Первый снег

      Новенький перевёлся к ним в начале декабря и умудрился сразу же заболеть. Его и в классе-то никто не видел, только разговоров было! Типа паренёк непростой, родители при деньгах, а самого для журналов снимают. Макар сплетни послушал, хмыкнул про себя, но, придя домой, как бы невзначай у матери спросил: «А правда, что ли, у новых соседей сын на обложку какого-то журнала попал?» Та удивилась, но вечером, вернувшись после посиделок с «тётей Надей» («с соседями надо дружить, сынок!»), протянула Макару августовский номер украинского журнала «Старт» за прошлый год.       — Серёжа — хороший мальчик: и учится на четвёрки, и спортом занимается. Не то что некоторые, — сопроводила разочарованным вздохом свой комментарий Валентина Ивановна и пошла на кухню готовить на завтра обед.       Макар привычно скрипнул зубами на язвительное замечание родительницы, но никаких колкостей в ответ в этот раз себе не позволил — его раздирало любопытство: за какие такие заслуги этот новоявленный «сын маминой подруги» попал на обложку журнала республиканского значения. Так что он последовал за матерью, доставать её вопросами касательно этого самого хорошего мальчика Серёжи — Макар видел его один раз мельком со спины, когда соседи только заселялись в свою новую квартиру. И поверить в то, что хлюпик, который даже свой чемодан с вещами не мог без передышки от лифта до дверей хаты дотащить, на самом деле какой-то там супер-пупер спортсмен, Гусев не мог.       И в общем-то, интуиция его не подвела. Оказалось, что лёгкой атлетикой Серёжа занимался всего один год, потом почему-то бросил («Бросил, как же! Выгнали», — сделал для себя однозначный вывод Макар). За этот год, правда, успел побывать в спортивном лагере в Одессе, где и попался на глаза фотокорреспонденту журнала «Старт», делающему репортаж о спортивной школе, на базе которой и тренировались юные московские легкоатлеты.       «Он и хорошист, наверное, такой же как спортсмен», — не без злорадства подумал Гусев, но журнал не выбросил и матери не вернул — сунул себе на полку с учебниками. А перед сном и вовсе взял в кровать, почитать, что же там про этого поца пишут.       Про самого Сергея Сыроежкина в журнале ни слова не было. Статья была целиком и полностью посвящена работе Одесской спортивной школы и расписывала достоинства её материально-технической базы, а подпись под фото гласила лишь, что изображён на нём Сергей Сыроежкин, ученик такой-то московской школы и воспитанник ДЮСШОР номер такой-то тоже города Москвы. В общем, ни о чём.       Однако, сама фотография заставила Макара на некоторое время забыть про сомнительные достижения Сыроежкина в области спорта. И он даже понял, почему редактор поместил именно её на обложку, а не, скажем, фото стадиона или кого-либо из тренерского состава. Паренёк на фотографии выглядел таким счастливым, даже радостно-спокойным, что читателю невольно казалось, что это счастье мирного и благополучного советского детства льётся с обложки «Старта» через край и как по волшебству делает всех окружающих такими же счастливыми. И даже самому спортом заняться хочется.       «Интересно, в жизни этот дурачок с такой же лыбой ходит? — Макар опять попытался представить себе соседа живьём, одновременно внимательно разглядывая черты лица будущего одноклассника, запечатлённые профессиональным фотографом. — Красивый, гад».       Потом Макар вспомнил своё отражение в зеркале и подумал, что его простоватую физиономию, всю в веснушках и нос картошкой, снимать просто так для журнала никому бы и в голову не пришло. То ли дело этот Сыроежкин — карие глаза, широкие черные брови, высокие скулы, алые полные губы, острый подбородок, да ещё и родинка на скуле под глазом. И вдобавок ко всему этому великолепию светлые, отливающие золотом на солнце, кудри. Совершенно не в масть, но придающие всему облику паренька особый шарм. Макар даже слово это вспомнил — «шарм», где-то он его слышал, и не раз, правда, всегда почему-то применительно к женщинам. Но самое главное, чем зацепила Гусева эта несчастная фотография, — даже не смазливая внешность изображённого на ней мальчишки. Главное — это была его улыбка, с небольшой хитринкой, но невероятно тёплая. Макар на мгновение представил, что это именно ему так улыбается незнакомый пока лично сосед, как в груди его что-то сжалось, а по телу ласковой волной прокатило приятное чувство, сказать о котором он мог бы только одно: «Хочу, чтобы это повторилось».       Однако, анализировать свои чувства на сон грядущий Макар настроен не был. Просто успокоил себя тем, что наверняка этот парень вовсе не так хорош, как пытаются представить его мать и фотограф «Старта». Небось, максимум — нудный ботан, или вообще — ни рыба, ни мясо. Ну его, короче. Гусев сунул журнал под подушку, потому что вставать было лень, и вскоре заснул.       Утром Макар встал с дурной головой — новый сосед (вот же зараза!) приснился ему под утро. Счастливый и довольный Сыроежкин в гусевском сне пришёл наконец в класс и сразу стал всеобщим любимчиком. Учителя его хвалили, одноклассники подлизывались и предлагали дружбу, Макара… не замечал никто, а новенький в его сторону даже головы не поворачивал. В том, что это был всего лишь ночной кошмар (самый настоящий кошмар, между прочим!) Гусев убедился сразу, как подошёл к школе. Шуганул по дороге опаздывающего мелкого Чижикова, которого все с подачи Гусева, иначе как Рыжиковым не звали, осадил ябеду Зойку-колбасу, что-то вякнувшую на тему, что Гусев опять без галстука, пожал руку Витьку и Вовке и плюхнулся на своё место на предпоследней парте — как раз звонок прозвенел.       