Sinners

Деревянные половицы веранды старого дома протяжно скрипели под осторожными, почти крадущимися шагами. Ночью, на границе рассвета, этот звук казался предательски громким и разносился далеко за ограду территории. Хозяин этого дома, возвращаясь с заказной работы после многодневного отсутствия, ступал осторожно, еле передвигая ноги от усталости после долгого пути. К тому же, он не хотел своим появлением будить спящих в доме людей. Поднявшись по ступенькам крыльца, Джон Марстон не спешил заходить внутрь дома. Он прошел мимо двери и развернулся, чтобы посмотреть, как небо начинает светлеть, обозначая новый день. Джон давно потерял разницу между одним днём и другим. Все они слились для него в единое целое, не принося ни удовлетворения, ни смирения. Я хочу, чтобы ты не оглядывался назад. В ту ночь, когда его друг произнес эту фразу, Марстон не был готов понять смысл, который тот вкладывал в нее. Он не придал ей значения, пропустив мимо ушей. Ведь у них на хвосте были агенты Пинкертона, и нужно было бежать. Кровь под давлением тогда била прямо в голову, не позволяя обдумывать что-либо более детально. Все действия происходили рефлекторно и слаженно, выученные годами схемы отступления приводились в действие без участия разума. Если нужно бежать и скрываться, значит нужно делать это быстро. Каждая секунда могла обернуться смертельной пулей. Поэтому тогда он даже не мог представить, что эта фраза расколет его жизнь на две части. Тот день ушел и назад не придёт никогда. Весь смысл последних слов брата Джон стал осознавать постепенно, когда слишком болезненно для себя понял, что больше они не встретятся никогда. Он никогда не услышит его голос, эту особую нравоучительную интонацию, с которой Артур часто обращался к нему. Джон не увидит его хмурое сосредоточенное лицо, когда тот что-то высматривал в тени лесов или зарослях противоположного берега реки, оставляя все увиденное на страницах дневника. Та самая книжка все ещё лежит в сумке брата, накрытая поверх его старой шляпой и спрятанная в ящике с оружием. Как истинное и дорогое сокровище прошлого, на которое Джон не в силах даже смотреть. Он никогда в действительности не ощущал, насколько Артур заботился о нем, пока не потерял эту заботу навсегда. Потому что он воспринимал Артура как само собой разумеющегося члена семьи, как брата, который всегда будет рядом. К которому всегда можно обратиться, попросить помощи и знать, что он ее получит. Артур никогда не требовал ничего взамен и не осуждал. На него всегда можно было положиться, ему хотелось верить. В него хотелось верить. Что Джон и сделал в ту ночь, считая теперь это своей грандиозной ошибкой. Он поверил Артуру и не стал оглядываться назад. Джон бросил его на скале, одного против всех. И теперь эта слепая вера в непоколебимую правильность решений Моргана отравляла ему жизнь. Джон должен был остаться с ним. Не прошло ни дня за этот гребанный год, чтобы он не вспоминал брата. Теперь в его мыслях слово «никогда» зазвучало по-новому, до той степени, что он боялся произнести его вслух. Артур Морган, возможно, совершил один из самых благородных поступков, защитив семью Марстона ценой собственной увядающей от болезни жизни. А Джон не смог это оценить в моменте и сожалел об этом каждый день. Каждый день он думал, как много не успел ему сказать, ничего не смог для него сделать и так мало его ценил. Особенно он проклинал свое импульсивное решение сбежать из лагеря, из-за чего целый год был потрачен в пустых скитаниях. Оправдывая свой поступок грузом внезапно навалившейся ответственности за рождение