***
На заданиях было почти легко. Особенно на тех, которые не требовали внедрения. Просто найти подходящее место для лежки, снять цель и тихо уйти. Солдат выполнил все три пункта. Последний, правда, оказался слишком растянут во времени. Они с Куратором должны были дожидаться транспорта в пустой однокомнатной квартире на окраине Хабаровска. Жилище, очевидно, долго пустовало. В нем не было ни отопления, ни газа. Свет кое-как давала голая лампочка на длинном проводе. Куратор материлась так, что мутные стекла дрожали. −Вяземцев – сука. – устало закончила она, падая на лежанку и вытягивая ноги. Солдат взял на заметку, но спрашивать не стал. С Куратором что-то творилось. Началось еще, когда они ждали на той крыше под снегопадом. Всегда энергичную двужильную женщину потряхивало, она зябко поводила плечами и куталась в шерстяной платок. −Чертова Сибирь, чертов мороз. – вновь ругнулась Куратор, и до Солдата дошло. −Вам холодно? Женщина взглянула на него из-под отросших распущенных волос. −Цыц, боец. Все со мной в порядке. Я просто не сибирячка и к таким морозам не очень привычная. Ну и не ты, разумеется, чтобы в ледяном царстве спать. Солдат послушно заткнулся. Куратор еще побродила по комнате, отхлебнула водки из фляжки, поморщилась и уселась обратно на лежанку, откинув голову на стену. Солдат искоса наблюдал, как постепенно выравнивается и становится громче дыхание. Плечи, однако, не расслабились. Куратор даже во сне продолжала обнимать себя руками. Он знал, что за это ему точно прилетит. Возможно даже чем-нибудь тяжелее командирского кулака. Но он почему-то не мог по-другому. Солдат бесшумно подвинулся ближе, со стороны живой руки. Очень бережно притерся к боку Куратора. Женщина что-то пробормотала во сне, но не проснулась. Голова перекатилась и сама собой опустилась на плечо Солдата. Тот замер, вслушиваясь в ровное сердцебиение Куратора. Русые волосы были совсем рядом с щекой и пахли… Всем тем, что он унюхал в тот первый раз. «Красной Москвой», совсем чуть-чуть корицей. И ветром. Солдат прижался щекой к голове Куратора и опустил веки. Он не собирался спать. Он ждал. Когда стрелка часов доползла до половины пятого, Солдат так же осторожно отстранился и отодвинулся подальше. Куратор скоро проснется. Она ему этого не простит.***
На аэродроме их не встретили. Октябрь зло окинула взглядом совершенно пустое поле и от души выругалась. Вяземцев подспудно, но довольно внятно давал понять: назвалась незаменимой и особенной, так и выпутывайся из всего сама. −Да ну вас нахер. – прошипела она. – Мы и сами с усами. Боец, за мной. Боец послушно топал за ней до самого дальнего ангара, где Октябрь на всякий случай оставляла свою машину. Та, вот удивительно, была на месте и даже завелась. −Раз в бункере не ждут, − объявила женщина, выруливая на дорогу. – то мы туда и не поедем. Серые глаза радостно вспыхнули. Но чисто дитё. Хотя, не все с этим дитем было ладно. Куратор прикусила губу, вспоминая ночку на конспиративной квартире. Как после пробуждения пахло от волос и куртки на левом плече. Ружейной смазкой и порохом. Хотя боец как ни в чем ни бывало сидел в сторонке и таращился кристально честными глазищами. А еще до сих пор было холодно. От простуды уберегли полтора глотка водки, но хлебать ее ведрами для «сугрева», как говорил Игнат, Октябрь не любила. Домой, господи, быстрее бы домой, в тепло. Холод словно впитался в пальцы, не давал им гнуться. Как она справилась с управлением, для Октябрь было загадкой. Потому что ключи от квартиры не поддались и с бессильным звоном выпали. Боец поймал их почти у