Право Неожиданности

Незнакомец окликнул Синчэня, когда тот возвращался с реки с корзиной выстиранного белья. — Привет тебе, даочжан Сяо, — услыхал Синчэнь и едва не выронил корзину: так похож был голос на голос Сун Цзычэня. Но нет, сходство было неполным: в тоне Цзычэня никогда не звучала улыбка, даже если он и улыбался, произнося слова. А незнакомец, слышно, был переполнен весельем. — Могу ли я узнать, с кем разговариваю и откуда господин меня знает? — спросил Синчэнь, поудобнее перехватывая корзину. За время странствий в миру он хорошо усвоил, что бывают люди, способные напасть или как-то иначе обидеть ни с того ни с сего, а за годы слепоты выучился слышать мельчайшие шевеления и шорохи: одежды, травы и камушков под ногами, чуять дыхание и запахи, присущие всему живому… Но незнакомец, казалось, был недвижим, как каменная глыба, и не пах совершенно ничем. Как будто от него только голос и присутствовал. Поэтому Синчэнь держал теперь корзину с бельем так, чтобы суметь в мгновение ока выхватить Шуанхуа: странности такого рода настораживали. Смешок рассыпался в воздухе, как пригоршня ореховых скорлупок по столу. — Знать не знаю, а наслышан, — сообщил незнакомец, — и меч у тебя на диво приметен, даочжан Сяо. Сложно ошибиться. Что до меня, то прозываюсь я Юй Дани, но навряд ли это имя тебе известно. И как я посмотрю, мир был к тебе жесток. Досадно видеть столь праведного и совершенного человека лишенным зрения… Имя Юй Дани шевельнуло что-то в памяти Синчэня, но слишком глубоко. Вот это надо же как: то ли родители неграмотны были, то ли дурную шутку кто сыграл — назвать человека, чтобы созвучно было с Великим Непочтением*... — Случилось, как случилось, — ответил он ровно. — Нет смысла сожалеть о том, чего не исправить. — Корзина начинала чувствительно оттягивать руку. — Есть ли какое-то дело ко мне у господина Юй Дани? Все-таки до чего неуютное имя. Оно словно бы горчило на языке. — А вот увидал я тебя воочию, даочжан Сяо, и дело появилось, — и снова этот веселый сухой смешок. — И как раз касаемо сожалений. Не сказал ли я, что досадно, когда человек столь несомненных достоинств лишен возможности в полной мере выполнять то, для чего создан? А я не люблю испытывать досаду, это чувство претит мне, ибо нарушает гармонию. Посему, даочжан Сяо, ответь: желаешь ли получить глаза назад? Корзина все-таки выскользнула из немеющей руки и глухо бухнула оземь. — Недобрая это шутка, господин, — выговорил Синчэнь, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Вовсе не шутка. Помилуй, даочжан, разве можно так шутить? Вышло, однако, так, что у меня хватает духовных заслуг, чтобы восстановить твое зрение, и отчего бы не пустить их на благое дело. Тут наконец странности сложились в голове у Синчэня в нечто понятное. Незнакомец по имени Юй Дани был, надо полагать, небожителем или иным бессмертным. Потому и не слышно его было, потому и запахов не издавал: не из плоти земной тела у таких существ. А быть может, потому и имя столь необычное: частенько те, кто отринул суетный мир, берут себе прозвания чудные, шутовские или бранные. Он постарался успокоить дыхание, прежде чем заговорил вновь. — Глаза я отдал добровольно и не могу взять их назад, господин. — Да разве же добродетельно было бы отнять их у твоего друга, чтобы тебе вернуть? — удивился Юй Дани, а Синчэнь только уверился, что это не человек: ибо откуда бы было ему иначе знать такие вещи. — Нет, даочжан Сяо, в моих силах создать тебе новые глаза, если ты того хочешь. Синчэнь глубоко вздохнул и произнес: — Хочу. Он никогда не обманывал себя: без глаз было плохо. Иногда плохо так, что хотелось просто пойти вперед до ближайшей пропасти и оборвать это никчемное существование. В последнее время, благодаря А-Цин и безымянному другу, без которых уже и жизнь не мыслилась, стало легче. Но даже теперь иногда подступали еще недолжные мысли. И если теперь — чудом, благоволением встречного