Из тьмы

— Я бы его убил, если б мог, — буркнул Сюэ Ян, баюкая руку в перевязи. Противная дергающая боль не проходила, даже несмотря на перевязку и пилюлю, которую новый знакомец чуть не силком пихнул ему в рот. Ну, конечно, если б не пилюля, болело бы куда сильнее. — Людей нельзя просто так убивать, — парнишка, Сун-как-там-его, еле заметно вздохнул. — Хоть и хочется иногда. — Сейчас еще скажешь, что и бить нельзя. — Угу. Мне от наставника влетит, что я этого козла вонючего отпинал, — парнишка вздохнул тяжелее. — Может, опять переписчиком посадят. — Да почему нельзя-то?! — От этого людям больно и плохо. — Да? — недоуменно переспросил Сюэ Ян. И добавил: — Ну и что? Сун-как-его... Сун Лань, во! сбился с шага. — Что значит «ну и что»? — нахмурился он. Такие лица, удивленно-возмущенные, нередко бывали у богатеньких мальчиков, которые засекали Сюэ Яна, когда он пытался у них что-нибудь стащить. После этого, как правило, следовали именно что побои. Сун Лань был старше, крепче и к тому же хоть и мелкий, но заклинатель: того дядьку, который переехал Сюэ Яну руку повозкой, он отметелил — любо-дорого было смотреть. Так что Сюэ Ян чуть было не сорвался бежать немедленно. Однако Сун Лань не сделал никакого угрожающего движения. — Когда людям плохо и больно, они становятся злыми, — медленно сказал он, не то вспоминая что-то, не то пытаясь просто объяснить сложное. — Когда люди злы, они умножают зло в мире. Многократно. Появляются лютые мертвецы, Бездонные омуты, войны начинаются... Да и просто: тот козел, который тебе руку повредил, он злой. А не был бы злым, дал бы тебе конфету. — Так ты его побил, и он теперь еще злее? — Сюэ Ян аж головой замотал от этакого умозаключения. Вид у Сун Ланя сделался несчастный. — Наверное, — пробормотал он. — Я, конечно, извинился... но... эх, ну а как иначе-то было? Пойдем, братишка, пускай нам наставник объяснит поподробнее. А то я, кажется, тоже чего-то недопонял. — Нужны мне те объяснения, — заупрямился было Сюэ Ян, но Сун Лань неожиданно твердо кивнул: — Нужны. Честное слово. И потом, у нас тебя накормят, перевяжут как следует и... — он пожал плечами, — совершенно точно не будут бить. Никогда. — Накормят? Не брешешь? — Клянусь золотым ядром, — сказал юный заклинатель, приложив кулак к животу. И Сюэ Ян пошел с ним. В такие клятвы он пока еще верил. … — Нет, — медленно произнес настоятель, — нет, это не искажение ци. Они стояли в маленьком дворике втроем: настоятель Лю, бегом прибежавший на вопль Сун Ланя, сам Сун Лань, все еще зажимающий себе рот обеими руками, чтобы сдержать рвотные позывы, и Сюэ Ян — залитый кровью с головы до ног, в ошметках чего-то невыразимо гадкого, с ножом, намертво зажатым в руке. У ног Сюэ Яна лежали растерзанные останки свиньи. Над развороченным брюхом поднимался пар. По дворику ползла вонь, перекрывая острый, медный запах крови. — Я виноват, настоятель Лю, — странным медленным голосом сказал Сюэ Ян. — Она не хотела идти, и… я испортил мясо, верно? Может, можно промыть? Сун Лань вообразил что-то из этого… месива… в своей тарелке, и его все-таки вывернуло — еле успел отскочить. — Ученик Сун, — тоже очень странным тоном произнес настоятель, — ступай умойся, выпей воды, а затем позови сюда кого-нибудь из взрослых послушников… пожалуй, братьев Гу. Можешь не торопиться. Никому не рассказывай, что случилось. — Да, наставник, — выдавил Сун Лань и опрометью кинулся к бочке с водой. Пока он плескал воду себе в лицо и плевался ею, пытаясь выполоскать рвотную кислятину из горла и носа, сознание потихоньку успокаивалось. Ему было четырнадцать лет, из них девять он провел учеником в Байсюэ. Он рано достиг успехов на стезе совершенствования, участвовал уже в ночных охотах и не раз видел, что остается от людей, атакованных чудовищами и нежитью. Да и что люди, бывает, делают друг с другом — тоже видал не раз. И с чего, спрашивается, его так выбил из колеи вид изрезанной ножом свиньи? К тому времени, как он наконец перестал ощущать во рту мерзкий привкус и пошел искать братьев Гу — туповатых, но добродушных гигантов, близнецов, поселившихся при Байсюэ после того, как всю их деревушку выел тигр-оборотень, — Сун Лань пришел к некоему выводу. Испугался он не изуродованной свиной туши. И даже не вымазанного в крови Сюэ Яна. Ему и такое уже приходилось видеть, когда одержимая девушка, служанка в трактире, накинулась на тех, кто там был. По счастью, среди посетителей оказались и заклинатели, и бедняжку утихомирили довольно быстро, но крови было много все равно. Но та девушка визжала, глаза у нее закатывались, а все тело дергалось, словно неумелый кукловод пытался управлять сложной марионеткой. А Сюэ Ян… Он был спокоен. И деловит. Когда Сун Лань зашел во дворик, Сюэ Ян полосовал свинью ножом, как будто вознамерился делать из нее ремни или, скажем, вялить мясо на солнце (тут Сун Лань сухо сглотнул: кажется, в ближайшее время свинину он не сможет есть ни в каком виде). И все бы ничего, да только свинья была еще живая. Почему она не визжала, а только хрипела, Сун Лань не понял. И как десятилетнему Сюэ Яну, малорослому и тощему, удалось справиться с животным в два раза больше себя и в три — тяжелее, тоже не понял. И до сих пор не понимал. Тогда-то он просто заорал от нахлынувшего ужаса… от того, как Сюэ Ян поднял на него совершенно осмысленный, недовольный взгляд. Это было жутче оборотня или лютого мертвеца. Сун Лань только не понимал — почему. … Мальчишки разговаривали, стоя на ступенях, ведущих к залу для медитаций. Настоятель Лю не слышал их слов, только порой долетали отдельные возгласы, но он знал обоих уже достаточно давно, чтобы представлять, о чем идет речь. Перед этим настоятель несколько дней исследовал Сюэ Яна. Тот, осторожный и злобный, как ласка, отлично понял, что натворил что-то по-настоящему неправильное — понял не сам, внутренним чувством меры, и не со