ребенка Эбигейл, Джон скрывал глубоко внутри себя истинную причину. Ему потребовался целый год, чтобы похоронить ее под ментальным свинцовым саркофагом и вернуться в банду под презирающим взглядом Артура. Казалось, тогда Морган разочаровался в нем, считая такой поступок инфантильным предательством по отношению ко всей их семье. И Джон не мог за это на него злиться. Каждый раз, встречаясь с ним взглядом, он сначала хотел вымаливать прощения, а потом, получив его и без просьб, был готов бесконечно благодарить. Но так и не решился сделать ничего. А теперь он не сможет это сделать никогда. «Никогда» в настоящем ничем не отличается от «никогда» в прошлом*. Артуру не суждено узнать, насколько в действительности Джон ценил его как друга и любил как брата. Или несопоставимо больше… Джон не мог вспомнить ничего особенного из их общей жизни. Он забыл, что хотел бы помнить, и помнил то, что хотел бы забыть. Ни единого личного момента, который запал бы в память, кроме частых замечаний от Моргана, что у Джона теперь семья, и он должен принять ответственность за нее. Марстон ненавидел, когда Артур говорил о «его семье». Потому что она появилась из ниоткуда, в один момент Эбигейл оказалась беременной и сказала, что отец ребенка Джон. Он тогда не поверил ее словам, но был слишком обескуражен, чтобы отрицать. И весь лагерь подхватил эту идею быстро, как пыльный тайфун, скидывая пресловутую ответственность за это на одного Джона. Хотя Эбигейл, приведенная в банду Дядюшкой, с семнадцати лет побывала почти под каждым из мужчин в лагере. Но ребенок был от Марстона, несомненно, так сказала она, об этом говорили все, и он принял это на веру. Эбигейл стала его неофициальной женой, а Джек — сыном. Джон искренне пытался никогда не сомневаться в том, от него ли этот ребенок. А любовь к жене должна была прийти со временем. Из дома раздался лёгкий шум посуды на кухне. Эбигейл уже встала, чтобы приготовить завтрак и сварить кофе. Она сильно обрадуется его возвращению, облегчённо произнеся его имя, бросится ему на шею. И обнимет так, как будто может задержать его и никогда больше не отпустит. Джон, как всегда, одарит ее уставшей полуулыбкой, легко коснется губами виска и… не почувствует ничего. Он не любил эту женщину, потому заботился о ней и ребенке вдвое сильнее, ища в этом искупление для себя. Прикурив сигарету, он глубоко вдохнул дым и облокотился на перила. Далеко за горизонтом неспешно поднималось солнце, быстро нагревая не успевший толком остыть раскалённый южный воздух. Становилось душно, но идти в прохладу дома не хотелось. Едва вернувшись, Джон был готов уезжать снова. — Джон? — раздался тихий неуверенный вопрос, и Эбигейл вышла на веранду, где он все это время молча стоял. — Джон, ты здесь! За три шага она преодолела разделявшее их расстояние, придерживая путающиеся юбки длинного платья, и крепко обхватила его за пояс, прижимая к себе плотным кольцом рук. Джон спиной ощутил ее упругую грудь и щеку, которой она прижалась к его плечу. Кобура и пистолеты, один сбоку под правой рукой, а второй слева спереди, мешали ей обнимать его, но она все равно не отпускала рук. Обхватив его за узкую талию, положив руки на плоский живот, едва не впиваясь в кожу пальцами, Эби вдыхала дорожный запах с его одежды. Теперь она может перестать нервничать из-за его отсутствия. — Почему не заходишь в дом? — с теплотой и безмерным облегчением спросила она. — Я не хотел вас будить, — Джон хрипло ответил частью правды. — Как вы тут? — Все хорошо, пойдем в дом? — оторвавшись от тела мужа, Эбигейл сделала шаг назад и потянула его за