***
— Серёжа… Что же ты здесь сидишь, давно? — Макар гладил Сыроежкина по спине и волосам и, как мог, старался успокоить. Серёжу трясло, он вжимался в него, так что больно было, и молчал. — Вставай, Серёжа! — безуспешно попытался поднять его на ноги Макар. — Гусь!.. — выдохнул наконец Сыроежкин. — Ну? — Макар даже улыбнулся. — Гусь, это правда? — Что? — Ты… хотел умереть? — с трудом выдавил из себя Серёжа. — Не важно… — помедлив, сказал Гусев. Вспоминать о том, как херово ему было ещё несколько минут назад, он не хотел, а врать об этом — тем более. — Говори! — Да. Вместо ответа Сыроежкин издал какой-то задушенный писк, задышал рвано и ещё сильнее прижал Макара к себе. — Серёжа… прости меня! — Нет! — почти выкрикнул Серёжа. — За то, что я… с Денисом тогда… Прости, клянусь, это больше не повторится! — взмолился Макар, готовый хоть всю оставшуюся жизнь простить прощение у любимого. — Нет! — Нет?.. — упавшим голосом повторил Гусев и сделал попытку отстраниться. — Не-ет! — зло прошипел Серёжа и резко притянул его обратно. — Никогда тебя не прощу! За то, что трахался с этим — не надейся даже. И за то, что ты хотел сделать — тоже! Ты мог умереть, ты это понимаешь, придурок?! Ты ушёл от меня, бросить хотел!.. — сбивающимся от ярости голосом прошептал Серёжа. — Ты сам меня прогнал… — Макар растерялся: хорошо ли Серёжа понимает, что говорит? — Я не знал, как мне быть. — Ты не должен был мне верить, я же говорил, Гусь, не верь мне! Я не могу так думать! Не могу… плохо… про тебя, — Серёжа всхлипнул, замолчал, пытаясь взять себя в руки, потом обхватил его лицо ладонями, посмотрел прямо в глаза, словно гипнотизируя, и сказал: — Ты умрёшь, если бросишь меня. Понял?! Поэтому… — он набрал побольше воздуха и медленно, как мантру, произнёс: — Ты… ты будешь со мной и останешься жив. — Буду, — уверенно кивнул ему Макар и принялся целовать — слушать и дальше этот поток чистого безумия не было уже никаких сил. А вот потом всё было куда лучше. Предъявив Серафиме Марковне «пропажу» и получив от неё неодобрительный вздох в спину, Серёжа под предлогом «не будить вознёй среди ночи родителей Макара» потащил его к себе. Как со стороны выглядела эта нелепая причина идти спать к соседу, Гусев даже думать боялся. Они, конечно, часто оставались друг у друга, но сейчас ситуация была иная и больше походила на банальную любовную разборку (чем, собственно, и являлась), а не на ссору закадычных друзей. К счастью, родители обоих ни о чём таком даже подумать не могли, разве что посмеивались иногда — мол, два взрослых парня, а ведут себя, как детсадовцы. Ни в какую школу в тот день они естественно не пошли — полдня проспали и ещё полдня трахались, пока родители с работы не вернулись. О неприятном эпизоде с изменой и тем, что за ней последовало, ни Макар, ни Серёжа вслух с тех пор не вспоминали. Кто старое помянет, как говорится… Первое полугодие выпускного класса закончилось без приключений, зато с хорошими отметками: что Гусев, что Сыроежкин выбились наконец в твёрдые хорошисты — спасибо Семёну Николаевичу! После каникул выяснилось, что Зоя Кукушкина больше не будет посещать школу. Таратар сказал: по личным обстоятельствам, а Эл, сияющий, как медный таз, подошёл на переменке к ребятам и сообщил, что Зоечка не просто так отказалась с пузом в классе сидеть, и не только из-за его уговоров перешла на домашнее обучение: ей врач рекомендовал себя беречь. Потому что у них с Зоей будет, внимание, двойня! Серёжа на это тихо сказал: «Бля-а!..» и чуть мимо стула не сел. Макар назвал Эла отцом-героином и крепко его обнял. Эл с тех пор в школе от Серёжи с Макаром практически не отходил — все перемены и немного после уроков они втроём тусили. Макару на него смотреть одно удовольствие было. Да и не только смотреть — лишний раз обнять по-приятельски, может, чуть дольше, чем принято; по волосам потрепать, нежнее, чем это делают друзья; прикоснуться невзначай, улыбнуться ласково… Сначала Гусев боялся, что Серёжа начнёт ревновать к брату, но тот словно сквозь пальцы на всё смотрел, и Макар совсем осмелел. О том, чтобы зайти дальше этих невинных, в общем-то, знаков внимания, Гусев и думать после всего боялся, но к Громову тянулся всё равно. «Видать, и впрямь блядская у меня натура», — с горечью думал в такие моменты Макар и очередной раз напоминал себе, чем может для него закончиться поход налево. Центральное место в его жизни всё-таки занимал Серёжа. С Элеком же проблема решилась просто — в начале мая он досрочно сдал выпускные