пола, открыл дверь и легонько подтолкнул Куратора внутрь. −Руки, боец. – рявкнула Октябрь. −Мои руки – ваши руки. – неожиданно отозвался тот, запер щеколду и развернулся к Куратору. Октябрина воевала с застежками на трофейных зимних сапогах. Не поддавались. Боец опустился на колени, мягко отстранил пальцы Куратора и сам все расстегнул. Октябрь вздрогнула от контраста его горячей живой и холодной металлической рук. Солдат выпрямился, вдруг оказываясь на добрых полголовы выше. Октябрь удивленно смотрела на него, непривычно деятельного и какого-то… Осмысленного, что ли? И почему она толком не замечала, какой он высокий? Боец молча и глядя куда-то за ее левое плечо прошелся по застежкам куртки, вытряхнул Октябрь из верхней одежды, потом из кофты, оставив в одной рубашке и штанах. −Горячая вода. – сказал он, кивая на ванную. Октябрь машинально кивнула и двинулась в сторону ванной комнаты. Боец тенью пристроился следом. Сам открыл дверь, включил воду. Что-то это подозрительно напоминало. −Горячая. – отрапортовал он. −Спасибо, боец. А теперь на выход. −Нет. Октябрина подняла брови. Солдат высился над ней горой мускул, укутанных в овечий тулуп и смотрел строго. Как мать на капризного ребенка. Откуда что взялось? −А я сказала, да. То что я вечно купаю тебя, еще не значит, что тебе можно то же самое. −У вас руки. Обморожение. Надо отогреть. −Я и без тебя в курсе. – повела плечами Куратор. Хотя на обморожение это было не очень похоже. Кожа не побелела, но чувствительность потеряла. Пальцы слегка опухли. По небритой физиономии скользнуло какое-то странное выражение, а секунду спустя ноги Октябрь оторвались от пола. Женщина взвизгнула, оказываясь в успевшей немного наполниться горячей водой ванне. Как была, в одежде. Боец, вернув прежнюю непроницаемую маску, невозмутимо полил Куратора из душа. −Вот зараза. – сообщила Октябрь, убирая с глаз сосульки волос. – Я тебя на опыты сдам. −Не сдадите. – на полном серьезе отозвался боец. – Я вас не подведу. А просто так вы не сдадите. −Ну ты еще ноги мне поцелуй. – фыркнула Октябрина, снимая мокрые носки. Боец неуловимым движением подался вперед и быстро коснулся губами согнутого колена под плотной тканью уже никуда не годных штанов. Октябрь покачала головой и дернула уголком рта. Кажется, она влипла. И уж никак не в розовые лепестки.***
С утра бойца забрали к себе халаты. Не на опыты, конечно, но что-то им там надо было проверить. Солдат затормозил, глядя на Куратора своими огромными глазами. Ну какого черта у Оружия ГИДРы такие глаза? Октябрь внимательно ознакомилась с процедурами, которые собирались провести халаты, не нашла там ничего страшнее уколов в задницу и отправила бойца с ними. Правда, пистолетом умникам пригрозила. Для острастки. А сама ушла в зал колотить грушу. Груша ритмично покачивалась на цепях, удары радовали своей выверенностью, а в голове царил форменный кавардак. Кажется, она заигралась в хорошего надзирателя. Черт, а ведь она просто хотела, чтобы к Солдату относились по-человечески. Потому что он и был человеком. Странным, потерянным, но человеком. Как будто за эти несколько месяцев, что его не замораживали, боец прошел все стадии развития. От мальчика, нуждающегося в направляющей руке матери, через подростка, заглядывающегося на женщину, к мужчине. С настойчивой потребностью заботиться. С прошлым куратором такого не было. Да тот и относился к Солдату, как к вещи. И он отплатил той же монетой, совершенно походя свернув обидчику шею. Октябрь изо всех сил саданула по груше. Рука отозвалась болью. Если все так, Солдат мог больше не подчиниться Вяземцеву. Только своему Куратору. Это пугало. И задевало внутри какую-то струнку. Кажется, это называлось гордостью. −Товарищ капитан! – закричал кто-то от двери. – Прибыл товарищ Наместник. Октябрь еще раз ударила ни в чем не повинную грушу и нервно рассмеялась. Помяни черта.***
