***
Серёжа лежал на раскладушке в своём гараже, краем глаза следил за двойником, старательно рисующим в его тетради его же почерком домашнее задание, и думал, что всё же есть справедливость на свете. Так свезло! Даже не верится. Когда на задворках продуктового Серёжа повстречал точную свою копию, то в первый момент подумал, что парень сейчас вытащит из кармана сари, замотается в него и будет петь и танцевать, рассказывая о том, как он счастлив найти своего потерянного в детстве брата-близнеца. Но двойник поступил ещё более нелепо — заявил, что он — искусственно созданный кибернетический Серёжин клон, упомянул какого-то профессора и ненавистный Сыроежкину «Старт», назвал себя машиной нового поколения по имени «Электроник»… Дальше Серёжа уже не пытался вникнуть в суть объяснений нового знакомца. Стало совершенно понятно, что его «Гита» чокнутая на всю голову, и если уж Электроник хочет считаться «роботом», помешать ему никто не в силах. Тем более, что такой расклад несёт Серёже явную выгоду. Потому что основная задача любого робота, как известно, облегчать человеку жизнь. И раз уж этот Электроник, действительно обладает недюжинными способностями и, мягко говоря, простоват, Серёжа будет пользоваться этим на полную катушку. Да уже, собственно, воспользовался. Вот хотя бы историю с Гусём взять! Вот уж Сыроежкин от души посмеялся над полётами Макар Степаныча, за всё этому придурку досталось!.. Весь учебный год Гусь ему жизни не давал, и вот теперь получил по заслугам. Так ему и надо! Хотя… Тут Серёжа вспомнил, как посмотрел на Электроника Гусев, когда тот его поставил наконец-то на землю, и взгляд этот Сыроежкину не понравился. Потому что смотрел Макар на Эла, которого искренне считал Серёжей, как на чужого. Удивлённо, с уважением, даже со страхом… И без капли теплоты. Никогда в жизни Серёжа не хотел бы, чтобы Гусев глядел на него такими глазами. Как угодно, только не так. Пусть лучше злится, задирается, стебётся, лишь бы не было этого настороженного отчуждения между ними. Серёжа вздохнул тяжело и перевернулся на спину. «Интересно, а что бы сделал Гусь там, на лестнице, если бы я сегодня не убежал от него? Или что я бы сделал?» — гадал он, вспоминая руки Макара на своей заднице, его тяжёлое дыхание над ухом, и залитое ярким румянцем веснушчатое лицо. Об удивительной встрече с двойником и последовавших за этим событиях Серёжа уже и забыл. Но тут Эл сам напомнил о себе — подсел к нему на край раскладушки со стопкой готовой домашки, начал отчитываться о проделанной работе и… осёкся. Серёжа проследил за направлением его взгляда и с ужасом понял, что пялится робот на его пах, где через мягкую ткань штанов отчётливо проступает нехилая такая эрекция. Серёжа так смутился этого факта, что спешно засобирался домой — заодно не придётся объяснять наивному и не в меру любопытному двойнику (и себе, кстати, тоже) причины появления такой физиологической реакции. Забрал готовую работу, дал на прощание роботу инструкции касательно завтрашнего дня и свалил в закат. Что там нарешал за него Электроник, Серёжа даже и не посмотрел — его больше интересовало, как он завтра будет объяснять Гусю своё поведение. Объяснять — это в лучшем случае. В худшем — Макар его ни о чём не спросит и будет держаться подальше. И вот тут надо будет что-то придумывать, потому что такой вариант Серёжу не устраивал совсем. Первым уроком была литература — по ней ничего не задавали, литераторша устроила разбор сочинения, которое они писали в прошлый раз. Гусь бросал на Сыроежкина нечитаемые взгляды, с разговорами не приставал и никак больше свой интерес к Серёжиной персоне не обозначил. Серёжа занервничал. Но сам первый лезть к Гусеву с объяснениями не осмелился, решил подождать ещё урок. На математике Таратар вызвал Витю Смирнова к доске решать задачу, аналогичную заданной на сегодня, а сам пошёл по рядам смотреть, кто как решил домашнюю. Серёжа сосредоточено переписывал за Витькой с доски и про себя вздыхал — раз от Гуся никакой реакции, придётся самому проявить инициативу. И тут его ткнули ручкой в спину. — Слышь, СыроеХа, — с опаской в голосе и заметно нервничая, сказал Макар. — Отстань, — повёл плечом Сыроежкин, даже не пытаясь скрыть счастливую улыбку — Гусь всё равно не видит. — Скажи, где тренируешься, а? — Гусев отставать не