Макар не был лидером класса, не был изгоем, его положение можно было охарактеризовать как «местный хулиган» или «волк-одиночка». И то, и другое не было полностью верным — дрался Гусев редко, на учёте в детской комнате милиции никогда не стоял. Он был старше основной массы одноклассников почти на два года, а потому выше и сильнее каждого из них. Вёл себя зачастую нагло и делал вид (судя по реакции окружающих весьма убедительно), что никого и ничего не боится. В результате побаивались самого Макара — и не только одноклассники, учителя! Побаивались и уважали, это если об одноклассниках говорить. Учителя предпочитали лишний раз не связываться. Тем не менее, приятели у Макара водились, тех же Витька и Вовку он мог бы смело назвать друзьями. Просто, время Гусев предпочитал проводить один.       А в конце недели, в воскресенье, Макар смог наконец увидеть своего нового соседа-одноклассника. И заодно понять, что заболел этот полудурок явно не от большого ума.       Зима в этом году была поздняя. Дождь и слякоть второй половины ноября сменились к общей радости горожан небольшими заморозками, но снег не выпал даже к середине декабря. Недолговечный первый снежок, и тот не явил себя москвичам, так что уж об установившемся снежном покрове говорить? И вот оно случилось — одиночные белые мухи закружились в воздухе, постепенно сбиваясь в стаи и оседая на землю, и уже через несколько часов от застывшей черной почвы и холодного серого асфальта не осталось и следа — всё было покрыто ровным слоем пушистого первого снега.       Макар вышел за хлебом, да так и застыл у подъезда с авоськой в руках. Сначала обалдело пялясь на внезапный снегопад, а потом на соседа (он его сразу узнал), который, видать, больным себя уже не чувствовал и вышел на прогулку. Мальчик стоял посреди двора и, запрокинув голову, ловил ртом большие белые снежинки, медленно спускавшиеся с низких сероватых облаков на землю, и вид при этом имел такой глупо-счастливый, что Макар невольно позавидовал: «Вот уж кого явно предки за двойки не порют и бестолочью каждый день не называют», — помедлил ещё минуту, любуясь издали на белокурого парнишку в зелёной вязаной шапке, сплюнул себе под ноги и тихо сказал: «Всё, Сыроежкин, кончилась твоя сладкая жизнь. Уж я об этом позабочусь».       Всё время, пока был в магазине, Макар вспоминал только что увиденную во дворе картину — Серёжа Сыроежкин с блаженным видом воспитанника старшей группы детского сада ловит ртом первый снег. И первое, что отметил себе Макар — парень явно дурачок. Или наоборот — слишком умный, раз хочет таким нехитрым способом продолжать косить от школы. А второе — эти «дурачки» обычно людям нравятся. Людям нравятся, но вот лично его, Макара Гусева, Сыроежкин бесит. А раз бесит, то пусть и ему достанется, а то что, Макар один страдать должен?       Очевидно, хитрый план Сыроежкина «поболеть ещё» не сработал. Уже в понедельник он явился в школу, сразу вызвав к своей персоне повышенное внимание одноклассников и, что особенно неприятно, одноклассниц.       И снова Гусь, как его за глаза называли в школе, как в воду глядел — новенького в классе приняли хорошо. Улыбчивый и смешливый, он со всеми быстро нашёл общий язык. Вызывала у одноклассников уважение и работа его отца, водителя Совтрансавто, часто мотавшегося рейсами на Скандинавский полуостров, и наличие у Серёжи своего мопеда, да и личные «достоинства» новичка не остались незамеченными. Серёжа к слову обмолвился, что умеет играть на гитаре, поскольку раньше ходил в музыкальную школу, чем тут же спровоцировал восторги девчонок и завистливый интерес парней. А если принять во внимание, что внешне новенький был почти на полголовы выше остальных ребят (хоть и ниже Гуся) и объективно симпатичнее, то — всё, можно сказать, новая звезда класса зажглась.       Надо было срочно положить этому конец, и Макар стал лихорадочно соображать, как это лучше сделать, ибо внимание к новичку одноклассников, а самое главное его счастливая, радостно смеющаяся мордашка в кругу этих малолетних дебилов, раздражала неимоверно.       — Ну что, Сыроежкин, ты сегодня сыр ешь или не ешь? — Гусев сквозь тут же расступившуюся перед ним толпу подошёл к Серёже и ляпнул первое, что пришло ему в голову. А вдобавок с силой опустил руку на плечо мальчишке.       Народ заржал над удачной шуткой Макара, а Серёжа, сидевший на краешке своего стула от такого «приветствия» рыжего нахала просто свалился на пол на пятую точку. Народ заржал ещё больше — плюхнулся на попу новенький очень глупо и очень смешно.       — Не плачь, Сыроглазкин, — ребята вокруг стали смеяться сильнее, повторять новое прозвище, а Макар был, похоже, единственным, кто заметил, что Серёжа при падении больно стукнулся копчиком и теперь едва сдерживает слёзы.       