fueris tangeritus

      Это кажется совершенно безнадёжным. Это кажется глупым и абсурдным.       Он потерял всякий смысл жить. Ему никто не нужен. И умри бы он где-нибудь в забытой Господом Богом подворотне, никто бы не заметил. Потому что такой отброс становится автоматически потерянным для общества.       Лишь этому странному парню, нашедшему его в заброшенном здании с бутылкой дешевого пойла в руке, почему-то не всё равно.       Он говорит те самые, нужные застывшему сердцу Аббаккио слова, и бывшему полицейскому кажется, что пелена алкогольного опьянения постепенно пропадает перед глазами.       Его руку словно кто-то направляет — Леоне сам ставит бутылку на землю. Ноги идут к незнакомцу, озарённому сиянием уличного фонаря (поначалу Аббаккио принимает его за божественное сияние).       Голова раскалывается. Тело ломит. Одежда промокла, пропахла кровью и алкоголем. Он выглядит максимально жалко, но Леоне совершенно плевать. Он приближается к пареньку скорее из чистого любопытства. Кто-то не смог пройти мимо? Кому-то не всё равно?       И ведь, судя по его словам, незнакомец знает о его прошлом. Он специально выискивал его по забытым всеми местам, чтобы… Что?       Предложить помощь?       Аббаккио ничего не чувствует. Ни злости, которая должна была бы пробудиться в нём из-за того, что какой-то левый юноша жалеет его; ни благодарности, что было бы вполне объяснимым чувством.       Мысленно он мёртв. Он там, вместе со своим напарником.       Леоне молча выслушивает незнакомца, узнаёт его имя. Бруно Буччеллати. Далее парень начинает говорить что-то про мафию, про свою собственную команду, про несправедливость, произошедшую с Аббаккио…       Бывший полицейский почти не слушает его. Лишь рассматривает и пугается того, насколько добрая, светлая и успокаивающая аура исходит от Бруно. Она что-то пробуждает в Леоне, буквально ослепляет и сжигает изнутри.       Аббаккио что-то чувствует. И ему это ни капли не нравится.       Пока он пытается справиться с волной захлестнувших его ощущений, о которых он уже успел позабыть (больно; страшно; сердце так сильно бьётся, что это невыносимо), Бруно ловит такси, называет нужный адрес и жестом руки приглашает Леоне садиться вместе с ним. Он трясущейся ладонью проводит по лицу и растеряно произносит: — У меня нет денег, чтобы заплатить… — Ничего страшного. За мой счёт.       Буччеллати отвечает так спокойно, размерено; его лицо украшает тонкая добрая ухмылка. Лишь из-за одного его голоса — тёплого, красивого — за ним хочется идти хоть в эту чёртову машину, хоть сразу на девятый круг ада.       Медленно кивнув, Леоне усаживается на заднее сидение и молится Всевышнему, чтобы никто из присутствующих не слышал, как громко и быстро колотится его сердце. Он рефлекторно хватается за грудь в попытке унять его и утыкается взглядом в окно. В нём отражается Бруно, о чём-то беседующий с водителем.       Аббаккио не замечает, как осторожно проводит по стеклу пальцем, касаясь отражённых очертаний Бруно. На фоне этого идеального человека, Леоне плох совершенно во всём. Даже пальцы на руках, которыми он пытается невесомо, незаметно дотянуться до Буччеллати отвратительны — искусаны по краям, в области ногтей; некоторые из них до сих пор кровоточат.       Бывший полицейский одёргивает ладонь и, зажмурившись, откидывается на спинку сидения. Почему он только сейчас начинает замечать свои недостатки, тем более, такие мелочные?       Зависимость от людей, от одного конкретного человека. Чёрт, какая тупость. Леоне фыркает, полностью уверенный, что подобная зараза никогда не настигнет его.       Сердце продолжает бешено стучать — закрыв глаза и видя перед собой лишь сплошную тьму, Аббаккио отчётливее слышит его.       