собирался. — Ну что, понравилось? — Серёжа на радостях откинулся на спинку стула, сразу двумя руками облокотившись о гусевскую парту, и довольно косился на Макара. — В общем, да. Не ожидал, — осторожно согласился Гусев. — Теперь будешь знать. Понял? — продолжил кокетничать Сыроежкин. — Ну, скажи, где? — не унимался на Серёжино счастье Гусь. — Система йогов. С пяти лет, — важно ответил заготовленной заранее фразой Серёжа. И стал ждать следующего вопроса. Но тут встрял гусевский сосед и лучший друг Корольков. Ему разговор товарищей был куда интереснее, чем математика, которую он и так хорошо знал. Гусев на него шикнул и к большому удовольствию Сыроежкина продолжил «допрос»: — Чего ж ты раньше-то?.. — не смог до конца произнести свой вопрос Макар. Серёжа тихо усмехнулся — он всё понял правильно. — Нельзя было. Злость накапливал, — «А ты типа от меня всю дорогу отпора ждал? Щазз!» — Серёжу так и распирало от самодовольства. И тут, сам того от себя на ожидая, Серёжа впервые представил себе, как он в какой-нибудь потасовке побеждает Гуся — валит его на пол, ставит на колени, заламывает руку за спину… И Макар смотрит на него так… так… Нет, не испуганно, не зло, а покорно, так, словно готов исполнить любое Серёжино желание, принять всё, чтобы тот ни сделал. Эти мысли так завели Сыроежкина, что его бросило в жар, а в ушах застучал пульс. Серёжа заёрзал на стуле, пытаясь поудобнее пристроить в штанах некстати вставший член и стал придумывать, что бы такое он сделал с поверженным противником. И, конечно, прозевал момент, когда к его парте подошёл Таратар.***
У Гусева почти от сердца отлегло. Больше всего он боялся, что вместо привычного и милого его сердцу Сыроеги он сегодня опять увидит вчерашнего психа. Но нет, Серёжа выглядел как обычно, даже глазками в его сторону стрелял. Как всегда, в общем. Но всё же, вчера-то он был явно как одержимый! Поэтому Макар решил соблюдать осторожность, приглядеться получше. Ну, а когда Сыроежкин выделываться начал и про йогов заливать (с пяти лет, ага! Нашёл дурака), Макар и вовсе расслабился — это тот самый, его Сыроега! Таратар тем временем дошёл до парты, за которой сидели Корольков с Гусевым, глянул одним глазом в тетради, убедился, что Макар как всегда всё содрал с Вовы, понадеялся, что Вовка ему не только списать дал (точнее, дал, но только списать), но ещё и решение объяснил, и беззастенчиво залип на Макаровых волосах. Теоретически, Семёну Николаевичу, как классному руководителю, следовало бы в принудительном порядке отправить Гусева стричься, но так не хотелось лишать себя эстетического удовольствия — Макару его рыжие лохмы ну очень шли! Таратар невольно потянулся рукой к медным прядям, призывно блестящим в свете электрических ламп, потом опомнился, отдёрнул руку и легонько коснулся гусевский головы папкой с конспектом урока — тот беззастенчиво болтал с Сыроежкиным. Мальчик, на которого пускал слюни любимчик Семёна Николаевича, был чудо как хорош. Но в отличие от того же Гусева, которому просто ничего было не интересно, умом не блистал совсем. Таратар, в этом плане уже давно надеяться перестал, что Серёжа хотя бы усидчивостью и старательностью возьмёт, и хотел было уже пойти дальше, но в этот раз в тетради Сыроежкина было написано нечто интересное. — Серёжа, скажи, это ты всё сам нарешал? — Таратар был искренне уверен, что метод решения, который они будут проходить только в десятом классе, и которым некто решил Сыроежкину задачу, Серёже всё же объяснили. — Сам, — уверенно кивнул Сыроежкин, которого так безжалостно выдернули из его сладких фантазий. Что «сам» до него, правда, дошло не сразу. А дальше математик стал пытать Серёжу на тему того, что же за закорючка такая нарисована у него в тетради, на которой всё решение построено. Даже на доске для наглядности её изобразил. Серёжа стоял дуб дубом и материл про себя какого-то робота, который, оказывается, ни черта путного сделать не может. Макару на это позорище смотреть было тяжко, он толкнул в бок Вовку, мол, подскажи дураку, и стал хором с Корольковым громким шепотом «орать»: «Интеграл! Интеграл!» Сыроежкин обрадовался, и, совершенно не смутившись незнакомого слова, уверенно заявил: «Интригал!» — Что? — математик поверх очков с жалостью посмотрел на это чудо, надеясь, что Серёжа просто оговорился и сейчас