локоть. — Джек ужасно обрадуется, он скучал по тебе. От этих слов Джон почувствовал вину, что не мог, как ни старался, пробудить в себе какие-нибудь ответные чувства к ребенку. Его внутренних сил хватало лишь на заботу и сдержанное дружелюбие к семье. Ради них он много работал и довольно неплохо смог их обеспечить за это время. Они были в тепле и уюте, без любви, но в заботе, которая прекрасно маскировала ее отсутствие. Морган мог бы им гордиться, это ведь то, чего он для них желал. Ради чего он умер. Только эти мысли заставляли Джона сюда возвращаться. — Я приготовила кофе, завтракать сядем чуть позже, — сказала Эби, когда они зашли внутрь. Она улыбнулась и принялась что-то торопливо доставать из ящиков. — Потом, — устало ответил Джон и сразу направился в сторону спальни, не видя, как слегка поблекла улыбка жены. — Я спать. — Зайди к Джеку, — она повернулась в его сторону. — Твое возвращение — лучшее начало дня для него. — Разбудить его? — Ну… да, — с заминкой ответила Эби, ей это казалось хорошей идеей. — Давай же! — Ладно. Джон развернулся в коридоре к двери в спальню мальчика и положил ладонь на ручку. Головой он понимал, что именно просила от него Эбигейл. Он должен вести себя как настоящий отец и с тёплыми объятьями встретить радость сына по возвращении домой, а не стесняться, как она думала. Отчего часто подсказывала, что нужно делать, и это было удобно для Джона. Он зашёл в сумрак детской комнаты и сразу увидел на кровати мальчика, около которого лежала какая-то книга. Видимо, перед сном он, как всегда, читал до поздней ночи и сейчас крепко спал. Будить его не хотелось. Джону в целом всегда было неуютно рядом с ним. Он никогда не знал, что ему сказать или каких поступков Джек от него ожидает. Встав у кровати, Джон легко потеребил ребенка за плечо. — Джек, — сначала неуверенно и тихо, но сразу чуть громче позвал он. — Джек, просыпайся. — Отец? — сонно ещё даже не открыв глаза, мальчик узнал хриплый голос отца. — Ты дома! Джек развернулся и обнял отца, заставив того опуститься на одно колено возле кровати. Мальчик был такой теплый ото сна и прижимал его так сильно к своей мягкой пижаме, что любой другой бы растаял на месте от нежности. Но через мгновение Джек порывисто убрал руки и засмущался. И Джон даже не успел как-то среагировать или хотя бы похлопать его по спине в ответ. — Прости, — быстро сказал Джек и слегка отодвинулся, пряча глаза. — За что ты извиняешься? — глядя на мальчишку, Джон догадался положить ладонь на его плечо, подбадривая. — Все хорошо. — Да, — коротко ответил Джек и быстро кивнул. — Мама готовит завтрак и ждёт тебя. — Она и тебя ждёт. Все время ждала, — он слез с кровати и стал собирать разбросанную со вчера одежду, поглядывая исподлобья на отца. — Тебя каждый раз нет дольше. — Это она тебе так сказала? Вставая с колена и протягивая мальчику рубашку, Джон старался проявить какие-то чувства по отношению к нему. Ведь он долго не видел Джека и должен был скучать, но ничего, кроме лёгкой жалостливой симпатии, не было. И Джон ненавидел себя за это, потому что ребенок заслуживал большего, чем он мог ему дать. — Нет. Я слышал разговор Дядюшки и Чарльза. — Чарльз приезжал? — заинтересованно спросил Джон, помогая мальчику застегнуть все пуговицы на рубашке. — Давно? — Он ещё здесь, — Джек слегка оживился, почувствовав энтузиазм отца. — Мама постелила ему в кладовке. — Тогда пойдем, пошумим в кладовке, — Джон тихо рассмеялся, заставив и мальчика заулыбаться. — Почему туда, а не на диван в гостиной? — Там спал Дядюшка. — Так у него же своя комната в амбаре на втором этаже. — Я