Ронять его Гусев не хотел и сам не ожидал такого, поэтому совершенно искренне попытался помочь Сыроежкину. Подхватил его под мышки и легко поставил на ноги. Покрутил со всех сторон, пользуясь тем, что тот от шока и смущения стал временно походить на безвольную куклу, оглядел хозяйским взглядом, заметил, что синяя школьная форма новичка теперь вся в жёлто-серой пыли и стал, опять же без всякой задней мысли, его отряхивать. И усадил обратно на стул.       — Всё, сиди, не падай Сыроножкин, а то тебя ноги не держат, — Макар опять положил Сереже руку на плечо, на этот раз почти нежно, и обеспокоено заглянул ему в глаза. Но парень уже отошёл от произошедшего, недовольно буркнул: «Уйди!» и попытался стряхнуть с себя чужую ладонь.       В этот момент прозвенел звонок на урок, в класс вошёл учитель, и все расселись по местам. Математик Таратар стал вещать что-то на тему предстоящей контрольной, а по классу ещё долго ходили смешки, на разные лады коверкающие фамилию нового ученика. На Серёжу бросали косые взгляды, он сидел, не зная, то ли посмеяться над собой в ответ, то ли огрызнуться, то ли вообще обидеться и расплакаться (вот этого от него уж точно никто не дождётся, особенно этот рыжий!). А ведь так хорошо всё начиналось!..       В общем, можно сказать, Макар своего добился — после такого публичного унижения от местного «авторитета», своим в доску Сыроежкин вряд ли станет. И девчонки его как крутого парня точно воспринимать не будут, и у парней он большим уважением пользоваться не сможет. И хорошо…       Домой Сыроежкин шёл один — никто из одноклассников не рискнул после всего составить ему компанию, хотя многие жили в той же стороне. С одной стороны это радовало Макара, с другой — теперь он и сам не мог просто так у всех на виду присоединиться к соседу. Дружба с Гусём автоматически делала человека в хорошем смысле «неприкасаемым» и поднимала авторитет среди одноклассников. В своё время этим с выгодой для себя (а на самом деле и для Макара тоже) воспользовался ушлый Вовка Корольков, которого все били и шпыняли из-за мелкого роста и заведомо превосходящего основную массу учеников интеллекта. Макар, по своему опыту в первом классе другой школы хорошо помнивший, какого это, оказаться в самом «низу», заступился за Королькова, а тот ухватился за него как за последний шанс на спасение и стал изо всех своих сил помогать с учёбой. В итоге взаимовыгодное сотрудничество быстро превратилось в искренние дружеские отношения. Но то — Корольков, с Сыроегой, как его про себя окрестил Гусев, совсем другое дело. Этого баловня судьбы и погнобить не грех, чтоб не зазнавался.       Таким уж монстром Гусев не был и организовывать настоящую травлю одноклассника ни в коем случае не собирался. Но своё положение в классе ставить под угрозу тоже не мог и никаких популярных мальчиков на одной территории с собой терпеть был не намерен. Во всяком случае так он объяснял себе внезапный болезненный интерес к персоне нового ученика.       Когда-то, будучи ещё первоклассником, Макар сам оказался в трудной ситуации. Он много болел перед школой, и врачи посоветовали родителям отдать сына учиться на год позже, а последний год провести где-нибудь в тёплом климате. Родители подумали, что советы докторов вполне разумны, да и отправили ребёнка к бабке в Одессу. Жила она, правда, на самой городской окраине, в частном секторе, и держала небольшое личное подсобное хозяйство. Целый год Макар жил практически на свежем воздухе, помогал бабушке с курами, свиньями и другой живностью, неплохо поднаторел в «крестьянском» труде и окреп телом. А вот к школе оказался совершенно не готов.       То, что Гусев в первом своём классе был самым старшим, не принесло ему совершенно никакой выгоды. Он с трудом усваивал материал, высидеть уроки, не отвлекаясь, после Одесской вольницы ему было тяжело. Учительница невзлюбила отстающего ученика и с трудом скрывала свою неприязнь, а одноклассники цеплялись к броской внешности рыжего конопатого товарища и дразнили Гусём. Гусев начал драться с обидчиками, причём различий между мальчиками и девочками в этом вопросе не делал, в итоге часто бывал вызываем на ковёр к завучу, а родители в школу ходили как на работу.       Макара оставили на второй год. И если родители просто погоревали по этому поводу и смирились, то их сын, что называется, упёрся рогом: «Что хотите делайте, а в эту школу я больше не вернусь! А будете заставлять — из дома сбегу или с крыши прыгну», — заявило строптивое чадо. Папа-мама посидели, мозгами пораскинули и решили рискнуть и раз в жизни пойти на поводу у единственного отпрыска — обменяли квартиру, переехали в другой район и отправили сына в хорошую математическую школу. Но взамен пообещали спуску ему не давать и за двойки и прогулы строго наказывать.       В новой школе дела пошли куда лучше. Может, учителя более внимательные и тактичные попались, может, сам Гусев повзрослел, но учился он теперь сносно, двойки хватал редко, а среди одноклассников пользовался уважением. И с самого начала спуску никому не давал — назвать Макара в лицо Гусём было просто опасно для здоровья. Впрочем, через некоторое время он пересмотрел свои взгляды на старое погонялово и иногда закрывал глаза на фамильярное к себе обращение. В конце концов, гусь — птица важная и смелая, ущипнёт — мало не покажется.

