ты «солдат» иногда! Обожаю тебя! И очень рад, что ты со мной. Последнее кэп сказал слишком мягко, по-отечески. Он внимательно смотрел на дорогу, а Уокер все так же пялилась на деревья за кюветом, но она знала, что кривоватая улыбка растягивает его сухие губы, а в уголках глаз собрались уже совсем глубокие морщинки. Да, по возрасту кэп скорее был очень старшим братом, правда давно заменил отца. Строгого, но любящего. Отца, который хотел для своих детей лучшего будущего. Довольно туманного, учитывая специфику чертовски небезопасной операции. Под колесами на подъездной дорожке огромного особняка из серого камня шуршал гравий. Уокер хмыкнула про себя: так мирно. Наверное, для этого американские парни и девушки воюют где-то очень далеко. По крайней мере — именно это говорили по телевизору. Хотя уже с учебки все казалось совсем не таким патриотично-бравым. Рутина, тяжелая работа и тем не менее возможность чего-то добиться, кем-то стать. Проверить себя на прочность. Подумать о трактовке таких вещей как «пытки», «похищения» и многом другом. Что вообще есть «права человека», и где та линия, после которой их больше нет? Но думать об этом нужно было все-таки не Уокер, а тем парням из Вашингтона, за которых, вроде бы, кто-то когда-то голосовал. Их встретил долговязый задрот в очках, учтивый до невозможности. Несколько раз извинился, что профессор Ксавье слег и поговорить не сможет, но уполномочил его вести дела. И пара очень высоких военных чинов, уже ждавших на диване в большом и старомодном кабинете с камином. Уокер такие интерьеры разве что в кино видела. Задача была предельно ясна, яснее некуда: вызволить двух мутантов и привезти их на территорию США, минимизируя потери среди населения Соковии. Но осложнялось все тем, что команда капитана Ковальски будет находиться в суверенном государстве нелегально. Тайно. Иначе это можно будет расценивать как военное вторжение. — Задача ясна, сэр, — отдал честь кэп. Уже в машине, держа сумку с наличкой на коленях, Уокер высказала мысль, занимавшую ее уже некоторое время: — А если они там по доброй воле? — Кто? — непонимающе спросил кэп. Он внимательно следил за дорогой, вцепившись в руль двумя руками. — Ну эти, близнецы. Они же жили в столице, когда ту бомбили. С чего вообще этот Ксавье и генералы решили, будто они захотят уезжать? А сейчас еще и наше славное правительство пришило их батю... — Думаю, из-за бати наши с тобой начальники и засуетились, — ухмыльнулся кэп. — Хорошее предчувствие. У меня редко такое бывает, Уокер. Не ссы. Нам не за то, чтобы мы думали, платят. Он высадил Уокер около ее квартирки в Адской кухне и сказал, что утром заберет на рабочей машине. Выкинув все скоропортящиеся продукты и мусор, она уселась за стол и включила свет для чтения. Наверное, имело смысл написать кому-то что-то на случай, если не вернется. Так часто делали. Но писать Уокер было некому. Мать умерла лет пять назад, отец — прошлой весной. Как раз когда она была дома. Даже поговорила в больнице, и он так гордился, что его Мэри получила звание сержанта. Заслужила. Это мать мечтала видеть ее художницей, а отец поддерживал просто во всем. Рисование всегда было чем-то немного пугающим. Когда захватывало, наверное, то чувство, которое и называют вдохновением, выходило рисовать что-то тревожно острое и четкое. Уокер использовала черную гелевую ручку еще в средней школе. Тонкие резкие линии. Позже мама купила набор перьев и тушь. Первое время постоянно получались кляксы, иногда и бумага рвалась. Пальцы — вечно в туши. Но было в этом что-то сакральное, что ли. Уокер никогда не любила цветы, но почему-то рисовала в основном их. И автопортреты. У отца даже в больнице была целая их пачка с собой. Он был уверен, что она любила рисовать две разные половины своего лица из-за разного цвета глаз, но у Уокер объяснения этому не было. Наверное, вдохновенье. Наверное, душа потребовала этого. Как бы глупо это ни звучало. Какая нахуй душа? Чистый лист всегда напоминал тест Роршаха, и рука лишь обводила то, что видели глаза. Мозг. Что видел мозг на пустом листе. Сейчас на столе снова лежал пустой лист, но мозг молчал. Уокер надеялась, что там будут нужные слова, а еще лучше — хоть одно имя, кому эти слова можно оставить, да вот все сколько-нибудь важные люди завтра будут на военном борту блевать рядом при турбулентности. Убрав лист в папку, она встала из-за стола и подошла к окну. Завтра обещали снег. Сейчас же поднялся сильный — и точно холодный, — ветер, носивший мусор по улице. Неровной походкой высокий рыжий мужик бомжеватого вида плелся к еще работающему магазину с бухлом. Собрат-американец в трудной жизненной ситуации. И за его свободное будущее Уокер сражалась. Чтобы он не только сегодня, но и завтра-послезавтра, собрав баксов пятнадцать у автовокзала, смог бы купить себе дешевого алкоголя. И чтобы все эти свиньи, набросавшие мусор, смогли купить еще чего-то и бросить обертку мимо урны. И чтобы была работа у тех, кто этот мусор соберет, рассортирует и переработает. Боже, да выходит, что они воюют за то, чтобы мусор носило по улице под окном. Она усмехнулась и задернула занавески. Разумеется, она воюет за что-то другое. И завтра отправится со своим капитаном туда, где точно не нужна новая война. Но восемь солдат армии США пересекут границу суверенного государства с целью похищения двух несовершеннолетних граждан. Утром всю дорогу кэп шутил, но при вопросе Уокер о плане резко посерьезнел. Парень, с которым, как Ковальски сказал, познакомились где-то в районе Баграма когда-то очень давно, должен был провести максимально близко к точке. — Какой-то шустрый британец, хер их акцент разберешь, — кэп сунул в губы сигарету и прикурил. Протянул пачку, но Уокер на