слов настоятеля, а из-за испуга Сун Ланя, — и, наверное, поэтому позволил делать с собой что угодно, хотя прежде и лечебные иглы, и проверочные амулеты, и уж тем более перспектива долгого пребывания в защитном круге заставляли его бежать и прятаться, да так ловко, что один Сун Лань только и мог его отыскать, и то не всякий раз. Но сейчас Сюэ Ян терпел все и только смотрел вопросительным и растерянным взглядом. Он сознавал, что сделал не то, но не понимал, что именно и почему — не то, и это пугало старого Лю до дрожи. В те далекие годы, когда настоятель Лю был еще не настоятелем, а молодцем из цзянху, по случайности имевшим некий волшебный дар, — он бы, столкнувшись с этаким человеком, по-животному не ведающим самых основ добра и зла, постарался убить его на месте. Да, ребенок, но такому лучше не давать вырасти, потому что взрослый он станет настоящим демоном. Хуже тигра-оборотня. С тех пор утекло очень много воды и крови, молодец Лю стал сначала послушником, после — монахом, а далее и настоятелем Байсюэ, и его представления о том, почему и за что можно убивать людей, претерпели некоторые изменения. — Она меня разозлила, — объяснял в тот день Сюэ Ян. — Я захотел ее наказать. — Разве нельзя было наказать, не убивая? — Свинью?! — искренне изумился мальчик. — А как? И зачем? Она же свинья, ее все равно бы зарезали и съели. Вот с мясом я дел натворил, — он тяжело вздохнул, — не подумал, виноват. Накажете? — Как ты думаешь, — зашел старик Лю с другой стороны, — что произошло с Сун Ланем, когда он увидел, что ты делаешь? На сей раз Сюэ Ян замолчал надолго. — Он испугался, — тихо прозвучало в зале спустя несколько очень длинных мгновений. — Очень сильно. Я… не знал, что Сун-шисюн умеет так бояться. Но… ведь это просто свинья. Чего там было пугаться? Я не понимаю. — Он помедлил еще и вперил в старика пронзительный, требовательный взгляд. — Настоятель Лю, почему я не понимаю? И настоятель Лю медленно выдохнул. Кажется, он научил-таки этого демоненка задавать правильные вопросы. Милосердный Гуанцзэ-цзуньван, ниспошли старику терпения и ясности сознания, чтобы успеть научить мальчишку жить — вот таким… — Спокойно, шиди! — долетел со ступеней окрик. — Мы справимся! Настоятель прищурился. «Мы»? Что ж. Пусть станет по твоему слову, ученик. … — Я не могу больше, — сказал Сюэ Ян. Взгляд у него был дикий, мечущийся, как будто он силился рассмотреть реальность сквозь пелену малоприятной иллюзии. Их с Сун Ланем обоих тренировали так, обучая противостоять нежити, но сейчас никаких мороков вокруг не ощущалось. — Шисюн, я не могу. Мне надо… надо… мне нужна смерть. Сун Лань только сжал кулаки. Обычно, когда жажда крови у Сюэ Яна начинала подкатывать к горлу, они просто находили кого-то, кого можно убить. Оборотня-людоеда. Лютого мертвеца. Стаю мавок. Реже — темного колдуна или просто душегубца; ради таких случаев настоятель Лю добился для своих учеников свидетельства о праве суда. Свидетельство подписали главы четырех великих орденов, и оно позволяло монахам из Байсюэ Сун Цзычэню и Сюэ Чэнмэю вершить суд над преступниками и, что существенно, осужденных — карать. Как настоятель добился этого, что посулил или чем заплатил — Сун Лань старался не думать. Впрочем, после Низвержения Солнца прошло совсем немного времени, и ордены из кожи вон лезли, пытаясь, будучи преизрядно обескровлены, поддерживать порядок и в своих исконных землях, и в разодранных на части владениях Вэнь. Быть может, они только рады были передать кусочек ответственности двоим энергичным и тщательно натасканным охотникам. Как бы то ни было, настоятель Лю добыл для Сюэ Яна право убивать. Очертив это право границами повнушительнее крепостной стены: правилами, запретами, мантрами, талисманами… И поставив у врат самого надежного стража, которого смог измыслить. Первый обет даочжана Сун Цзычэня был — «быть справедливым». Второй — «оберегать Сюэ Яна от него самого». — Ш-шисюн… — дыхание Сюэ Яна стало частым и неровным. — Что… что будем делать? И Сун Лань содрогнулся, увидев, как из-под ворота его одежд поднимается тонкая струйка зеленого дыма: это истаял первый из талисманов, начертанных прямо на коже, помогающих сохранять ясность рассудка. Сгорел, не выдержав растущего напора безумия. Они забрели в неудачное место. Край этот был густо населен — обыкновенно в таких местах хватало добычи. Но совсем недавно здесь пронесся, выжигая тьму вокруг себя, молодой глава ордена Цзян с отрядом заклинателей. Все зло, не имевшее разума, чтобы увернуться, исчезло с лица земли. Имевшее — затаилось так, что теперь охотиться здесь станет возможно не раньше чем через год. И Сюэ Ян — подобно некоторым видам нежити, хотя Сун Лань строжайше остережен был от сравнений такого рода, — проголодался. « — Это не искажение ци, не проклятие, не демоническая печать, — говорил настоятель Лю. — Таким уродился человек, и в этом нет его вины, но и победить это никак нельзя. Время от времени его будет обуревать жажда убийства. Вовсе не позволить ему этого мы можем, лишь посадив его навеки на цепь. Сун Лань тогда подавился воздухом, вообразив своего шиди, недоверчивого, гордого, злобного и верного странной кошачьей верностью, которая запросто позволяет стукнуть и наговорить гадостей, но обещает, что любой посторонний, случись ему тебя задеть, немедля получит в лицо когтистой лапой, — его, Сюэ Яна, прикованным и запертым в каком-нибудь подвале. — Но нас это не устраивает, — продолжал настоятель. — Поэтому все, что нам остается, — это отводить его жажду крови в безопасное русло. Кого, как ты полагаешь, закон и обычай разрешает убивать? — Нечисть и нежить, — выпалил Сун Лань: это он усвоил в первые дни пребывания в Байсюэ, для этого жил. — Зверей, которые нападают первыми. Людей… тоже? — Людей тоже, — согласился настоятель Лю, — но этого желательно по возможности избегать. Еще? — Убивают тех, кто