***

      Серёжа бросил школьную сумку в прихожей, не раздеваясь прошёл в кухню, пошарился по кастрюлям, похлебав половником холодного супа и цапнув пару котлет, написал записку, что у него всё хорошо и раньше восьми его не ждать, и пошёл в гараж, пока мать из магазина не вернулась. Меньше всего ему хотелось отвечать сейчас на вопросы: «Как прошёл день?» и «Понравилась ли новая школа?»       Так уж получилось, что отца своего Серёжа почти не видел, тот всё время был в рейсах, зато маманька торчала дома сутками — как переводчик-филолог пользовалась тем, что работу можно брать на дом. И, как ни крути, а при таком раскладе она бы по-любому устроила бы сыну пытку вопросами на тему его первого учебного дня. По свежим следам, так сказать. А до вечера Серёжа ещё успеет придумать историю, как ему в новом классе понравилось, и какая школа оказалась замечательная.       Минут за пятнадцать Сыроежкин дошлёпал по грязи и слякоти до гаража, с тоской по дороге вспомнив, как хорошо было вчера, когда всюду лежал снег, какой он был красивый и как здорово было ловить крупные мохнатые снежинки, приятно холодившие язык. И как тоскливо теперь. Во всех смыслах этого слова. Серёжа включил в сарайке обогреватель и забрался в гамак. Приходить в себя и думать о смысле жизни. Своей скучной и унылой жизни. Потому что он — самый настоящий неудачник.       Хотя вот с гаражом ему определённо повезло. Прошлый хозяин, с которым они совершили обмен квартирами, был не в ладах с супругой и предпочитал проводить время от неё подальше, в гараже. А поскольку мужик он был рукастый, то к старому кирпичному основанию «из говна и палок» пристроил второй ярус. И в этом «двухэтажном особняке» с комфортом проводил всё свободное время. Куда этот ушлый жук девал отходы жизнедеятельности, Серёжа пока так и не понял — может, до дому бегал, а может, окрестные кусты удобрял. Но, не суть, жить здесь постоянно как этот перец, Сыроежкин не собирался, это его временное убежище… от матери. Надо уж вещи своими именами называть.       К слову о маме. Серёжа был на неё обижен. Зачем она дала соседке журнал с его фотографией? Похвастаться? Разве мало у него было проблем в прошлой школе из-за этого чёртового снимка! «Хотя она ведь не знает, я ей не рассказывал, как надо мной смеялись и дразнили эти придурки. Завидно им было… А я причём?»       Серёжа и вправду скрыл от родителей, что такая слава среди одноклассников не пошла ему на пользу. Они просто нашли лишний повод для издевательств над ним. Хорошо хоть, что появилась возможность школу сменить. Но нет, на новом месте мать опять за старое взялась — соседке, с которой едва знакома, всучила этот проклятый «Старт». Серёжа, когда узнал, что она сделала, несмотря на температуру и слабость, обшарил всю квартиру, пока матери дома не было, нашёл стопку оставшихся журналов и все их в мусоропровод выкинул. Только обложки предварительно изрезал на мелкие кусочки и в унитаз спустил. Так-то! Пусть потом ругается, пусть что хочет делает, но больше такого позорища он не допустит.       Серёжа лежал в своём гамаке и вспоминал первый школьный день. Ему ведь и школа понравилась — крутая, окна классов не только на улицу, но и в коридор выходят, учителя приветливые, не орут совсем. И одноклассники прикольные… Ну, с этим он ошибся — козлы такие же как и везде. Но сначала-то, ничего, вроде, общались нормально так… Серёжа расслабился — дружелюбные мальчишки и девчонки, расспрашивали его, откуда он, да кем родители работают, чем сам кроме школы занимается. Про мопед и гитару им рассказал… И всё этот Гусев испортил! Со стула столкнул, обзываться начал… А эти придурки давай ржать как кони!       «Гусь! Вот уж точно — Гусь!» — Серёжа с досадой вспоминал своё самое большое сегодняшнее разочарование. Ещё во время болезни он узнал, что Макар Гусев — его сосед по лестничной площадке и учится тоже в шестом «Б». Он на два года старше, потому что позже пошёл в школу и один раз остался на второй год, но Серёжу это не смущало — за прошедшую неделю он часто видел Макара из окна, и тот казался Сыроежкину прикольным парнем. «Вот бы с ним подружиться», — думал Серёжа, очередной раз глядя, как Макар без шапки и в коротком пальто нараспашку возвращается из школы. Если день был ясный, волосы Гусева огнём горели на солнце, и Серёжа как заворожённый смотрел на этот медный блеск и думал, как хорошо, наверное, быть рыжим — необычно, все на тебя сразу внимание обращают. И большим и сильным — тоже хорошо, никто бить не полезет, и сам кому хочешь навалять можешь. Как-то Гусев возвращался из школы не один, а с каким-то мелким чёрненьким пареньком. Они смеялись и дурачились, лупили друг друга сумками и мешками для обуви, и Серёжа, который от скуки во время болезни стал заядлым не то созерцателем, не то вуайеристом, ещё больше укрепился в своём желании подружиться с Макаром.       Только в школе Сыроежкин сразу подойти к Гусеву не решился, отчего-то робел, присматривался издали. А потом вспомнил — он видел Макара раньше. Прошлым летом, каким-то чудом (при его-то данных) попав в спортивный лагерь, Сережа был в Одессе. Выматывался Серёжа там ужасно, и потому день, когда дневную тренировку в целях культурного развития спортсменов заменили походом в кино, он запомнил хорошо. Фильм про собаку, которая ждала своего хозяина из больницы, Серёже не понравился — слишком грустный, поэтому на экран он смотрел мало. Зато почти всё время глазел на паренька, сидевшего в одном ряду с Серёжей, но через несколько мест от него. Сыроежкин заприметил его ещё до того, как в зале выключили свет — просто, парень был очень уж яркий, выделяющийся из толпы. На пару лет постарше самого Серёжи, высокий, огненно рыжий, весь в веснушках и в белой полотняной фуражке, которую снял только с началом сеанса.       И вот надо же — такая удача: они с Макаром теперь одноклассники, а чем в итоге для него обернулась!.. Этот Макар Гусев таким придурком оказался. Серёже было обидно до слёз, тем более, что он видел, что со своими приятелями Гусев совсем другой.

