Неприятности не приходят одни

Знаете, иногда дни бывают хуже некуда. Вот, казалось бы, ты осуществил мечту почти всех детей мира, а сам этому не рад. И думай после этого, с тобой что-то не так или весь мир сошел с ума. А мир был повернут на сладостях ещё с очень глубоких, древних и темных времен. Ещё задолго до обнаружения какао бобов и уж тем более задолго до первых попыток их термообработки. По сладостям сходили с ума русские со своей медовухой, пряниками и сладкими пирогами, норвежцы с их калорийным, как пять плиток шоколада вместе взятых, рисовым кремом, который они добавляют, к слову, по сей день в каждый свой десерт, индусы с их странной любовью к совершенно специфичной, на мой вкус, халве и сладкой самосе. Но последние хотя бы были очень дружелюбными и радушными людьми, в отличие от первых, как я считала все свои 16 с половиной годов жизни. А в итоге меня несли, связанную по рукам и ногам сладкой - тянучкой, нугой, веревкой? А, может, лакрицей? - маленькие индусы прямиком к своему боссу. И ничего они не были дружелюбными, как я думала. У нас приветствие обошлось без пения и танцев с бубнами. Но оно и не мудрено. Я ведь шпион и была поймана на месте за кражей одного из самых ценных рецептов этого шоколадного засранца.

***

Меня зовут Эмилия Борегард. Мне шестнадцать лет, и да, я старшая сестра Виолетты Борегард. Когда мне было четырнадцать, а Виолетте десять, наши родители развелись. История здесь до ужаса банальна: отец вечно на работе, мать не хочет сидеть на месте и не особо хочет по ночам дожидаться отца одна, а мы с Ви до начала её жёстких тренировок были очень дружны, а потом стали ненавидеть друг друга хуже кровных врагов. Хотя мы ими, по сути, и стали являться. Отношения с матерью у меня тоже оставляли желать лучшего. Она с самого детства пыталась из меня, как из старшей дочери, вылепить копию самой себя, пустив меня по заранее подготовленной дорожке из спортивных секций, различных внештатных конкурсов и огромному количеству кружков. Конечно, многие сейчас скажут, что это было всестороннее развитие, но я с ними в корне не соглашусь. Одно дело, когда тебе предоставляют выбор, и совершенно другое, когда этот выбор насаждают. К четырнадцати годам я перестала посещать их все окончательно: избавлялась по одной-двум за год, потом отрезала свои волосы и покрасилась в яркий холодный блонд. Моей матери, как приверженцу "натуральной красоты с толстым слоем макияжа", это не понравилось, но, увы, к четырнадцати я перестала совершенно брать её мнение в рассчет. Что до отца, то он занимался одно время машинным бизнесом — у него была целая сеть "Блу нис", которая приносила доход в нашу семью стабильно целых десять лет. Однако со временем отец решил сменить направление работы и изменить заодно с этим кардинально свою жизнь — развестись с женой, оставить её с младшей дочерью, забрать старшую с собой и заняться кондитерским бизнесом. С этого момента я воспитывалась под крылом отца, и жизни лучше этой знать мне не приходилось. Он относился нормально к моим попыткам экспериментировать со своей внешностью, пока это не заставляло его краснеть за меня на публике. До такой степени я никогда не меняла в себе ничего, максимум красила волосы, покупала кучу модной одежды, которую иногда сама могла украсить нашивкой, целовалась с девушками, пока сидела после школы в курилке, и ничего из этого не выносила на обозрение окружающих. Хотя на их мнение я научилась смотреть более трезво уже к шестнадцати годам, отец все равно твердо настаивал, что нужно всегда удерживать его хорошим — это помогает в продвижении любого дела. Но, смотря на Вонку и то, что он создал сейчас, я с ним не могла согласиться. Этот мужчина плевал всю свою жизнь на мнение окружающих, и добился таких невиданных успехов, которых не смог добиться мой отец. Если бы не моя гордость, я бы обязательно сказала, что я восхищаюсь Вилли Вонкой. Да-да, я - девочка, подвергающая сомнениям всё и поведение всех, что находятся вокруг неё. Но, ко всему прочему, я старалась быть честным человеком, когда могла. Поэтому моё мнение насчёт шоколадного магната было двояким — возможно, потому что я просто ему завидовала. Как же меня сюда занесло? Что ж, возвращаясь к тому, что мой отец не добился особых успехов в сфере изготовления сладостей, ситуацию исправлять пришлось мне. Он учил меня не просто как стать его достойным приемником, но и тому, чтобы добывать для этого всё необходимое. А для этого нужно обладать дюжиной доли смекалки, ловкости и наглости. От него мне досталось многое, а за ловкость могу сказать спасибо, в коим-то веке, моей