поправится. Но Серёжа опять так же уверенно повторил: — Интригал! Класс дружно заржал, а Сыроежкин непонимающе стал оглядываться по сторонам на гогочущих одноклассников, пытаясь сообразить, что он сказал не так, почему они так развеселились? Все, кроме Таратара, с удивлённо-укоризненным видом, взиравшего на несчастного, ржали над Серёжей как полковые лошади. Даже Зойка Кукушкина, которую Сыроежкин не без оснований подозревал в симпатии к себе, и та заливалась смехом. Правда, в отличие от других малолетних дебилов, высоким и звонким как колокольчик, но всё равно — эта поганка тоже смеялась над ним! Вот и верь после этого людям. Макар незаметно вытирал выступившие больше от счастья, чем от смеха слёзы на глазах. Да, пусть он и влюбился в идиота, но это его идиот. Теперь уж можно не сомневаться — с Серёгой всё в порядке. Лишь бы только он не превращался больше во вчерашнего психа. — Серёжа, ну как так можно? — сказал Таратар, когда класс уже умолк. Семён Николаевич так расстроился, что едва не произнес вслух вторую часть фразы: «Быть таким хорошеньким и таким глупым!» — Какой «Интригал»? — вовремя поправил себя математик.***
На следующий день математика была первой. Серёгу с утра Макар нигде не встретил и даже забеспокоился, что этот раздолбай после вчерашнего позора, закономерно окончившегося двойкой, вообще школу прогуляет. Тем более, что весь остаток дня вчера он просидел тише воды, ниже травы, а это для подвижного и эмоционального Сыроеги в принципе не характерно. Но нет, тут он — Макар это понял, уже подходя к классу, по весёлому ехидному воплю Кукушкиной: «Привет, Интрига-ал!» И когда ж эта девка уже наконец от него отстанет?! Гусев, весь в радостном предвкушении встречи со своим ненаглядным, вошёл в класс и чуть за сердце не схватился. Да, Сыроежкин был на месте. Сидел неподвижно, спина прямая, руки на парте ровно, взгляд отрешенный, смотрит в пустоту. На вошедших никакой реакции, замер как манекен в магазине. «Вот оно, опять!..» — у Макара внутри словно что-то оборвалось, и он, не чувствуя ног, кинулся к Серёжиной парте. — Ты чего, Сыроега? — наклонился к Серёже Макар, внимательно заглядывая ему в глаза. То, что с Сыроежкиным опять «это», он почувствовал сразу, но, чтобы убедиться окончательно, Гусеву надо было услышать Серёжин голос. В тот раз он был какой-то бесцветный, не живой почти. — Не мешай, — ровным тоном без тени эмоций ответил Серёжа. — Понятно. ЙоХа, — тяжело сглотнул и выпрямился Макар. Самые худшие его опасения подтверждались. — Поза сфинкса, — серьёзно заявил Корольков, который решил подыграть другу. Макару, правда, было совсем не до юмора, он так расстроился, что даже чуть в ступор не впал. Зато остальные ребята развеселились, стали лезть к Сыроежкину и дразнить его. И Гусев тут же отмер, стал пинками и окриками разгонять разбушевавшихся одноклассников по местам — потому что, во-первых, никто не имеет права лезть к Сыроеге, кроме него самого, а во-вторых, фиг знает, как этот псих на приставания отреагирует. А ну как начнёт опять кого-нибудь в воздухе крутить или ещё чего похуже? Так и до милиции, и до исключения из школы, и даже до психушки недалеко! И что тогда Макар без Серёги делать будет? Накрутив себя, как Умная Эльза, Гусев даже своему другу и Сыроегиному соседу по парте Смирнову кулаком пригрозил, когда тот рядом с Серёжей на место плюхнулся. Дальше опять началось нечто за гранью понимания Гусева. Сыроежкин вёл себя странно — говорил не так, как обычно, двигался по-другому, физиономию опять постную нацепил. Вызвался сам (!) к доске, типа двойку вчерашнюю исправлять. Сказал, что будет доказывать теорему Пифагора двадцатью способами (тут Макар опять вспомнил о психушке), и таки доказал! Да ещё и краткую справку о биографии автора теоремы привёл. Таратар был тоже, мягко говоря, удивлён — его глупенький ученик за прошедшие сутки то ли резко поумнел, то ли стал внезапно обладателем феноменальной памяти — столько вызубрить за одну ночь! Ещё и в биографию Пифагора полез зачем-то (хотя её Семён Николаевич послушал бы более подробно и с большим интересом, учитывая некоторые пикантные традиции бытовавшие в среде эллинов того времени, которые он, кстати, полностью одобрял). Впрочем, зачем было так трудиться для исправления одной несчастной двойки, не понимал ни