Заткнись. Заткнись! Прекрати! — Всё хорошо? Ты побледнел, — из темноты вытягивает приятный, глубокий тембр голоса. Аббаккио поворачивается в сторону и молча смотрит на Буччеллати. Видит в его взгляде взволнованность. Обжигается об неё и вздрагивает. — Всё… Нормально, — едва выдавливает из себя Леоне. Это звучит до боли неубедительно, но Бруно принимает ответ и снова улыбается, легко кивая головой.       Разве бывают такие люди, от улыбки которых хочется таять и плакать одновременно?       Ещё не поздно выпрыгнуть из машины и убежать куда подальше от желания и дальше любоваться улыбкой Бруно?       Они едут молча. Тишину разбавляет радио, из которого, с небольшими помехами, слышится старая песня девяностых годов.       … There used to be a greying tower alone on the sea…       Леоне фыркает, снова переводя взгляд на капли дождя, ударяющиеся об стекло. Обычно он слушал музыку фоном, ради того, чтобы заглушить свои мысли и сосредоточиться на конкретной работе. Он не вдавался в смысл текста, не пытался разобраться, что композитор хотел вложить в песню.       Сейчас он думает, что это, вероятно, злая шутка судьбы. Строки, так идеально подходящие его одинокой натуре.       You became the light on the dark side of me.       Во взгляде и улыбке Бруно так много света, что можно ослепнуть и ни капли не пожалеть об этом.       Love remained a drug that's the high and not the pill…       Леоне не выдерживает и грубо толкает ногой водительское сидение. — Слушай, а можно сменить пластинку на что-то менее тошнотворное?       Таксист нахмуривается, переводит злой взгляд на Аббаккио, но даже не думает выключать радио. Наоборот, его рука тянется к панели, чтобы прибавить звук, и Леоне чувствует, как в нём вскипает гнев. — Слышь, ты… — Синьор, — вдруг вмешивается Бруно. — Не могли бы вы переключить на другую волну? А лучше… Выключить. Голова побаливает. Музыка мешает.       Глаза Леоне расширяются от того, что происходит в следующие пару минут. Лицо водителя мгновенно украшает снисходительная улыбка, он часто-часто кивает и выключает радио, попутно приговаривая: — Разумеется, синьор Буччеллати… Что же вы сразу не сказали?       Его уважают. Он, черт возьми, выглядит чуть младше Леоне, но имеет слишком большой авторитет. И ведь… Он не угрожает. Не приказывает. Лишь мягко (и так уверенно) просит. Как правило, с такими добросердечными просьбами посылают далеко и надолго, но водитель продолжает извиняться перед Бруно и расспрашивать его про здоровье, а Аббаккио попросту не верит в происходящее.       На кого же он нарвался? Что это за необычный человек?       Леоне кажется, что Бруно послан свыше. Он ругает себя за собственные мысли. Пытается отрицать неизбежное.       В душе всё ноет, болит, будто на неё повесили до невозможности тяжелый булыжник. Он живет. Воскресает. И лучше бы никогда этого не происходило — Аббаккио привык к тому, что стал ходячим мертвецом после того, что с ним случилось.       Остаток дороги он смотрит в никуда. Капли дождя, стекающие по стеклу и сливающиеся в единые потоки, отражаются в его пустых глазах цвета сумерек.       Точно так же, как Бруно Буччеллати. Странный, прекрасный, подозрительный человек, решивший вытащить пропащего полицейского из самых низов.       Из-за дождя толком не удаётся разглядеть, куда они приехали. В тусклом свете фонаря видно лишь темно-розовую кирпичную стену и небольшую вывеску справа от входа.       Он словно на автомате входит в помещение, несмело оглядывается по сторонам и слышит, как чуть ли не каждый официант (ресторан… чёртов ресторан) и даже управляющий вежливо приветствуют Буччеллати, пока тот наблюдает за реакцией Леоне. — Ты не голоден? — мягко интересуется Бруно у бывшего полицейского, на что тот, хмурясь и смущенно отворачиваясь, ворчит под нос прямолинейный отказ. — Точно? Ничего не хочешь?       Немым, но многозначным ответом для парня служит колючий взгляд со стороны Аббаккио. Мысленно Леоне считает, сколько уже задолжал своему «спасителю». За такси. За настойчивое предложение поужинать.       