этот раз отказалась. Он лишь пожал плечами. — Как я понял, офицер, но решивший в коммерческом секторе поработать. Да какая разница? Мы платим ему по факту. — А твои контакты? — зажмурившись, она качнула головой. Дым несло прямо в лицо. — Нет их больше, — тихо отозвался кэп, не смотря на нее. — Остались там, при штурме... Штурме того же места, куда мы и сейчас идем. А он ведь много травил баек. Даже в лице как-то менялся. Первая кампания. Где-то за океаном. Молодой, восторженный. И про балканских приятелей рассказывал постоянно, про их шутки, про нелепые истории. Уокер почувствовала себя неловко. Как-то потерянно. Смятенно. Она смотрела на своего капитана, все такого же крепкого и бравого, и отмечала про себя, как опустились его плечи, сгорбилась спина, как что-то мрачное и безысходное тенью скользнуло по его вмиг уставшему лицу. Ведь если не говорить про них, то та война на Балканах, по его собственным словам, — лучшее, что вообще случалось в жизни. И теперь Уокер это понимала. На своей собственной шкуре ощутила простоту и легкость такой, казалось бы, тяжелой жизни. Всю прелесть этого братства, дружбы. С сержантом Уокер тоже не случалось ничего лучше в этой проклятой жизни. И вряд ли еще случится. Поэтому она все-таки протянула руку, и кэп снова достал пачку сигарет, встряхнул привычным движением, чтобы торчала одна, дал прикурить. Еще, теоретически, Уокер могла бы отказаться от всей этой авантюры и уже совсем скоро вернуться к обычной службе, засела бы в каком-нибудь тихом гарнизоне, может, на учебной базе в Ираке. Дым, заползая в легкие, приводил в порядок перепутавшиеся мысли, сваленные в голове в одну огромную кучу. Кэп вытащил карту, разложил на коленях и включил диктофон с переговорами на, наверное, сербском. Ритмичная речь показалась Уокер довольно неуютной. Она привыкла к быстрой испанской и кашляющей арабской. Cлишком незнакомо и непривычно. Ковальски все время водил пальцем по карте, до тех пор, пока запись не закончилась помехами. — Беспилотник? — поинтересовалась Уокер. — Ага, и они его сбили, — мрачно отозвался кэп, уставившись в карту. — То есть, нас ждут? — Они всегда ждут. Мы — всегда готовы. Кстати, — он полез в рюкзак и достал папку. — Тут разведданные и план операции. Остальным в самолете раздам. Уокер углубилась в изучение плана местности, тайминга и конкретных задач. В принципе — ничего нового и невыполнимого. Как всегда на бумаге. А на деле вечно появляются неучтенные переменные, заставляющие действовать хоть и в соответствии с протоколами, но по обстоятельствам. Машина подъехала к пропускному пункту военного аэропорта и притормозила. Обычная проверка. Еще можно уйти, но Уокер точно решила. Это ее долг. И это единственное, что она умеет делать. И там ее единственная семья. Они остановились у самого самолета, выудили вещи из багажника и побежали внутрь. Парни уже пристегнулись на своих местах. Уокер широко улыбнулась всем и плюхнулась на ближайшее место. — Э-эй! Сержа-ант! — радостно протянул огромный Марти, оказавшийся рядом, приобняв ручищей за плечо. — Я курочки с собой взял! Уокер улыбнулась в ответ и щелкнула его по широкому и не раз ломаному носу: — Так, тогда это была всего лишь стереотипная нетолерантная шутка в стрессовой ситуации в ответ на твое сексистское замечание! — Что не мешает теперь нашему огромному черному брату притаскивать пару ведер чертовой Кентуккской курочки даже в самолет! — гоготнул связист Чен, сидевший напротив. — Как отпуск, Уокер? — Да какой нахуй отпуск, если она тут торчит?! — стукнул его в плечо мрачного вида медик Ллойд. Уокер знала, что он недавно женился, и, похоже, еще не устал от семейной жизни. Нервно теребил обручальное кольцо. — Эй, Ллойд! — Уокер его окликнула. — Как там Люси? Еще не охуела от тебя? — Пока она охуевает от токсикоза. У нее прям по жести что-то. Вот что бывает, когда тебя подружка в лазарете навещает. Грохоча и трясясь, борт начал разгон. Военные самолеты — отдельная история. До службы в армии Уокер ни разу не летала. Они всегда ездили на машине. Будь то Делавэр или Сан-Диего. Не важно. Отец вручал ей карту, и маленькая Уокер с заднего сиденья говорила, где и как повернуть, устроившись на неудобном — но с отличным обзором, — месте посередине. Когда она чуть подросла — стала штурманом уже рядом с отцом. Хоть мать не поддерживала. И вообще как-то против, что ли, была, когда они слишком много общались. Теперь уже было сложно вспомнить, почему именно. Наверное, он прекрасно знал дорогу (и не мог не знать), но для Уокер было важно, что он ее слушал, поворачивая на нужных развязках. Как только она получила права, ее пустили за руль и теперь отец был штурманом в их маленьких семейных путешествиях. Может быть, тогда Уокер и почувствовала, что ничуть не хуже мужчин как в навигации, так и в вождении? Впервые она очутилась в самолете, когда их перебрасывали на тренировочную базу в Ираке, и следующие три года других самолетов не было. Уокер на четвертом году службы во время отпуска получила приглашение от своей боевой подруги-ирландки из Сиэтла. Отпуск оказался предательски коротким, так что впервые в жизни пришлось лететь гражданской авиацией. Это были небо и земля! Никакой тряски, нормальная кормежка, фильмы показывают, да и алкоголь можно купить! В следующий раз Уокер вылетала гражданской авиацией в Вашингтон, округ Колумбия, на похороны этой самой подруги. И обратно тоже. Так нажралась, что вести точно не смогла бы. Тот полет даже не запомнился. Пристегнулась, закрыла глаза, а открыла их уже в Джи-Эф-Кей. И сейчас, на борту самолета, несущего их на сомнительную миссию, в голову лезла именно та ирландка. Самолет, трясясь, начинал отрывать шасси от взлетно-посадочной полосы. Болтало. Уокер