Первый снег

      — Денис, слишком поздно уже — народ весь разошёлся, пора домой, — вздохнул Элек и спрятал фото во внутренний карман куртки. Они с Денисом Евгеньевичем объездили все злачные места, куда мог пойти Гусев, но никаких следов его не нашли.  — Ну, кое с кем нам всё же удалось поговорить, — Денис Евгеньевич открыл перед Элеком дверь машины, докурил сигарету и сел за руль.  — И всё, что мы узнали — это то, что никого похожего на Макара вот уже год никто не видел. И ещё один мужик сообщил, что «Катерина», по слухам, «замужем», и если она пропала, надо мужика её трясти. Да уж… — Эл опять достал фотографию, осторожно провёл кончиками пальцев по снимку и отвернулся к окну, чтобы Денис не видел, как он часто-часто моргает. — Я боюсь, Денис… — прошептал он, всё так же не глядя на собеседника. — Макар слишком зациклен на моём брате…  — Я знаю, — коротко согласился Денис. — Но сейчас самое плохое либо уже произошло, и мы ничего не можем с этим поделать, либо оно не случится вообще. Макар попсихует, погуляет и вернётся.  — Ты в это веришь? В то, что он где-то шляется? — повернулся наконец к Денису Евгеньевичу Эл.  — Да, Эл. Верю. Мы просто его не нашли, — сказал Денис и завел мотор. Машина плавно тронулась с места. В салоне вовсю жарила печка, но Эла знобило — вроде бы он не должен был сильно замёрзнуть, пока они ходили по улице, но согреться почему-то не удавалось. Ночная вылазка закончилась ничем, надежда таяла с каждой минутой, и Эл весь ушёл в себя. Денис Евгеньевич тоже никак не комментировал их неудавшиеся поиски — только прибавил скорости, видно, и он устал. В салоне воцарилась тишина. Вскоре они выехали на пустой проспект, переехали мост, свернули на набережную, повернули к метро, ещё пара улиц промелькнула… вот уже и родные края не за горами.  — Денис, — прервал царившее между ними тяжёлое молчание Элек. — Высади меня на следующем перекрёстке. Там телефон-автомат на углу, я позвоню сначала.  — А потом? — не понял Денис Евгеньевич. — Если он всё ещё не вернулся?  — Похожу вокруг и пойду домой. Там два квартала всего, — нехотя ответил Эл. — Я… один. От предложения Дениса составить ему компанию Эл отказался, хотя оно, в отличие от его идеи бесцельно шататься по округе, было вполне разумным: больше людей, задействованных в поисках, — больше шансов на успех. Но чем ближе они подъезжали к дому, тем отчётливее звучал в голове Элека голос: он должен искать Макара один. Никакого разумного объяснения этому требованию Элек не находил, но других вариантов не было всё равно, и он решил положиться на интуицию. Говорят, в стрессовых ситуациях она обостряется. Элек подождал, пока малиновая шестёрка скрылась из виду, и стал набирать знакомый номер. Нет, Макар не приходил и не звонил, никаких новостей, всё по-прежнему. Эл повесил трубку на рычаг, вышел из телефонной будки на улицу, закрыл глаза и прислушался — вокруг только обычный негромкий шум ночной Москвы. Никаких голосов в голове больше не было, интуиция молчала. Тогда Эл сосредоточился на своём теле — холод, небольшая ломота в суставах… всё не то. И вдруг — вот оно! Слабое, еле заметное ощущение, что его будто куда-то тянет. Кто тянет, куда? Непонятно. Стараясь ни о чём не думать, сконцентрировавшись только на этом странном чувстве, Элек сделал шаг. Как в старой детской игре, с той лишь только разницей, что вместо подсказок «горячо-холодно» он ориентировался на эту загадочную силу и менял направление, двигаясь в ту сторону, где это неясное ощущение притяжения становилось сильнее. Это был обычный, ничем не примечательный двор среди типовых многоэтажек, кажется, в соседнем квартале от места, где живут Сыроежкины. Элек