экзамены, получил аттестат и стал готовиться к поступлению в институт, на одной из кафедр которого работал Виктор Иванович. В школе, соответственно, больше не появлялся и даже домой к Серёже заглядывал редко. Всё время проводил с Зоей — она должна была родить со дня на день. На последних месяцах Кукушкина перебралась жить к будущему мужу и отцу своих детей, и Эл теперь не без удовольствия погряз в бытовых проблемах своей уже полноценной семейной жизни. И даже на Последний звонок не пришёл — встречал Зою и детей из роддома. Макар с Серёжей выпустились в срок и без труда поступили институт, каждый на свою специальность, и будущее в целом представлялось обоим безоблачным и полным сбывшихся надежд и ненапрасных ожиданий. Да и как может быть иначе, если сам ты молод, здоров, силён и уверен в себе, в стране стабильность, в семье достаток, а над головой мирное небо? И самое главное — любимый человек рядом. Когда громовским малышам исполнилось три месяца, а случилось это как раз перед началом учебного года, Элек и Зоя сыграли свадьбу. Эл, каким-то образом сумев убедить брата, что брать в свидетели близких родственников плохая примета, определил на эту роль Гуся, и Макар весь день, пока молодые не отбыли к своим чадам, не отлипал от Эла на законных основаниях. Серёжу, разумеется, при этом тоже от себя не отпускал — двойное счастье же! Ещё и букет невесты поймал — Зойка так размахнулась, что зафиндилила своим веником в люстру, после чего он возьми и шлёпнись прямо на голову несчастному Макару. Гости над этим фактом долго потешались и даже принялись гадать, какому же «счастливцу» достанется такая «очаровательная невеста»? Гусь, меньше всего желавший подобного внимания, весь красный, как варёный рак, накатил пару стопок и заявил, что лучше уж останется старой девой. Потом подошёл к Светловой и вручил букет ей. Майка довольно хихикнула, сказала, что связывать себя брачными узами не собирается, зачем-то вспомнила про Тибет, но цветы не отдала — пошла хвастаться трофеем Витьку с Вовкой. Под конец торжества совсем уже захмелевшего Серёжу пробило на романтику, и он, обняв лучшего друга за плечи, стал заливать Макару, что раз уж они с Элом почти настоящие близнецы, то у них всё должно быть одинаково и одновременно. То есть он скоро тоже типа женится. — И на ком же ты женишься, СыроеХа? — скрипнув зубами, поинтересовался Макар. — Да есть тут одна птица, — притворно вздохнул Серёжа. — Гусь называется. — Это, СыроеХа, называется не жениться, а замуж выйти, — поправил его Макар и до неприличия счастливо улыбнулся. От такого признания он совсем растрогался. А на следующий день Серёжа сказал ему о своём отъезде.***
— Хата, конечно, не фонтан — одна комната, первый этаж, санузел совмещённый. Но расположение! Пять минут до автобусного кольца. И десять — до метро, если надо, — Серёжа, глотнув пива, принялся деловито расписывать достоинства своего нового места жительства. — Батя утром собирался туда мои вещи закинуть, у него как раз рейс же, а квартира по дороге. Так что я сегодня уже там ночую, — важно закончил свою тираду Сыроежкин и слегка качнулся на стуле. — Один ночуешь или меня в гости позовёшь? Ну, шоб первый раз на новом месте спать не страшно было? — с плохо скрываемым сарказмом поинтересовался Макар. — Гусь, ты идиот? — Сыроежкин чуть со стула, на котором сидел, не свалился. — В гости?! Ты серьёзно? Я, как о зачислении узнал, сразу предкам на мозги капать начал, что мне до института добираться далеко, и я нихрена успевать делать не буду. Всё к мысли их подводил, что моя успеваемость будущая напрямую от наличия свободного времени на выполнение заданий зависит. И вот наконец они репу почесали, прикинули, что бабки-то есть, и сподобились мне квартиру поближе снять. А ты — «в гости»! Ну надо же сказать такое!.. — Шо, таки даже на пороХ не пустишь? — Макар настолько офигел от Сыроегиной наглости, что даже обидеться забыл. Сергей поперхнулся пивом. Откашлялся, выдохнул и вкрадчиво, словно обращаясь к умственно отсталому, произнёс. — Ты, Гусик, ко мне в гости приходить не будешь. Потому что, нельзя прийти в гости туда, где ты сам постоянно проживаешь. Мы с тобой там вместе жить будем. Оба-два. Так понятно? — Чего-о?.. — только и смог сказать Макар. — Того! Допивай быстрее свой рассол, поднимай задницу и дуй в комнату — щас шмотки твои собирать будем! — воскликнул Серёжа, потом чуть тише пояснил: — Я собирался там сегодня-завтра прибраться, чтоб в срач тебя не тащить, но теперь думаю — нафига