закрыла глаза: меньше укачивает. Эбби. Бледная сероглазая брюнетка с веснушками. Она считала, что ее «ирландская кожа» особенно подвержена солнечным ожогам. И веснушкам. Очаровательным. Сразу убавляющими лет пять. В Ираке было много солнца. Она очень коротко стриглась, не боясь ранней седины, как у всей ее семьи, чьи фотографии показывала. И Уокер любила запускать пальцы в ее мягкую челку, проводить по ежику на затылке, по шее. Эбби так и не дожила до седины. Подорвалась на фугасе. От нее остались кисть, нога и... И больше ничего. Что-то собрали в мешок. Уокер тогда было очень сложно думать, что от губ, которые она целовала, осталось месиво. Смотря на останки, она понимала, что теперь это само отвращение и тошнотой подступает к горлу при одной мысли об этом. Эбби была ее единственной подругой. Очень близкой. Самой близкой. Уокер смутно представляла, как дальше служить, как дальше жить, пока ее не позвал в свою группу Ковальски. У него «освободилась» позиция. Словно котенка вытащил за шкирку с самого дна. И привел к бесконечно сложным и удивительным парням. Борт залетел в грозу. Тряхануло, и Джеймс, балбес из Аризоны, тут же отправил весь обед в пакет. МакЛаген, решивший в двадцать восемь ломануться в армию, протянул бутылку воды. А Родригез — салфетки. Уокер посмотрела на часы: лететь еще долго. Она снова закрыла глаза, пытаясь заснуть. И снова там была Эбби. С ее неуверенными пальцами, мягким языком, дурманящим запахом волос. У Уокер были такие же неуверенные пальцы и язык. Они пробовали, изучали. И Уокер потеряла. Эбби хоронили в почти пустом и напрочь закрытом гробу. Уокер похоронила всех. Всех, кому до нее было дело. А ведь с Эбби могло бы что-то получиться... Кто-то грубо потряс за плечо. Из открывающегося люка в лицо резко ударил сухой воздух. — Давай, — улыбнулся кэп, — солнце высоко. На автомате надев шлем и взяв рюкзак, Уокер на негнущихся ногах выползла из самолета. Какая-то заброшенная взлетно-посадочная полоса. Даже ангаров не видно. Парни стояли в шеренгу. Перед ними — кэп и какой-то нагловатого вида британец неопределенного возраста. Уокер заняла свое место. — Господа! — с чересчур правильном выговором начал британец. — И дама, конечно! На минивэне подберемся к тихому месту в пяти милях от конечной точки. Я покажу тропу, она строго на север но, насколько я знаю, у вас довольно точные данные разведки. Буду вас ждать у точки высадки. Он, развернувшись на каблуках натовских ботинок, направился к потрепанному автомобилю, припаркованному в тени деревьев. Кэп подал сигнал «следовать за ним». — Интересно, тут вообще, что ли, нет дорожной полиции? — почесал подбородок Родригез. — У нас тут минивэн, забитый американскими морпехами, даром, что хоть без шевронов. Единственный в гражданском — этот англичашка. И то по ботинкам и стрижке — все с ним ясно. Будь я соковийским дорожным полицейским — напрягся бы. — Вот ты мнительный, а? — насупился МакЛаген. — Эй, гринго, а ты попробуй быть латиносом, живя в Техасе. Я заебался паспорт каждому встречному показывать, вот честно. Один раз на меня соседка донесла, что я нелегал. Потом офицер долго извинялся. — МакЛаген, не доебывайся до мексиканца на ровном месте. Мы только прилетели, а вы меня уже заебали. Хочет ссаться — пусть ссытся, — грубо встрял Джеймс. Уокер показалось, что у него до сих пор холодный пот. Выглядел он не очень. Бледный. — Башка и так трещит. Сначала ебало начальство, потом в отпуске ебала мозг жена. Старший в колледж идет следующей осенью. Блядь, как же меня достало, что, по ее мнению, он на спортивную стипендию не попадет. Ну мы же и так бабла отложили... Потом, блядь, мать ебала мозг, что я приехал всего на два дня, чтобы не чинить крыльцо. Но я и не собирался его чинить! Я, блядь, сапер, а не плотник. Потом опять жена ебала мозг, что нельзя мелкую учить стрелять. Теперь вы тут. Ну блядь, парни... — Всякий раз забываю, что Джеймс просто невыносим, — толкнул Уокер локтем Чен. — Лучшая иллюстрация — никогда не вступать в брак. — С ним — точно! А у тебя разве родаки не выбрали какую-нибудь миленькую крохотную китаяночку? — ухмыльнулась Уокер. — У вас же так, нет? — Боже, опять это дерьмище про свадьбы. Мне хватило у Ллойда побыть в свидетелях, — вздохнул проходящий мимо Марти и ускорил шаг. — Китайские женщины — хуже Кормчего. Они дома Северную Корею устраивают. Нафиг мне это нужно? Я думал, что если прижмет, то филиппинку какую найду. Ты-то как? — В плане? — Да в общем, — передернул плечами Чен. — Просто... Знаешь, Уокер... Мы с парнями немного переживаем. — Не надо, — улыбнулась она. — И я до сих пор благодарна, что вы приехали на похороны отца. Правда. Я это очень ценю. — Это даже не обсуждается, сержант, — Чен приобнял ее за плечо. — Мы семья. А семью не выбирают. Поэтому у нас есть даже Джеймс. Уокер прыснула в кулак и бросила быстрый взгляд на Джеймса, который теперь шел впереди и что-то активно втирал Марти. Забавно: только Марти все называли по имени. На похоронах отца он рыдал Уокер в плечо так, будто это его отец умер. Потом уже Ллойд, прошедший с ним учебку, рассказал, что тот рано потерял родителей и для него это было больной темой. Уокер тогда даже как-то неловко было: да, она любила и уважала отца, но вот искренняя истерика Марти вызывала скорее недоумение. Дойдя до минивэна, загрузились. Уокер, с рюкзаком на коленях, оказалась у окна и кэп рядом. — Ты выиграла, — он протянул монетку. — Меня уже тошнит от Джеймса. — А ты еще спорил, — гоготнула она и кивнула в сторону окна. — Поменялось что-то? — Не особо, — протянул кэп, уткнувшись в план местности, — все вроде то же. Свернув на размытую грунтовую дорогу, они ехали еще около полутора часов. Изредка мелькали давно оставленные