Гусев, ни Таратар. Макар, правда, сделал для себя ещё один вывод — Серёга в режиме «психа» — существо физически сильное, умное, но абсолютно непредсказуемое и оттого опасное. И, к сожалению, не такое привлекательное, как в своём естественном виде. Последний факт наводил на Гусева тоску. Однако, находиться рядом и внимательно наблюдать за Серёгой Макар не перестал — чтобы не пропустить момент, когда Сыроежкин опять нормальным станет. А то он уже соскучился. Ну и всяких желающих поржать над чудиком на место надо было ставить, потому что какой бы Сыроега ни был временами чокнутый, он всё равно — его, Макара то есть. Сыроежкин тем временем с непроницаемым лицом рассказывал и показывал решение задачи, с которой вчера феерично сел в лужу. В интегралах больше не путался, и привёл ещё два варианта решения — без них. Гусев с Таратаром от такого оба в осадок выпали и устроили Серёже «бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овации», которые подхватил весь класс. На ИЗО решила выпендриться училка. С какого перепоя она погнала весь класс из кабинета рисования в холл первого этажа, Гусев так и не понял. Никто не понял на самом деле, но все послушно пошли. В общем-то это даже прикольно было — не за партами рисовать, а типа как настоящие художники, на пленэре. Пленэр был представлен искусственной голубой не то ёлочкой, не то сосёночкой средних размеров в кирпичной клумбе и облицованными под камень стенами самого холла. — Ребята, сегодня у нас свободная тема. Рисуйте, кто что хочет, — благостно сообщила ученикам задание молоденькая фифа, по недоразумению носящее гордое звание «преподаватель черчения и изобразительного искусства» и уселась на стул под ёлку. Макар с Вовкой примостились рядышком с ней, на ступеньках лестницы. Остальные — кто где, но большинство как люди — на стульях. Гусев глянул на Сыроегу, с комфортом устроившегося в противоположном конце холла, потом на ёлку, вдохновился и стал рисовать картину под названием «Голубые ели». Стол, пара грязных тарелок, хлебные крошки, обрезки колбасы, огуречные жопки, ножи-вилки, пустые стаканы… Ну, а что? Сказано же — свободная тема, что хотите, то и рисуйте. Ну Макар и нарисовал стол после их с Серёгой совместной трапезы, если таковая когда-нибудь будет. Сам он, по крайней мере, очень этого хотел. Название картины, правда, Гусев решил в итоге оставить в тайне. Это личное, в конце концов. Сыроежкин весь урок посматривал на Макара и что-то усиленно чиркал у себя на листе. Гусев грешным делом подумал даже, не его ли он рисует? Вообще, быть запечатлённым на чьём-нибудь холсте, Макар считал себя вполне достойным. Может, он и не Ален Делон, но за собой следил и был, что называется, стильным чуваком. И одежда, и прическа — всё это было тщательно продумано и подобрано, в том числе и нарочитая небрежность последней. Даже школьная форма не была ему помехой — Гусь, например, частенько носил под рубашку, острые края воротника которой выпускал поверх пиджака, черную водолазку, а в узкие, расклешенные книзу брюки продевал широкий кожаный ремень с двумя язычками. Больше в школе так никто не выделывался. Но нарисовал Сыроежкин вовсе не Макара. Когда пришла пора сдаваться, и Серёжа протянул свой лист учительнице, все так и ахнули — на рисунке с фотографической точностью была изображена сама училка. — Ну, зачем ты, Серёжа? — вылупила глаза на собственное рисованное лицо преподавательница. Макар бы сказал проще: «Какого хера, Сыроега?!» — Просто вы были хорошо освещены, — с безразличным видом пояснил Сыроежкин. Гусев от этой заявы ещё больше офигел — он тоже был хорошо освещён, даже ещё лучше, чем эта! Но Сыроега, в котором до кучи проснулся талант к рисованию, предпочёл рисовать эту бабу. А потом Гусев, как и все остальные ученики уже возмущался училкой — эта стриженная курица поставила Серёге четвёрку. От зависти, не иначе! Стервь! Настоящий художник, мол, должен быть правдив, а ты, мол, действительность приукрасил. Конечно, приукрасил! Да за такие предъявы Сыроега должен был портрет Бабы Яги на пенсии нарисовать и сказать: «Смотрите, Марина Николаевна, это — вы!» Не пойми откуда взялся мелкий Рыжиков, влез в самую кучу шестиклассников и стал клянчить у Сыроежкина рисунок, грозился себе на стену повесить. Макар аж скривился — Чиж собрался дрочить на эту мымру! Вот извращенец. Нормальные пацаны на такое не дрочат. Потом Макар вспомнил свой заныканный «Старт», с тоской взглянул на Сыроегу, который всё ещё был на себя не похож, и побрёл на следующий урок. Даже не услышал, как Марина Николаевна похвалила работу самого Макара за свежий и небанальный взгляд на натюрморт. Удивлялась только странному названию картины — никаких деревьев в своей работе Гусев не изобразил. Наверное, Макар совсем замечтался, пока рисовал, и чисто машинально всё-таки подписал рисунок.***