За попытки вернуть ему хоть какой-то ебучий смысл жизни? За такое вряд ли расплатишься деньгами.       Бруно снова улыбается уголками губ и снисходительно кивает. Аббаккио смотрит на него почти что в немой истерике, недоумевая, как так можно? Любой на месте Буччеллати уже дал бы по морде наглому (и явно нелицеприятно выглядящему) мужику за такое поведение, а этот всеми уважаемый и возносимый человек вот так просто реагирует на колкую натуру Леоне. — Пойдём, покажу тебе твою комнату.       Чаша терпения Аббаккио медленно, но верно начинает переполняться. Неужели, всё же есть какие-то подводные камни? Действительно, это просто не может быть правдой. Незнакомец подходит к нему, предлагает помощь, заботится (з-а-б-о-т-и-т-с-я) о нём, а теперь ещё и жилплощадь предоставляет.       Но пока что Леоне молчит, сдерживая внутри волну прямолинейных вопросов. Наедине. Когда они останутся наедине, он, наконец, поинтересуется, что же понадобилось от него Бруно Буччеллати.       Второй этаж дома оказывается достаточно просторным коридором, до которого они добираются через лестницу прямо за кухней ресторана. Бруно жестом руки указывает — будущая обитель Аббаккио находится за второй с конца коридора большой дверью из тёмного дерева.       Леоне не особо обращает внимание на цвет стен, на остальные помещения, но почему-то догадывается, что самая крайняя дверь — та, что рядом с его комнатой — это комната Бруно. Это невозможно списать на полицейскую чуйку или трёклятую интуицию. Просто…       Просто он знает. И оказывается прав — перед тем, как позволить Леоне пересечь порог, Буччеллати заходит в свою комнату и выходит оттуда уже с небольшим ключом.       Глупость. — Бывало и похуже, — думает Леоне, окидывая спешным взглядом будущее место жительства. Бруно старается, рассказывает и показывает ему даже, казалось бы, на примитивные вещи. Вот кровать (удивительно просторная для одного человека), вот тумбочка, за той дверью — умывальник, где можно привести с себя в порядок с утра. Кресло; зеркало; шкаф; высокие светлые стены; окно прикрыто нежно-голубой шторой… Просторная комната.       Может, в теории, Аббаккио тут бы и прижился. Хоть у него и есть собственная квартира, но разве он бы стал пропащим алкоголиком и шатался бы по подворотням, если бы мог жить в мире и спокойствии?       Стены там давят. Отражение в зеркале так ненавистно. Грязно. Противно. Сплошные воспоминания. И непомерный груз вины, не дающий уснуть по ночам и вздохнуть полной грудью. — Я уже приготовил тебе сменную одежду, ванная у нас в другой стороне коридора, могу проводить, чтобы… — Леоне не выдерживает слушать доброжелательный, пропитанный светом голос Бруно и перебивает его, поворачиваясь лицом к парню: — И чего ты добиваешься?       Это звучит даже слишком грубо. Отстранённо. С вызовом и молчаливым посылом: «Ты издеваешься надо мной? Чего тебе надо? Уйди, оставь в покое, я тебе не верю! Я никому не нужен». — Прости?       Бруно хлопает глазами, делая вид, что он не услышал Аббаккио. Напряжённо выдыхая, бывший полицейский разворачивается к Буччеллати всем телом и едва сдерживается, чтобы не применить сжатые в кулаки руки. — Ты специально шарился по самым обоссанным помойкам в поисках меня. И ведь нашёл. Привёл сюда, навешал на уши какой-то лапши про мафию, про команду, про что-то, блять, ещё. Решил в благотворительность поиграть? Сколько тебе за это заплатили? Ты знаешь, что я наделал? За что меня выгнали из полиции?.. — Знаю. Потому и искал тебя, — тон голоса Бруно вдруг меняется на серьёзный и сосредоточенный; брови хмуро съезжаются к переносице, а прежняя искренняя доброта во взгляде тут же испаряется. Леоне становится неловко. Из-за каши в голове, усталости и похмелья он обречённо выдыхает, списывает нежелание продолжать спорить с Буччеллати на своё состояние (или, это те же причины, по которым ему стало стыдно из-за своего поведения?). — И что же ты знаешь? Знаешь, что я — продажный коп? — Знаю. Но ты просто запутался. Пошёл по кривой дорожке — со всеми бывает. — А то, что по моей вине погиб… Погиб мой напарник? — Это не твоя вина, Аббаккио. — Ты-то, блять, у нас всезнайка, — огрызается Леоне, давая себе мысленную пощёчину за ответ на слова Бруно. — Перестань меня оправдывать. — А я и не пытаюсь. Ты, в самом деле, совершил много ошибок в прошлом, — Буччеллати делает шаг вперёд; Аббаккио рефлекторно отступает назад. «Спасителя с голубыми глазами» это не останавливает, и вот он уже нагло вторгается в личное пространство парня, а тот замирает, не в силах пошевелиться.       Он слишком близко. Он смотрит в самую душу. В давно мёртвое, иссохшее сердце.       Леоне буквально забывает, как дышать. Всё, что он видит перед собой — взгляд лазоревых глаз Бруно, который постепенно смягчается, возвращается к прежнему. — Аббаккио… Леоне. Я сказал тебе ещё на улице, что не стоит гробить себя в том, что ты совершил. Я не знаю подробностей — лишь читал вырезки из газет, но, подозреваю, что журналисты могли переворотить все факты с ног на голову… Такая уж у них работа. Как минимум, что-то из твоей жизни они явно приукрасили. А ты поверил. Опустил руки. Но, знаешь, все заслуживают шанс на то, чтобы быть прощёнными. На ещё одну попытку. Я не думаю, что плохой человек добровольно бы пошёл служить в полицию. Ты запутался, я понимаю. Но, на то и существуют другие люди, чтобы помогать… Жить. Искать смысл. Истину, — боковым зрением бывший полицейский замечает, как ладонь Бруно тянется к его запястью. Буччеллати не успевает его коснуться — Леоне мгновенно отмахивается и пятится на ещё несколько шагов назад. — Я тебя понял. Только, пожалуйста, без рук, — Аббаккио неприятна сама мысль о том, что кто-то может его касаться. Все эти сопливые «держания за ручки», объятия… Даже с родственниками он обычно позволял себе минимум телесного контакта. А тут… Тем более, какой-то совершенно незнакомый ему человек.       Тем более, человек, к чьим касаниям он бы, несомненно, привык. Быстро, неизбежно. — Извини-извини. Привычка, — Буччеллати тут же убирает руки за спину, на что Леоне презрительно фыркает. — Предлагаю перенести остальную часть разговора на утро. Ты устал, тебе бы неплохо передохнуть. Ключ я оставил на тумбочке, сменная одежда лежит в шкафу. Завтра буду ждать тебя внизу в восемь утра. Ты, ведь, не опоздаешь? — Будто у меня есть выбор, — ворчит Аббаккио, умоляя все Небесные Силы, чтобы Бруно поскорее покинул его комнату. Буччеллати снисходительно улыбается напоследок и уходит, закрывая за собой дверь.       Леоне остаётся наедине с бешено бьющимся сердцем и голосом Бруно в голове. Всего лишь минута, грёбаная минута потребовалась синеглазому паршивцу на то, чтобы почти полностью убедить Аббаккио остаться здесь, в незнакомом для него месте.       Он, что, следил за ним с самого детства? Иначе, почему так понимает его? Как ему удаётся подбирать правильные слова? Он так делает для каждой заблудшей души?       Нужен отдых. Утром будет виднее.       Приняв душ и переодевшись, Леоне выключает свет и падает на светло-серые простыни, обнимая одну из подушек и утыкаясь в неё лицом — привычка с детства.       Из-за боли в груди уснуть удаётся с трудом. Впервые ему больно не из-за ночных кошмаров, а из-за чего-то другого, непривычному Аббаккио.       Впервые ему страшно не потому что он может закрыть глаза и увидеть перед собой истекающее кровью тело напарника. Он понимает — вовсе не перспектива стать мафиози пугает и настораживает его.       Желание оставаться возле Бруно Буччеллати перевешивает всякий здравый смысл. Впервые ему плевать на всё — лишь бы быть рядом с одним, определённым человеком.       С человеком, с которым он мог бы отыскать свою Истину.