медленно шёл по асфальтированной дорожке вдоль длинного дома и с настороженно оглядывался по сторонам — выходит, его тянуло именно сюда, где на первый взгляд нет ничего интересного, но буквально каждой клеточкой кожи чувствуется разлитая в воздухе опасность. В голове опять заговорил голос, и Эл с ужасом подумал, что это просто старая болезнь даёт о себе знать: видимо, от переживаний у него случилось очередное обострение, и идёт он теперь вовсе не по зову сердца на помощь своему другу, а всего лишь хаотично бродит впотьмах, сбитый с толку слуховой галлюцинацией — голос в голове хнычет и шепчет что-то непонятное, не иначе как отражая смятение самого Эла. Очевидно, что он пришёл сюда зря. В отчаянии Эл взглянул на небо, то ли моля о помощи неизвестных богов, то ли неосознанно ища выход из запутанного лабиринта городских улиц и собственного безумия… И невольно застыл с запрокинутой головой — прогноз погоды на этот раз не соврал: как и было обещано, пошёл снег. Наверное, он шёл уже давно, но, погружённый в свои невесёлые мысли, Эл его не замечал. А тут вдруг увидел игриво поблёскивающие в конусе света от фонаря маленькие снежинки, медленно опускающиеся ему на лицо, нашёл, что это очень красиво, и невольно улыбнулся. Первый робкий снегопад незаметно вымел из его головы все мысли и чувства, и Элек просто стоял и наслаждался этой пустотой и лёгкостью, пока бренное тело не напомнило о себе болью в затекшей шее и лёгким головокружением. Элек выпрямился, осторожно покрутил головой, проморгался, и тут его взгляд упал на соседний дом. На лестничном балконе четырнадцатиэтажной точки, этаже на девятом или десятом, виднелась тёмная фигура. Эл стал считать этажи. Сбился. Начал заново, сбился опять. На третий раз всё-таки сосчитал — девять. Человек стоял на балконе девятого этажа. То, что это мог быть, например, жилец дома, вышедший покурить во втором часу ночи, или решивший проветриться пьяница, а, может, просто романтик, любующийся на первый в этом году снег, или вообще кто угодно, Элек даже мысли такой не допускал. На балконе был Макар и никто больше — на этот раз Эл его отлично чувствовал и знал, что не ошибается. Со всех ног он бросился к подъезду, повторяя про себя: «Только бы успеть, только бы успеть!..» Ведь и Макар мог его увидеть и, как знать, не подтолкнёт ли его это к краю? Не решит ли он, что вот он, последний шанс осуществить задуманное, пока ему не помешали?  — Макар!.. Балконная дверь со звоном ударилась о стену, чудом удержав в себе стекло, а вот Эл чуть не сбил Гусева с ног, повиснув у него на шее.  — Макар!.. Макар!.. Ты здесь, я нашёл тебя! — повторял и повторял Элек, смеясь сквозь не пойми откуда взявшиеся слёзы. Макар так и стоял неподвижно, словно не замечая висевшего на нём Эла и не чувствуя солёных поцелуев на своих губах. Потом медленно обнял его, а ещё через секунду осторожно освободился из его объятий.  — Эл… — сказал он хрипло.  — Пойдём скорее, ты замёрз, — перебил его Элек и схватил за обе руки. — Холодный весь. Давай спустимся, Макар, не надо здесь стоять, — он потянул Гусева к выходу, но тот не двинулся с места.  — Нет… — покачал головой Макар. — Я не могу. Извини, — голос у него был глухой, безжизненный.  — Как не можешь? Почему? — испугался Эл и на всякий случай загородил собой балконные перила.  — Не бойся, я не прыХну, — печально улыбнулся Гусев. — Но я не могу… уйти… отсюда.  — Зачем тебе здесь стоять? Не понимаю… — Эл растерянно посмотрел на друга, обхватил его ледяные руки своими ладонями и попытался согреть дыханием. — Простудишься же… Заболеешь.  — Я ведь хотел прыХнуть, да, — Макар виновато посмотрел на него, но рук не отнял. — Только струсил. Я испуХался, Эл… Элек хотел сказать: «Да, хорошо, что испугался! Молодец, Макар! Этого и надо бояться!» Но посмотрел Гусеву в глаза и промолчал — в отличие от него Эл не был настолько рядом с последней чертой, на него не обрушивалась настолько сильная боль, что её невозможно было терпеть. Так какое он имеет право учить Макара, что хорошо, а что плохо? Со стороны ведь оно всё просто и ясно, а ты попробуй, влезь в чужую шкуру!  — Я… — Макар тяжело сглотнул. — Я такое видел, Эл! Мне Митя показал.  — Митя?.. Показал? При звуке этого имени в животе у Элека словно всё слиплось в ледяной комок — Макар говорил о погибшем друге, как о живом. И это не была метафора.  — Там… очень плохо, Эл, — Гусев с трудом подбирал слова, и даже дышал через силу. — Если так, как он… как я хотел… А я ведь уже перелез почти! И его увидел. Он не такой как раньше, не такой, как я его видел до этого, — Макар судорожно вдохнул. — Это страшно, Эл, очень страшно! Я не хочу умирать, Эл! Не хочу умирать так!.. Макар зажмурился и сам прижался к нему. Страх, сочувствие, жалость, ужас, любовь полностью захлестнули Эла, он что есть силы обнял друга, стараясь сохранять самообладание и выдержку, но последние слова, горьким шепотом ударившие в ухо, повергли его в шок:  — Но жить я тоже не хочу.

***

 — Носится с ним, как курица с первым яйцом! — пробурчал себе под нос Серёжа и поставил на плиту чайник. Эл своей паникой из-за пропажи Гуся совсем сбил его с толку. — Клуша и есть клуша. И над кем клушничает-то? Над здоровым лбом, мать его! У самого скоро дети будут, а он над хахалем своим кудахчет. Вот же достался братец! Видно, весь в тётку пошёл — одно слово: чокнутый. Мать уже давно легла, а Серёже отчего-то не спалось. Вот он и решил выпить со скуки чаю и съесть пару бутербродов с сыром. Ну и что, что ночь? Ему за фигурой следить не надо — и так хорош. «Ты сыр ешь или не ешь?» — пронеслась у Серёжи в голове знакомая присказка. Он положил бутерброд обратно на тарелку, так и не донеся до рта.  — Не ем. Я вообще теперь сыр есть не смогу, — мрачно сказал он бутерброду, а заодно и кружку с чаем от себя отодвинул — богемский фарфор с характерным рисунком отбивал не только аппетит, но и жажду. Важная птица с синим бантом на длинной шее неодобрительно косилась на Сыроежкина и вызывала чувство вины.  — Это не я виноват, не я! Это всё ты! — принялся выговаривать нарисованному на кружке гусю Серёжа. — Ведь обещал же… что больше ни с кем, а сам! Серёжа уронил голову на руки и закрыл глаза. Вместо отвратительной сцены в машине, которой он так неудачно стал свидетелем и которую хотел сейчас вспомнить специально, чтобы лишний раз увериться, что поступил правильно, порвав с Макаром навсегда, в памяти всплыло совсем другое. Их первый поцелуй. Не тот первый поцелуй, когда они, как одержимые, набросились друг на друга в Нескучном саду и потом трахались в грязной канаве, а тот, который был совсем недавно, пока Серёжа ещё не успел вспомнить. Осторожный и мягкий, немного робкий вначале и настойчивый, но всё такой же нежный, вконце. Пусть и неосознанно, но Серёжа ждал его в тот вечер. А потом, когда чужие губы так легко и естественно коснулись его, только и думал о том, что больше всего на свете хочет, чтобы этот поцелуй никогда не кончался, чтобы Макар вечно обнимал его, прижимал к себе, чтобы тепло его тела, от которого так сладко сжимаются внутренности, всегда было рядом. Все эти дни, что они с Гусём были вместе, и пока к Серёже не вернулась память, он буквально каждой клеточкой своего организма чувствовал его любовь, заботу и нежность. И как бы Серёжа ни хотел сейчас сказать себе: «Подлизывался, сволочь! Пользовался тем, что я не помню нихера! Грешки свои скрыть пытался!» — сделать этого он не мог. Макар действительно его любил.  — И Эл ещё панику наводит, — вздохнул Серёжа и опять посмотрел на кружку. Сервиз «Гуси» папа привёз года два назад, когда в Чехословакию ездил. Вообще, эту посуду можно было и у нас купить, но бывала она редко и в основном чайные наборы. А мать хотела именно столовый. Вот отец взял и купил оба — и чайный, и обеденный. И отдельно — большую кружку-бокал. Сказал: «Держи, Серёга, Гусю своему подаришь!» Но Серёжа дарить её Макару не стал — зачем Гусю кружка с гусём? Вот если бы с сыроежкой или куском сыра на худой конец… И пил с тех пор из неё сам, никому больше брать не разрешал и обращался очень бережно. Серёжа хлебнул остывшего чаю, провёл большим пальцем по рисунку, стирая ползущую по нему вниз рыжую каплю, и подумал, что разговаривать с предметами может только форменный псих. Потом подумал, что человек, которому почти на две недели отшибло память, под это определение и так подходит, и с чистой совестью продолжил:  — Вот скажи, Гусь, ты что, и правда, пошёл бы вены резать или с крыши прыгать, только потому что я тебя послал? В жизни не поверю. А Эл вот поверил… придурок! Ещё и других накручивает. Очередная бредовая идея у него. Скажи, а? Ведь так же? Конечно, так! Чего ещё ждать от человека, который на полном серьёзе считал себя роботом?! И сутками шлялся не пойми где… До сих пор ведь никто не знает, где он был и чем там занимался. Серёжа сделал ещё глоток и как можно увереннее сказал:  — Вот если бы ты, Гусь, меня бросил, я бы совершенно точно ничего с собой делать не стал! Потому что, — на этом месте Серёжа внезапно запнулся и с удивлением обнаружил, что никак не может представить себе, что Макар и впрямь его бросил. — Потому что… потому что, ну, куда ты без меня, а? От этих мыслей внутри у Серёжи стал расползаться противный холодок, к горлу подступил ком, и даже стало немного подташнивать. Внезапно сидеть здесь, за столом в собственной теплой и светлой кухне, стало невыносимо. Он встал, вылил остатки чая в раковину, сполоснул кружку, аккуратно вытер её полотенцем и убрал в шкафчик. Затем пошёл в коридор, зачем-то накинул куртку, хотя весь был покрыт испариной, нащупал в кармане ключи, как можно тише открыл дверь и вышел на лестницу. Звонил он недолго, но мысленно успел приготовиться, что его вежливо, а может, и не очень, пошлют по известному адресу. В два часа ночи в дверь звонить-то! Открыли почти сразу — гусевская бабка, увидев его на пороге, разочарованно вздохнула и спросила:  — Чего ты хочешь, Серёжа?  — А Макар дома? — выпалил Серёжа, слишком поздно сообразив, что даже не извинился за ночное вторжение. Впрочем, извинений от него не ждали, по крайней мере уж точно не за это.  — Его нет, — сухо сказала Серафима Марковна.  — А он звонил? — спросил Серёжа.  — Нет. А тебе? — поинтересовалась в свою очередь Серафима Марковна.  — И мне… нет, — севшим голосом сказал Серёжа.  — Что-нибудь ещё? Серёжа отрицательно покачал головой, и дверь перед ним тут же захлопнулась. Выходит, не только Эл беспокоится за Гуся, предки его, вон, тоже не спят. И Денис этот, любовничек херов, подорвался, как по команде, с Элом Макара искать. Что делать в такой ситуации Серёжа не знал. Спустился на улицу, вышел во двор, беспомощно огляделся по сторонам — вокруг тихо и пусто. Ровным белым ковром лежит свежевыпавший снег, от этого двор кажется больше и светлее. Серёже сделалось так одиноко, как никогда ещё не было. Куда бежать, где искать теперь своего Гуся? А что если Эл прав, и искать уже, может, и некого?.. Серёжа так и стоял посреди двора, прислушиваясь