В отличие от Макара, Серёжа провёл день хорошо, просто замечательно, можно сказать. Сначала, не без помощи робота взгромоздясь на берёзу, наблюдал в театральный бинокль за триумфом Эла на математике, потом, уверившись, что есть таки от Электроника польза, и можно на счёт учебы вообще не париться, пошёл гулять. Раз уж у него незапланированный выходной образовался, надо провести его с пользой. И Серёжа отправился в Луна-парк, где благополучно слил все имеющиеся карманные деньги на карусели и мороженое. А потом просто пошёл шататься по району — делать-то всё равно нечего. У спортивного клуба его выцепила вчерашняя девчонка, которую Эл с Серёжиной подачи так удачно защитил от местной гопоты. Слово за слово, и они с Майкой договорились встретиться как-нибудь после уроков. Сказать, что Сыроежкин был горд собой, ничего не сказать — ещё бы, такая девка на него запала! Значит, не одной только Кукушкиной он нравится. Хотя, Зойка-колбаса покрасивее этой Майки будет, но уж больно она дура. А эта вроде ничего, нормальная. «Ухаживать за девчонкой дело, конечно, весёлое, но хлопотное», — думал Серёжа, с грустью вспоминая последнюю трёху, потраченную в парке. На какие шиши теперь Майку мороженым угощать? Родители в этом месяце больше не дадут. Остаётся только на собственное обаяние полагаться и умение заговаривать зубы. Упускать Светлову уж очень не хотелось — это ведь такой козырь! В классе ни у кого из парней девчонки нет, а у него будет! Все обзавидуются Сыроежкину и сразу зауважают. Особенно Гусь. За ним-то девки не бегают, хотя он и крутого из себя строит. И старше их всех на два года. Этот факт заставил Сыроежкина глубоко задуматься. Ведь правда, Гусь — высокий, сильный, прикольный… Одевается модно и вообще… красивый. А эти дуры почему-то не ведутся. Тут Серёжа вспомнил лицо Макара, его горячее дыхание, сильные руки, то как близко они были друг к другу тогда, на лестнице, как хотелось стать ещё ближе… Тяжело сглотнул, посмотрел на часы и двинулся к гаражу — скоро должен был вернуться Эл из школы. Электроник, конечно, полный наивняк, Серёжа в этом очередной раз убедился, когда робот (или всё-таки киборг?) рассказывал ему, как умудрился получить четыре по рисованию за вполне профессиональную картину. И это у училки, которая принципиально даже троек никому не ставит! Впрочем, в остальном у Серёжи к Элу претензий не было. И какой чёрт его за язык дёрнул, Сыроежкин сам не понял. Взял и ляпнул: — Слушай, а иди-ка ты домой вместо меня! А то будят каждое утро без дела, про школу спрашивают. В общем, заменяй меня полностью! Хочешь? Киборг, видать, совсем дураком не был и за шанс пожить как человек, в человеческих же условиях ухватился руками и ногами, что называется. Чуть ли не бегом к Серёже на квартиру побежал, Сыроежкин ему еле про кормёжку себя любимого напомнить успел. А то Эл бы и не догадался — сам-то он, по его же собственным словам, что без еды, что без сна долго обходиться может, за счёт аккумуляторов и запасов белка живёт. Но Серёжа-то — обычный человек, ему регулярное питание необходимо. В общем, робот на радостях усвистал обживаться в Серёжиной квартире, а Сыроежкин вспомнил, что ему кроме питания ещё туалет и ванна необходимы. Но было уже поздно, назад не отыграешь. Придётся как-то самому выкручиваться.***