не знаю, — пожал плечами Джек и пошёл к двери. Джон вышел вместе с ним из комнаты, и они пошли по коридору в сторону кладовки. Толкнув дверь, он понял, что ее подпирает нечто массивное и трудно сдвигаемое. Как оказалось, это были ноги Чарльза, который, видимо, не смог отвоевать больше места у мётел, и ему пришлось спать, упираясь ногами в дверь. — Эй, Чарльз, — Джон подёргал дверь сильнее. — Подай совок. — Марстон. К черту пошел бы! — Чарльз сразу сел на матрасе и потёр лицо ладонью, отодвигая ноги от двери. — Под твой голос просыпаться — удовольствие ещё то, — заулыбался он. — А в моей кладовке спать понравилось? Джон отворил дверь и подал руку старому соратнику, которого действительно был очень рад видеть. Да ещё и столь неожиданно. Желание отоспаться с дороги сразу сошло на нет. Им всегда было что обсудить. Ведь Чарльз был одной из тех ниточек, которые связывали Марстона с прошлым, с их большой семьёй. Чарльз принял руку, обхватив большой ладонью за запястье, и поднялся, скидывая покрывало. — В следующий раз не здесь, но где угодно, — скривился Чарльз и, когда он встал в полный рост, стало понятно, что он занимал собой все пространство. — Раз вы все собрались, — сбоку из коридора послышался голос Эбигейл, — пойдемте за стол завтракать. Дядюшка уже сидел за столом и что-то с аппетитом поедал. Но услышав голоса Чарльза и Джона, он повернулся к ним и стал приветствовать с набитым ртом. Редкие зубы едва удерживали еду внутри. Но Дядюшка был явно рад возвращению главы дома, ведь теперь забот у него станет в разы меньше. Не то чтобы, конечно, он много работал по хозяйству, но когда Джон был дома, то он предпочитал все делать сам, нежели просить об этом больного старика. А больного старика сожитель умел играть отменно, пока не заболевал по-настоящему и по нескольку дней не слезал со своего чердака в амбаре. Именно по этой причине он и спал теперь на диване, как узнал из беседы за столом Джон. Эбигейл было крайне неудобно бегать каждый раз к нему и смотреть, не помер ли тот. Пусть уж будет на глазах. Марстон не спеша ел и переводил взгляд с одного человека за столом на другого, пока Чарльз рассказывал про последнюю свою подработку. — Бутчер-Крик, там прятался он. — Терпеть не могу это мрачное место, — отозвался Джон. — Да, я тоже, но гаденыш этот затаился там. Мне пришлось ловить его дольше, — Чарльз взял в руки кружку с молоком и отпил. — Я провонял зловонием их от местной испорченной воды. Когда отвозил преступника, решил заехать к вам, не совсем по дороге было. Но ближе, чем куда-то ещё. Слушая рассказ, Джон представлял себя на его месте. После распада банды ни у кого не было ни средств, ни планов для последующей жизни. Поэтому все пути разошлись в разные стороны, и не было между ними никого, кто мог бы их собрать или направить. Один пытался быть тем, кем не являлся, а другой принимал свою жизнь такой, какая она есть, и первому это нравилось. Эбигейл запрещала Джону брать опасные задания, как делал это Чарльз, типа работы на местного шерифа или что-то менее легальное. Она до ужаса боялась, что однажды муж не вернётся домой, и она даже не узнает, что с ним случилось. Марстону ничего не оставалось, как подрабатывать наемным работником на ферме, охотиться, выполняя заказы из объявлений на редких животных и безмерно скучать, преодолевая своеобразную ломку по прежнему образу жизни. В этом не было ничего плохого, головой то он понимал. Эби любила его, любила их ребенка и не хотела, чтобы тот рос под постоянной опасностью из-за преступных действий отца или, что того хуже, без отца вообще. Головой