к каждому шороху и вглядываясь в каждую мелькнувшую тень, пока совсем не перестал чувствовать ног, а глаза не начали слезиться от напряжения. Он повернул обратно, добрёл до дверей Макара, прислонился к стенке и стал ждать. Так или иначе, а здесь он его не прозевает. Неудобно, конечно, и ноги затекают, но сейчас это было единственное место в мире, где Серёжа чувствовал себя чуточку спокойнее. Ноги потихоньку согрелись, однако, идти к себе переодевать промокшие тапки он не рискнул — вдруг отойдёт, а Макар как раз в это время вернётся? На лестнице было прохладно, и Серёжа плотнее закутался в свою куртку. Время шло, стоять он устал, присел на корточки и незаметно для себя провалился в сон. Полностью Серёжа не отключался, стараясь всё же прислушиваться, не хлопнет ли внизу входная дверь, и время от времени заставлял себя открывать глаза. Но сновидения при этом видел. Сколько минут или часов он так погружался в полудрёму и опять выныривал из неё, Серёжа не знал — часов у него при себе не было. Снился ему всю дорогу какой-то бред, который при своём очередном пробуждении он с трудом отличал от яви, и осадок после которого всегда оставался тяжёлый и муторный. А в последний раз и вовсе кошмар привиделся. Глупый, если судить со стороны, но оттого не менее страшный. Серёже казалось, будто стоит он на балконе на каком-то высоком этаже, но не у себя дома, а где-то в другом месте. Стоит, значит, посреди зимы в домашней одежде и мёрзнет. А чтобы согреться, пьёт горячий чай — из своей любимой кружки, разумеется. Пьёт чай, смотрит, поёживаясь, на ночную улицу, но теплее не становится — его трясёт, руки двигаются плохо, и в какой-то момент кружка из озябших пальцев выскальзывает и летит вниз, на обледенелый асфальт. В ужасе Серёжа перегибается через перила, пытается схватить её, ему это естественно не удаётся, слышится звук удара, и всё, что он может — это беспомощно смотреть, как бьётся на сотни осколков его любимый богемский гусь. Во сне это событие буквально повергло Серёжу в отчаяние, да так, что он закричал, словно от невыносимой боли, а потом всё-таки перелез через ограждения и прыгнул следом за своей несчастной чашкой. От удара о землю во сне Серёжа дёрнулся наяву и как следует приложился бы головой о стенку, если бы… Если бы кто-то не успел просунуть между стеной и его затылком свою ладонь.  — Серёжа… Всё хорошо, Серёжа. Вставай, ну… Всё ещё плохо понимая, сон это или не сон, задыхаясь от пережитого ужаса, Серёжа обеими руками вцепился в сидящего с ним рядом на полу Макара и со всей силы прижал его к себе.  — Серёжа… — выдохнул Гусев и крепче его обнял. Серёжа судорожно стискивал в объятиях своего Гуся и тяжело дышал, говорить он не мог. Через пару минут сознание окончательно прояснилось, Серёжа немного успокоился, чуть ослабил хватку на Макаре и смог наконец оглядеться. Вокруг всё та же лестничная площадка, освещённая тусклыми лампочками, рядом дверь квартиры Гусевых, лестница в полутора метрах… а посередине лестничного марша, прислонившись к перилам, стоит Эл. Когда Серёжа увидел его лицо, невольно вздрогнул и сильнее прижал Макара к себе. Эл смотрел на них не отрываясь, скорбно сведя брови, и молчал. Потом нервно сглотнул, заметив Серёжин взгляд, сказал что-то беззвучно одними губами, развернулся и медленно пошёл вниз. Серёжа не сразу понял его последние слова, а когда до него наконец дошёл их смысл, его больно кольнуло в сердце: «Береги его», — сказал Эл. Беречь? Конечно, он будет! Как же иначе? Это ведь тоже самое, что беречь самого себя — теперь Серёжа это точно знает. И если они с Гусём и дальше будут вместе, никакие опасности им не грозят, в этом он тоже уверен.