Макар понял, что боится идти в школу. Нет, самой школы он, естественно не пугался, ещё чего?! Он уже давно не зашуганный первоклассник. Макар боялся прийти в класс и опять увидеть там вместо Серёги отмороженного на всю голову умника. Всё утро Гусев не находил себе места, психовал, ходил из угла в угол, наконец вышел за пять минут до звонка. Схлопотал у исторички замечание в дневник, но даже внимания на это не обратил — весь урок пялился на Серёжину спину. Тот с ним не разговаривал, на тычок ручкой в бок лишь холодно поинтересовался: «В чём дело?» Даже не хихикнул ни разу. Гусев извёлся весь, получил от исторички второе замечание дневник за плохое поведение на уроке, заявил ей, что у него проблемы в личной жизни и депрессия и, проигнорировав неуверенный призыв преподавательницы, личной жизнью заниматься после уроков, отпросился в медкабинет. Там выпросил у медсестры валерианку, отобрал у женщины весь пузырёк и под её негодующие вопли относительно своих умственных способностей выжрал половину. Потому что его реально трясло. Медсестра в итоге прониклась, даже предложила Макару идти домой отлежаться, а ещё лучше обратиться к врачу, раз такое дело. Но Гусев совет пропустил мимо ушей, сказал, что никуда он из школы не уйдёт, посидел минут пять на кушетке и вернулся в класс — кажется, немного попустило. На музыке Макар уже более менее оклемался и решил, что надо что-то делать. Так Сыроегу оставлять нельзя, хотя бы его как-то расшевелить попробовать — авось в себя придёт? Музычка согнала всех в актовый зал — там большой рояль имелся. А их класс к последнему звонку песню репетировал, чтоб выпускников, значит, во взрослую жизнь достойно и с почестями проводить. И песня была как раз подходящая — о бренности всего сущего, скоротечности жизни, о разлуках и расставаниях. С такой только в последний путь, то есть в светлое будущее, отправляться. Роза Ивановна подошла к делу ответственно и уже второй урок пыталась разбить «хор» по голосам, для чего каждого ученика заставляла петь что-нибудь соло. Макар подумал, что такой балаган как нельзя кстати подойдёт для его плана — «развеселить царевну Несмеяну», то бишь Сыроегу. Для чего тупо начал обстёбывать всех выходящих к роялю одноклассников. Ну, Гусь никогда, в принципе, тихо не сидел и за словом в карман не лез, но тут расстарался, ибо смотреть на Серёгину постную физиономию сил никаких не было. — Кукушкина, — скомандовала учительница. Зойка встала ровно и заголосила тоненько. — Алла Пугачёва, — объявил Макар. Зойка тут же дала петуха, класс захихикал, на Серёгином лице не дрогнул ни один мускул. — Смирнов, — вызвала следующего музычка. — А-а-а, — печально простонал Витёк. — Лев Лещенко, — не выдержал и сам хихикнул над потугами приятеля Макар. Остальные уже веселились, не стесняясь. Сыроежкин даже не улыбнулся. — Корольков. — А-а! — закричал Вовка, точно его в живот ударили, ещё и за пузо для убедительности схватился. — Муслим Магомаев, — пафосно объявил друга Макар. Класс ржал. Кроме Сыроеги, разумеется. — Гусев! — строго сказала Роза Ивановна и тряхнула обесцвеченным каре. Сам Макар как-то не был морально готов «выйти на сцену». — Гусев! — повторила учительница. — Подойди к инструменту. Макар встал со стула, на котором скромно сидел, скрытый рядами стоящих одноклассников, по дороге на нервной почве зацепил стул рядом и чуть не пропахал носом пол под одобрительный гогот товарищей. — Сейчас. Держите меня, — доковылял он наконец до рояля. — Прошу. — А-а-а-а! — фальцетом запел Макар, закатив глаза к потолку и представляя себя Фаринелли на сцене римской оперы. Потом вспомнил, чем ещё был знаменит выдающийся итальянский певец, про которого он когда-то слушал передачу по радио, и осёкся. — Ну, что с тобой, Гусев? Разверни диафрагму, — легонько ткнула ему поддых Роза Ивановна, которой, несмотря на паясничанье Макара, пение его понравилось. — Он её дома забыл! — сострил кто-то из класса. Макар обрадовался, что его шоу поддержали, и, напустив на себя грозный вид, начал искать виновного. — У тебя же голос как труба, — не унималась настырная музычка, — Давай-давай-давай! — Не могу, у меня слуха нет, — продолжил ломать комедию Макар. — Всё у тебя есть, — Роза Ивановна была тоже упряма. — Всё есть, а слуха нет, — печально возразил Макар. Расстроился он совершенно искренне — среди ухахатывающихся одноклассников только один стоял невозмутимый, как статуя. Тот, ради кого всё представление, собственно, и затевалось. И тут Серёга подал признаки жизни. — А можно я? — и двинулся к роялю. — Сыроежкин? — офигела от такой инициативы Роза Ивановна. Макар тоже офигел. — Ну, попробуй. Сыроежкин стал рядом с инструментом, а Гусев поспешил ретироваться на своё место — у него вдруг колени задрожали и пульс участился. Не иначе как валерианка действовать