quoth the raven nevermore.

одна из простых и самых сложных истин, которые марк успел усвоить за свою жизнь, состояла в том, что солнце всегда заходит по-разному. даже если смотреть на закат с одной и той же точки, с одного угла обзора каждый вечер в то же самое время, это не будет один и тот же закат. сегодня лучи еле заметно проскользнут по затухающему небу и скроются в ночи, завтра оранжевый воздух затопит всё пространство, насколько хватит глаз, и всё в мире на короткий миг станет оранжевым, пропитается солнцем. не бывает на свете одинаковых закатов. марк порой думал, что при таком раскладе невозможно быть одним и тем же каждый день. так что он очень расстраивался, когда не видел тэёна хотя бы сутки, потому что каждый час порознь – это новый тэён, которого марк не узнал и не узнает уже никогда. смех тэёна наполнялся особой добротой, когда марк рассказывал ему об этой трагедии. «ты не воспринимаешь мои слова всерьёз!» обижался марк часто и легко, заворачивался в свои многослойные одеяла и молчал в ватной темноте. «зато я воспринимаю всерьёз тебя, всего и без остатка». тэён не умел и не делил на ноль, он тихо фыркал на снежный ком в углу матраса и шёл доставать оттуда нахохлившегося марка. чердак всегда прогревался только ближе к двум после полудня. они лежали, обнявшись, в мире ваты, шерсти и тонкого хлопка и грелись подручными средствами: короткими солнечными лучами через мутное окно, тёплым паром дыхания, биением сердца рядом. марк желал остаться там навсегда. долгие зимние дни сменялись такими же долгими ночами, и тэён уходил, оставляя марка в объятиях темноты и подкрадывающейся сквозь щели в стенах стужей. они не говорили об этом, потому что негласное правило нельзя было нарушать, если они хотели увидеться вновь. марк только иногда хрипло ворчал на бельмо луны, когда становилось совсем одиноко. запах тэёна с простыней выветривался ужасающе быстро во льду ночи. тэён не всегда возвращался. бывали утренние часы, которые марк отсчитывал по крупицам, ворочаясь в плену страхов и потерь. он, впрочем, знал, что так надо. не все дни могут быть солнечными, и это тоже простая сложная истина. тогда марк развлекал себя, наблюдая за путешествием тени от дверной ручки по стене и слушая скрип половиц на зимнем ветру. сказать, что он не пытался уловить знакомую мягкую поступь по чердачной лестнице, значило бы солгать. а однажды тэён не пришёл. совсем. марк не был уверен, но отчего-то знал, что он больше не придёт. ветхое дерево оконной рамы особенно жалобно стонало тем утром, промёрзшие трубы плакали траурную мелодию, и марк просто знал. это была такая же простая истина, как и то, что оба они задыхались от любви в грудной клетке, грозившей перелиться через борта рёбер, но любили по-разному и ни капли не похоже. тэён однажды сказал, что будет возвращаться к марку всегда, до тех пор, пока время не схлопнется и свет не канет в лету. тем утром марк понял, что время тэёна схлопнулось и его свет погас. «знаешь, мне кажется, я знал тебя в прошлой жизни. иногда мне снятся сны, где я летаю по городу и восстанавливаю справедливость, сражаюсь со злом. ты где-то там, у подножий многоэтажных зданий стоишь с фуджифильмом, смотришь на меня сквозь объектив. и мы – самая странная, но потому самая счастливая пара нью-йорка». зима подходила к концу, и марк знал, что тоже должен идти. возможно, не вслед за тэёном, а к манящему свету в конце сквозь множество ночей и зим. но ему стоило поспешить. «готов поспорить, в той жизни я был таким же классным и невероятным». время милосердно и беспощадно в своём двуличии, никогда не прощает бег и стояние на месте. так что марк – он должен идти. «так и было».

***

«прошлой зимой на чердаке появился воронёнок. мы не знали, откуда он там взялся, но подкармливали его иногда молоком и хлебом. жалко было, живое существо всё-таки. скоро дети заметили, что старый кот часто лазает на чердак и сидит там. мы думали, он всё охотится на бедную птицу, но оказалось, что они даже сдружились. соседка с пятого этажа один раз поднималась забрать свои видеокассеты и заприметила их, прижавшихся друг к другу в маленьком квадрате солнечного света на полу. мы притащили им слегка прохудившийся матрас и все одеяла, каких было не жалко, соорудили своеобразное гнездо. там эта странная парочка и сидела всю зиму. воронёнок так вообще клюва из-под груды одеял не показывал, а кот каждый вечер возвращался к больной хозяйке, видимо, чтоб ей не было так тоскливо. впрочем, с наступлением весны чердак снова опустел и затих. кот умер, воронёнок, видать, улетел. дети изредка забегают туда, кладут раскрошенный хлеб, надеясь приманить зимнего гостя, но, кажется, воронёнок с той поры так и не возвращался. во всяком случае, никаких следов его присутствия мы не заметили».