Джон все понимал, но тяжело бьющееся сердце ныло по прошлому, которое год назад заставило его почти остановиться. — Джон, — оказывается, Эбигейл звала его уже не первый раз. — Джон! На тебе лица нет, иди, поспи. — Да, сейчас. Чарльз, ты останешься сегодня? Это был не вопрос, а почти просьба. Марстон неосознанно нуждался в ком-то похожем на него. Кто заполнил бы своим присутствием то место, где раньше был его лучший друг. Вынужденный вести оседлый образ жизни, Джон был заперт в клетке своего одиночества. Как смирившийся, но не сломленный орёл, он кусал прутья, заслышав вдалеке крики свободных птиц. — Нет, — Чарльз поблагодарил улыбкой Эбигейл за гостеприимство. — Второй контракт есть у меня, карету сопроводить в ночь, к вечеру прибыть к ним я должен. Спальник из кладовки заберу и поеду. Марстон расстроился, но вида не подал. Кивнул Чарльзу и пошёл на улицу, чтобы завести свою лошадь в стойло и проводить в дорогу Чарльза. А потом вернуться в дом и, наконец, лечь спать. После еды сон накатил с новой силой, и начиналась мигрень. — Тогда я жду тебя на улице. Выйдя из дома, Джон почувствовал, как солнце слепит глаза, ярко заливая землю с отвоеванного у ночи неба. Его лошадь стояла, понурив голову, привязанная к коновязи у крыльца. У этой кобылы была неприятная привычка развязывать узлы, но в этот раз, видимо, у нее ничего не получилось, так как поводья были слегка покусаны и лишь затянуты сильнее. Ночью он подумал, что скажет распрячь лошадь Дядюшке, но в итоге сам повел ее в стойло. Внутри конюшни уже было несколько лошадей, и если бы Джон оставил ночевать кобылу здесь, то сразу заметил бы коня Чарльза. Пятнистый и красивый мустанг без седла, он стоял ближе всех к воротам. Не заметить его было бы трудно. Привязав лошадь скользящим узлом, Джон стал расстёгивать подпруги, начиная с задней, и снял седло. Кобыла благодарно встрепенулась и слегка гукнула, ведь она не меньше устала с дороги и была рада остаться без экипировки. Убрав потник и сняв уздечку, он открыл противоположные ворота, чтобы лошадь могла на день выйти свободно пастись. Выгнав на улицу остальных лошадей, за исключением коня Чарльза, Джон закурил, облокотившись спиной о косяк ворот. Он снова дома. Только вот необузданная душа разгоняла мысли далеко за деревянную ограду этого ранчо. Где-то там, далеко на севере, за горизонтом собирались темные тучи. Скоро явно спустится гроза. Она придет со стороны тех самых гор, где Марстон оставил Артура одного прикрывать его спину. Он столько раз порывался вернуться туда, найти друга. Или его тело. Отдать дань уважения, хотя бы похоронить по-человечески. Ему была противна мысль о том, что друг умер там один, преданный всеми и всеми теперь забытый. Эбигейл отговаривала его от мыслей о возвращении на скалы. Сначала были разумные доводы о том, что их могут выследить, Джона могут поймать, ведь за него назначена награда, да и Белл никуда не делся. Они захотят убить друг друга при любой встрече. Когда аргументы заканчивались, в ход шли слезы и истерики. Она умоляла мужа не ездить туда, забыть об этом, во имя нее, во имя их мальчика. Во имя жертвы Артура. И Марстон сдался под последним козырным аргументом. Он никогда не был трусом, последствия встречи с Микой Белл его не пугали. Даже более того, он лелеял глубоко внутри себя слабый огонь ненависти и ожидающей мести этому ублюдку. Не имея возможности искать с ним встречи, Джон уверил себя в том, что судьба их сведёт в реванше, чтобы он смог забрать долг смертью Белла. — Джон? — тихо позвал Чарльз, войдя с противоположных ворот, которые вели на дорогу к