совершил определенные преступления, — подумав, начал Сун Лань. — Убийц, отравителей, поджигателей, темных заклинателей, святотатцев… — Верно, — кивнул настоятель. Тогда он больше не сказал ничего, но после этого и Сун Лань, и Сюэ Ян год не поднимали головы от уложений и сборников обычаев разных земель, указов, данных великими орденами, и хроник, где порой пояснялось, как применяются законы. Еще через год им дали то самое свидетельство.» — Шиди. А-Ян. Сможешь полететь? Уберемся отсюда… ну хоть в предгорья, на тигра поохотимся? Сюэ Ян мотнул головой. Над верхней губой у него выступали капельки пота. — Не… не подниму меч. Я болван, долго терпел… надо было сразу уходить, как засвербело… думал, найдем чего, такая орава народу, не может быть, чтоб нечего… Шисюн, ты бы свалил. Талисманы выгорят, я… лучше тебе рядом не быть. Сун Лань сухо сглотнул. Несколько раз им случалось находить добычу, когда Сюэ Ян был на самой грани срыва. Это было зрелище, которого Сун Лань не пожелал бы никому — и себе тоже. Но его обет держал его крепче любых цепей. Он был рядом. Смотрел. И стоял между безумием своего шиди и всем остальным миром. — А-Ян. Отдай мне Цзянцзай. — Бери, шисюн. Только… уйди. Сейчас уйди. — Нет, — ответил Сун Лань, сбросил с плеча дорожную перевязь с Фусюэ и, мысленно попросив у оружия прощения, швырнул оба меча в кусты на краю поляны. А потом протянул Сюэ Яну обе руки. — Иди сюда. Быстро! Не было лучшего способа разозлить Сюэ Яна, чем начать приказывать ему, повышая голос. А драться с ним, когда его глаза затягивала кровавая пелена, было все равно что с тигром схватиться. Но Сун Лань был старше, тяжелее, сильнее, и еще он знал Сюэ Яна с детства и тренировался вместе с ним. Возможно, он всерьез мог рассчитывать на победу в этом единоборстве. Другое дело, что победа здесь могла быть только одна — гибель противника. Ни болью, ни страхом смерти Сюэ Яна было не остановить. Сун Лань и не рассчитывал. Этот способ, самый крайний, ненадежный, вскользь помянутый наставником как «болтают, можно и так», он не пытался использовать еще ни разу. Но выбора больше не осталось. И, поймав Сюэ Яна за запястья, он толкнул его всем телом, роняя наземь и только молясь, чтобы там в траве не оказалось камня или острого сучка. Придавил собой, вжался, пытаясь хоть ненадолго удержать остервенело бьющееся тело. Поцеловал. Попытался поцеловать: не умел толком, да и как целовать того, кто рычит, силясь вывернуться и перегрызть тебе горло? Зубы заныли от столкновения, вкус крови наполнил рот, от боли перед глазами полыхнуло зеленым, но он не отстранился. А когда очередной бешеный рывок разомкнул-таки их губы — вцепился зубами в то место, где шея переходит в плечо, удачно открытое съехавшим воротом. Сюэ Ян заорал и укусил его в ответ, вырвал из захвата руку, но бить не стал, а заскреб пальцами по спине Сун Ланя, точно как кот старается располосовать противника когтями. Дорожная куртка затрещала, но выдержала. От боли, страха, ярости и некстати накатывающего возбуждения в голове звенело. Сун Лань попытался перевести дыхание, и Сюэ Ян, точно отследив момент слабости, отчаянно взбрыкнул, уперевшись в землю локтем, и перекатился, подмяв Сун Ланя под себя. От радостного кровавого оскала пробило дрожью, и Сун Лань, забывшись на миг, приготовился бить в гортань или в висок; но Сюэ Ян потянулся не к горлу его, а к груди. Укусил за ключицу раз, другой — выступающий клычок прорвал кожу, Сун Лань вскрикнул, попытался оттянуть его голову за волосы… замер, ощутив, как по коже скользит горячее и мокрое. Сюэ Ян слизывал выступающую из ранки кровь, и от этого прикосновения все тело прошило вдруг сумасшедшим, диким удовольствием. Сколько они катались по поляне, разрывая друг на друге одежду, кусаясь и царапаясь, обшаривая тела ладонями, он не знал. Когда все кончилось — и чем — тоже помнил смутно. Очнулся по-настоящему, только почувствовав, как прохладные пальцы путешествуют по плечам, втирая в кожу пахучую лечебную мазь. — Из нас двоих ты больной, шисюн, — сказал Сюэ Ян, не переставая размазывать снадобье. — Если б я тебя загрыз к гуям ночным? Тебе-то, понятно, плевать было бы уже, а я как бы дальше без тебя, ну? Взгляд его очистился, и руки не дрожали. Почти. — Сработало же, — еле выговорил Сун Лань. Горло саднило, а губы, похоже, распухли наподобие паровых пампушек. Мазь унимала боль быстро и надежно, но судя по тому, в каких количествах Сюэ Ян ее изводил, вся верхняя часть тела должна была представлять собою один большой кровоподтек. — Ненадолго, — сумрачно заметил Сюэ Ян. — Отпустило, да, но валить надо срочно, шисюн. И найти что-нибудь, что мне не жалко будет растерзать. — Меня будто жалко, — ляпнул Сун Лань, садясь и шипя от боли приблизительно во всем теле. Сюэ Ян заглянул ему в глаза. — С тобой я не это хочу сделать, — тихо и раздумчиво сказал он. У него губы тоже припухли и заалели, и Сун Лань сделал усилие, чтобы не отвести взгляд. — Или чтобы ты со мной. Только не говори, что этого больше не повторится, а, шисюн? Это же отличный способ расслабиться, когда еще… не поперло в полную силу. Ты же проверил. — А ты — раньше не проверял? — Неа, — Сюэ Ян ухмыльнулся, показывая клычки. — Я обычно если людей хочу, так грохнуть, а не трахнуть. — Настоятель Лю велел бы тебе рот вымыть. — Я вымою, хочешь? А что это изменит? Ну же, шисюн, давай, вставай, полетели. Нам надо срочно найти добычу и кровать. Большую, прочную кровать… Сун Лань вздохнул и встал, пытаясь поплотнее запахнуть разодранную куртку. Как хорошо, что охотников на нечисть обычно не спрашивают, кто это их так потрепал. Что касается кровати… Возражать особенно и не хотелось. — Только кусайся полегче, А-Ян. ... — Не дергайся, даочжан Сяо, Сюэ-шиди хороший человек, но путь его отличается от традиционного. Сюэ Ян локтем смахнул с лица кровь и приветливо улыбнулся чужому даочжану. Тот