такая рабсила пропадает?! Будем вместе полы драить! Оказалось, что Сыроежкины-старшие вовсе не горели желанием отпускать сына в «самостоятельное плавание». Мол, без надёжного руководства тот загуляет, пустится во все тяжкие и из института в два счёта вылетит. И тогда хитрый Серёжа вытащил из рукава свой самый главный козырь, ради которого, собственно, вся афера с жильём и затевалась. «Я Гуся с собой возьму, — сказал Серёжа. — С ним фиг загуляешь. Он меня в школе учебой достал и тут не слезет, я его знаю». С этим аргументом Надежда Дмитриевна и Павел Антонович единодушно согласились: Макар у них пользовался заслуженным уважением и имел репутацию человека серьёзного и надёжного. А главное, хорошо влиял на Серёжу. И только после этого, определив сына, так сказать, в хорошие руки, Серёжины родители стали подыскивать ему квартиру. — Так что усёк, Гусь? Предки меня только под твою ответственность из дома сбагрить готовы, — важно заметил Сыроежкин и потащил друга в его комнату, по дороге интересуясь, где у него чемодан.***
Вуз — это не школа: никто над тобой цербером не стоит, учиться не заставляет и за прогулы ругать даже не думает. Не сдал зачёты, не появлялся на лекциях, пропустил лабы — твои проблемы. Двери на выход широкие. Макар об этом каждую секунду помнил и учиться старался хорошо. А бородатые душманы, которые с завидной регулярностью являлись ему во снах перед контрольными и зачётами, только добавляли усердия. Учиться, правда, приходилось не только за себя, но и «за того парня». Потому что «тот парень» как был раздолбаем, так и остался и норовил то вечеринку не вовремя закатить, то первую пару проспать, то завалиться с пивом перед телеком, когда зачёт на носу. Но Макар Сыроеге спуску не давал — балду пинать не позволял и за успеваемостью его послеживал. Потому как если Серёжа вылетит, вся их совместная жизнь тут же медным тазом и накроется. Только в начале второго семестра Гусев немного расслабился. Первую в своей жизни сессию они с Серёгой сдали хорошо, и стало ясно, что если продолжать в том же духе — проблем с учебой в принципе быть не должно. Жили они тоже дружно — серьёзно не ссорились, бытом особо не заморачивались, новым своим друзьям-приятелям говорили, что квартиру напополам снимают и вообще — лепшие друзья с самого детства, практически братья. Ну, в этом никто и не сомневался. Девушки, правда, вешались на обоих. Серёжа отвирался, рассказывая байки про большую любовь с одноклассницей, которая учится в пединституте, а Макар и вовсе предпочитал разыгрывать из себя дурачка — делал вид, что в упор не замечает их знаков внимания и недвусмысленных заигрываний. Его больше беспокоило, чтоб парни не заметили чересчур долгих взглядов и слишком открытых улыбок, которые он всеми силами старался, но не мог скрыть. Бывало, кто-то из приятелей так же смотрел на него в ответ, и Гусю приходилось лишний раз напоминать себе, как дорого ему может обойтись подобная игра. И всё было бы ничего, если б в одно из воскресений, которое они с Сыроегой решили провести дома, на Серёжу не напал приступ повышенной половой активности. Короче, заездил он своего Гуся дальше некуда. — СерёХа, в дверь звонят, оглох что ли?.. — прохрипел согнутый пополам Макар, но Серёга словно не слышал ни его, ни звонок, уже с минуту настойчивой трелью оповещающий о приходе незваных гостей — как заведённый вколачивал настрадавшийся за это утро зад лучшего друга в старенький диван. Который, кстати, они оба уже успели основательно расшатать. Серёже, видимо, было по барабану, но Макару звонок сбивал весь настрой. Да и звонили уж слишком настойчиво. Скинув наконец с себя этого полового гиганта, выслушав перемежаемые матом и недовольным рычанием обещания выебать его так, чтоб неделю сидеть не мог, Макар, покачиваясь, пошёл открывать. — Гусь, бля, штаны надень! — крикнул Сыроежкин, когда Макар был уже у дверей. — Чёрт! — Макар оглядел себя ниже пояса и ужаснулся — открывать гостям он собрался будучи абсолютно голым и с торчащим колом членом. Пришлось наспех искать чем бы прикрыть срам. Макар посмотрел в глазок, но кого принесла нелёгкая, так и не понял — лампочка на лестнице перегорела ещё вчера, а новую они с Серёгой вкрутить поленились — решили на сегодня отложить. Теперь вот стой и думай — открывать, не открывать? В принципе, единственным человеком, который мог заявиться к ним ни с того ни с сего, была квартирная хозяйка — она жила в области и телефона не имела. До сих пор, правда, приходила всегда двадцать