дома. Уокер до сих пор видела следы боев. Хотя сколько уже лет прошло? А люди так и не вернулись. — Как на школьной экскурсии! — пробасил Марти откуда-то спереди. — Только домашних сэндвичей не хватает! В такой еще коробке с каким-нибудь Бэтменом. Душу бы сейчас продал, чтобы снова впервые в Вашингтоне оказаться с классом. Минивэн подскакивал на ухабах, а за окном серели пыльные лысые деревья вдоль дороги. Ухабов было много, и Джеймс, сидевший через проход, выудил несколько мятных леденцов из металлической коробки, закинул в рот и протянул коробку им с кэпом. Они молча отказались, и, пожав плечами, снова начавший бледнеть Джеймс сунул ее в нагрудный карман под бронежилетом. — Ненавижу ебаную тряску. — Это у тебя после того сотряса началось, — сухо отметил кэп, не отрываясь от карты. — Ничего у меня не началось, — зло бросил Джеймс и уставился в окно. В какой-то момент они остановились за очередным заброшенным ангаром. Сгущались сумерки. Молча выгрузились. Англичашка достал чемодан с рациями: — Я буду на вашей частоте, — он выразительно посмотрел на Чена. — Я ничего говорить не могу, но ваши переговоры услышу. Думаю, вы понимаете, что, в случае неудачи, мне нужно будет самому срочно менять план. Аккумуляторы заряжены на полную. Этими частотами мы пользуемся с коллегами. И, так как до сих пор живы, они безопасны. Удачи! Он, вытянувшись по струнке, отдал честь кэпу и зашагал к деревьям. Это не его операция. Ему детали не нужны, а им — нужно побыть вместе. — Крепим приборы ночного видения. Джеймс идет первый. Марти — замыкаешь, — кэп достал карту и посветил на нее фонарем. — В прошлый раз мы наступали с другой стороны. Там сложнее. Но внимательнее: соковийцы пиздец хитрые! Выдвигаемся через полчаса. Вы свою работу знаете. Уокер уселась на поваленное дерево. Темнело. Лес, отделявший их от объекта, был черным. Черные голые деревья, черная земля и чернеющее небо, наглухо затянутое облаками. Она достала энергетический батончик и откусила. Ей нравилась тишина: пока никто еще не начал собирать винтовки и ругаться. Пока все молча жевали, отходили поссать или посрать. Кто-то молился. Уокер не молилась. Я хорошо и добросовестно буду исполнять обязанности, налагаемые на меня тем званием, которое я получаю. Да поможет мне Бог! Даже находясь на территории суверенного государства и планируя похитить двух несовершеннолетних его граждан. Она усмехнулась и отпила из фляги. Батончик был слишком приторным. Нет, она не боялась. Сейчас было как-то никак, будто от сержанта Мэри Уокер осталась только оболочка, которая взялась за сборку своей славненькой М27. Судя по звукам, Марти тоже начал собирать свою малышку. — Проверка связи, — зашипел в ухе голос кэпа. — Это Папочка. — Зеро на связи, — отозвалась Уокер. — Боба на связи, — зычно отрапортовал Марти. — Скотт на связи, — раздался позывной МакЛагена. — Буррито на связи, — Родригез был так близко, что Уокер не поняла, в ухе или так его услышала. — Док на связи, — по рации голос Ллойда звучал еще приятнее, чем вживую. — Мушу на связи, — Чен, как всегда, безуспешно попытался скопировать дракончика из мультфильма. — Лепрекон на связи, — закончил перекличку Джеймс. А вот теперь Уокер почувствовала привычное возбуждение, предвкушение. Адреналин. Капитан Ковальски никогда не толкал речей. Все они были профессионалами, прошедшими вместе достаточно такого пиздеца, что странно — как они вообще выжили. Вероятно, выживали потому, что знали, что делать, и доверяли друг другу. Тот же бесячий Джеймс был лучшим сапером, и предложи Уокер выбирать — она бы выбрала все равно его. Как и Ллойд, зануда тот еще, вытаскивал с того света тогда, когда остальные уже время смерти записывали. Нет, Уокер была по-настоящему счастлива, что ее взяли. Сначала, конечно, все «солдатом Джейн» обзывали, но быстро поняли: у сержанта Уокер довольно крепкие плечи, которые она всегда готова подставить. И да, она пошла в армию не в поисках женихов. Колотило ровно до того момента, как был отдан приказ опустить приборы ночного видения. Черно-черный лес сразу же стал очень зеленым. Как и небо. Все стало зеленым. Земля — мягкая. Хлюпало. Джеймс шел первый и сильно впереди. Где-то через милю зашипел его голос: — Лепрекон на связи. Растяжки. Идем след в след со мной. — Принято, — отозвался кэп. Уокер наступала в огромный отпечаток ноги Ллойда. Было тихо. Хоть и лысый, но густой подлесок. Тропа довольно заметная, и логично, что на ней поставили растяжки. — Стой, — снова раздался голос Джеймса, и каждый повторил, тут же замерев. — Фугас. Обезвреживать смысла не вижу. Продолжаем движение след в след. Не сходить с тропы: может быть заминировано. — Принято. Лес наполнялся обычными ночными звуками. Но хлюпающие шаги все равно были слишком громкими. — Буррито на связи. Меньше двух миль до цели. — Принято. Боба, доложить обстановку. — Боба на связи. Чисто. — Лепрекон? — Лепрекон на связи. Продолжаем идти след в след. Концентрация растяжек сгущается. Повторяю: концентрация растяжек сгущается. — Принято. Скотт, какие-нибудь следящие системы? — Скотт на связи. Ничего не засечено. — Принято. — Лепрекон на связи. Еще фугас. — Принято. — Мушу на связи. Очень нужно отлить. — Папочка на связи. Ты почему на стоянке не поссал? — Поссал, но снова хочется. — А подгузник? — Мы же ненадолго. Ступил. Расслабился. — Принял. Стой. Все снова остановились. Лес начинал редеть. Пока Чен шумно мочился туда, где, по заверениям Джеймса, точно не было ничего взрывоопасного, Родригез сверился с планом и их координатами. — Около мили осталось. — Принято. Что-то вдруг выскочило у Уокер за спиной из кустов. Птица? Она повернулась и краем глаза заметила, как Марти, замыкающий, отшатнулся. Что-то щелкнуло. Взрыв. Ее лишь