небожителя, — появилась возможность исцелиться… Кто он такой, чтобы отказываться от щедрого дара Небес?! — Только одно, даочжан Сяо, — произнес Юй Дани, и немного обдало холодом лицо, словно он приблизился вплотную, а дыхание его было как зимняя река. — Я далеко не всемогущ, и потому должен взять что-то в уплату за деяние, чтобы соблюсти равновесие. — Что же я могу отдать? — чуть не засмеялся Синчэнь. В самом деле, что у него было, кроме него самого — увечного, да еще его меча? Но отдать Шуанхуа за зрение… пожалуй, он бы не согласился. Принцип равноценного обмена был ему понятен, а Юй Дани, по-видимому, и впрямь был из второстепенных бессмертных, которые еще не преодолели сопротивление мироздания и не слились с Дао полностью… да и то сказать: того, кто в полной мере постиг Дао, так запросто не встретишь, и не нарушит он всеобъемлющее недеяние ради одного человека. — На то есть ответ, освященный веками, — ответил Юй Дани. — Отдашь то, чего дома не знаешь. Синчэнь нахмурился. Он знал эти сказки, но все они были про одно: человек возвращался домой и обнаруживал, что за время его отсутствия у него появился ребенок. Но Синчэнь был совершенно, без капли сомнения убежден, что детям у него взяться неоткуда. Разве что таким же сказочным, как и сама объявленная цена, из ствола бамбука или из огромного персика, плывущего по течению? Но нет: небожители и бессмертные — бывают, его наставница такова, он сам мог бы стать одним из них, если б не избрал иной путь… А вот чудесные дети из растений и плодов — это все-таки сказки. Чего еще он может не знать дома? Да и что считать домом? Самовольно занятые похоронные палаты в городе И? Аккуратный домик на склоне горы, куда ему никогда уже не вернуться? Но даже если дом — это та крыша, под которой он живет эти годы… чего он не знал там, перещупав каждую стену и каждый угол, зная на звук и запах каждую охапку соломы. Те, кто жили там вместе с ним, — их он тоже знал. Мог бы изваять на ощупь улыбчивое лицо друга или округлую мордашку А-Цин. Что еще?.. Может, мыши завелись? Мышей он готов был отдать. Юй Дани не торопил его, терпеливо ждал, и Синчэнь в конце концов решился. — Да, — сказал он, — я согласен. За зрение, возвращенное мне, я отдам господину Юй Дани то, чего не знаю дома. *** Чего он ожидал, Синчэнь не знал и сам: грома и молнии? боли? заклинаний на неведомых языках? Ничего не происходило, ровным счетом ничего, и Юй Дани замолчал, будто его и не было вовсе, и так и стоял Синчэнь в молчании, покуда не поднял руку — убрать с лица прядь волос — и не наткнулся пальцами на повязку. К повязке он привык, не чувствовал ее — разве что снова начинали кровоточить глазницы, и тогда ткань становилась шершавой и жесткой от впитавшейся и засохшей крови. Но сейчас она была чиста, и случайное касание легко сдвинуло ее… И сквозь сомкнутые веки проник свет. Синчэнь забыл дышать. Не смея даже пытаться открыть глаза, он поднес к лицу обе руки, дрожащими пальцами сдернул повязку и ощупал, еле касаясь, сначала брови, потом края глазниц, за которыми — он привык — начинался провал… Под веками дрогнуло округлое, выпуклое. И цветные круги родились на изнанке век, во мраке, окружившем его так давно и так безнадежно. Синчэнь уронил руки и открыл глаза. Мир, цветной и яркий, бросился ему в лицо. Должно быть, в каком-то смысле он лишился сознания. Не упал, нет — так и стоял, но только вот уходил он на реку на восходе, а возвращался ближе к полудню; а когда он снова ощутил себя живым и существующим, солнце заметно клонилось к закату, цепляя верхушки древесных крон. Солнце. Облака в небе. Деревья. Трава. Пролетающая птица. Он видел все это, и разум пребывал в таком смятении, отвыкнув от света, цветов и форм, что Синчэню казалось — он пьян. Ему однажды, давным-давно, случилось по незнанию напиться, и это было схожее чувство, только теперь не к горлу подкатывала тошнота от пляшущих перед глазами предметов, а