***

      И вновь Макар оказался прав — никаким хорошистом новенький не был. Учителя, правда, ставя ему очередную тройку или даже пару, каждый раз удивлялись: «Как же так, Серёжа? В предыдущей школе у тебя были хорошие оценки. Соберись, оставайся на дополнительные занятия, спрашивай, если что-то не понятно». Учился пока Сыроежкин даже хуже самого Гусева (Макар, помня отцовский ремень, двойки хватал крайне редко и даже троек всеми силами избегал).       Вообще, этого Сыроежкина было даже немного жаль — Гусев видел, как новичок тянется к одноклассникам, пытается подружиться, и каждый раз остаётся в изоляции. Потому что Макар сам обламывал все эти его попытки. Он бы, может, и не стал бы издеваться, по крайней мере публично, над Серёжей, но этот мажор недоделанный лез с разговорами и своими идиотским улыбочками к кому угодно, только не к Гусю. Макара он избегал всеми силами и даже не пытался это скрыть. И в глаза не смотрел, когда Гусев к нему обращался — вот же хамство!       На зимних каникулах Макар решил попробовать исправить сложившуюся ситуацию — попытался пару раз позвать соседа гулять. Ожидаемо получил отказ — мать Сыроежкина сказала, что он занят. Собственно, а что он хотел после всего «хорошего», что Серёга от него видел? Макар это осознавал, но также понимал и тот факт, что если сейчас ничего между ними не изменится, после каникул всё пойдёт по-старому.       — Привет, Сыроежкин! — не теряющий надежды на личное общение с Серёжей Макар полдня проторчал на лестнице в ожидании соседа.       — Отстань от меня, Гусев! — Серёжа, лохматый, раскрасневшийся с мороза, с шапкой в руке и в расстёгнутом пальто, показался Макару очень забавным. Он даже не сразу сообразил, что парень сердит и на контакт с ним идти на хочет.       — Стой! Куда ты, Сыроега?! — Макар стал наступать на пятящегося в обратную от лифтов сторону соседа. — ПоХоворить надо, — от волнения в слове «поговорить» «г» у него вышло фрикативным — привычка приобретённая Гусевым ещё у бабки.       — Иди ты со своими разговорами! — Сыроежкин продолжил пятиться обратно к выходу, Макар пошёл за ним, Серёжа развернулся и кинулся бежать от Гуся, у которого внезапно проснулся «охотничий инстинкт», выбежал на улицу, оглянулся на своего преследователя, который практически догнал его, споткнулся на ровном месте и со всего размаху плюхнулся в ближайший сугроб.       Гонка внезапно прекратилась, Гусев не успел затормозить и на всех парах налетел на несчастного Сыроегу, окончательно вдавив его в снег всей массой своего тела.       Серёжа лежал в сугробе под своим «врагом» и загнанно дышал. Вся ситуация повергла его в ступор, вероятно поэтому он не догадался спихнуть с себя Гусева или хотя бы выругаться в его адрес. Просто лежал и смотрел, глаза в глаза. И мыслей никаких. Даже холода не чувствовал, только жар чужого тяжёлого тела, от которого не спасал ни снег вокруг, ни слои одежды между ними.       От внезапной близости своей «жертвы» Макар напрочь забыл про саму цель погони. Разглядывал Серёжино лицо, внимательно изучая все его черты и особенности, ловил губами его горячее дыхание и даже чувствовал своим телом сердцебиение товарища. О том, чтобы встать с придавленного им одноклассника, у Гусева и мысли не возникало. Пока, за любованием разметавшимися по снегу светлыми локонами, до Гуся не дошло, что лежит Серёжа голой головой прямо в холодном снегу.       — Ну, Сыроега, ты и лопух — зимой без шапки в снегу валяться! — Макар поднялся сам и уже почти что по привычке поставил Сыроежкина вертикально на землю. И тут же принялся одной рукой трепать его по голове, вытряхивая из волос снег, а другой доставать уже подтаявшую снежную массу у Серёжи из-за шиворота.       — Сам лопух! Придурок, опять меня уронил, специально! — злился Сыроежкин, отбиваясь от Гуся, чью заботу расценивал исключительно как очередное издевательство. Да так разошёлся, что снова упал. И в считанные секунды был опять поставлен на ноги Макаром, который и не думал перестать его отряхивать от снега. — Да отвяжись ты от меня наконец! — завопил Сыроежкин, когда тяжёлая рука Гуся очередной раз прошлась по его заднице. Серёжа извернулся, с силой отпихнул от себя Макара и бросился бежать к дому, еле успев на ходу подхватить валяющуюся на дорожке шапку.       Не ожидавший от Сыроеги такой подставы Гусев свалился в сугроб сам. Но вставать не спешил — сидел в снегу, глядя вслед скрывшемуся в подъезде однокласснику.       — Ой, дура-ак… — задумчиво протянул Макар, набрал пригоршню снега и умыл им лицо — ему было жарко.