чуть подтолкнуло вперед, и вышло все равно ставить ноги в следы тех, кто шел до нее. Звенящая тишина. И стон. — Это Лепрекон. Док, что там? Уокер не задело: шла на приличном расстоянии впереди. За ней — Ллойд, Родригез, МакЛаген и Марти. — Это Лепрекон, Док? Боба? Буррито? Скотт? Уокер обернулась. Ллойд стоял на коленях, обхватив голову. Контужен. МакЛаген, самый ближний к ним, был мертв. — Это Зеро. Мы потеряли троих. Док ранен. Повторяю... — она не успела договорить: в ухе послышался голос кэпа. — Принято. Оказать помощь Доку. — Принято. Уокер развернулась и дошла по своим же следам обратно. Видимых повреждений не было. Она бросила быстрый взгляд на парней: без вариантов. От Родригеза осталось что-то похожее на начинку буррито. — Док, это Зеро, — она попыталась перехватить его взгляд, но Ллойд лишь растерянно смотрел по сторонам. Он быстро стащил шлем, и в ту же секунду его голова резко откинулась, а Уокер в лицо брызнула кровь. — УКРЫТИЕ! Она прижалась спиной к ближайшему дереву. — Это Зеро, Док убит. Стреляли на десять часов. Чен выругался в эфире на китайском. — Пока стреляли с одной точки. — Зеро, принято. Мушу? — Помех нет, но, Папочка, мы не можем даже эвакуацию вызвать. Вы же в курсе. — Это Папочка. Принято. — Лепрекон на связи. Что делать будем? Пока не плотный огонь — может, снимем стреляющего и отступим? — Папочка на связи, нам поставлена задача. — Блядь, Папочка, — судя по голосу, Джеймс был вне себя. — У нас половину команды нахуй убили. Что мы вчетвером делать будем? Сапер, связист, контуженый и баба? — Зеро на связи. И снайпер. Баба-снайпер. Попробую снять того. Там один. Вряд ли пара. Похоже, стреляли с близкого расстояния. Она подняла шлем Ллойда и осторожно показала его из-за дерева. Выстрела не последовало. Быстро выглянула из укрытия. Стрелявший прятался за пнем. Довольно узким. Выстрел вправо, тень сместилась. Влево. Упал. — Зеро на связи. Снят. Чисто. — Принято. Продолжаем движение. Уокер знала, что их заметили. И вчетвером нихуя не выйдет. Это ясно. Джеймс был прав, чертовски прав. Но... приказ есть приказ. — Это Мушу. Раз у нас пропал топограф... и не только он. До цели — полмили. — Лепрекон на связи. Заминировано плотненько. Не оступайтесь. — Зеро. Замыкаю. Чисто. Резко все залил яркий свет прожекторов. Слепил. Их окружили очень вооруженные люди. Слишком много. — Сдовайтес! — прозвучало на очень ломанном английском из громкоговорителя. — Папочка? — нервно спросил Чен. Бесконечно долгая пауза. Уокер видела лишь силуэт кэпа сильно впереди. — Сдаемся. — Есть! — пронеслось эхом в наушнике. Уокер последней откинула винтовку и подняла прибор ночного видения. Показала ладони. Один силуэт отделился и направился к Чену. При полном параде. Погоны очень большого начальника. Мужик лет сорока. Явно не кабинетный: мамон отрастить не успел, — усмехнулась Уокер. Но важный — пиздец. Уверенно шлепал сапогами по хлюпающей грязи. — М-м, — протянул он, остановившись напротив Чена. — Омериканцы. Лъет пятнадцать ни было. Лъет пятнадцать мы спокойно живъем. Етот глоболизъм. Он расстегнул ему шлем и стащил его с головы Чена. Отбросил. — А Китай-то встайот с колъен. — Я гражданин Америки, — тихо и спокойно ответил Чен. — И зря! — он резко достал из кобуры пистолет, как в каких-то стремных вестернах, и выстрелил Чену в лицо. Тот упал. Уокер было дернулась, но почувствовала, как в бок ей упирается ствол. И чуть выше подняла руки. Из-за спины вышел еще один. Ухмыльнулся ей в лицо и засадил в лоб прикладом. Из плена смутных тревожных образов вырвал чей-то нечеловеческий крик. Уокер разлепила глаза и дернулась, чтобы подняться, но дикая боль откликнулась непроизвольным сдавленным стоном. Сделав пару глубоких вдохов и оглянувшись, она поняла, что лежит на дне бетонного мешка с решеткой вместо потолка, через которую проглядывалось бесцветное небо. Болело все тело. И было чертовски холодно. Закрыв глаза и сосредоточившись, Уокер почувствовала пульсирующую боль в бедре, ныло в районе ребер, саднила губа и трещала голова. Бывало и хуже, вроде бы. Хотя раньше она никогда не приходила в себя где-то метрах в пяти под землей. Запястье тоже болело, очень. Это выяснилось при попытке на него опереться. Отекло. Указательный и средний пальцы на правой руке больше всего напоминали кровяные колбаски, толстенькие и черные. Пропальпировав, стиснула зубы от боли. Уокер отметила про себя, что сломаны. Будто она ебанный лучник. Из винтовки можно и с левой. Винтовки! Вскочив, Уокер зашипела: снова острая боль. Стоять получалось лишь на левой. Хорошо ее отделали... А когда, собственно? Часов на запястье не нашлось. С нее стащили жилет с шлемом, куртку, оставили без ремня и шнурков. Снова крик. До мозга костей пробрал. Кричал Джеймс. Точно он. Кричал страшно. И не так уж и далеко. Снова тишина. Уокер осмотрелась. Да, так себе ситуация. Прямо за стеной послышался довольно громкий стон. Кэп. — Эй, Папочка? Это Зеро! — Зеро?! Как ты? — кэп, судя по эху, в таком же мешке, и звук шел через верх. — Все болит. Но вроде бы нормально... Ты? — Пиздец тебя отделали. Тебя вырубили, и нас заставили смотреть, как тебя бьют. — Да все нормально, кэп, — почти не соврала Уокер. — Что говорят? — Они знают, что мы тут незаконно. — И зачем над Лепреконом измываются? — За девяносто девятый... — Но... Его же там не было. — Им плевать. — Эй, — сверху, откуда был голос кэпа, послышались удары чего-то металлического по металлу. — Тихо! Уокер подняла голову и увидела молодого парня в военной форме с ломом. Он, встретившись с ней взглядом, ударил по прутьям над ее головой. Хотелось пить. Губы растрескались. В углу, около засранного, но пустого ведра стояла алюминиевая кружка. Принюхавшись, Уокер решила отпить. Вроде