шарахнулся. Правда, всего на шаг. Смелый. — Раз ты так говоришь, даочжан Сун... — Когда это вы представиться-то успели? — мельком подивился Сюэ Ян. Достал тряпицу, принялся оттирать клинок Цзянцзая. Гнилую кровь всегда надо убирать сразу, иначе потом замучаешься. — Ты был занят, — прохладно пояснил Сун Лань. И правда, занят был. Какая-то паскуда тут, в окрестностях Юэяна, развлекалась поднятием мертвого зверья. С одним лютым мертвецом проще справиться, чем со стаей тупых, медлительных, но оттого не менее зубастых псов. Сун Лань, как обычно, рубил нежить молча, со своим обычным выражением лица «какая гадость, надо срочно помыться», и Сюэ Ян не заметил, как их разнесло довольно далеко друг от друга, и как появился и поучаствовал в драке этот чужой даочжан — тоже не заметил. А тот поучаствовал: меч его, с необычно белым лезвием, тоже был уляпан гнилью. А вот белые одежки — нет. И дорожной грязью совсем не замарались. Как будто он с облака спрыгнул в этот перелесок, полный злобной дохлятины. Ну, с меча мог, конечно… Но он на голову-то здоров ли вообще — в белом шастать? — Это даочжан Сяо Синчэнь, — произнес Сун Лань с таким нажимом, будто Сюэ Ян обязан был наперечет знать всех по фамилии Сяо отсюда до Гусу… То есть нет. Этого вот самого Сяо — знал. Глухим надо было быть, чтобы не слышать. — Яркая луна, ласковый ветер? Правда, что ли? Чужак в белом рассмеялся. Смех у него был и вправду как ласковый ветерок, уж чего не отнять. — Привет вам, Смерть и Справедливость! — почти пропел он, и Сюэ Ян вытаращился на него: — Это что еще за… — Мне раз двадцать отрекомендовали таким образом двоих даочжанов из Байсюэ, следящих за порядком в этих местах, — пояснил белый даочжан и чуть-чуть наклонил голову: — Вы не знаете? Я не стану повторять этих прозвищ, коль вам неприятно. Сюэ Ян хотел было фыркнуть — мол, вот чушь-то отборная! — но по многолетней привычке покосился на Сун Ланя. Тот стоял со слегка оглушенным видом. Нужно было хорошо знать Сун-шисюна, чтобы понять, что он чем-то ошарашен; для посторонних у него на все про все было полтора выражения лица. — Надо найти того, кто творит это безобразие, — сказал Сун Лань неожиданно. — Мы шли по следу. Даочжан Сяо хочет присоединиться? — Почту за честь, — ответил белый даочжан, и Сюэ Ян едва не завопил от злости: что это, зачем нам кто-то еще?! — но прикусил язык. Он сполна выместил копившуюся ярость на песьей падали, рассудок его стал чист и покоен — он любил это недолгое чувство ясности и с удовольствием притворялся обычным человеком. Обычные люди не выясняют отношения при незнакомцах. Он потом еще успеет спросить Сун Ланя, какая его муха покусала, что он приглашает невесть кого в компанию, да еще и смотрит… необычно. Они вышли из пестрой тени перелеска на дорогу, и, наконец разглядев как следует белого даочжана, Сюэ Ян мысленно согласился с Сун Ланем: смотреть там очень было на что. Даже, пожалуй, пялиться. Даочжан Сяо Синчэнь был невозможно, нечеловечески красив. До сих пор самым красивым человеком на свете Сюэ Ян считал Сун Ланя. Он был как священная гора: идеальной формы, с безупречной снежной шапкой. От него исходило холодное спокойствие, надежное и неизменное. Даже когда он сражался. Даже когда они трахались. Таким же непоколебимо спокойным ощущался, пожалуй, наставник Лю, но Сун Лань был вдобавок высок, строен, гибок, с правильными и тонкими чертами лица. Самый красивый. А Сяо Синчэнь не был спокоен. Он улыбался, он смеялся, что-то рассказывая Сун Ланю, всплескивал просторными рукавами, похожий то ли на птицу в небе, то ли на водопад в горах: неостановимый, легкий и… Безмятежный. Сюэ Ян раньше не знал, что живой человек может таким быть. Даже потрогать захотелось — убедиться, что живой, настоящий. Не морок и не небожитель шутки шутит со смертными. Потому что как же? Как жить-то — такому? Хотя дохлятину-то пластал, не стеснялся. — А-Ян? — окликнул Сун Лань, и Сюэ Ян понял, что здорово отстал, призадумавшись. Человека, баловавшегося темными ритуалами, они нашли легко. Он и не скрывался толком — почему-то у них, темных заклинателей, словно бы всякую опаску отбивало ощущением всемогущества. Короткий, почти незначащий обмен мнениями, перечисление обвинений, вопрос «сознаешься ли?» Сознавались редко, а без признания вины — это Сюэ Ян знал так же точно, как собственное имя, — приговорить никого было нельзя, но зато закон дозволял добыть признание пыткой. От этого типа вряд ли стоило ожидать, что он расколется сходу, и Сюэ Ян затаил дыхание в предвкушении развлечения. Однако вместо яростного отрицания или мольбы о снисхождении тот попытался призвать… нечто, плюнув кровью не иначе из прокушенной щеки на здоровенный выворотень, подле которого даочжаны настигли преступника. Мертвое дерево застонало, шевельнуло корнями и с оглушительным скрипом попыталось подняться. Такого оба даочжана из Байсюэ не видали еще ни разу. Разве можно поднять из могилы растение?! У него же нет подвижной души! Лунно-белая, сияющая печать врезалась во вздыбленные корни. Лютое дерево замерло, тяжко вздохнуло и вдруг рассыпалось, поднимая огромную тучу пыли. — Уходит! — прозвучал где-то рядом певучий голос Сяо Синчэня, и Сюэ Ян бросился за темным заклинателем, следуя по шороху травы и ткани. Наугад полоснул мечом, почувствовал, как кончик клинка вспорол что-то податливое, услышал сдавленный визг. — Попался, — ухмыльнулся он и ударил снова. Пыль от покойного дерева оседала, и быстро стало можно различить человеческую фигуру, которая, ковыляя, торопилась куда-то в сторону. Сюэ Ян метнулся наперехват, прочертил мечом еще линию в воздухе, едва коснувшись добычи острием — кровавые брызги взлетели веером, человек издал хриплый вопль, но не остановился. Хорошо! Хорошо! Боковое зрение отметило высокую темную тень — Сун Лань подошел близко и остановился, не вмешиваясь. Еще удар. Недавняя драка с дохлыми