***

На улице было всё так же темно. Ради интереса Эл посмотрел на часы: надо же — утро… Через пятнадцать минут начнёт ходить общественный транспорт. Это ж сколько, получается, они на том чёртовом балконе проторчали? Теперь ведь заболеют оба. Макар так точно — он там, считай, целую ночь провёл. А вот Элу болеть нельзя — простудится, ещё Зою заразит. Тьфу-тьфу, конечно. Надо быстрее до дома добраться и уж там как-нибудь отогреться, чаю с мёдом выпить… И выспаться, да. И никакой школы сегодня. Эл, пошатываясь, брёл к автобусной остановке, глотал холодный воздух и старался не заснуть на ходу. Стресс потихоньку отступил и на него навалилась дикая усталость. Он же сам там чуть не умер, на балконе этом.  — Но жить я тоже не хочу, — сказал Макар, и Элу от этих слов стало по-настоящему страшно. Он больше ничем не мог помочь другу. Если человек не убил себя сам, то при таком настрое он будет искать смерти другими, «пассивными» способами. Алкоголь, наркотики, плохие компании, опасные увлечения, неоправданный риск — да мало ли возможностей для тех, кого ничего уже здесь не держит?  — И что же, ты так и будешь здесь стоять?.. — растерянно спросил Эл. — Это же глупо…  — Я знаю, глупо, да, — согласился Макар. — Я и не хочу. Просто… не могу заставить себя спуститься. Не хочу никого видеть.  — А родителей? Они же не виноваты… — Эл наугад пытался найти хоть какую-то зацепку, которая встряхнула бы Макара, помогла подумать не только о себе.  — И родителей. Ни родителей, ни Серёжу, ни друзей, ни одноклассников, ни учителей — никого вообще. Пойми ты, я просто не смогу опять как ни в чём ни бывало смотреть на них, говорить с ними… Это слишком тяжело для меня.  — А я?.. Ты же говоришь со мной, смотришь!.. Значит, и с ними сможешь, — ухватился за «последнюю соломинку» Эл.  — Мне просто некуда от тебя деться, — вздохнул Гусев. — Я вообще сбежать думал, пока ты сюда поднимался.  — Но ведь не сбежал же!  — Это так, остатки гордости… Чтоб уж совсем трусом в собственных глазах не выглядеть. Хотя кого я обманываю? Трус я и есть… Даже прыгнуть зассал, — Макар присел на притащенный в качестве стула кем-то из жильцов старый ящик и уронил голову на руки. Помолчал немного, потом сказал: — Иди домой, Эл. Замёрзнешь, холодно здесь…  — Не пойду.  — Не дури, я серьёзно. Тебе о Зойке думать надо, о ребёнке. А не здесь со мной торчать.  — А тебе разве не всё равно до меня? — с вызовом сказал Эл.  — Нет, не всё равно, — Макар казался теперь абсолютно спокойным, и Эла это пугало даже больше, чем его истерика и бредовые рассказы про Митин призрак. Больше Макар в разговоры с Элом не вступал, прикасаться к себе не давал, хотя и бросал время от времени на него настороженные взгляды. Эл тоже молчал, держался от Гусева на расстоянии и думал, что в принципе он прав — делать ему здесь нечего. Но вот уйти отсюда Элек тоже не мог. Физически. Шли минуты, а может, и часы, ничего не менялось, и Эл впал некое подобие прострации. Вдруг Макар сам подошёл к нему, взял за руку, сказал: «Пошли, хватит здесь хернёй страдать!» и повёл вниз.  — К себе ты сейчас не доберёшься, у отца переночуешь, — сказал, подходя к дому, Макар.  — Обещай мне, что не будешь дурить и ничего с собой не сделаешь, — ответил ему Эл.  — Я постараюсь, — кивнул Гусев. Элу от его слов легче не стало — выглядел Макар так, словно у него на лбу крупными буквами написано было: «Я постараюсь, но вряд ли у меня получится». А потом возле квартиры Гусевых они увидели Серёжу. И только тогда, когда Макар, изменившись в лице, кинулся к его брату, у Эла немного отлегло от сердца. Серёжа в куртке, домашних штанах и тапочках на босу ногу сидел под дверями Макаровой квартиры и клевал носом. «Неужели понял наконец-то?» — подумал, глядя на эту жалостливую картину Эл, и так и замер, несколько ступенек не дойдя до этажа. Макар присел рядом с Серёжей, обнял его, погладил по волосам, тот дёрнулся во сне, едва не стукнувшись головой о стену, и проснулся. Эл смотрел, как брат лихорадочно прижимает к себе его любимого человека, и не знал, то ли грустить, то ли радоваться. Наверное, всё-таки радоваться: Серёжа Макара простил, они будут вместе, опасность миновала… «Береги его», — неслышно прошептал ему свою единственную просьбу Элек и стал спускаться. Больше ему здесь делать действительно нечего. Уже дома, забравшись в постель и наконец-то отогревшись, Эл ещё раз прокрутил в голове события минувшей ночи и неожиданно для себя понял, что в общем-то у него и впрямь нет поводов для грусти. Когда-то, ещё в самом начале их непростых отношений, Эл понял, что между ним и Гусевым есть связь. И она никуда не делась с годами — наоборот, сейчас эта связь была настолько крепкая, что Эл сам, без чьей-либо помощи, буквально наугад смог найти друга в огромном городе, когда тот попал в беду. Пусть Макар пока этого не понимает, но он принадлежит Элу, это же очевидно! А раз так, они обязательно будут вместе — пусть не сейчас, пусть позже… Просто Гусеву, чтобы осознать это, принять, нужно чуть больше времени, чем когда-то понадобилось Зое. Но в любом случае результат будет тот же. А пока Элу и впрямь не разорваться — через полгода родится ребёнок, хлопот будет невпроворот, нужно очень стараться в учёбе, чтобы потом быть в состоянии достойно обеспечивать семью, помогать Зое… Так что это даже хорошо, что Макар пока с Серёжей, а не шляется чёрти где неприкаянный. Лишь бы Серёжа дел не натворил и не разрушил всё по глупости… Элек вспомнил о брате, о том как они познакомились, как волновался Серёжа, когда он пропадал, как потом был рад его видеть, как близки они были всё это время… До тех пор пока Эл не решил, что Серёжа — его соперник. Подумать только, из-за дурацкой ревности чуть не потерять близкого человека, того, с кем у него одна кровь и одинаковая внешность! Больше такой ошибки он ни за что не совершит. Всё! К чёрту ревность — взрослые люди, а Эл уже по-настоящему взрослый, не ревнуют по пустякам. А уж к родным братьям — и подавно. Что Элек умел делать хорошо, так это работать над собой. Одним усилием воли он подавил все негативные чувства к брату, и заснул в каком-то смысле уже другим человеком. Несмотря на усталость, спал он беспокойно, всё пытался выбраться из вязкого кошмара, липнущего к нему, как разлитая в море нефть липнет к пеликанам и чайкам. Снилось Громову, что он ходит где-то в темноте, ищет своего любимого, зовёт его и никак не может отделаться от чувства, что с Макаром случилось что-то непоправимое. Серёжа не выполнил его просьбу, не уберёг друга от несчастья и теперь уже никто не может ему помочь. Но Эл упорный, в конце концов он находит Макара, они даже занимаются любовью… Только Эл, как ни пытается, всё не может разглядеть его лица. Дурной и странный сон… Если б Элек знал, как часто он будет видеть его в будущем!..