драгоценной мамочке и секции по художественной гимнастике. Хочу сразу объяснить — хотя вы все равно меня позже осудите, а, может, уже это сделали, — я люблю своего отца. Он был единственным человеком, который и вправду понимал меня из всей семьи, и, чтобы помочь ему, я готова была пойти на многое. Даже на кражу рецептов у самого шоколадного магната всея планеты. Мне лично самой они были не нужны, но отец был уверен, что Вонке один украденный рецепт не навредит — с его-то доходами, он, по-моему, и сам уже позабыл, сколько их там у него, — а нашу компанию, скорее всего, спасет от последующих убытков. Сейчас производство стало убыточным и выбирать особо не приходилось. Я согласилась помочь ему. Мне льстило, что из всех возможных воров и шпионов он выбрал меня. Он доверил это дело лично мне, его наследнице, во всех смыслах этого слова. — Я доверяю тебе, дочка. Пожалуйста, не оплошай и возвращайся поскорее. Проникнуть через вентиляционный отсек оказалось не так уж и сложно. Правда, пришлось повозиться с тросами в трубах, — в которых я ещё успела несколько раз запутаться, — однако оказалась в нужном месте я довольно скоро. Намного сложнее было ориентироваться на самой фабрике ночью, ведь никаких карт хотя бы приблизительного местоположения рецептов у меня не было. Говорят, одно время у Вонки стали воровать так много, что он начал их прятать, а фабрику закрыл на многие годы. Кстати, многие из тех шпионов, гласили неофициальные источники, пропали годами позже. Но этот досадный факт не смог вразумить меня и разбудить во мне совесть. Я верно продвигалась к своей цели, минуя отсек за отсеком. Наверно, в рабочем состоянии оно было куда интереснее, чем сейчас, но и ночью на фабрике было на что посмотреть. Я успела побывать в нескольких нижних отсеках, до которых пришлось добираться на леденцовой ладье — Господи, это было самое странное, что мне приходилось делать за свою жизнь! Хотя нет...все-таки не самое, костюм форели на хэллоуин ничего не может побить, — проплывая мимо отдела по изготовлению летучей газировки, взбитых сливок, сливочной помадки и воздушных змеев из лакричных шнурков. Кстати, именно одним из них эти маленькие индийские Жан-Клоды Вандамы меня связали моментом позже. Мыслить как кондитер, конечно, я не могла — тут нужно воображение поистине вселенского масштаба, которым, увы, в темноте обладать куда сложнее, чем кажется. Я бродила по нижним уровням долгое время, наблюдая, как в огромных чанах закипают тонны будущего шоколада — он пузырился и своим бульканьем заставлял меня то и дело оборачиваться, вздрагивая. За время моего путешествия я не встретила ещё ни одного рабочего. Ни разу. Это напрягало. В затылке на протяжении всего пути зудело, будто огромное количество маленьких глаз пытались просверлить в нём дыру. Я постаралась убедить себя, что ночью здесь остаётся минимальное количество персонала, и что беспокоиться не о чем — в конце концов, кого-то одного я вполне могла вырубить при возможности об ближайшую стену. С каждым шагом мне всё сильнее хотелось, чтоб этот "кто-то" поскорее объявился, как и ближайшая стена. Воздух был насыщен различными запахами — запахом нуги, влажного, только перемытого и очищенного арахиса, топлёного масла и — удивительно, правда? — шоколада. На кончике языка четко сформировалось ощущение, будто я надкусила брауни, хотя я не очень любила это печенье. Да и к сладостям была неравнодушна разве что с перцем или зефиром. Вдохнув поглубже, я поняла, насколько сильно же я проголодалась. И все же нужно было сначала выполнить задание отца, а отпраздновать мы с ним успеем уже в ресторане после незапланированного посещения чужой частной собственности. Вонка не стал бы прятать свои рецепты где попало, и эта мысль наталкивала меня смотреть на вещи нестандартно и под иным углом — иногда даже в прямом смысле. Я вставала на руки, смотря на некоторые очертания "дверей" в стенах вверх ногами, но уже через пять минут с болевшей головой плюхалась обратно на ноги. Всё-таки спортивную сноровку я подрастеряла, но не попробовать было нельзя. На поиски ушло целых два часа — уже из любопытства я стала заодно искать и рабочих, но так и не смогла отыскать ничего похожего хотя бы на заснувшего у станка трудяги. Но всё-таки удача улыбнулась мне. Библиотека с рецептами находилась на втором этаже над рабочими отсеками — видимо, мистер Вонка переживал за их сохранность, поэтому расположил повыше и сделал как можно более незаметными для постороннего, чужого для фабрики глаза. Пергаменты все же не очень любят влажность и подвальные помещения. Я мысленно похвалила его