псами здорово очистила сознание, и Сюэ Ян успевал не просто попадать по жертве — еще и прикидывать, куда и с какой силой бить, чтобы растянуть удовольствие. Выпад вскрыл темному заклинателю брюхо, и тот зажал рану обеими руками, потерял равновесие, завалился набок, пополз по-крабьи… куда он, интересно, тайник у него там с чем-то жутким, что ли… Мелькнуло белое, как луна в просвете туч, ослепительная дуга распорола воздух, и голова преступника отскочила прочь. — Будь милосерден, даочжан Сюэ. Это был дурной человек, но даже такого не стоит мучить. — А-Ян! — предостерегающий окрик Сун Ланя ввинтился в уши, и Сюэ Ян, больно закусив губу, сунул в ножны Цзянцзай, еле попав острием в устье. Сяо Синчэнь стоял перед ним в сиянии своей белизны, не запятнанный кровью, даже убив. Он украл у Сюэ Яна добычу и развлечение. И он все еще оставался несусветно, бессовестно красив. — Шиди. Сун Лань встал у Сюэ Яна за плечом. — В порядке, — еле выдавил Сюэ Ян сквозь зубы. Он хорошо подрался на рассвете, его жажда крови ушла далеко в глубину, и сейчас он просто злился. Или не просто. До города они дошли вместе, но в молчании. Здесь, в Юэяне, людей из Байсюэ знали и привечали. Хозяйка постоялого двора даже спрашивать не стала ни о чем — сразу указала двоим в черном на привычную комнату, а одному в белом — на соседнюю. — Болит? — спросил Сун Лань, указывая взглядом вниз, и Сюэ Ян понял, что бездумно растирает одной рукой другую — ту, с покалеченным пальцем. В Байсюэ ему помогли, и он лишился не всей кисти, а лишь одной фаланги мизинца; но каждый раз при посещении Юэяна рука ныла, как будто то колесо прокатилось по ней не десяток лет назад, а какой-нибудь месяц тому. — Плевать, — сказал Сюэ Ян и спрятал руку за спину. — Что, шисюн, мыться и в койку? Воду сейчас принесут. Сун Лань неопределенно качнул головой. Они мылись в одной бочке, делили одну постель — так было дешевле, а Байсюэ не славился богатством, — но очень редко заходили дальше. После того первого раза, когда Сун Лань рискнул перевести жажду убийства Сюэ Яна в жажду иного рода, они некоторое время удовлетворяли телесное любопытство, изучая себя и друг друга; однако любопытство иссякло, а страсть не пришла ему на смену. Бывало, что приходилось заменять убийство совокуплением, когда с добычей оказывалось совсем глухо. Сун Лань никогда не возразил ни словом, ни взглядом, ни до, ни после, не жаловался на располосованную спину и искусанные плечи, отдавался без заминок, а брал точно так, как нужно было Сюэ Яну, жестко и безжалостно. Между ними было понимание. Желания — не было. Потому Сюэ Ян слегка удивился выказанной Сун Ланем неуверенности. — Просто в койку, шисюн. Мне ничего не нужно, я в порядке. Сун Лань опустил голову. — Мне… — начало он хрипло, сглотнул и с усилием продолжил: — Мне — нужно. В первый миг Сюэ Ян растерялся. Что было в этом такого? Он ничуть не возражал бы не сходя с места отсосать или подставить задницу, и Сун Лань отлично это знал, так в чем же… — О, — выдохнул он. — Ого. Ты его захотел, да? У-у, шисюн, у тебя губа не дура. Я бы тоже не отказался… Сказал — и понял вдруг: да. Не отказался бы. Еще как не отказался бы. Взгляд Сун Ланя был полон мучительной тоски. У Сюэ Яна засосало под ложечкой: он впервые видел своего шисюна таким несчастным. Где же спокойствие? Где его священная гора?! — Я тебе его добуду. — Ты что, шиди! Это нельзя. — Нельзя — это тебе вот так киснуть. Эй, ну, спроси его? Может, он вовсе и не прочь перепихнуться? Давай я спрошу. — Это не подобает… — Сун Лань с силой зажмурился, мотнул головой. — Он же воспитанник бессмертной Баошань, у него наверняка самые строгие обеты. Не нужно, А-Ян, не беспокойся, я… сейчас пройдет. — И выдохнул отчаянно: — Но он такой красивый… — Да, — сказал Сюэ Ян. — Ужасно красивый. Он попытался представить, как эти двое смотрелись бы в постели, и выдохнул с трудом, как будто воздух внезапно загустел и нагрелся. Обыкновенно он испытывал такое возбуждение только при мысли об убийстве. В дверь поскреблись, и Сюэ Ян пошел открывать. Как правило, им приносили горячую воду и оставляли снаружи, чтобы не беспокоить: мало ли чем занимаются почтенные даочжаны после тяжелого дня. Ожидая увидеть бадью кипятка, Сюэ Ян рывком распахнул дверь… И уперся носом в белоснежные — и благоуханные! После боя с падалью, после пешего перехода, мертвого дерева, отсеченной головы преступника, рытья могилы и снова перехода! — одежды. — Прошу простить, коль я некстати, — тихо, извиняющимся тоном произнес даочжан Сяо Синчэнь. — Мне показалось, досточтимые даочжаны желали бы… — Шисюн, — просипел Сюэ Ян — потому что иначе он завопил бы во все горло. — Он сам пришел! И рывком втащил Сяо Синчэня внутрь, ногой захлопнув за ними дверь. … Наставница предупреждала Синчэня, что, выйдя в мир, он будет часто и сильно разочаровываться в людях. Что ж, так и вышло. Синчэнь уже не мог бы сосчитать, сколько раз его пытались обмануть или обворовать люди, улыбавшиеся и льстившие в лицо, и по сю пору пребывал в неизбывном недоумении от наследника ордена Цзинь, предлагавшего ему занять место в рядах ланьлинских заклинателей. Нельзя же сочетать такие проникновенные слова о чести, славе и добродетели с настолько крокодильим взглядом, холодным и внимательным. Или можно? Что из этого неправда? Правда ли хоть что-нибудь? После встречи с Цзинь Гуанъяо Синчэнь решил держаться подальше от Ланьлина хотя бы некоторое время. Наставница была права, заставив его изменить формулировку последнего обета. «Он тебя сожрет», — сказала она, и «помогать людям» обратилось в «оказывать помощь везде, где можешь помочь». Да, возложи он на себя обязанность помогать всем, всегда и везде — и, может статься, уже сломался бы, пытаясь вывезти на себе груз горестей всех встречных подряд. Людей было слишком много — так много, что воспитанник горной обители просто вообразить не