−Солдат, убей его. Он исподлобья глянул на Человека. Куратор втолковывала, что надо слушать приказы Наместника. Сам Наместник разочаровывал. Он не выглядел, как тот, кого надо слушаться. Солдат качнулся с пятки на носок и повернул голову в сторону случайно подвернувшегося халата. Тот побелел до синевы и судорожно сжал в руках какую-то папку. Рядом хмыкнула Куратор. Это вывело из ступора, заставило найти ее глазами. Куратор хмурилась. Рот сжался в тонкую линию. −Позвольте заметить, товарищ Наместник, мы не можем разбрасываться ценными кадрами. −Самый ценный кадр во всей ГИДРе – это вы, товарищ Северцева. – сахарно улыбнулся Человек. – Что там эти ученые. Солдат, я кому приказал? Убить. −Боец, отставить. – ледяным тоном скомандовала Куратор. Да он, собственно, и не собирался. −Бунт на корабле? – зловеще спросил Наместник. −Товарищ Лебедев занят разработкой алгоритма ускоренного вывода из криосна. – отчеканила женщина. – На сегодня назначены испытания. В случае успеха процесс пробуждения и приведения в полную боеготовность будет занимать два часа против нынешних восьми. Наместник взглянул на еле живого от страха ученого. Потом перевел взгляд на Куратора. −Незаменимых нет, товарищ капитан. Но сегодня вам повезло. По-военному четко повернулся кругом и ушел, стуча каблуками. Солдат отчетливо слышал, как лихорадочно забилось сердце Куратора. −Спасибо, Октябрина Андреевна. – выдохнул Лебедев, нетвердой рукой нашаривая пузырек. Остро запахло валерианой. Солдат повел носом, сморщился и шагнул к все еще стоявшей неподвижно Куратору. Опустился на пол у ее ног и потерся щекой о бедро. На голову легла знакомая узкая ладонь и коротко потрепала по волосам.***
Ночь перед новым заданием провели в бункере. Солдату не спалось. Куратор в смежной комнате тоже не сомкнула глаз. Он слышал ее шаги. Пять вперед и пять назад. Шаги замерли у двери в его каморку. Дверь открылась. Солдат поднял голову и попытался улыбнуться. Получалось плохо. Куратор привычно уселась в изножье его кровати. Бросила ему на колени горсть рафинада. −Все, что есть, боец. Кушай – никого не слушай. Он послушно захрустел сахаром. Сладкое Солдат любил даже сильнее, чем молоко. По лицу Куратора бродили тени. И вовсе не от слабой лампы. −Вас что-то беспокоит? – решился задать вопрос Солдат. Куратор тряхнула волосами. Карие глаза на минуту стали еще темнее, чем есть. −Не бери в голову, боец. Твое дело меня слушаться. Ты будешь слушаться? −Так точно, товарищ Куратор. – отрапортовал он. Тонкие губы сложились в уже ставшую родной улыбку. −Молодец. – сказала Куратор, привычно растягивая первую букву. Солдат прикрыл глаза, наслаждаясь ее присутствием, и ненадолго позволил себе поверить, что все будет хорошо.***
Солнце жгло немилосердно. Снаружи слышались крики на совсем чужом языке. На губах горчила белая пыль. А на руках лежала раненная Куратор. Отряд занял оборону, отстреливаясь от особо ретивых, а он все сидел и не мог себя заставить разжать пальцы. −На позицию, боец. – прохрипела Октябрь. – На позицию, черти бы тебя драли. Подавилась, закашлялась. Из горла хлынула кровь. Солдату хотелось плакать. В груди и животе Куратора сидела железная смерть. Очень много мелких осколков и, кажется, несколько покрупнее. Откуда у басмачей такое оружие? Лицо Куратора