выезду с ранчо. — Да, — сонно отозвался он. — Кажется, я почти сплю. Чарльз подошёл ближе и поравнялся с ним, чтобы посмотреть туда, куда смотрел Джон. — Гроза идёт, — сказал Чарльз, нахмурившись. — А ты случайно не туда направляешься? — С севера она, а на запад мне, разминёмся. Если ветер не изменится. — Да… — протянул Джон. — Ты возвращался туда? — За любую работу я берусь, — уклончиво ответил Чарльз. — По штатам она меня мотает. В местах разных бываю. — Ты понял, о чем я, Чарльз, — настойчиво повторил Джон и посмотрел прямо на него. — Был, — Чарльз на него не смотрел, перебрасывая взгляд то на одну лошадь, то на другую. — Давно? — И да, и нет. Джону почему-то стало не по себе. Он надеялся о простой дружеской беседе, но этот разговор больше походил на допрос. Допрос того, кто не особо заинтересован говорить. — Что это значит? — Последний раз около четырех месяцев назад. — А первый? — из-за поведения Чарльза, Джон начал что-то подозревать, как будто друг не договаривал. Боялся сказать лишнего. — Пора мне ехать, Джон, — попытался остановить разговор Чарльз, но впервые взглянув ему прямо в глаза, он понял, что эту лавину будет трудно остановить. — Говорить об этом не лучшая идея. Медленно развернувшись, Марстон сделал шаг к нему, не прерывая зрительного контакта. С лёгким прищуром глаз он смотрел на Чарльза, понимая, что сейчас должен узнать что-то очень важное. Ответ на вопрос, что мучил его долгие месяцы. Если не он туда вернулся, то может быть кто-то ещё? Может быть, Чарльз похоронил тело Моргана? — Просто ответь, ты был там сразу, после всего случившегося? — Был. Опять этот короткий ответ, за которым прячется так много. — Ты нашел его? — Джон не заметил, как сделал ещё один шаг к Чарльзу, загоняя того словно в угол. Но Чарльз был крупнее и сильнее, чем Джон, его так просто не запугать. С места не сдвинуть. И Марстону ничего не оставалось, как требовать ответа, сжав плечи друга в своих руках. — Ты нашел его тело? — Обещал молчать я, Джон, — не пробуя даже отойти, тихо ответил Чарльз. — Не заставляй клятву нарушить. — Тогда кому ты дал клятву? — он встряхнул его, но это было больше похоже на то, если бы Джон попробовал толкнуть каменную гору. — Какую клятву? Отвечай! — Джон… — Кому? Джон злился. Он не мог понять, почему из этого нужно раздувать такую тайну. Почему Чарльз просто не скажет, где эта чертова могила. Но он молчал, как в воду опущенный, даже не боролся, не отталкивал Джона. Просто виновато молчал. — Чарльз, мать твою! Почему просто нельзя сказать, нашел ли ты его или где его могила, блять, — отпустив плечи Чарльза, Джон оттолкнулся от его груди, как от стены. — Почему? — Нужно успокоиться тебе, Джон. Много времени прошло, время лечит, — начал подбирать примиряющие слова Чарльз. — Отпусти прошлое. — Да ни черта время не лечит, Чарльз! — прижавшись спиной к стене, он сложил руки на груди, сдерживая удары сердца. Джон ни с кем не говорил о том, что его съедает чувство вины, и сейчас было трудно подобрать слова. — Я не должен был оставлять его одного. — Сделал свой выбор он, это выбор не твой. — Конечно не мой! — Он закипал и начинал повышать голос, хотя кричать на Чарльза не хотел. — У меня никогда не было выбора. Все решали за меня! Даже в тот момент, когда я должен был подумать своей головой, он не оставил мне выбора. И его теперь нет, зато есть незаживающая рана, в том месте, где был он. Стало жарко вокруг, или это тепло шло изнутри Марстона, раскаляя воздух снаружи? Ещё немного поднять температуру, и можно плавить металл. Заболела голова. А Чарльз молчал, и глядя на него было