будто бы мысли пытались в смятении вырваться на волю, перепуганные… Как летучие мыши, если среди дня открыть вход в их пещеру, подумал он и рассмеялся. Мысли — мыши! Представил, как они мечутся во тьме под сводами черепа, преследуемые цветными лучами из глазниц… И вина никакого не нужно: без него во хмелю. Бросив взгляд на корзину, стоявшую у ног, он расхохотался пуще. Хороши же были они, доверяя слепцу стирку! Там и сям виднелись пятна, и это он не расправил еще ни одной вещи… Что ж, в другой раз — в другой раз он сделает все как надо. А-Цин все равно, а друг не будет больше потешаться над тем, в каких обносках они ходят… А-Цин, бедная, каково будет ей узнать, что ее даочжан обрел зрение, а она — ее не было рядом вовремя, чтобы и за нее попросить. Хотя, вспомнил он, ей-то, от рождения слепой, все одно не ведомы краски и образы. Почем знать, как ответил бы ее рассудок на такой дар, раз уж его собственный впал в панику после нескольких лет, проведенных во мраке. Синчэнь осторожно сделал шаг, другой. Летучие мыши в голове заметались отчаянно, и он прикрыл было глаза, ловя привычное равновесие в темноте, но тут же, опомнившись, распахнул их. Дар встречного небожителя был слишком драгоценен, чтобы отрекаться от него более чем на мгновение ока. Он прошелся по полянке, нарочно переступая через удлиняющиеся тени — детская забава, но он мог, снова мог это! — присел, заглянул в закрывающуюся к вечеру чашечку цветка, наслаждаясь зрелищем прожилок на лепестках, пушистой шубки пыльцы на тычинках, безупречного цветового перехода от лилового к белому. «Мыши» постепенно успокаивались, мысленная тошнота унялась. Синчэнь глубоко вздохнул, подхватил корзину и зашагал к дому по тропе, которую до сих пор ни разу не видел. Он почти сразу понял, что рискует заблудиться, полагаясь на зрение. Дорогу домой он знал на ощупь и на слух, и буйство красок сбивало с толку. Однако, пройдя немногим более ли, он ощутил, как щек касаются невидимые холодные перья — предвестники туманов города И. А еще через несколько дюжин шагов молочная мгла, по вечернему времени плотная, начала затягивать тропу, и теперь волей-неволей приходилось нащупывать путь ногами, как он делал несколько последних лет. Туман все же не висел непроглядной занавесью: плыл прядями, извивался щупальцами, то открывая взору местность вокруг, то снова пряча, и Синчэнь мог только удивляться: как же живут здесь люди? В таких местах, неверных и гиблых, зло скапливается куда гуще, чем обычно. Вспомнилось: не так давно ему приходилось постоянно выходить на ночную охоту, уничтожая бродячих мертвецов — целые деревни пожирала эта чума, и что бы вскорости сталось с городом И, если бы он сюда не забрел? У городской околицы туман поредел, как это обычно и ощущалось. Алые лучи заката вязли в белесых лентах, но кое-где все-таки озаряли улицу, посеревшие от дождей дома, и от этой тревожной красоты, от борьбы света с сумраком чаще билось сердце. Синчэнь глубоко вздохнул и повернул к крайнему дому в череде похоронных палат. К своему. Чего же он дома-то не знает?.. Но эта мысль мелькнула и погасла, задушенная россыпью других: как, оказывается, ветха крыша, которую они каждую осень латают, как поросла мхом и щерится вздыбленными краями щепа кровли. Что тут чинить, тут целиком менять надо… теперь они смогут. Теперь их двое зрячих. Отсюда уже виден был огородик А-Цин, на диво аккуратный, с кудрявыми хвостиками зелени над черной жирной землей. Видно, изначально слепой человек куда больше преуспевает там, где в помощь слух и ощупь, чем тот, кто лишился зрения взрослым. В доме царила тишина. Куда бы эти двое могли подеваться в такой час? Хотя драгоценный друг, бывает, уходит гулять и допоздна, а А-Цин все равно, ночь или день на дворе… Но все равно — странно. И из дому не тянет ни теплом, ни едой, хотя еда у них с утра кое-какая была. Все ушли, как и он, до полудня и до сих пор не вернулись? Синчэнь