бы вода. Она сделала глоток, поболтала во рту и проглотила. Стало лучше. Оказалось, что у мешка сбоку есть дверь. Наверное, через нее Уокер сюда и доставили. Пиздец. Они потеряли пятерых. У Ллойда будет ребенок. Ад какой-то. Уокер упала в угол. Нервно провела по бедрам, и левой ладонью наткнулась на что-то в накладном кармане. Монетка. Монетка, которую она выиграла в споре, что Джеймс их заебет. Ну заебись! Уокер ее покрутила в руках и убрала обратно. Да, она ни разу не была в плену, но знала, что один из приемов психологического давления — постоянные обыски. Ночью и по несколько раз. Поэтому оставлять в единственной щели в стене, откуда легко можно выудить ногтями, — смысла особого нет. Металлическая дверь резко открылась, и Уокер под руки вытащила пара солдат. Она не сопротивлялась. Хотела бы — сил особо не было. Когда она вообще последний раз ела? Почти несли по темному узкому коридору с глухими металлическими дверями, затем — по лестнице, и снова по коридору, пока не посадили на холодный железный стул в комнате, очень похожей на комнаты для допросов в тайных тюрьмах, где Уокер очень давно и недолго служила. Руки сковали за спиной и врубили резкий холодный свет. Откуда-то вышел тот самый большой армейский начальник. Со своим стулом. И уселся напротив: — Ну, солдат. Добрый дъен. А вы много проспали. — Что вам от меня нужно? — Уокер спокойно посмотрела в его колкие карие глаза. — Выкуп? — Нъет, — усмехнулся, по знакам отличия, похоже, что полковник. — Ви тут нъезаконно. За вас нъе заплатят. Придъется тогда признат, что ви тут по приказу. Вас нъет. Но мы будем узнават важные сведенъя. — А если нам нечего сказать? — О! — очень неприятно улыбнулся мужик. — Когда мы снъимали ногти с рук вашъего друга — немного узнали. Думаю, и от вас узнаем. Он поднялся, снова улыбнулся и внезапно отвесил пощечину. Лицо горело, и Уокер языком потрогала еще до этого разбитую губу. Снова кровоточила. — Что вам нужно? — она пыталась перехватить взгляд. — Нъе знаю, — наигранно пожал плечами мужик, даже не смотря на нее. — Можъет — мъесть за всъю мою сему, погибшую под завалами послъе вашъей бомбежки? — Но это не вернет их... — Зато отомщъю, — он, развернувшись, оскалился, и прописал Уокер хук слева. Чуть язык не прикусила. Он что-то крикнул на местном, и пара крепких парней быстро сняли с нее наручники и утащили обратно. Тихий стук. Морзянка со стороны кэпа. Камушком по кружке. Ты как? Норм! Ты? Ок. Джеймс? Он не слышит. Что им надо? Ничего. Мести. Про тебя в курсе? Пока нет. Мне пиздец. Прорвемся. Было так тихо, что Уокер отчетливо слышала, как где-то сверху кто-то размеренно шлепает по грязи. Да, похоже, им пиздец. И так ясно. Но нужно не терять надежды, не падать духом. Нужно до последнего верить хотя бы на десять процентов, что выйдет выжить. Иначе... иначе можно сойти с ума. Они же знали, куда и на что шли. Что никакого бэкапа. И что тот англичашка слушал их радио лишь для того, чтобы дать по съебу, если случится то, что случилось. И он был прав. Холодно. Портки и футболка промокли. До нижнего белья. А больше ничего и не оставили. Уокер притянула колени к груди и обняла их. Стало не сильно теплее. Постаралась расслабиться, чтобы не трясло. Вроде бы вышло. Успокаивало одно: ее никто не хватится. Никто не будет ждать, искать. Ее самоубийственная миссия — исключительно ее проблема. Из выживших, только у Джеймса осталась семья. Зато какая! Уокер уткнулась лбом в колени и постаралась ни о чем не думать. Но не выходило. Зеленое месиво из парней, кровь, опять-таки, зеленая, летящая ей в лицо. И боль по всему телу. Она попыталась сменить позу, но зашипела. Вернулась в прошлую и закрыла глаза. Похоже — шишка на лбу. Кое-как начала засыпать. Проснулась она от звука открывающейся двери. Ее грубо вытащили двое и повели туда же, куда и до этого. Но в этот раз там уже был прикованный по рукам и ногам к креслу с подлокотниками Джеймс. Бледнее, чем в самолете. Уокер заметила, что на его левой руке не хватает ногтей. Всех. Пальцы с неаккуратными пластырями в кровавых подтеках выглядели мерзко. — Что вам нужно? — сходу спросила Уокер, пока ее приковывали к вчерашнему стулу. — Ничъево, — зло улыбнулся все тот же полковник. — Смотръет за страданиями. Как мы смотръели. Джеймсу задрали одну штанину до колена. Уокер даже не знала, что у него колено, судя по шрамам, собрано по частям. Ни разу не видела его в шортах.Он перехватил ее взгляд. Поджал губы и подмигнул. Она как-то слабо улыбнулась в ответ. Уже заметила тонкие острые ножи у огромного детины в фартуке рядом. Он держал в руке что-то, больше похожее на скальпель. Схватил Джеймса за щиколотку и одним движением быстро провел вверх, будто в салоне эпиляции дергая восковую полоску. Джеймс заорал, и Уокер стало не по себе. До позвоночника добралось неприятное ощущение. Голень лишилась куска кожи, свисающего теперь, словно ломтик еще не обжаренного бекона. Со шкуркой. Так вроде бы в семье Ковальски готовили. Но сейчас Уокер было сложно думать. Она видела лишь настоящее мясо, маленький, но живой кусок плоти Джеймса. — Знаеш? — внезапно схватил ее за подбородок полковник и заставил смотреть себе в глаза. — А ми вас в одной камэрэ заточим. Будъеш смотръет, как мухи его едъят. Он что-то сказал кому-то за спиной Уокер. И их с Джеймсом утащили в мешок побольше. Приковали на длинные цепи. Поссать портки хватит снять. А вот друг другу как-то помочь — нет. Когда дверь закрылась с обратной стороны, Уокер искренне спросила: “Чем помочь?” — Да чем тут помочь? Хорошо хоть зима: мух нет, — хмыкнул Джеймс, устраиваясь удобнее и вытягивая вперед голень без куска кожи. Рана влажно поблескивала. — Снял он ювелирно, конечно. А нас же отсюда не выпустят. Будут