пятого числа — брала деньги и инспектировала вылизанную к её приходу квартиру. Теоретически ещё могли быть Серёжины родители или Эл, но без звонка они никогда не являлись. — Кто там? — догадался спросить Макар. — Это я, Макар, — раздался из-за двери голос отца. Макар открыл сразу — промедление в таком деле вызвало бы ненужные подозрения. Родители и так с самого начала почему-то не очень хотели, чтоб он жил отдельно с Серёжей. Боялись, что два парня, почувствовав свободу, будут больше времени уделять пьянкам-гулянкам, чем учёбе. Так что, если бы он кинулся в комнату застилать кровать и помогать Сыроеге одеваться, отец явно бы подумал, что они следы какого-то страшного преступления заметают. — Ну, здравствуй, сынок, — сказал Степан Тимофеевич, осматривая прихожую — так получилось, что он оказался в гостях у сына впервые: до этого к Макару заезжала только мать. — Проходи, пап, — пригласил его Макар и демонстративно зевнул, чтобы как-то оправдать свой полураздетый и взъерошенный вид. — Хочешь чаю? — Да нет, я проездом, — покачал головой отец, внимательно поглядев на сына. — У меня дела тут рядом, так что я ненадолго. В последний момент вспомнил, что ты, оказывается, по пути живёшь. Вот и заскочил на минуту, проведать. Своими глазами, так сказать, посмотреть, как вы тут обосновались. — А может, всё-таки чаю? — опять предложил Макар и ненавязчиво подтолкнул родителя к кухне. Конечно, если папа всё же пойдёт в комнату, ничего особенного он там не увидит. Ну, кроме дрыхнущего Сыроеги, разумеется (Макар очень надеялся, что Серёжа в таком случае догадается хотя бы прикрыться одеялом, а не будет лежать во всей красе голый). Но на всякий пожарный лучше бы ему туда не заходить. — А ты что, только встал, что ли? Первый час уже, — скептически хмыкнул отец и опять чуть ли не дыру в гусевском торсе взглядом прожёг. — Да леХли вчера поздно, вот и спим долго. Я-то встал, а СыроеХа дрыхнет ещё, — нашёлся с ответом Макар: заодно батя поймет, что в комнате ему делать нечего. Однако, в следующее мгновение вся стройная гусевская легенда со свистом полетела коту под хвост: — Гусь, бля! Ты чё там, умер что ли? Сколько тя ждать-то можно?! Точно неделю у меня сидеть не сможешь!.. — раздался из комнаты недовольный Серёгин вопль. — А… — подавился воздухом Макар и с опаской уставился на отца. — П-проснулся… С-серёжа, — просипел он, заикаясь, и дёрнулся перегородить папаше проход в комнату. Это ж надо было так проколоться! Они, видать, слишком тихо беседовали с отцом, и Серёжа не понял, что в квартире посторонний. Вот и ляпнул… Что теперь делать? — Это шутки у него такие… Ты ж знаешь СыроеХу! — попытался исправить положение Макар. Но Степан Тимофеевич, прищурившись, посмотрел на него недоверчиво и… просто отодвинул в сторону. А сам решительно двинулся в комнату. — Па-ап! — крикнул Макар и бросился вслед за отцом. Пульс зашкаливал, в ушах шумело, перед глазами плясали цветные пятна, и Макар даже не сразу расслышал, что сказал ему отец: — Вот и поздороваюсь с твоим… хм… другом. Раз он не спит. — Зд-расте… — Серёжа, натянув одеяло до подбородка, растерянно переводил взгляд с Гусева-старшего на его сына и обратно. — Добрый день, Серёжа! — вполне доброжелательно поприветствовал его Степан Тимофеевич, внимательно разглядывая комнату. — Я тут мимо шёл, вот, решил заглянуть, проведать вас. Но, раз вы ещё валяетесь, мешать не буду, — его взгляд остановился на кресле-кровати, стоящем в дальнем углу комнаты. — Да и дела у меня, надо дальше ехать, — он опять посмотрел на почти с головой залезшего под одеяло Сыроежкина и подмигнул ему. — Ну, не хворайте, молодёжь. Пошёл я. И Степан Тимофеевич направился к выходу. Перед дверью остановился на секунду, смерил сына нечитаемым взглядом, вздохнул, похлопал на прощание по плечу и вышел. Макар так и не понял, что это было. — Гусик, ну прости, — Серёжа крепче обнял уже минут пять сидящего без движения друга и уткнулся ему лицом в шею. — Ну дурак я… Наконец Макар немного расслабился, выдохнул и повалил Серёжу на диван. — Давай лучше думать, шо делать будем, если папаша мой доХадался про нас, — сказал Макар, устраивая Серёжину голову на своей груди. — Ну… врать будем. Чего он видел-то? Ничего ведь толком не видел. А, значит, и не было ничего, — уверенно предложил Серёжа. — Ты мне засос на груди поставил, — вздохнул Гусев. — Я не хотел, — стал извиняться Сыроежкин. — Прости… Просто, у тебя кожа такая нежная… — И спим мы на одной кровати, — продолжил перечислять «улики» Макар. — Так