поставил корзину, оглядел двор, коротко вздохнул. Не подобает презирать бедность, но их жилье было откровенно нищенским. По-плохому нищенским: грязным и неухоженным. Внутрь заходить не хотелось: там стояли гробы. Пока Синчэнь не видел, гробы его не беспокоили, но сейчас ему совершенно не требовалось напоминание о бренности жизни. В голове еще нет-нет да трепыхались «летучие мыши», и радость от чудесного обретения бурлила в сердце. Он улыбнулся и взял из корзины первую попавшуюся вещь, чтобы повесить сушиться. Это оказалась девичья нижняя рубашка, и Синчэнь почувствовал, что щеки у него теплеют. Вот незадача! Незрячего, его совершенно не беспокоило, что он возится с женским бельем, а тут… А-Цин ведь уже не маленькая девочка, ей совсем скоро можно замуж… Но она все равно что сестра, одернул он себя. Ничего нет неловкого или постыдного в том, чтобы стирать белье младшей сестрицы. Какая она? А друг — он какой? Воображение рисовало нечеткий образ, сбиваясь, когда этот загадочный человек переходил от невинных шуток к ядовитым, от грубоватого веселья — к тоскливому унынию… Ничего. Скоро он узнает. Увидит. Увидит! — Даочжан! — словно в ответ этим мыслям донеслось с улицы, и Синчэнь выпрямился с очередной рубашкой, кажется, собственной, в руках. Темная фигура быстро приближалась, скользя сквозь туман и еле заметно прихрамывая. У друга болела на перемену погоды сломанная давным-давно нога. Завтра, выходит, надо ждать ливня? И закат такой красный... Синчэнь знал, что друг невысок ростом, силен, но худощав и гибок, и длинные волосы забирает в высокий хвост. Знал, но не видел, и теперь впитывал глазами эту силу и гибкость, смоляную черноту волос, плавные хищные движения. Туман и зарево заката мешали, не давали разглядеть лица, и Синчэнь считал мгновения: вот сейчас он минует обломок столба, гнилым зубом торчащий на обочине, сейчас обогнет вечную лужу на дороге, сейчас шагнет во двор… Он даже отвернулся, предвкушая сладость мига, когда сможет поднять взгляд и увидеть — одним долгим взглядом — лицо друга. — Даочжан! Где ты пропадал! Мы со Слепышкой полдня тебя ищем! Она пошла город проверять, я в лес… — Все в порядке, друг мой, — сказал Синчэнь; сердце его коротко сжалось от стыда. Он заставил своих близких волноваться, позабыв обо всем в своей радости. — Я просто… встретил у реки кое-кого. И он поднял голову, чувствуя, как счастливая улыбка неудержимо расползается по лицу. — Ой, даочжан… — осипшим голосом произнес его друг. — Ты… видишь? Рубашка выскользнула из разом обессилевших пальцев Синчэня. Она медленно-медленно опускалась вниз, накрывая собой полупустую корзину, а Синчэнь стоял, не шевелясь, и смотрел, как облегчение и удивление сползают со знакомого лица, сменяясь тоскливым ожесточением. — Ты, — выдохнул он и сморгнул, будто надеясь, что наваждение исчезнет. Сюэ Ян покачнулся, припав на больную ногу, и отступил на шаг. — Я, даочжан. *** — Но почему, — беспомощно выдавил Синчэнь. — Столько лет… Ты ведь собирался мстить. Какой-то частью рассудка он понимал, что несет чушь. Понимал, что должен сию же секунду выхватить Шуанхуа и положить конец жизни преступника. И не мог даже пошевелиться. Его друг, его близкий, человек, спасенный им, живший с ним бок о бок, человек, чьим шуткам он смеялся с таким удовольствием; помощник и в хозяйстве, и на ночной охоте, бессчетное число раз деливший с ним пищу… все время это был Сюэ Ян. Синчэнь не узнал его. Сюэ Ян не выдал себя. Не убил, хотя тысячу раз мог. Не изувечил, не издевался, не… не сделал ничего. Просто жил, как живут все люди. Делал добро — или хотя бы не делал зла. Почему?! И как теперь следует с ним поступить? Сюэ Ян оскалился, показывая острые клычки, но без памятного задора, как будто по привычке. — Не то чтоб я не мстил, даочжан, — проговорил он. — Просто скучно, когда ты этого даже не замечаешь, потому прервался. — В рис мне плевал, что ли?.. — переспросил Синчэнь. Он