пытать. Просто забавы ради. У меня отец в Заливе воевал. Попадаешь в плен — а тебя четвертуют, язык отрежут или еще что. Просто так. Здесь та же тема. Мы к ним пришли. И это наши проблемы. Знаешь, если у Папочки есть возможность — я бы уже себя прикончил в камере. Если они пробьют его по базам — это будет пиздец. — Это не выход. — Учитывая, что он католик, — конечно нет, — оскалился Джеймс. — Ад там, вся хуйня. Но, Зеро, учитывая, что нас даже не будут пытаться выкупить, на твоем месте я бы подумал. У тебя хоть длины цепи хватает задушить себя... — Я пока не хочу умирать. — Да я тоже, — нервно хохотнул Джеймс. — Вот придется, правда. Но в тебе до этого, вероятно, по три члена за раз побывают. Я немного понимаю, о чем они там болтали. Планы у парней далеко идущие. — Иди ты, — хмыкнула Уокер. Да, она предполагала, что что-то такое может случиться. Предполагала она это, еще когда просто шла в армию. Тело — это всего лишь тело. Оно сейчас у нее болело, но вот разум был относительно чист. — Знаешь, я посплю пока. Правда. Умереть еще успею. В этом мешке так же не было потолка. Очень влажно, а температура все опускалась. — Эй, Лепрекон, — у Уокер зуб на зуб не попадал. — Нам может повезти, и мы окочуримся от холода. Не знаю, как у тебя, а у меня все до трусов мокрое. — Тебя спихнули в канаву, когда вырубили. — А, ясно. Короче, у меня мокрые шмотки. Тут нет крыши, и, блядь, зима. Да, Балканы, но зима. — Тебе может повезти, — на полном серьезе ответил Джеймс. — Говорят, смерть от переохлаждения — довольно спокойная. — Знаешь, — улыбнулась Уокер. — А я бы все-таки думала про побег. — У тебя пока все ногти на месте и ни кусочка кожи не сняли, — Джеймс рассмеялся. И смех его был очень неприятным. У Уокер не было никакого желания продолжать общение с Джеймсом. Наверное, из всех ее знакомых он был самым депрессивным. Всегда у него все было плохо. Хотя сейчас его нытье отражало объективную реальность. Все было не плохо: все было просто ужасно. Темнело. Она откинулась на стену и прикрыла глаза. Выходит, они почти сутки здесь. И их ни разу еще не кормили. Вероятно, вышло немного поспать, потому что шум разбудил. Совсем стемнело. Джеймс тоже спал, свесив голову на грудь и громко сопя. Шаги по коридору, звук поворачивающегося ключа. Снова по две пары крепких рук их освободили и опять куда-то потащили, без объяснений. На этот раз — в какую-то другую, новую комнату. Тоже без окон. И Уокер, и Джеймса так и оставили у дверей. В крепкой хватке солдат. На небольшой освещенный пятачок вышел не полковник, а хмырь помоложе, но тоже в крутых погонах: — Хорошая идея была — оставить вас вместе, — без акцента проговорил он. — Узнали много нового. Про вашего капитана. Полезно было, да. Зеро, Лепрекон. Он театрально взмахнул рукой, и в конце комнаты врубился свет. Уокер еле сдержала рвотные позывы. Джеймс рядом громко выдохнул. У противоположной стены на крюке висел абсолютно голый Ковальски. У него был распорот живот, и кишки оборачивались вокруг шеи. Синюшное лицо, язык наружу и кучка дерьма внизу. Лучше бы Уокер этого не видела. Хотелось сесть на пол, закричать, уйти. Снять его. Сделать хоть что-то. Но ее крепко держали. — Не дергайтесь, солдат. Спасибо вам, мы смогли наказать военного преступника, — ухмыльнулся новый начальник. — Капитан Ковальски тут уже бывал. Вот ведь ирония! Ублюдок довольно посмотрел на кэпа и что-то скомандовал тем, кто держал их с Джеймсом. Его поволокли в ту же дверь, а ее — в ту, что была с противоположной стороны. Уокер успела бросить на Джеймса взгляд, и тот одними губами сказал: “Держись!” Лестница, коридоры куда шире и чище. Шаги ублюдка слышатся за спиной. Очередная дверь, и они в чем-то, больше напоминающем медицинский кабинет. Довольно чисто и светло. Сухо. Тепло. Есть только лавка да стол. На запястьях за спиной щелкнули наручники, руки отпустили. Закрылась дверь. По ощущениям: кто-то остался. — У нас тут с женщинами не очень, — послышался голос все того же ублюдка. — И я тут остался за главного. Так что посмотрим, везде ли ты такая же рыжая. Зазвенела пряжка ремня. Блядь, только этого не хватало. — А как насчет Женевской конвенции? — голос не дрогнул. На удивление, даже довольно уверенно звучал. Хотя сил стоять на ногах-то не было. — Что?! — ублюдок рассмеялся. — А вы — не военнопленные, милочка. Он обошел и встал напротив. Неприятно близко. Уокер чувствовала его дыхание на своем лице, но не отворачивалась. Пахло крепким табаком. — У нас со Штатами нет войны. И вас здесь нет. Это же и так ясно. И чтобы дядюшке Сэму не делать неприятно, мы просто не будем жаловаться никуда про военное вторжение действующих военнослужащих на территорию суверенной Соковии. Это же долг, разве нет? А то — международное порицание, санкции там. Зачем это? Всего каких-то восемь жизней… Внезапно по его лицу пробежала непонятная тень и он с силой, зло, резко надавил Уокер на плечи, заставив встать на колени. Одной рукой крепко держа ее за волосы, другой он расстегивал ширинку. У нее перед глазами оказался вялый член. Она интуитивно сжала губы, ублюдок зажал ей пальцами нос. Когда легкие начали гореть и губы сами разомкнулись, член оказался во рту. Запахло мочой. — Соси давай, и без зубов, — прорычал он, дернув за волосы и заставив Уокер посмотреть себе в лицо. Член твердел, и загоняла его эта мразь резко и довольно глубоко. Горло на каждом толчке сжималось в спазме. Челюсть затекла, болели колени. Глаза щипало от слез, слюни и сопли текли по подбородку, и все, чего хотелось Уокер, чтобы это просто скорее закончилось. Но ублюдок подавался бедрами снова и снова вперед, крепко держа. Все резко закончилось. Он дернул за волосы, заставив подняться, и толкнул на стол. Прижал. Стащил