***

      Потом Гусев сделал ещё несколько попыток наладить общение с соседом, успеха не добился, а там уж и каникулы кончились. И всё пошло по-прежнему. По-прежнему, да не совсем. После того случая с сугробом, Серёжа понял, что Гуся он не боится. Вот прям совсем. Потому что смысл бояться человека, который совершенно точно тебя бить не будет? И Сыроежкин стал Макара дразнить. Называть при всех Гусём, пытаться заигрывать с девочками у него на глазах, громко ржать над чужими шутками, опять же в присутствии Макара.       Показать Гусеву, что девчонкам он нравится гораздо больше, чем сам Макар, Сыроежкин особенно стремился. Девицы над ним, правда, лишь надменно хихикали, всерьёз так и не стали воспринимать. Только Зойка Кукушкина иногда поглядывала в Серёжину сторону с интересом. Зато Макар дулся и аж краснел от злости — чуть тронь, и пар из ушей повалит. Серёже это всё очень нравилось.       А вот когда Сыроежкин смеялся чьей-то глупой выходке и рассказанному одноклассником анекдоту, тут уж Гусь в стороне не оставался — переключал внимание на себя. Стебался Макар над всем и над всеми. Даже над собой, если это помогало обратить на себя взгляды окружающих.       Единственное, что пару раз не сошло Сыроежкину с рук — это когда он на перемене заявил, что Гусь — дурак. Это было как раз после того, как Таратар оценки за контрольную объявил. Сам Серёжа получил три, а вот Макар — двойку, и очень этим фактом опечалился.       — Гуси в зоопарке, Сыроушкин, — Макар за ухо втащил в класс, где собрались уже почти все ребята, кряхтящего и упирающегося Серёжу и подвёл его доске. — Ну-ка, как меня зовут?       — М-макар… Степаныч… — простонал Сыроежкин. — Отпусти, а?       — Ладно, я сегодня добрый, — довольно усмехнулся Гусев. — Дуй давай на место.       И второй раз был, когда Серёжа забыл дома пионерский галстук и получил за это замечание в дневник.       — Почему это тебе можно без галстука ходить, а мне нельзя? Где справедливость? — своё возмущение Сыроежкин решил почему-то высказать Макару. Дело было в конце дня, народ уже собирался домой, но, почуяв назревающую перепалку между Гусём и Сыроегой, ребята притормозили посмотреть, чем дело кончится.       — Потому что ты ещё маленький, СыроеХа, а мне пятнадцать скоро, — Гусев снисходительно улыбнулся и потрепал Сыроежкина по голове.       — У! Гусь-переросток, — буркнул с досады Серёжа и стряхнул руку Макара со своей головы. Рядом кто-то тоненько ойкнул.       — А ну-ка повтори, что ты сказал! — моментально вскипел Гусев и схватил Серёжу за нос.       — Ай! Ой! Пусти, придурок! — верещал Серёжа, пока его голова моталась из стороны в сторону.       Через пару секунд Макар отпустил Сыроежкина, а тот сразу схватил свою сумку и бросился из класса вон, только в дверях обернулся на Гусева:       — Всё равно ты — Гусь! Лапчатый! — Макар только кулаком ему вслед погрозил, бежать за нахалом счёл ниже своего достоинства.       — Да чё ты к нему цепляешься? — недоумевал по дороге к дому Вовка Корольков. — Нормальный пацан вроде…       — Да бесит он меня, — пожал плечами Гусев. — Выделывается больно.       — По-моему, он прикольный, — высказался Смирнов, который в этот раз тоже решил составить компанию Макару с Вовкой. — Ты к нему придираешься.       — Ещё один защитничек нашёлся, — фыркнул Гусев. — И вообще, хватит о нём, слишком много чести.       Дальше тему решили не развивать, перешли на обсуждение недавнего хоккейного товарищеского матча СССР — Финляндия, и восхищаться тем, как наши ловко уделали финнов.       На следующий день Сыроежкин явился в школу со «сливой», вошёл в класс после звонка уже. Все, конечно, при виде него заохали-заахали, стали хихикать, шушукаться и опасливо подглядывать на Гуся. Гусь минут пять посидел с нечитаемой харей, потом поднял руку и заявил, что ему нужно выйти. Нет, терпеть он не может, и вообще, речь о здоровье идёт. Вернулся в класс перед звонком.       На перемене схватил Сыроежкина за руку и, невзирая на его ругательства и сопротивление, потащил в туалет. Минут через пять оба оттуда вышли. Серёжа шёл низко опустив голову, стараясь завесить лицо отросшими прядями, а Макар — по-хозяйски обняв его за плечи. И говорил, успокаивал, значит:       — Не ссы, Сыроега, всё равно у тебя шнобель сейчас фиолетовый, а так хоть пройдёт быстрее.       Когда Сыроежкин вошёл в класс, все увидели, что нос его и часть скул покрывает аккуратная йодная сетка. Таратар, у которого должен был идти урок, когда это «чудо» увидел, так распереживался, что предложил Серёже идти домой, лечиться. Только Сыроежкин обрадовался — хоть какая-то польза от пострадавшего носа имеется, как встрял Гусь:       — Не надо ему домой, Семён Николаевич, у него нет никого, а тут я — у меня бадяга есть, на следующей перемене приложим, — Сергей глухо застонал.       С тех пор Серёжа окончательно уверился, что Гусь — чокнутый придурок. Хотя и прикольный. Никакой дружбы у них так и не сложилось, и на всякий пожарный Сыроежкин старался обходить Макара по широкой дуге. И дразнить меньше стал, тоже на всякий случай. А то Гусь, конечно, смешной, когда злится, но больше с синим носом Серёже ходить не хотелось — ту неделю, пока синяк окончательно не сошёл, он вспоминал со смешанным чувством. Он и злился на Макара за свой подпорченный фейс, и стыдно ему было, когда тот чуть ли не при всех его лечил какими-то мазями, и… так тепло от мысли о том, что Гусев о нём заботился.       «Эх, вот бы такого друга как Гусь иметь! Да хоть какого-нибудь…» — мечтательно вздыхал Сыроежкин, устроившись у себя в гараже с гитарой. Но Гусев всё так же продолжал свои нелепые подколки, с остальными одноклассниками тоже как-то дружба не клеилась… Серёже было скучно одному. Учёба его совсем перестала интересовать, выслушивать от матери всё, что она думает по поводу его оценок, тоже надоело, и всё больше времени Сергей стал проводить в гараже. От нечего делать стряхнул пыль с гитары и начал бренчать потихоньку. Вот это у него пошло.