прекратила. В одной телепередаче об иностранной жизни, где рассказывалось об «их» нравах, был фрагмент с концерта Битлз в Ливерпуле. Макар, вообще, Битлов очень уважал и эпизод этот запомнил хорошо. Так вот, тогда Гусева поразила реакция толпы на выступление любимых артистов — люди визжали и плакали, а некоторые девицы снимали с себя нижнее бельё и бросали на сцену. Макару в то время это показалось какой-то дикостью. При всей его любви к творчеству Леннона и Маккартни, кидать в них свои трусы ему совсем не хотелось. Но вот сейчас… Сейчас Макар понимал этих восторженных девиц. Вживую слушая исполнителя, который, что называется, за сердце берёт, можно действительно испытать экстаз, сродни эротическому. Прежде Гусев никогда не слышал, как поёт Сыроежкин. Серёга обычно отнекивался от этого под любым предлогом, а когда его заставляли, откровенно баловался, хотя видно было, что голос у него есть. Но теперь он пел! Да так, что Макар не мог оторвать глаз от его лица, ставшего опять живым и чувственным, слился всем своим существом с чарующими звуками Серёжиного голоса и всерьёз опасался, что когда песня закончится, закончится и сам Гусев. — Снова йоХа, — на автомате ответил Макар толкнувшему его в бок Витьку. Смирнову гусевская полувменяемая физиономия показалась странной. И, хотя все они, включая сбежавшихся в столовку учителей и директрису, открыв рты, глазели на очередной внезапно открывшийся Сыроегин талант, только двое из класса выглядели так, словно готовы вот-вот пасть перед своим кумиром на колени или отдаться ему прямо тут — Гусев и Кукушкина. Зойка, правда, первая взяла себя в руки — сразу как Сыроежкин закончил петь, подобрала челюсть с полу, проморгалась, в срочном порядке состроила обиженную мордашку и хмыкнула подружке: — Везёт же этому Сыроежкину. А Макар до конца учебного дня не мог прийти в себя, был под впечатлением. И после уроков плюнул на свои прежние принципы и прямо при всех позвал Серёжу гулять. Сыроежкин, несмотря на то, что опять ходил с каменным фейсом, предложение Гусева принял благосклонно. И Вовка с Витьком решили присоединиться, даже не пойми откуда возникший опять мелкий Чижиков, и тот захотел пойти с ними. Он вообще теперь на Серёгу смотрел с обожанием, Макар бы даже ревновать начал, но… Серёжа вёл себя по-прежнему странно — был со всеми вежлив, даже любезен, но по большому счёту холоден. Только на Зойку косился иногда — та сразу вспыхивала и отворачивалась. На самом деле чувствовал себя Макар всё так же паршиво. Ходил за Серёгой как приклеенный, но больше над ним не острил и не издевался — не хотелось. Слишком уж изменился Сыроежкин, вместо смешливого и взбалмошного раздолбая появился правильный умник с кучей талантов — к такому не знаешь как и подступиться. И если бы не Серёгино пение, что-то навсегда сломавшее в его сердце, Макар бы издали ждал, когда же весь этот кошмар закончится, и к нему вернётся прежний Сыроега.***
А Серёжа, который, конечно же, каким был, таким и оставался, просто школу прогуливал, сидел в своём гараже и думал, что зря он всю эту аферу с подменой себя двойником затеял. Импульсивно поступил, не подумавши. Во-первых, жить в гараже было неудобно — организовать себе туалет и рукомойник он кое-как смог, но уже вовсю скучал по родному унитазу и не менее родной ванной с тёплой водой. Во-вторых, в своём питании он полностью зависел от робота, который кормил Серёжу согласно собственным представлениям о вкусной и здоровой пище. То есть никаких вкусняшек и порции скромных размеров. И денег Эл не принёс — сказал, родители не дали. А в-третьих, заняться Серёже было совершенно нечем. Он уже нагулялся, на починенном Электроником мопеде по дворам поездил, даже на проезжую часть один раз выехал — благо дорога такая, что по ней одна машина раз в полчаса проезжает. Остальные развлекухи Серёже опять же не доступны ввиду полного отсутствия у него денежных средств. И поговорить не с кем — даже этот киборг недоделанный общаться с Серёжей желанием не горел — кратко отчитался о школьных успехах и усвистал… гулять! Последнее обстоятельство просто убило Сыроежкина наповал, фигурально выражаясь. В отличие от Серёжи, который за полгода, несмотря на все свои старания, так и не смог завести себе в классе друзей и всё свободное время вынужден был проводить в одиночестве, Электроник