кто это знает? — встрепенулся Серёжа, — Я могу на диване спать, а ты — на кресле: оно, вон, тоже раскладывается. Просто встал раньше меня и застелил! — И трусы на полу валяются. — Ну, а где им валяться? Старые сняли, новые надели. Не все ж бегут тут же грязное бельё в стирку убирать. — Ну, может, ты и прав — зря я психую, — Макар впервые с момента ухода отца улыбнулся и чмокнул Серёжу в макушку. — Но язык у тебя, СыроеХа, шо помело!.. Наказать тебя за такое полаХается! Шоб сидеть неделю не моХ! И, дабы слова не расходились с делом, Макар перевернулся, ткнул Серёжу физиономией в подушку, поднял с полу почти закончившийся тюбик детского крема и стал готовить «провинившегося» к «наказанию». Серёжа тяжело дышал и еле слышно постанывал от удовольствия, а Макар, с каждым толчком глубже проникая в нежное горячее нутро, всегда такое желанное и ждущее, готовое отдаться ему по первому же требованию, терялся в этом наслаждении и уже не различал, где кончается он сам, а где начинается Серёжа. Это ощущение полной близости и единения ещё долго не отпускало его после оргазма, не позволяя разжать объятий и покинуть тело любимого. Наверное, это и было счастье…***
— О, баб, и ты здесь! — Макар обнял Серафиму Марковну, по которой соскучился даже больше, чем по родителям, и огляделся — дома ничего не изменилось, как будто вчера уехал. Родных он не навещал с Нового года. В основном его проведывала мать, ну, и две недели назад отец, как снег на голову, заявился. Ох и перепугались они тогда с Серёгой! Но ничего, кажись, обошлось всё — никто Макару ничего такого не сказал, родители по телефону как ни в чём не бывало общались. Значит, пронесло. А вчера мать позвонила. Сказала: приезжай завтра — тебе, мол, письмо пришло. Из Свердловска. Макар очень удивился — никаких знакомых у него в Свердловске отродясь не имелось. Но когда мать назвала имя адресанта, примчался не думая — письмо было от Дениса Евгеньевича Скворцова. Серёжа, естественно, тоже поехал — своих навестить. В общем, ничто, как говорится, не предвещало… — Макар, — осторожно начала мама, когда вся семья собралась за столом. — Мы с папой хотим, чтобы ты вернулся к нам. — С чего это? — Макар даже ложку в сторону отложил — аппетит у него резко пропал. — Понимаешь, сынок, — замялась Валентина Ивановна. — Тебе ещё рано жить одному… — Мам, ты серьёзно? — Макар набрал побольше воздуха в лёгкие, но сказал как можно спокойнее. — Мне скоро двадцать лет исполнится. Я давно совершеннолетний, и моХу жить, Хде захочу. — Дело не в том, где, — вмешался отец. — Дело в том, с кем! — И с кем тоже, — с нажимом произнёс Гусев. — Ладно, — отец тоже отодвинул от себя тарелку. — Будем говорить прямо. Мы не хотим, чтобы ты жил с Сергеем Сыроежкиным! — Почему? — сухо поинтересовался Макар. — Ты знаешь почему, — в тон ему ответил отец. Макару показалось, что он оглох. Вся кровь будто прилила к голове, ещё немного, и будет взрыв или лопнут барабанные перепонки от колотящегося в ушах пульса. Горло сдавил спазм, перестало хватать воздуха… Значит, отец всё понял тогда! Неужели это конец?!. «Врать будем! Он же ничего толком не видел!» — вспомнил Макар Серёжины слова. Мысль о том, чтобы врать родным, да ещё по поводу своих чувств к Серёже, была Макару глубоко противна, но… Это был разумный выход. — Не знаю, — глухо сказал Макар. — Ты правда хочешь, чтобы я произнёс это вслух? — пригрозил отец. — Валяй! Если не блефуешь, — Макара начало трясти от злости, а на место страха пришёл азарт битвы. Своё счастье он готов отстаивать, даже если покушаются на него его же родные. — Не держи меня за идиота, сынок, — отец тоже начинал злиться. — Я застал вас врасплох. Ты бы видел себя тогда в зеркало! Штаны на голое тело, на груди засос, да у тебя вид был, как будто тебя полк солдат драл! — Стёпа! Прекрати! — воскликнула мать. — Нет уж, Валя! Пусть слушает, раз так захотел! — припечатал отец. — Они и спят на одном диване, ты не замечала разве? Кресло всё книгами и барахлом завалено, его и не разбирали-то ни разу! А Сыроежкин его, — отец кивнул в сторону Макара, — даже не встал, когда я в комнату вошёл. Думаешь почему? Потому что голый был, под одеялом прятался! И трусы их в куче рядом валялись. Аккурат под тюбиком детского крема! На какое-то время в комнате воцарилось гробовое молчание. Макар с отцом, сжав челюсти так, что желваки ходили, сверлили друг друга глазами, женщины, наоборот, неловко отводили взгляд в сторону. Наконец Макар не выдержал. — Да, папа, ты всё правильно