***

      Макар понял, что с ним что-то происходит. Что-то странное, если не сказать, страшное. Потому что все мысли у него были исключительно о Сыроежкине. Когда это началось, непонятно. Может, когда они так «удачно» в сугробе зимой повалялись, но, может, всё ещё хуже — когда в руки к Макару попал этот треклятый «Старт» с Серёжиной фотографией. Кстати, именно этим журналом Макар дно и пробил, образно выражаясь, когда намедни пошёл вечером в ванную подрочить в спокойной обстановке и обнаружил, что делает это, глядя на фото своего одноклассника с обложки пресловутого журнала, который, как оказалось, он притащил с собой в санузел и даже этого не заметил.       Перепугался тогда Гусев знатно. Даже хотел выбросить злосчастный журнал, но потом передумал, просто спрятал подальше — на самое дно книжного шкафа. А для пущей надёжности вытащил наверх подаренный ему Вовкой на день рождения итальянский «Плейбой» за ноябрь семьдесят седьмого (где тот его надыбал — загадка).       «И чё я его прятал, стеснялся как дурак, — Макар задумчиво рассматривал модель в короткой кожаной куртке и чёрных стрингах, сидящую на мотоцикле спиной к зрителю. — Мне пятнадцать в конце концов, я имею право на голых баб пялиться! Жопа — во! — продолжал рассуждать про себя Гусев, изучая обложку журнала для настоящих мужчин (не то что этот ваш «Старт»!). — И мотоцикл — круто же! Вот у Сыроеги мопед — тоже ничего. Ему бы и куртка кожаная пошла, и татуировка на полужопии… — тут Макар покрылся холодным потом — потому как понял, что представляет на байке вовсе не голозадую девицу, а всё того же Сыроежкина. И это Серёга восседает в стрингах на своём мопеде, и лукаво улыбается ему через плечо. — Бляха муха!» В этот момент дверь в комнату Макара скрипнула, он в испуге отбросил от себя журнал и выдернул руку из штанов.       — Да ты не кипишуй, Макарка, — дружелюбно подмигнул Гусев-старший, пришедший перед сном проведать сына. — Хороший журнал, и девушка красивая, я б и сам… посмотрел, — дипломатично заметил отец, краем глаза косясь на Макаров Плейбой.       — Та бери! — облегчённо выдохнул Гусев. — Я посмотрел уже.       — Э не, себе оставь, — стал двумя руками отмахиваться Степан Тимофеевич, — меня мать живьём съест, если увидит. — А в твоём возрасте это нормально… ну, интересоваться девушками. Хорошо даже. Так что читай, читай. Когда с уроками закончишь.       Дальше папаша стал спрашивать его про школьные дела, а Макар про себя порадовался, как он вовремя спрятал «Старт» и достал «Плейбой». Какова была бы реакция отца, застань тот его за рукоблудием перед фотографией соседского парнишки, даже подумать страшно.       А ночью Макару снилась Серёжина попа. То, что эта, никогда не виденная им в реальной жизни, часть тела принадлежит именно Сыроежкину, Гусев во сне ни секунды не сомневался, но целиком Серёга «в кадр», что называется, не попал, всё внимание Макара было сосредоточено на белых упругих половинках, которые было так приятно гладить и мять. Никаких татуировок на этой идеальной заднице, кстати, не было, она была во всех отношениях чистая и красивая. Макар в сновидении так очаровался этой красотой, что потянулся к гладкой коже губами и… проснулся.       Так и не сумев успокоить бешено колотящееся сердце и с трудом переведя дыхание, Макар встал с постели, закрыл дверь своей комнаты на ключ и достал надёжно припрятанный «Старт». Всего лишь пару движений рукой потребовалось ему, чтобы спустить. И ещё час, чтобы опять заснуть — кажется, дальше обманывать себя уже невозможно, и Макару остаётся признать очевидный факт: он влюбился.