мог. И бед у них было тоже — неисчислимо. Но обета смирять любопытство Синчэнь не давал, и когда, идя от деревне к деревне, все чаще слышал «тут были недавно Смерть и Справедливость, у нас все хорошо, даочжан», — не сумел не попытаться своими глазами взглянуть, кого же это так величают мирные жители. Найти двоих из Байсюэ было немногим труднее, чем разузнать, кто они. Три деревни спустя Синчэнь знал их имена и примерный перечень деяний, щедро приправленный фантазиями благодарных крестьян. Ничего, в целом, особенного: просто одаренные даочжаны-заклинатели, исполняющие свои прямые обязанности, не ища ни славы, ни признания. Прежде Синчэнь встречал такое лишь в сказках и наставлениях. Ему повезло: он выследил и догнал пару из Байсюэ прямо в момент схватки с нежитью. Смог и пособить — хотя в этом они, по-хорошему, не нуждались, — и полюбоваться. Кто из них Смерть, он понял с первого взгляда. Почему второй — Справедливость, увидел, стоило закончиться бою. И еще он увидел усталость. Даочжан Сун Цзычэнь был едва старше самого Синчэня, но казалось — его будто инеем прихватило, заморозками слишком тяжкого опыта или непосильного долга. Справедливость держала Смерть на коротком поводке, сторожила неусыпно, следила за каждым шагом, словом и взглядом. Но устает даже металл, а человек и подавно. Однако остановиться и отдохнуть он не мог. На что похожа Смерть, спущенная с поводка, Синчэнь тоже видел. Смотрел ей в глаза, когда отнял у нее законную добычу. Испугался представить, что будет, если — когда — ее страж даст слабину. Не с людьми вокруг — это понятно, обыденно-страшно; с самим этим юношей, вверившим старшему товарищу всего себя без остатка. Он захотел помочь. Он знал, что может. Он не знал только, согласятся ли эти двое, связанные между собой и понимающие друг друга подобно близнецам, сплавленные вместе чувствами ли, обетами ли, — согласятся ли они принять помощь, которую он желал им предложить. Но пока они шли в город, взгляд младшего из двоих жег Синчэню спину, а молчание старшего было достаточно говорящим. И он все-таки постучал в их дверь, больше веря, чем надеясь, что его, по крайней мере, не прогонят сразу. Его не ждали — никого не ждали, судя по тому, как даочжан Сюэ рванул дверь; но он был Смерть и медлить с принятием решений, верно, попросту не умел. Синчэнь еле удержался на ногах, когда его дернули в комнату, поймал взглядом бледное, полное растерянности и неверия лицо Сун Цзычэня — и понял, что явился именно тогда, когда было нужно. Сдавленное «сам пришел» Сюэ Яна рассеяло остатки сомнений. Сяо Синчэнь улыбнулся и шагнул вперед, уже зная, что говорить ничего не потребуется. … От взгляда на этих двоих Сюэ Яну больно было дышать. Он про такое читал, слышал, но всегда думал, что это такая же возвышенная брехня, как про «слезы радости», например. Вот какие могут быть слезы, когда радость? Но теперь он смотрел, как его Сун Лань и этот чужак самозабвенно трахаются — на их, Сюэ Яна с Сун Ланем, кровати! — и в груди чуть пониже горла будто закручивалось что-то, перекрывая воздух. Нет, его позвали. Сяо Синчэнь и позвал, сразу как Сун Лань перестал хлопать глазами и нести околесицу про «разве тебе можно» и сгреб бесценного гостя в охапку. Про Сюэ Яна Сун Лань в этот миг, кажется, забыл начисто. А Сяо Синчэнь не забыл. Выгнулся в объятиях, так что хвост волос хлестнул мало не по полу, и выдохнул в четверть голоса: «А ты, даочжан Сюэ?» Вот теперь Сюэ Ян сидел и никак не мог понять, что его остановило. Ведь хотел же, хотел. И на вкус попробовать — как это можно оставаться таким чистеньким, может, кожа особенная? — и за горло подержаться: чтобы впредь на чужую добычу и не смотрел даже. Хотел, и куда хотелка подевалась? Сказал: «Я посмотрю». Смотрел теперь. Мешать Сун Ланю, раз уж ему дозарезу захотелось именно этого человека на ложе, Сюэ Ян ни за что бы не стал. Он дураком-то не был: понимал, сколь во многом шисюн себе отказывает, чтобы его, ущербного, ни на миг не оставлять без присмотра. Но на случай, если бы все-таки оказался дураком, ему и настоятель Лю повторял в каждое их возвращение в Байсюэ: «Не отягощай Цзычэню и без того нелегкую ношу. За вычетом одного изъяна ты совершенно таков же, как все люди. Веди себя как подобает, пока держишь в узде свою ярость». «Как подобает», вероятно, значило бы сейчас — тихо выскользнуть из комнаты и уйти в общий зал ужинать или, например, залезть на крышу и сидеть там, любуясь… чем там положено, звездами в вечернем небе? До сего момента Сюэ Ян полагал, что старикан Лю ошибается, и душевный изъян у него не один, либо куда как обширнее, чем просто страсть убивать время от времени. Чувства прекрасного у него не было напрочь. Стихи, звезды, цветы и девицы — не видел он в этом красоты, хоть тресни. В шисюне вот видел, да только понимал и сам, что это не то, о чем люди говорят и пишут. Однако ж теперь он смотрел, как золотистые от дорожного загара руки Сун Ланя лежат поверх белых, точно из молочного нефрита изваянных, бедер Сяо Синчэня, смотрел, как прокатываются мышцы под тонкой, но упругой кожей, как темно-розовый, до каждой извитой венки знакомый член скрывается меж ягодиц, испятнанных следами несдержанной страсти, и появляется вновь, почти полностью открываясь взору… смотрел — и дух захватывало от красоты этого зрелища, в самом что ни на есть прямом смысле. Собственный его член стоял колом, болезненно требуя внимания, но Сюэ Ян сплел пальцы и завел руки за голову, чтобы даже случайно не прикоснуться к себе. Это было только для них — он лишь не мог выбрать, кого хочет больше, белоснежного даочжана со сказочной горы или своего шисюна, впервые за много лет позволившего себе расслабиться и поставить свои желания выше долга. Они оба были такие прекрасные. Такие желанные. Такие… совершенные. Сидеть полностью одетым стало окончательно невыносимо: и жарко, и тесно. Сюэ Ян