понял — я сплю с СыроеХой! И я не просто с ним сплю — я люблю его! — выкрикнул Макар. С души словно камень свалился. Да, сейчас на него обрушится шквал обвинений, может даже, родители больше его знать не захотят, или будут уговаривать лечиться, или пугать уголовным кодексом… Но главное, Макару никогда больше не придётся им врать. Не будет нужды скрываться, изворачиваться, придумывать себе каких-то девушек или не дай боже жениться, как в своё время сделал Денис Евгеньевич. Теперь они знают не только о том, что он голубой, теперь они знают, что есть человек, который Макару дороже всего на свете, и ради кого он, не задумываясь, оставит дом, семью, перекроит, если надо, всю свою жизнь. Да и саму эту жизнь не пожалеет. — Не говори ерунды, Макар! — хлопнул ладонью по столу отец. Макар на это только улыбнулся — несмотря на всю свою напускную суровость папа выглядел растерянным. — Этот мальчишка просто задурил тебе голову! Воспользовался тем, что у тебя нет девушки. Он совратил тебя! Но это можно исправить!.. — Да-да, сынок, — взяла слово мать. — Мы познакомим тебя с хорошей девушкой, даже с несколькими! Ну, раз уж у тебя самого не получается… И ты забудешь про такие… вещи, как про страшный сон! — Пойми, Макар, такое бывает, — подхватил уже сильно смягчившийся отец. — Бывает, в однополых коллективах, когда женщин рядом нет, или как в твоём случае — не складывается с девушками. Но это не конец света! Мы тебе поможем. Когда ты вернёшься к нам… Сыроежкин, я знаю, ты считаешь его своим другом, но он никакой тебе не друг! Так вот, когда ты вернёшься и не будешь под его влиянием, ты посмотришь на это другими глазами. Сходишь к психологу. Успеху у женщин, поверь, можно научиться! То, что у тебя до сих пор не было девчонок, это не страшно, не надо ставить на себе крест… — Папа! — перебил его Макар, внезапно ему стало чуть ли не весело. — Серёжа здесь не причём! Да, у меня никогда не было девушек. Но не потому, что я не умею их кадрить — они мне просто не интересны. Зато знаешь, сколько у меня было мужиков, знаешь?! — Макар! — при этих словах Степан Тимофеевич, весь красный от гнева, встал из-за стола, подошёл к нему и отвесил звонкую пощёчину. — Не знаешь, — прохрипел Макар, потирая горящую щёку, и с вызовом посмотрел на отца. — Я тоже не знаю. Не считал никогда. Но, думаю, немало, почти за пять-то лет!.. — Так. Всё. Базар окончен. Сегодня ты остаёшься здесь, это не обсуждается, за твоими вещами я заеду сам, — вынес свой приговор отец. — Нет, папа, — уже без намёка на сарказм сказал Макар. — Я здесь не останусь. Мы с Серёжей и дальше будем жить вместе. Если только он сам меня не выгонит. Мой дом там, где он! — Ты. С ним. Жить. Не будешь! Повторяю, это — не обсуждается! — Ты не можешь мне приказывать! — вспылил Макар. — Могу! Потому что я твой отец и я кормлю тебя! — Степан Тимофеевич тоже потерял терпение. — Значит, работать пойду! — Макар встал, отодвинул с грохотом стул и направился в прихожую одеваться. — И вылетишь из института! — Да и похер! — И пойдешь в армию! — И пойду! Ты же служил, и я послужу. Так что нечего меня армией пуХать! — Двадцать лет назад не было «Афганистана»! — отец больно ухватил уже начавшего одеваться Макара за плечо, с силой развернул к себе и толкнул к стенке. — Ты башкой-то своей думай, балда! Я не Серёжин отец, у меня ни денег, ни связей — ни отмазать тебя, ни определить в хорошую часть я не смогу! — Ты мне выбора не оставляешь! — огрызнулся Макар и стал застёгивать куртку. Макар трясущимися руками пытался застегнуть молнию на куртке и смаргивал выступившие на глазах слёзы — всё-таки как бы он ни любил Серёжу, а терять семью всегда больно. Его жизнь теперь уже никогда не будет прежней… — Хватит дурить, идите за стол, оба! — раздался над ухом не терпящий возражений голос. Никак до сего момента не принимавшая участие в семейной разборке Серафима Марковна стояла рядом и строго глядела на них с отцом поверх очков. — Я сейчас курицу принесу. — Мама! У нас серьёзный разговор, а вы — курицу! — несколько смутившись, проворчал отец и с надеждой посмотрел на Макара: мол, мы, конечно ещё не закончили, и с твоим любовником, и с армией ещё будем разбираться, но… курица же! — Стёпа, а ты уже всем налил? — не обращая внимания на его последнюю реплику, сурово спросила зятя Серафима Марковна. Отец пошёл доставать из холодильника запотевший пузырь Московской, Макар шмыгнул носом, почесал затылок, махнул рукой и повесил куртку на место. И тоже вернулся к столу. — Значит, что