за такой ход, но тут же разочаровалась, заметив, что на двери нет даже простецкого замка! Неужели он такой наивный и верит, что его охранную систему не пройти? Два года назад один из обладателей золотых билетов уже доказал ему, что любую систему можно вскрыть — мог бы быть и поосторожнее после такого. Я бы так точно поставила хотя бы считывающее по отпечатку пальца устройство для пущей бдительности. Двери, украшенные золото-красной резьбой, легко поддались и отворились. Я вошла внутрь и тут же огляделась по сторонам, насколько мне позволяло отсутствие освещения и быстро привыкавшие к темноте глаза. В библиотеке свет был выключен, как и на первом этаже. Я вытащила из нагрудной сумки фонарик и принялась ходить вдоль высоких стеллажей, забитых под завязку стеклянными банками, в которых находились свёрнутые в трубочки и заботливо перевязанные алой лентой рецепты. Вонка явно был тем ещё педантом, раз подбирал под каждый рецепт бутылку своего цвета. Но, видимо, такова была его система, и очень даже хорошая — первое время я никак не могла понять, где находится какой рецепт. На бутылках не было ни единой надписи, а расчерченная огромная таблица с цветовыми обозначениями была найдена совершенно случайно, которая могла с этим помочь. Я навела на неё холодный луч светосберегающего фонаря, прищуривая глаза. Вздохнув, я огляделась в поисках чего-то, похожего на стремянку. Фонарик пришлось зажать меж зубов и, придвинув библиотечную лестницу, а-ки *квадратногрудая женщина из игры, взбираться на доску. Она была белой и широкой по своей структуре, кажется, из сосны. И, что самое удивительное, каждая нанесённая на неё ячейка цвета не только имела название, но и пахла как приготовленная сладость, если к ней прикоснуться. Я усмехнулась, и от этого необдуманного действия чуть было не выронила фонарик — Вилли Вонка и вправду был гением не от мира сего, подумалось мне. Проехав на библиотечной лестнице и светя на каждый отсек, я искала самый продаваемый и самый, пожалуй, желаемый моим отцом рецепт — восхитительного кремового удовольствия Вонки. Мы говорили с ним, что, если он начнет выпускать точь-в-точь такой же шоколад, на нас могут подать в суд. Я была более чем уверена, что мистер Вонка обнаружит пропажу. Если даже не сегодня и не завтра, то с поднятием продаж у "Скарлетт дэлишис" точно заглянет за структурой своего старого рецепта. И да, название — полнейшая безвкусица, сама прекрасно знаю. И вот тогда у нас начнутся серьезные проблемы. Однако отец же разубедил меня, что ему нужен рецепт для основы, а не для его полного копирования. Он хотел модифицировать рецепт Вонки и выпустить его как совершенно новую шоколадку. Но лучшее враг хорошего, и я сомневалась в успешности данной затеи. Пришлось тактично промолчать и согласиться. Самое главное — попробовать. Для меня, как для будущего руководителя фабрики, было важно учиться идти на риски уже сейчас. Я порылась ещё раз среди ячеек, чувствуя, что у меня уже начинает свербеть в носу от такого количества запахов, и что я вот-вот чихну. Повиснув на одной руке, я накрыла рот ладонью и глубоко вздохнула, отвернувшись. Мой взгляд невольно пал на маленькую, неприметную ячейку кремово-золотистого цвета. Она была похожа на крышку очень дорого украшенной шкатулки, с тускло поблескивающей золотой оправой. И внутри неё находился ключ, я была более чем уверена, от замочной скважины, покоившейся в середине таблицы. Спустившись на пол с тихим шлепком, я ринулась к этой ячейке. Черт, на ней же наверняка стоит сигнализация. Но если Вонка часто заглядывает сюда, ему нет смысла её ставить. Она ж каждый раз пищать будет так, учитывая нынешний уровень охранной системы, что ушей на трубочки не напасешься. На всякий случай я прихватила стоявшую рядом статую, примерно сравнивая её вес с весом ключа в руке. Не слишком тяжелая, но и не лёгкая — идеальное сочетание для быстрой замены ключа. Теперь же мне пришлось склониться над стеклянным колпаком, под которым находился поблескивающий фиолетово-коричневым отливом, в полосатую раскраску, как рождественский леденец, ключ. Я затаила дыхание и еле удерживала себя оттого, чтобы не закрыть глаза при поднятии крышки. У меня слегка подрагивали от волнения руки, а статуя то и дело норовила убежать на пол и грохотом привлечь к библиотеке лишнее внимание. Я с силой перехватила её пальцами и, резко дернув рукой в сторону ключа, схватила его, заменяя улыбчивой статуей мужчины в круглых белых очках и цилиндре. Я смотрела на ключ, словно ума лишённая — с таким восторгом и трепетом, с которым только эти несчастные люди умеют глядеть на