осунулось и посерело. На нем жили только глаза. Огромные темно-карие. Какие-то лихорадочно блестящие. −Куратор. – прошептал Солдат. – Не умирай, Куратор. Октябрь. Он впервые отважился обратиться к ней по имени. Куратор вновь закашлялась, сплюнула кровавый сгусток и откинулась на его руки. −Прости меня, боец. Как глупо я тебя бросаю. −Октябрь. Над головой свистнула шальная пуля, но ему было все равно. Значение имела только тонкая рука, с усилием приподнявшаяся и коснувшаяся его выбритой щеки. −Слу-шай-ся генерала Север… Северцева. – с трудом выдавила Куратор. Он повернул голову, прижимаясь губами к ее ладони. Рука безвольно упала. −Только тебя. – упрямо пробормотал он. – Только ты. Окровавленные губы улыбнулись. −Моего… отца. Слу-шай-ся. Меня ты… к-ха… забудешь. −Не забуду. – прошептал Солдат, впиваясь глазами в знакомое до последнего шрамика лицо. – Я не забуду. −За-бу-дешь. – выговорила Октябрь. – И имя забу-дешь. −Твое – никогда. −Твое. Твое имя. В груди что-то со звоном оборвалось. −Джеймс. – еле слышно выдохнула Куратор. – Джеймс Бью... Бьюкенен Барнс-с-с. Худое тело в его объятьях дрогнуло, изогнулось, но судорога быстро отпустила. Октябрь с трудом отдышалась и привычно дернула уголком рта. −Вот и все. Прощай, боец. Она вдруг, будто собрав все оставшиеся силы, приподнялась, выгнулась ему навстречу, касаясь своими губами его рта. Поцелуй отдавал железом, пылью и смертью. −Октябрь. Карие глаза остекленели. −Октябрь!***
Он не мог, просто не мог отпустить ее. Разжать живую и металлическую руки, выпустить тонкое хрупкое тело. Так и вошел в ворота бункера, прижимая к себе ее. Навстречу вышагнул генерал Северцев. −Октябрь? – неверяще прошептал он. – Октябрь? Рассмотрел безвольно откинутую голову, заскорузлую от крови гимнастерку. И закричал. Страшно, глухо, как может только мужчина. −Девочка моя. Октябренок. Генерал гладил и гладил пожелтевшее лицо с синими губами и закрытыми глазами. А потом взглянул на Солдата. Такой же, как у Октябрины, рот искривился. −Ты! Это твоя, вина! Ты не уберег ее! −Не уберег. – согласился Солдат, опуская голову. Он был готов к удару. Но генерал не ударил. По его щекам потекли слезы. Северцев обнял Октябрину и забрал из рук Солдата тело дочери. Опустился на пол, баюкая. −Как же так, Рина? Ведь войну прошли. А тут… −Октябрина погибла во славу ГИДРы. – вкрадчиво проговорил сливавшийся с тенями Наместник. – Ее подобает похоронить в огне. −Нет. – отрубил генерал, поднимаясь на ноги. Голова Октябрь перекатилась ему на грудь. Если не присматриваться, можно было подумать, что она просто задремала на руках у отца. Солдат сжал кулаки. −Она будет лежать на Новодевичьем. Рядом с матерью. Всё. Солдат развернулся и побрел куда глаза глядят.***
Он забился в душевую. В самый дальний угол. Только там не пахло «Красной Москвой» и корицей. И уж точно не пахло ветром. Чужое-свое имя перекатывалось где-то на подкорке. Джеймс Барнс. Оно не будило никакого отклика. Вся способность чувствовать вновь замерзла. −Октябрь. – твердил он. – Октябрь. Когда дверь открылась, он радостно вскинулся навстречу. Казалось, что ему это все приснилось. Вот сейчас войдет Куратор, привычно назовет его бойцом, скажет что-нибудь смешное или принесет вкусного. На пороге стояли солдаты с автоматами. Он оказался на ногах быстрее, чем сам от себя ожидал. А потом все заволокло красным. Было очень много красного. А потом пришел огонь в висках. Лицо Октябрь подернулось туманом и растворилось. Вот тогда он закричал изо всех сил, уже не помня, что именно потерял. Но отчетливо ощущая дыру в груди.***