я хочу сказать, — когда по первой и по второй уже было выпито, и половина курицы съедена, начала свою речь Серафима Марковна. — Во-первых, мне тоже не нравится, что ты, Макар, — обратилась она к внуку, — с Серёжей любовь крутишь. — Ба-а, ну не надо опять-то, ну… — проныл немного отошедший от стресса Макар. — Не перебивай, — грозно сдвинула брови бабушка. — Не нравится, но не потому что он парень. — Мама! — всплеснула руками Валентина Ивановна. — И ты туда же! — А ты, Валя, помолчи, — осадила дочку Серафима Марковна. — Вы со Стёпой, и это второе, что я хотела вам сказать, в прошлом году чуть единственного сына не лишились и даже не поняли этого. — Да когда ж это было-то?.. — испугалась задним числом мать. — А вот тогда. Когда Макарка-дурак из дома ночью уходил. А всё почему? Потому что Сыроежкин этот его прогнал. Бросил его! А сынок ваш, даром что лось здоровый, ума так и не набрался — чуть руки на себя не наложил. Макар от этих слов дёрнулся, как от электротока, и молча уставился в свою тарелку, стараясь завесить отросшей чёлкой пылающее лицо. Вспоминать об этом эпизоде было больно, а сознавать, что бабушка, оказывается, всё знает, — стыдно. — Макар, это правда? — тихо спросил отец. — Какая сейчас-то разница?.. — буркнул в ответ Макар и отвернулся. Теперь ещё и родители в курсе — вот позорище-то! — Правда, правда, — ответила за него бабушка. — Вот поэтому-то я Сыроежкина вашего и не люблю. — Макар, что же, получается, вы с ним тогда ещё?!. — охнула поражённая мать, а потом вдруг спросила бабку: — Мама, а ты-то как об этом узнала? — Застала их как-то, — пожала плечами Серафима Марковна. — Целовались они здесь. У вас на кухне. А что Макар мальчиками интересуется — то я не первый год знаю. Мне Розочка, Царствие ей небесное, когда ещё глаза раскрыла! — бабушка горестно вздохнула, вспомнив свою почившую недавно подружку-библиотекаршу. — Мама! А что ж вы нам-то не рассказали! — возмутился отец. — Столько времени скрывать! Зачем?! — Затем, — с нажимом сказала бабушка, — чтоб вы мальчику жизнь не портили и «лечить» его не вздумали. — Так, может, помогло бы… — неуверенно предположила мать. — А может, только хуже бы сделали, — возразила Серафима Марковна. — Чувства — вещь тонкая, никогда не знаешь, чем вмешательство в них для человека обернётся. Вы савельевского внука помните? — Митю-то? — переспросила Валентина Ивановна. — Помним, конечно, бедный мальчик… А что, он тоже… такой был? — ужаснулась она своей догадке. — Такой, — кивнула она. — И чем всё кончилось? — Ба… Он не поэтому, — тихо сказал Макар и тяжело сглотнул. — Он из-за меня так… Это я виноват. Я его… убил. — Я знаю, Макар, что он и из-за чего. Твоей вины здесь нет, — твёрдо сказала Серафима Марковна. — Я говорю о том, что молодые люди бывают излишне чувствительны. Кто из-за несчастной любви, а кто из-за непонимания родных… а итог всё равно один может статься. Так что, дорогие родители, — она укоризненно посмотрела на дочку с зятем, — я вам ещё раз напоминаю: не хотите потом локти кусать — отстаньте от ребёнка и не требуйте от него невозможного. Пусть живёт с кем хочет. Наше дело — его поддерживать и помогать по мере сил. И если Макар с Серёжей своим разбежится, чтобы мальчику было куда пойти. Здесь его дом в конце концов. Макар смотрел на бабушку, затаив дыхание, и не мог поверить — она его защищает, да ещё в таком деле! Родители тоже сидели притихшие — видать, пытались переварить услышанное. Давалось им это явно с трудом. Но следующая фраза Серафимы Марковны заставила Макара поперхнуться водкой, на которую он приналёг для снятия стресса. — Но лучше б ты, Макар, конечно, в своё время не с Сыроежкиным этим спутался, а на его брата внимание обратил, — сказала бабушка. — Вот уж на кого можно положиться, так это на Элека Громова! — Ба-а!.. Эл женат вообще-то, у него дети, — просипел, продрав горло, Макар. — Да, — скорбно согласилась бабушка. — Ты его упустил. Дальше статок трапезы напомнил Макару какой-то фарс. Серафима Марковна опять вспомнила Розу Львовну, заставила всех трижды выпить за упокой её души, минут на двадцать толкнула речь о том, каким замечательным человеком была Розочка — начитанным, утончённым и деликатным (тут Макар вспомнил как старая библиотекарша-матерщинница вовремя вправила ему мозги, и вынужден был с бабкой согласиться), потом вкратце передала все когда-либо слышанные от покойной ныне подружки сплетни про «голубых» артистов театра, кино и балета, упомянула ни к селу ни к городу