не понятно, о чем он думает и думает ли вообще. — Чувство вины гложет тебя, — Чарльз глубоко вздохнул, принимая решение. — Но здесь нет вины ни чьей. — Позволь мне самому это решать, ладно? — рявкнул Джон и закрыл лицо рукой, проведя пальцами по лбу. — Прости, ты тут не при чем. Но я не могу понять, кому и какую клятву ты дал. И зачем. Все это какая-то чушь. Чарльз видел страдание в голосе и в позе Джона. Он видел, как эта незаживающая рана кровоточит, не позволяя ему жить нормальной жизнью. Все время Марстон так хорошо это скрывал, и Чарльз даже убедился в том, что Артур все сделал правильно ради этой семьи. Но… Только глупцы и покойники не меняют своих мнений. Давая клятву, в которой обещал ничего не рассказывать Джону, Чарльз был уверен в правильности своего решения. Правильности его решения. Но видя, как на самом деле складывается жизнь Марстона, как он разрушает сам себя изнутри, Чарльз не мог хранить тайну во вред близкому другу. — Джон, — привлек его внимание Чарльз, — у него нет могилы. — Никто не нашел его? Взгляд Марстона был вымученным, как будто все его самые страшные опасения оправдались. — Я. Нашел, — Чарльз закрыл глаза, облизнул губы и на выдохе в одно слово продолжил. — Он жив. Открыв рот, Джон хотел выдать что-то наподобие «не может быть» или глупое «ты шутишь», но лишь рвано вздохнул, как будто ему ударили в грудь, выбив дух. Сделав шаг назад, он не был уверен, что ноги его удержат, и поэтому, прислонившись спиной к стене, скользнул по ней на землю. Миллион вопросов крутился в голове, но он не мог сосредоточиться ни на одном. Джон смял руками шляпу и стянул ее с головы, продолжая сжимать в пальцах. Почему Артур не связался с ним? Почему взял клятву с Чарльза не говорить об этом Джону? Как ему удалось выжить? Где он был все это время? И многие другие вопросы, один важнее другого, но с чего начать… Скрип гравия под шагами Чарльза дал понять, что он подошёл ближе и присел на корточки около Марстона. Он положил ладонь на его плечо и ободряюще сжал, не зная, что сказать человеку, который оплакивал потерю долгое время, а сейчас узнал, что скорбел понапрасну. Но ничего придумывать не пришлось, Джон заговорил сам. — Как он? — откидывая шляпу рядом на землю, он стёр выступившую испарину со лба тыльной стороной руки. Поначалу Чарльз хотел уточнить: «как он — что?», но зная взрывной характер Марстона, решил просто ответить про здоровье, чтобы тот не психанул. — Когда видел я последний раз его, выглядел неплохо. Хорошо травы подлечили его, и горный воздух на пользу. — Я рад, — казалось, Джон собирал себя по кусочкам огромным усилием воли, не позволяя развалиться вдребезги сознанию. — Горный воздух. Где он сейчас? — Я… не… — подбирал слова Чарльз. — Ой, вот только не надо сейчас заднюю давать и ля-ля мне по ушам, — выдохнул предостерегающие Джон. — Или я врежу тебе. — За что? — За Моргана. Вот за что. — Ты ведь не пойдешь его искать? — с надеждой спросил Чарльз. — Конечно, нет, — недобрая улыбка Джона смотрелась ещё более опасной из-за шрамов на его правой щеке. — Ты отведешь меня к нему. — Не могу я, — Чарльз сел на землю рядом с ним у стены. Он понял, что на вторую свою подработку, видимо, уже не поедет, и пробубнил: — Убьет он меня, за это вот все. — Или тебя убью я, — спокойствие в угрозе Джона заставляло принимать ее всерьёз. — Ты все это время приезжал в мой дом, разговаривал со мной, ел за моим столом, рассказывал мне о своих поездках. Держа в голове то, что Артур Морган жив. Ты знал, насколько я был привязан к нему. Насколько я любил его. Да, блять, мы все любили Моргана, Чарльз! Как