расстегнул пояс, потом фыркнул: он тут что, кого-то засмущает?! — и сбросил одежду, оставшись в исподнем. Тонкая нижняя рубаха вся пропиталась потом и начинала уже пованивать, поэтому он скинул и ее и в одних нательных штанах пошел к двери, заслышав короткий стук. На сей раз он не стал распахивать дверь настежь — мало ли каких еще чудес можно ждать! — но, высунув голову, увидел только привычную бадью кипятка. Торопливые шаги слуги затихали на лестнице. Сюэ Ян втащил бадью в комнату и отволок в отгороженный занавеской закуток, где стояла бочка. Думал помыться, пока те двое заняты друг другом, но из-за занавески донесся особенно выразительный и протяжный стон. Сюэ Ян выглянул и почти сразу прижмурился, как будто слишком яркий свет ударил ему в глаза: такие нестерпимо довольные они лежали, взмокшие, в густой сети растрепавшихся и перепутанных волос… Было ли у Сюэ Яна так хоть раз? Сдавленное «А-Ян…» он едва различил. Сун Лань смотрел осоловело, но сквозь марево во взоре уже пробивалась тревога — еще бы, отвлекся! — и… вина. О намерении вымыться Сюэ Ян забыл тут же. В два шага очутился возле кровати, как содрал с себя штаны — вообще не понял. В чем бы Сун Лань ни посчитал себя виноватым — забыл о напарнике? Не поделился удовольствием? — это должно было быть исправлено немедленно. Ничто не смеет нарушать покой снегов на вершине священной горы. Сун Лань невнятно протестующе ахнул, но Сяо Синчэнь поднял голову и улыбнулся Сюэ Яну. — Нет, гэгэ, — прошелестел он, — я не устал, все хорошо. Обними меня. — И повернулся на ложе, вжался спиной в живот Сун Ланя, положил голову ему на грудь. Сун Лань, часто моргая, приподнялся, упершись лопатками в спинку кровати, и обхватил его поперек тела обеими руками. Сяо Синчэнь согнул ноги и развел их в стороны; более откровенного приглашения, даже если не считать улыбки, и придумать было сложно, и Сюэ Ян не стал медлить. Он въехал сразу на всю глубину, почему-то ожидая крика боли, и только услышав вместо этого сладкий стон, сообразил: разгоряченному, растянутому, мокрому от семени Синчэню сейчас вряд ли может быть больно. Трахать белого даочжана было упоительно хорошо. Чуткий, податливый, очень сильный — не слабее Сун Ланя, хоть и с виду более хрупкий, Сяо Синчэнь отдавался самозабвенно, обхватил Сюэ Яна ногами, и тот даже не сходу заметил, что ему задают ритм: пять неглубоких толчков и один сильный и долгий, как будто надо меч загнать в плоть на всю длину лезвия. Сюэ Ян собирался возмутиться, навязать свой ритм, частый и беспорядочный, но понял вдруг, что от этого чередования «пять — один» в теле словно потихоньку распускаются какие-то незримые узлы. — Что ты... делаешь, даочжан... Сяо? — прохрипел он, глотая воздух между движениями. — Это… какая-то… особая техника? — Да, — выстонал тот в ответ, — восстановление ян… увидишь, будет хорошо… Сюэ Яну уже и сейчас было хорошо, и излиться немедленно он не позволял себе из последних сил. Рука Сун Ланя дрогнула, скользнула по груди Сяо Синчэня, пальцы нашарили, обвели, сжали яркий, чуть вдавленный сосок. По точеному белоснежному телу прошла медленная крупная дрожь, ошеломленно распахнулись блестящие глаза. — Шисюн, повтори! — взмолился Сюэ Ян, ощущая, как сжимается нежная плоть вокруг его члена. Сун Лань пьяно улыбнулся и повторил — другой рукой. Сяо Синчэнь вскрикнул, запрокинул голову, и у Сюэ Яна зазвенело в ушах от прихлынувшего — хотя уж куда больше-то! — возбуждения. Он подхватил Синчэня под колени, склонился как мог низко и принялся вылизывать его грудь, а заодно — и пальцы Сун Ланя. Теперь они стонали все трое, двигаясь, как одно существо, сказочный похотливый зверь, мускусный запах забивал ноздри, и Сюэ Яну хотелось бы продолжать и продолжать, но сдерживаться более он не смог — изверг семя, даже не успев предупредить или отстраниться, и рухнул сверху, задыхаясь. Он не знал, сколько прошло времени, когда тихий — легкий ветерок — голос достиг его сознания: — Чэнмэй, помоги, пожалуйста… добраться до бочки… Он кое-как сполз с кровати, потянул на себя Сяо Синчэня: у того, судя по всему, неслабо подкашивались ноги. — Утопнешь, — буркнул Сюэ Ян, — пошли, вымою тебя. Получил в награду ослепительно благодарный взгляд и невольно оглянулся на покинутую постель. Сун Лань спал беспробудным сном. И улыбался. … Тревога выдернула Сун Ланя прочь из теплой глубины сна. Еще не придя в себя, он рывком приподнялся, огляделся: сколько он спал? Где Сюэ Ян?! Было темно, на столе теплилась масляная лампа, зажженная еще перед тем, как началось все это сладкое безумие… значит, времени прошло немного. Из-за занавески, отделяющей угол с бочкой, слышались приглушенные голоса. Слов Сун Лань расслышать не мог, но узнал интонации: А-Ян был здесь, и судя по тому, как он разговаривал, бежать и ловить его, пока не натворил бед, не было нужды. Блаженная усталость лишала сил. Сяо Синчэнь пытался прямо во время соития рассказать, что именно он делает с энергиями в их телах, но Сун Лань просто не сумел сосредоточиться, и наставления пролетели мимо сознания. Насколько же, восхищенно подумал он, далеко прошел Сяо Синчэнь по пути совершенствования, если может вот так — ласкать, принимать чужую плоть, дрожать от наслаждения и при этом сохранять ясность мысли и четкость речи, да еще и управлять ци не только своей, но и того, с кем делит ложе! Поразительно. Поистине не напрасно гремит его слава везде, где он проходит. Спать хотелось неимоверно, но чистоплотность вопияла, требуя все-таки вымыться. Сун Лань кое-как поднялся, нашарил нижнее одеяние — свое или Сяо Синчэня, поди разбери в полутьме, да и важно ли… Пошатываясь, он двинулся к занавеске: конечно, появиться там сейчас было не слишком вежливо, но до приличий ли, когда едва полстражи назад они втроем предавались радостям плоти? На ходу его повело, он уперся в стену плечом и так и замер, потому что теперь различал, о чем беседовали двое за занавеской. — ...