Вяземцев выдохнул с облегчением, когда смотровое окошко криокамеры затянуло изнутри инеем. Солдат голыми руками лишил жизни двадцать человек. Рычал, вырывался, ничуть не напоминая послушное оружие. Успокоило его только обнуление. Северцев с пустым взглядом сидел над телом дочери. Наместник улыбнулся. В следующий раз он займется дрессировкой сам. Год спустя его с вырванными кишками вынесут из зала, кремируют и тихо захоронят за воротами бункера. Больше никто о нем не вспомнит.***
Баки несмело шагает ближе, рассматривая простой белый камень. На нем лаконично выбито: «Северцева Октябрина Андреевна 17 мая 1921 – 5 июля 1948». Позади камня высится мраморная девушка в гимнастерке и галифе. Ветер развевает короткие волосы, руки уверенно сжимают винтовку со штыком. И глаза, у нее не слепые глаза бездушной статуи. Ее глаза горят. Как у живой. Он прикасается к мраморной руке и давит короткий стон. Холодная, по-мертвецки холодная. −Я помню этот рисунок. – глухо выговаривает Баки. – Ее сестра рисовала. −Она? – Брок кивает на соседнюю могилу. Такой же простой камень, такая же лаконичная надпись «Северцева Ленара Андреевна 1 января 1935 – 28 февраля 2013». Только под именем искусно выбиты перекрещенные резец и долото. −Да. Что ж, она нашла нужный материал. Брок еле слышно вздыхает и кладет руку на живое плечо. −Что ты хочешь здесь найти? −Я не знаю. – Баки глубоко вдыхает весенний запах мокрой земли и растирает переносицу. – Не знаю. Хотел убедиться, что она была на самом деле? −Она была. – мягко говорит Брок, сжимая пальцы. – Она научила тебя прошибать стенки и ведрами пить молоко. Я верю, она сделала для тебя, все, что могла. И я ей за это очень благодарен. Но она умерла. Надо отпустить ее и жить дальше. Баки вновь гладит руки скульптуры, всматривается в родное лицо и судорожно выдыхает. В отдалении стоит молодая девушка с букетиком нарциссов. У нее короткие темно-русые волосы и огромные карие глаза. Земля на миг уходит из-под ног. Только секунду спустя Баки видит слишком пухлые губы без шрама и испуг в глазах. Его Куратор никогда ничего не боялась. Девушка смотрит на него и очень знакомо щурится. −Прошу прощения. – бормочет Баки на русском. – Мы уже уходим. −Подождите. – голос у девушки звонкий красивый. – Вы – Джеймс Барнс? −Да. – удивленно кивает Баки. – Откуда вы знаете? Девушка подходит ближе, скользит взглядом по металлической руке, все еще гладящей мраморную кисть. −Меня зовут Ева. Ева Владимировна Северцева-Кошут. Ленара Андреевна была моей бабушкой. Он помнит Ленару ребенком. Наверно поэтому Ева кажется больше похоже на Октябрь. −Бабушка рисовала ваш портрет. – теребя цветы, признается девушка. – А когда в сеть слили файлы ГИДРы… В общем, я поняла, кого она видела. Баки кивает. Брок рядом прислушивается, силится понять, но он слишком плохо знает русский. −Я не спас ее. Ваша бабушка, если бы знала, никогда не простила бы. Ева пожимает плечами. −Я читала, что с вами делали в ГИДРе. То, что вы помните Октябрину – уже огромное чудо. Думаю, она была бы рада. Баки переводит взгляд на статую. Октябрь хотела, чтобы он ее помнил. И он вспомнил. Почти одновременно со Стивом. −Спасибо, Ева Владимировна. Вы очень похожи на нее. Девушка улыбается. По-другому. По-своему. Брок хлопает по плечу. Баки отводит глаза от мраморного лика и смотрит в отчаянно-синее весеннее небо. Он вернулся из небытия. Нашел старого друга Стива. Нашел нового друга Брока. Разве не этого хотела для него Октябрь? −Октябрь. – тихонько зовет по-русски Баки. – Я не подведу. Обещаю. С неба весело подмигивает ослепительно-лохматое солнце.