ты мог? — Он не оставил мне выбора! — пытался он слабо оправдаться. — Ах, и тебе тоже? — передразнил его Джон. — Горный воздух. Где именно он осел? — Vapiti. У Падающего Дождя, — голос Чарльза был обречённым, он предавал клятву друга. Этому нет прощения, и он лишь надеялся, что это не принесет серьезных проблем никому. — Парящий Орел вскоре после тех событий умер, получив смертельные раны, защищая Артура. Отец, оплакивая его, нашел в себе силы заботиться об Артуре и забота эта переросла в цель, а потом и в единственный смысл. Джон внимательно слушал, впитывая каждое слово, боясь упустить что-то важное. Спустя много времени с тех пор, как имя Артура перестало произноситься вслух, воспринимать его было и больно и грустно одновременно. Услышав это имя, сердце будто пропускало удар, прислушиваясь или оступаясь. В голове вертелась всего одна фраза: «он жив». Он жив, он жив, он жив. Хотелось прокричать это во все горло, чтобы услышали во всем этом гребаном мире, что смерти не удалось его забрать, что он обыграл даже ее. И столь же сильно хотелось замолчать навсегда, чтобы эта тайна была только в нем, согревала только его душу, волновала только его тело. Чтобы Артур был только для него. — Первые недели были критичными, мы боялись, что он уже не выкарабкается. Падающий Дождь делал разные отвары и настойки, в том числе из очень редких трав и лекарств, — он сделал паузу, углубляясь в воспоминания. — Я ездил далеко за ними и каждый раз, возвращаясь, боялся, что не успею. — Почему ты не связался со мной? — тяжёлый, почти обвиняющий вздох от Джона. — Я бы помог. — Я боялся, Джон. Боялся, что это опасно для твоей семьи, для тебя и для него. Я медленно принимаю решения, поэтому просто выполнял указания вождя. А потом Артур пришел в себя, его перестало лихорадить, и он первым делом спросил про тебя. — И запретил со мной об этом говорить, да? — Да. Когда он совсем окреп, я уехал и заезжал потом ещё дважды, привозил лекарства. Внезапно стало мрачнее, и солнце спряталось за тучей. По небу к ним спустилась северная гроза, показывая серьезность своих намерений частыми вспышками блеклых молний на темнеющем утреннем небе. — Седлай коней. — Джон подорвался встать, но был остановлен рукой Чарльза. — Никуда не поедешь ты, — его строгий голос и взгляд исподлобья подействовали на Джона, как красная тряпка на арене родео. Но прежде чем он смог что-то сделать, Чарльз продолжил мысль: — Гроза, — и в подтверждение бросил взгляд на небо. — Нужно переждать, и ты не спал. Не глупи, Джон. Действительно, в таком состоянии он далеко не уедет. Вскоре потребовался бы привал, а он хотел доехать до гор как можно скорее. Марстон поднялся с земли, и за ним встал Чарльз, отряхнулся, поднял шляпу и нацепил ее на голову. Впервые за долгое время у него появилась цель и возможность сделать то, что хочет он сам, а не то, что от него требовали другие. Это опьяняло, и он чувствовал прилив сил бороться с любым сопротивлением его решению. — Вечером, после захода солнца выдвигаемся. Джон ждал, что Чарльз начнет его отговаривать теми же словами, что всегда пользовалась его жена. Но, к удивлению, этого не произошло. — Будь, по-твоему. — Спасибо, Чарльз. Редкие крупные капли дождя начали стучать по шляпе и разбиваться о гравий и песок внешнего загона, где гуляли лошади. Джон поблагодарил за поддержку Чарльза и загнал лошадей под крышу, затем они оба пошли обратно в дом. Там его ждало неизбежное. Как бы он ни хотел, но пропустить разговор с Эбигейл и уехать тайно не получится. Марстон, конечно, мятежный сукин сын, но не без достоинства.