безоблачное небо, сидя в своих палатах. Теперь дело оставалось за малым — схватить чертов рецепт, прочесть его и дело в шляпе! Ну и не забыть унести его, конечно же, с собой. Зачем его было читать, спросите вы? Тут уже я не доверяла, скорее, своим рукам и взятой нагрудной сумке, чем своей голове. У меня была фотографическая память, и, один раз взглянув на текст, я могла его дословно воспроизвести с точности до детали. Разве что маленькая погрешность могла проскользнуть в самом написании слов, но у кого такого не бывало? Раньше я этим пользовалась на уроках, чтобы не учить параграфы по истории дома и писать самостоятельные по ним на отлично, а теперь использую для воровства. Класс, растём. Я обернулась обратно к доске и, вскочив на лестницу, подъехала как можно тише к её середине. Сердце у меня стучало от предвкушения буквально в глотке. Я уже ощущала вкус креветок и шампанского на языке. Ключ идеально подошёл, наполовину входя в скважину, после чего запустил целую серию механизмов, задвигавшихся после одного поворота. Доска начала раскладываться, обнажая свою механическую часть, перестраиваться и углубляться; некоторые ряды с ячейками ушли полностью вглубь, другие же перестроились в трехступенчатые лестницы, складываясь и разъезжаясь в разные стороны. А моя лестница неожиданно сама двинулась внутрь образовавшегося проёма, не успев даже узнать, желаю я этого или нет. Внутри было темно, первое время, и лишь одинокий островок света освещал бутыль, в которой лежал ещё один... свёрток. Но не простой свёрток, совершенно нет. От него исходило величие перед всеми остальными свертками, ибо был он самый старый, пожелтевший и потрёпанный. Один из самых первых, написанных его рукой. Я почувствовала это ещё до того, как приблизилась к нему вплотную. Говорят, все созданное несёт в себе обязательно частичку своего создателя, и если один лишь пергамент вызывал у меня трепет, то что было бы, встреть я того, кто его написал? Ох, это был бы самый паршивый расклад моей операции. Думать об этом не стоило, как и отвлекаться. Лестница остановилась довольно резко и с неприятным, скрежещущим звуком. Я, не рассчитав силы и не слишком крепко ухватившись за перила, приложилась лицом буквально об одну из ступенек при остановке. Это уже начинало порядком подбешивать. Потерев с болезненно сморщившимся носом разбитую губу, я с вздохом облегчения спустилась вниз. Вот и всё. Теперь здесь были точно только он и я. Я в традиции лучших вестернских фильмов, выходя из тени в свет, медленно направилась к бутылке. Сама по себе она была пузатая, с вытянутым горлом, голубовато-прозрачного цвета. Тут же встал вопрос, как я собиралась доставать рецепт, если бутылка, кажется, не была предназначена для множественного эксплуатирования рукой. Я задумчиво уставилась на неё, чуя в облике сосуда подвох. Но моя паранойя себя не оправдала — разбитая бутылка не вызвала ни трезвона сигнализации, ни даже элементарного шевеления охранников в её сторону. Воистину бестолковое распределение охранных сил, если они вообще на этой фабрике были. Я стряхнула осколки на пол и наконец, почувствовала шероховатость пергамента у себя в руках. Наконец-то! Теперь отец точно будет мною гордиться! Я, чёрт возьми, смогла обвести вокруг пальца самого Вилли Вонку! Да-да-да! Я с упоением от триумфальной победы бегала глазами по строчкам рецепта, внимательно вчитываясь в каждое слово. А тут было что почитать. "Мелко перемолотые какао - бобы, кора дерева Бон-Бон, сироп из слизи зелёных гусениц после термообработки, ночной заморозки и повторной термообработки, сахар, замороженные взбитые сливки и ванильная палочка. Все ингредиенты нужно добавлять обязательно именно в данной последовательности, иначе шоколад получится отвратительным и есть его будет невозможно." Наличие ванильной палочки, а не его цветка в конце рецепта — вот что меня больше удивило под окончание моего чтения, чем все... предыдущее. — Господи, и это едят и обожают все дети мира! — у меня наверняка позеленело лицо и на нём было крупными буквами написано: "не поддающаяся лечению персональная травма, связанная с сильно испытанным шоком." Но долго удивляться, как и оставаться на месте, мне никто не дал — с разных сторон неожиданно раздалось как будто щебетание грызунов, переходящее в агрессивно настроенный гул торговцев на базаре. И по мере моего продвижения назад, вон из тайника, он всё нарастал и нарастал. Кажется, вот я и нашла рабочих — это была моя последняя мысль, прежде чем, не оборачиваясь, я запихнула рецепт в нагрудную сумку, сорвалась с места и побежала к выходу из библиотеки.