***

      А в понедельник, как раз перед майскими, Гусев подрался с Кукушкиной. Когда Серёжа вошёл в класс, то даже не сразу понял, в тот ли кабинет он вообще попал — народ толпился у доски, оживлённо галдя, споря и упоминая то Гуся, то Кукушку. Серёжа, сгорая от любопытства, протиснулся внутрь сборища да так и ахнул: на полу рядом с учительским столом лежал Гусев, пытался стряхнуть с себя разъяренную Зойку и не потерять при этом значительной части своей шикарной шевелюры. Потому как Кукушкина обеими руками вцепилась ему в волосы и, судя по всему, без «трофея» слезать со своей жертвы не собиралась.       Почему Гусев её не скинул, Серёжа догадывался — Зойка видимо напала неожиданно, и Макар просто не успел среагировать, а теперь боялся не рассчитать со злости силу и покалечить придурочную.       — Ну, Колбаса, — рычал из-под Зойки Макар, — ты дождешься у меня, на оливье покрошу!       — А ты! Ты! — задыхалась от гнева Зоя, продолжая таскать Гуся за космы. — Ты всем жизнь только портишь! Все от тебя страдают, и Сыроежкин тоже!       — Я? — Серёжа так искренне удивился, что не замечавшая его до этого момента Кукушкина оглянулась на голос и на миг ослабила хватку на гусевских волосах. Чем без промедления воспользовался Макар. Он сбросил-таки с себя наконец агрессоршу, вскочил на ноги, а потом схватил Кукушкину в охапку, одним движением закинул себе на плечо и пошёл с ней между рядами. Остановился в конце класса и водрузил визжащую как сирена девицу на шкаф с методическими пособиями и дидактическим материалом.       — Всё, расходимся, концерт окончен, — хлопнул в ладоши Гусев и, тяжело вздохнув, уселся за свою парту. — Ты, Сыроега, тоже садись, не стой как памятник.       — Так это… Зойку снять надо, — несмело предложил Серёжа, глядя на шкаф.       — Нет уж, дудки! Пусть сидит там, кукует, ей полезно, — Макар с силой надавил на Серёжино плечо, усаживая его на место прямо перед собой. — Ума наберётся — тоХда сниму.       — Зд…равствуйте… Ребята! Зоя! Ты как там оказалась?! — в класс вошёл Таратар и поверх очков таращился на Кукушкину, раздумывая, снять ли её самому или попросить кого-нибудь. Большого и сильного. — Макар. Пожалуйста, сними Зою со шкафа, — как всегда вежливо обратился к Гусеву Семён Николаевич.       — Вот теперь снимай меня, Гусь, — ехидно повторила Зойка и показала Макару язык.       — Семён Николаевич! — возмутился Гусев. — Пусть посидит, в себя придёт. Она опасна для общества — на людей кидается!       — Семён Николаевич! — взвизгнула Кукушкина. — Это всё Гусев виноват, это он меня сюда посадил! Накажите его! — Зоя звякнула каблуком по стеклянной дверце.       — Да, я посадил, — не стал отпираться Гусев. — В целях самообороны — эта чокнутая чуть без волос меня не оставила.       — Макар! — повысил голос на своего любимчика Таратар. К Гусеву, несмотря на его более чем скромные успехи в математике и дерзкую манеру поведения, он имел явную слабость и почти все проступки спускал ему с рук. — Не спорь со мной. И сними Зою со шкафа. Пожалуйста. Ну… она же стекло разобьёт, — добавил он чуть тише.       Гусев испытывать и дальше терпение учителя не стал, подошёл к Зойке и аккуратно помог ей слезть.       — А спасибо Хде, Колбаса?       — Дурак!       На этом инцидент был исчерпан. Доводить его до завуча математик намерения не имел, а потому уже через пять минут весь класс дружно решал задачу повышенной сложности, Таратар втихаря любовался Макаром, которого «в наказание» вызвал к доске, а Серёжа ломал голову над Зойкиными словами про порчу своей жизни Гусём. Не то чтоб он был с этим не согласен, но Кукушке-то что за дело?       Гусев пыхтел над решением, крошил мел и мял другой рукой в кармане записку, отобранную у зазевавшейся одноклассницы. В ней Кукушкина приглашала Серёжу Сыроежкина в кино. Макара так это задело, что он танком наехал на бедную Зою, а она решила бороться за личное счастье до конца и как тигрица бросилась на соперника. Осознавала она это или нет, Гусев мог только гадать, но факт оставался фактом — подрались они из-за Сыроежкина.       «Я его сам в кино приглашу, — подумал уже по дороге домой Макар. — Пусть только попробует отказаться! Вот как раз на праздниках и пойдём, а то что он тут, шатается вечно один неизвестно где».       Сказано — сделано. Гусев купил билеты на вечерний сеанс и стал ждать, когда после обеда Серёжа пойдёт гулять. Лифт у них сломался, и Макар поэтому расположился не внизу у выхода, а на лестничной площадке третьего этажа — Серёга всё равно мимо спускаться будет. Звонить не стал и в квартиру к нему Гусев тоже не пошёл — этот хитрец опять маманьку вместо себя выставит и какую-нибудь нелепую отговорку придумает. А так деваться Сыроеге будет некуда — Макар его к стенке прижмёт, но согласие получит.       Макар торчал на лестнице уже битый час, Сыроежкина всё не было. Только мелкий Чижиков сновал туда-сюда — в магазин ходил, сестру выгуливал, фигнёй страдал, короче. Гусев на него особого внимания не обращал — стоял, облокотившись о перила, смотрел в окно и думал… о Серёжиной попе. Заветные половинки с некоторых пор не давали Макару покоя — так хотелось посмотреть на них живьём, в естественном, так сказать виде, а ещё лучше — помять. Аж руки чесались.