портки и резко вошел. Уокер смотрела на блик на кафельной стене, пока ее щека елозила по металлической поверхности стола, а член соковийского выродка все агрессивнее входил в нее. Боль временна. И не сможет же он ее трахать вечно. Рано или поздно это закончится. Может быть, ее потом кинут обратно. Сколько уже не ела? Энергии почти нет. Холодная ночь — и все, нет сержанта Уокер. Что там Джеймс говорил про смерть от переохлаждения? При каждом толчке она выдыхала носом. На столешнице появилось пятно конденсата. А блик так и прыгал с одной плитки на другую и обратно. Влажные удары заглушал скрип стола и бренчание пряжки ремня. Чем быстрее двигался ублюдок, тем быстрее блики меняли свое положение. Уокер прикрыла глаза, сузив обзор. Словно желтый солнечный цветок на ветру колышется. Хватка ослабла. Член с противным звуком выскочил. В бедро ударило теплое и липкое. Звон пряжки, пыхтение. Уокер снова дернули, натянули обратно штаны. Стоять было очень сложно. Колени подкашивались. Ее долго тащили по коридорам, но не к Джеймсу, а в тот же каменный мешок, где она и очухалась. Как только с нее сняли наручники и дверь закрылась с обратной стороны, Уокер доползла до ведра. Ее вывернуло наизнанку. Блевать было нечем, но желудок снова и снова скручивало спазмом. Нащупав кружку, она сделала довольно большой глоток, и вода тут же пошла обратно. Стало чуть легче. Уокер нащупала монетку в кармане. Нацарапала ей дату у самого пола. И отметила первый день. Шли недели. Кормили раз в сутки невнятной баландой. Кинули какую-то тряпку, в которую получалось кутаться ночью. Ведро выносили раз в неделю, но Уокер почти привыкла к запаху. Насиловали часто. Иногда и по двое. Кончали обычно на лицо, заявляя, что баба на сносях им тут не нужна. Изредка притаскивали Джеймса и заставляли смотреть. Выглядел он очень плохо. Потерял несколько пальцев и зубы. А, судя по намокшим бинтам, снимать кожу с ног не прекратили, хоть и явно давали зажить, а то он уже давно откинулся бы. Уокер стали приводить тогда, когда перебрались на торс несколькими месяцами позже. Джеймс уже почти не кричал, когда с него снимали совсем небольшие кусочки кожи рядом с почти зашившими ранками. Да и, похоже, кормили его примерно так же, а для некогда крепкого мужика — совсем мало. Через девять месяцев и пять дней показали тело Джеймса. От жары и грязи незаживающие раны воняли ужасно. Хотя, судя по всему, он только-только умер. Уокер подумала, что и правда стоило попытаться убить себя тогда, в первую ночь. Ублюдок рассмеялся, заявив, что тело можно скинуть в лес, но вряд ли дикие звери станут это дерьмо жрать. Хотелось что-то сказать, но Уокер казалось, что все слова вылетели из головы. Крутились только мысли, что это парням еще повезло. Чен вообще мгновенно умер. Внезапно проснувшись ночью, Уокер в лунном свете обнаружила какие-то непонятные выскорбленные цветы на стене. Похоже, что ее монеткой. Указательный, средний и большой пальцы правой руки странно болели. И ногти поломаны. Луна казалась слишком яркой. Сквозь решетку светила почти полная, хотя должна была быть первая четверть. Херня какая-то. Уокер уставилась на палочки, обозначавшие количество дней в мешке. Явно не хватало нескольких. В следующий раз она выпала чуть ли не на две недели. Долбаных цветов становилось все больше. Сверху кто-то окликнул, и Уокер вздрогнула. — Пс, Мэри! Это я, Исак, — сквозь решетку сверху ей приветливо махал какой-то молодой соковийский солдат в форме. — Сейчас спущу тебя еды. Принес тебе витаминов, но спрячь хорошо. И местный врач сказал, что да, будут тебе эти ваши женские салфетки давать. И то, что ты просила... Это вот прячь прям очень хорошо! Широко улыбаясь, он начал спускать на веревке сквозь прутья какой-то кулек. — Там все, что просила, и даже чуть больше, — Уокер показалось, что он засмущался. Но ей было плевать: узелок, от которого вкусно пахло свежим хлебом, занимал ее сейчас куда больше. — Я теперь через три дня буду дежурить. Еще что-то принесу. Пока должно хватить, Мэри! На дверь, правда, огромный замок повесили, а ключ только у вернувшегося полковника. Но у них там какие-то дела, опыты. Не до тебя вообще. А мы же с тобой друзья... Приказали тебя тут запереть и ждать, пока ты от голода не умрешь... Но я не позволю! — Исак, так себе перспектива. А как мы?... — Уокер смотрела на то, что было внутри кулька и забыла, что хотела спросить. Несколько булок, еще даже теплых. Маленький сверточек, гласящий, что в нем витамин Цэ, пара яблок и бутылка воды... и части радиопередатчика! — А ты в следующий раз остальное донесешь? — Конечно, Мэри! — улыбнулся. — Как и обещал! Ладно, мне бежать надо, а то наряд получу! Уокер кивнула и уставилась на то, что принес этот малец. Она не помнила ни его, ни как просила что-то такое. А еще — как появились все эти долбаные цветы, и как пропадали целые дни и недели. Теперь она спрашивала Исака точное число. Соврала, что ждет День Благодарения. Мальчишка дежурил сутки через трое. Считать оказалось просто. И дни выпадали. Казалось, что тело продолжает жить: жрет там, срет, а вот сознание где-то еще. Может, это другое сознание и представилось по имени? В одиночестве и в замкнутом пространстве легко слететь с катушек — это им еще в учебке вдалбливали, пугая для профилактики карцером. Благодаря хоть какой-то жрачке сил прибавилось. Уокер даже начала понемногу выполнять статические упражнения. Для радиопередатчика не хватало еще пары деталей, но Исак обещал все достать. Как раз, говорил, будет помогать там с переносом какого-то оборудования. С приходом дождей, выпадать Уокер стала все чаще. Последний раз она пришла в себя, когда где-то далеко слышались звуки затихающей перестрелки. И снова какая-то темнота.