украл мою добычу, даочжан, — почти мурлыкал Сюэ Ян. — Так что сам рассуди, не следует ли мне взыскать с тебя за это? От сдержанного смеха в голосе Сяо Синчэня стало нежно-щекотно, словно мелкие пузырьки прокатились под кожей. — Я признаю, признаю, Чэнмэй, я виноват. Вмешался там, куда никто меня не звал. Чем же мне расплатиться? От этого вопроса, от этого тона, от смысла, что мог бы за ним стоять, сладко потянуло в паху. Сун Лань не мог припомнить, чтобы когда-то кого-то хотел — так. Бывали мимолетные вспышки — он легко гасил их. Был А-Ян — не безрассудная страсть, а стойкая потребность; в Байсюэ у них были разные комнаты, и Сун Лань плохо спал, не чувствуя под боком горячего гибкого тела; часто бывало, что под утро он просыпался от того, что Сюэ Ян проскальзывал к нему под одеяло, обнимал руками и ногами, вжимался, ввинчивался носом под ухо; порой они любили друг друга, тихо-тихо, не позволяя вырваться громкому вздоху, ладонями и губами глуша стоны: Байсюэ все же был монастырь, и совместные практики там не приветствовались. Но вот так, чтобы от одной фразы прийти в полную готовность, чтобы мечтать о весенней игре с человеком, которого видел первый раз в жизни, — это было для Сун Ланя непривычно и непонятно. Он представил себе, какой расплаты потребует Сюэ Ян, и закусил кулак, чтобы не выдать себя случайным возгласом. Другой рукой накрыл окрепший член, мимолетно подумав, что сейчас пустит прахом все старания Сяо Синчэня, излив семя впустую и лишившись тем самым доли янской энергии. За занавеской шумно плеснула вода. — Останься с нами, даочжан, и мы в расчете, — произнес Сюэ Ян странно низким голосом. — Ты же понимаешь: я все равно тебя теперь не отпущу. — Ты? — Мы. Но я. Шисюн не станет… и ему ты не должен, а вот мне да. Плеснуло еще раз, тем глухим тяжелым шлепком воды о воду, когда человек встает в бочке. — Как-то дешево ты просишь. — М-м… да ты жульничаешь, даочжан. На тебя поглядишь — и совсем позабудешь, что чего-то просил. Вылезай, я тебя вытру. Сун Лань сжал пальцы на члене, представляя себе этих двоих. Только тихо, только не застонать… А-Ян выбрал смотреть, он правильно выбрал… до сих пор Сун Лань и не думал, какое это острое удовольствие — смотреть… и даже просто слушать... — Я и так хотел просить вас взять меня третьим в ваши странствия, — легким, обыденным тоном произнес Сяо Синчэнь. — Но это ведь оскорбительно, просить о таком спутников на стезе. Не знал, как и подступиться. — Это после того, как мы сейчас… — хохотнул в голос А-Ян и тут же смолк. У Сун Ланя вздох застрял в горле. — Одно дело — единожды оказать друг другу услугу, — пояснил Сяо Синчэнь. Зашелестела ткань, послышалось, как переступают по полу мокрые ноги. — Совсем другое — пытаться влезть туда, где двое — одно целое. Я понял, что ты не против, и благодарен, но коль даочжан Сун откажется, мне уж точно настаивать не след… Сюэ Ян втянул воздух сквозь зубы, собираясь ответить, но Сун Лань опередил его: отдернул занавеску, другой рукой стараясь поплотнее запахнуть неудобно тонкий нижний халат. — Я не откажусь, — произнес он, и вышло так хрипло и просяще, что, наверное, можно было и не прикрываться. Двое замерли: оба нагие, в четыре руки держащие полотенце. Розово-рыжие блики от свечи, стоявшей на полу, бежали вверх по их телам, и зрелище было неописуемо непристойное и настолько же притягательное. Сун Лань подумал некстати, что, наверное, настоятель Лю будет возмущен, узнав, как они приняли в компанию третьего из одной только разыгравшейся плотской страсти. И тут же возразил себе: тут в большем было дело. Хоть бы и в том, что Сяо Синчэнь был первым человеком на памяти Сун Ланя, с которым А-Ян вел себя так беспечно и даже — по его меркам — ласково. Если он сам был Справедливостью этой Смерти, то даочжан Сяо Синчэнь был Милосердием, ярким лунным светом, утишающим любую ярость, и они с А-Яном подходили друг другу, как ножны мечу. При мысли о мече и ножнах ему стало жарко и душно. — Вода остыла, — сказал Сяо Синчэнь, улыбаясь радостно и нежно. — Если мы в такой час пойдем просить кипятку… — Если я пойду, у нас будет кипяток, — отрезал Сюэ Ян. — Поэтому сначала в постель. Он был почти угрожающе серьезен, но он стоял голый в натекшей с волос лужице, и Сун Ланю стоило немалого труда сдержать смех. А Сяо Синчэнь и сдерживаться не стал: рассмеялся так заразительно, что даже насупившийся было А-Ян ухмыльнулся. Потом они чуть ли не до рассвета сплетались на скомканных простынях, шептали какую-то чепуху, хохотали и целовались, и снова овладевали друг другом, словно вознамерившись за ночь перебрать все сто восемь поз какого-то таинственного канона, которому научили Сяо Синчэня на его волшебной горе. Так и уснули вповалку, спутанным узлом тел и конечностей, изнеможенные и в полнейшем удовлетворении. … Этот сон снился Сюэ Яну не первый раз, не первый год. Он был в пещере — он был пещерой. Глубокой, глубочайшей, чернильной дырой в плоти высокой горы, дырой, уходящей к самым земным корням. Средоточием тьмы. Гора удерживала эту тьму в себе, не давала выползти на вольный воздух и отравить все вокруг. Пещере было тесно, душно и больно оставаться в неподвижности и хранить тьму, но иначе было нельзя. Но сегодня сон изменился. Была гора и была пещера, но будто кто-то отвалил камень, закупоривший устье, и во тьму проник, рассеивая ее, прохладный игривый ветер. А затем, обрисовывая край пролома слепяще-резким светом, выплыла полная луна и повисла в небе, озаряя бескрайние снега вокруг и — там, внизу, далеко под обрывом — старую осыпь, где сквозь корку наста проплавились, ясно видные даже при луне, лиловые с рыжей сердцевиной огоньки крокусов. Тьма никуда не девалась — но в пещере теперь можно было дышать. Во сне Сюэ Ян засмеялся и обеими руками подгреб поближе свою священную гору и свою яркую луну.