на второй же день своего пребывания в школе пошёл гулять с Корольковым, Смирновым… и Гусевым! «Это ж надо! Мне, значит, Гусь жизни не давал, чморил почём зря, а к Электронику он, выходит, со всем уважением! — негодовал про себя Серёжа. — А робот-то тоже не так прост, как кажется! — продолжил размышлять Сыроежкин, ходя по своему гаражу из угла в угол и пиная со злости все попадающиеся ему на пути вещи. — Нашёл же, гад, как к Гусю подмазаться. Неужели Гусев так после того, как Эл его в воздухе вертел?.. Да нет же. Я же был на следующий день в школе, и Гусь меня ни на какие гулянки не звал!» — в итоге чуть не заплакал от досады Серёжа. А потом представил себе, как Макар зажимает где-нибудь в укромном месте Эла, и всё-таки не выдержал — расплакался.***
Гусев предпочёл бы, конечно, гулять с Сыроежкиным вдвоём, пусть и с таким чудилой, каким был Серёга сейчас. Но раз у них компания образовалась, ничего не поделаешь, пришлось смириться. Может, оно и к лучшему — присутствие приятелей удерживало Макара от необдуманных поступков, которые могли ему же потом боком и выйти. Серёжа всё время вёл себя сдержанно, не смеялся, не шутил, не кривлялся, зато проявил в разговоре неожиданную эрудицию и вообще больше походил на интеллигентного взрослого, чем на подростка, сына шофёра. Рыжиков увивался вокруг Сыроежкина и постоянно сыпал дурацкими вопросами, на которые Серёга терпеливо отвечал, Смирнов с Корольковым на это либо молча дивились, либо тоже старались сказать что-нибудь умное. Макар, вопреки обыкновению, практически не разговаривал, просто смотрел на Серёжу, даже не особо скрываясь. Ну, а что ему ещё оставалось? От любимого некогда человека теперь была одна оболочка. Вот Гусев и любовался на неё как на произведение искусства, совсем покинуть Сыроегу он не мог даже в этом случае. «Третий день! Да какого ж хера?!» — ужасался про себя Макар, на следующее утро наблюдая за очередными успехами Сыроежкина в школе. Учителя на Серёжу нарадоваться не могли, ученики смотрели в его сторону, открыв рот, и только Зойка хмурилась, кривилась и изредка брызгала ядом, глядя на свою недавнюю симпатию. Макару это показалось странным — Зойке бы радоваться, ведь Серёга, никогда раньше не проявлявший к ней никакого внимания, вдруг стал сам подходить к Кукушкиной, о чём-то спрашивать, что-то рассказывать. Но дура-Колбаса отчего-то злилась на Сыроежкина. А перед физкультурой, которая была у них последним уроком, Серёга подошёл к Макару и спросил: — Макар, ты не знаешь, Зоя на меня обижена за что-то? — С чего это, СыроеХа, тебя Колбаса вдруг заинтересовала? Ты ж от неё бегал всю дорогу, — Гусев думал, что больше, чем есть Серёга его уже удивить не может, ан нет, сюрпризы ещё не кончились. — Бегал? — озадачился Серёжа. — Что ж, это немного проясняет ситуацию, но… Как ты думаешь, что мне следует сделать, чтобы Зоя перестала избегать коммуникации со мной? — на полном серьёзе спросил совета у Гусева Сыроежкин. А потом добавил: — И не называй её, пожалуйста, Колбасой. Сразу ответить Макар не смог — он от возмущения воздухом подавился — это ж надо, спрашивать у него, как к Зойке подкатить?! Ну верх наглости! — Ты, Сыроега, теперь умный стал, — сказал Макар, когда откашлялся, — вот и думай. Оно попроще физики с математикой-то будет. А я тебе с Кукушкиной помогать не буду, ты уж извиняй, — похлопал Серёжу по плечу, вздохнул тяжело, но руку так и не убрал. — Пошли на физру. Форму-то взял, умник? — Взял, — кивнул головой Сыроежкин, и они пошли в сторону зала. В раздевалке Гусев как всегда глазел на переодевающегося Серёгу. В этот раз, правда, Сыроежкин не копался как обычно, не расхаживал в одних трусах туда-сюда, не рылся, отклячив свою аппетитную попу, в мешке с формой в поисках очередного носка, не мёрз без футболки, заставляя Макара краснеть и бледнеть от вида напрягшихся сосков, а просто взял и очень быстро переоделся в спортивную форму. Зато Гусев, лишённый привычного шоу, внезапно понял причину, по которой Зойка переменила своё отношение к Серёге — она злилась на Сыроежкина за то, что тот перестал быть собой. У Макара в отличие от неё злиться не получалось, но и ему было обидно. А мысль о том, что, возможно, «это» с Сыроежкиным навсегда, и вовсе вселяла настоящий ужас. Как же хотелось вернуть себе прежнего Серёгу!