Чайковского, Платона, Караваджо, Леонардо да Винчи и почему-то наркома Чичерина, и только когда мать взмолилась: «Мы всё поняли, мама, хватит!», успокоилась. Вечером, когда уже пора было прощаться, отец отвёл Макара в сторонку и спросил: — Сынок, про Митю… почему ты сказал, что он из-за тебя? — Потому что это правда, — ответил Макар. — Он любил меня… А я его бросил. И это то, чего я себе никогда не прощу. — Да… Поверить не могу, — покачал головой отец. — Мы же действительно не догадывались, что у тебя такое… Ты ведь поэтому тогда школу прогуливал, из хоккея уходил, дома не ночевал… — Я себя ненавидел. — Макар горестно вздохнул. — Макар, — отец крепко обнял его. — Знаешь… бабушка права — чтобы не случилось, у тебя есть мы. Всегда помни об этом.***
— Ну, чего там тебе бывший пишет, что ты за его письмом, как в жопу укушенный, побежал? — недовольно хмыкнув, поинтересовался Серёжа, как только они добрались до дома. — Я не знаю, не смотрел ещё, — зевнул Макар. — Не до того было. Да и устал я чего-то… — Ладно-ладно, не отлынивай! — Сергей полез в сумку к Макару, достал оттуда конверт и всучил ему. — Читай, Гусик! Я хочу знать, как он тебе в любви объясняется и зовёт к себе в Свердловск — жить и трахаться! — Ну ты скажешь, СыроеХа! — фыркнул Макар и разорвал конверт. — Ух ты-ы! Письмо было коротким, всего полстранички. Но в него была вложена фотография. Со снимка на Макара смотрела парочка закадычных на вид друзей: один — высокий и крепкий брюнет, буквально лучащийся счастьем и гордостью за друга, обнимал за плечи второго — невысокого щуплого шатена с мальчишеским лицом и задорной улыбкой, на руках у которого… сидел ребёнок. Что за парень с ребёнком, которого так бережно обнимал на фотокарточке Денис Евгеньевич, Макар понял сразу — Коля. Та, самая первая и единственная любовь Дениса Скворцова, настигшая его в первом классе и не отпустившая, по-видимому, и до сих пор. В письме Денис так прямо и говорил: Макар, хочу поделиться счастьем и пожелать его тебе. Далее следовал краткий рассказ о том, что, написав однажды наудачу Коляну, Денис всё-таки получил от него ответ и… приглашение приехать в гости. Чем тут же и воспользовался, взяв на работе отпуск. Оказалось, что Коля давно в разводе, ребёнка воспитывает практически один, потому что бывшая жена подалась в артистки и теперь всё время в разъездах, но, самое главное, всё это время он помнил Дениса. Подробностей Денис не писал, сообщал только, что вскоре после возвращения в Москву он уволился с работы и, собрав все свои вещи, перебрался на постоянное место жительства в Свердловск. А поселился, соответственно, у друга, который так любезно предоставил ему за символическую плату комнату в своей двушке. Работать Денис устроился по специальности в местную спортивную школу олимпийского резерва, а в свободное время помогает Коляну воспитывать дочку. «Помнишь, Макар, я как-то тебе говорил, — писал Денис Евгеньевич, — что никогда не знал, была ли моя школьная любовь взаимна? Так вот, теперь я знаю — была, с самого первого класса. И по сей день». — Ну ни хера ж себе! — воскликнул Серёжа и вернул Гусеву письмо. — Вот ведь свезло мужикам! Почти как мне с тобой, — он обнял Макара и полез ему под свитер греть руки. — Так что ни в какой Свердловск я не поеду, — чмокнул в нос Серёжу Макар, — останусь здесь с тобой — жить и трахаться! Только сначала чайник поставлю, пока ты меня граблями своими холодными не заморозил. Пока Макар возился с чаем, Серёжа тоже без дела не сидел, разбирал свою сумку, куда мать по обыкновению напихала голодающему ребёнку всяких гостинцев. — Вот! Держи, Гусь, это тебе! Сразу не взял, а потом всё руки не доходили забрать. Хорошо, сегодня вспомнил. — Чего это ты мне свою чашку подсовываешь? У меня своя есть, — не понял Макар. Покрутил в руках кружку и вернул её владельцу. — Не-не, она твоя, — замотал головой Серёжа. — Папка её специально для тебя купил, давно ещё, когда в Чехословакию ездил. Просто я зажилил. — Зажилил? Мне? Чашку с гусем? — засмеялся Макар. — А сейчас чего отдаёшь? — Дык это… — виновато улыбнулся Сыроежкин. — Тут гусь же… Я на него смотрел, когда тебя рядом не было. Тебя представлял… разговаривал иногда даже… — С ним? — прошептал Макар — смеяться ему уже совсем не хотелось. — Ну… почему с ним? С тобой… — Серёж… — Макар усадил Серёжу к себе на колени и, не отрываясь, смотрел на него во все глаза. — А сейчас думаю, зачем мне гусь на чашке? — Серёжа наклонился и легко поцеловал Макара в губы. — Ты ведь теперь всегда со мной.