совершенно не собирался шутить, это просто было первое, что он смог вообразить, припоминая их жизнь в городе И. Лицо у Сюэ Яна стало презабавное: вытянулось, пытаясь выразить разом возмущение и растерянность. Синчэнь не к месту подумал, что если б только он не помнил, кто таков Сюэ Ян, — хохотал бы сейчас до слез и колотья в животе. Вместо этого Сюэ Ян рассмеялся сам. — Ох, даочжан! Что же ты за простак! Как тебя только отпустили с твоей горы, да и зачем… Ноги бы повыдергать тому ублюдку, что вернул тебе глаза. Так весело было. И что ж ты будешь делать теперь, а? Синчэнь, так и не принявший никакого решения и даже не представлявший, как тут можно что-то решить, открыл рот, чтобы сказать что-нибудь, но его опередил звучный, полный веселья голос: — А даочжан Сяо ничего не будет делать. Потому что ты теперь мой, Сюэ Ян из Куйчжоу. Проворство, с которым Сюэ Ян метнулся в сторону, выхватывая из рукава-цянькунь клинок, напомнило Синчэню, насколько этот человек опасен. Но при взгляде на фигуру у входа во двор он позабыл о Сюэ Яне вовсе. Потому что там стоял Сун Цзычэнь — такой, каким Синчэнь видел его в последний раз до беды, обрушившейся на Байсюэ: гордый и строгий, безупречный в своем черном одеянии, с мечом за спиной и метелкой на сгибе локтя… И только вместо глаз у него были черные провалы — чернее слепых глазниц, чернее горя и ужаса, и непроглядная тьма струилась оттуда и таяла в воздухе, смешиваясь с туманом. — Чего это я твой, — прошипел Сюэ Ян; с Цзянцзаем в руке, изготовившись к драке, он живо напоминал лесного кота, который еще не понял, драться или бежать, и готов разом к тому и другому. — И кто ты такой, выродок преисподней?! — Ах, отчего же выродок, — широко улыбнулся не-Цзычэнь, показывая совершенно нечеловеческие, треугольные и очень острые зубы. — Законный и почтенный обитатель. Юй Дани я прозываюсь, хотя тебе, босяку и невежде, это не скажет ровным счетом ничего. Впрочем, не имеет значения. Даочжан Сяо отдал тебя мне в уплату за свои новые глаза. Не так ли, даочжан? То, чего ты не знал дома. Яростный вопль «Что-о?!» для Синчэня прозвучал словно из неизмеримой дали. Он думал, что знает своего друга. Оказалось, не знал совсем. — Нет, — вымолвил он, не успев ничего обдумать. — Я не могу отдать то, что мне не принадлежит. У меня нет никаких прав на этого человека. Улыбка Юй Дани стала еще шире, как будто верхняя часть лица норовила отделиться от нижней. Меж зубов проблеснуло красным, и Синчэнь сначала принял это за отсвет последних солнечных лучей. Но нет. Это был другой огонь. — Даочжан праведен и великодушен, — проговорил Юй Дани, посмеиваясь. — Он не помнит данных ему клятв. Сколько раз ты, Сюэ Ян из Куйчжоу, заявлял, что принадлежишь ему полностью? «Я весь твой, даочжан» — не твои ли слова? У Синчэня оборвалось сердце. Он вспомнил. Вот он чинит крышу, а его безымянный друг, с еще не до конца зажившей ногой, подает снизу инструменты и подсказывает, что надо делать. «Благодарю, друг мой. Окажи мне любезность — придержи лестницу». «Весь твой, даочжан! Два шага правее!» Это была если не любимая, то одна из любимых присказок друга, и Синчэнь первые два-три раза вздрагивал от бесцеремонности такого обращения, а потом — привык и перестал впускать в сознание его смысл. — Эти слова не означают того, о чем ты говоришь! — Слова имеют силу, даочжан Сяо, — Юй Дани сделал один плавный шаг вперед и оказался вдруг совсем рядом. — Даже если те, кто их произносят, этого не сознают. Шуанхуа прыгнул в ладонь Синчэня, заливая двор серебристым сиянием. Сбоку метнулась тень — быстрее, чем возможно уследить взглядом, и Цзянцзай с тихим свистом обрушился на плечо Юй Дани. Такой удар должен был развалить человека пополам, от плеча к бедру, но лишь еще одна струйка тьмы выползла из разреза, оставленного лезвием на одежде. — Ах да, ты мечтал выдернуть мне ноги, — в голосе обитателя преисподней заклокотало сытое удовлетворение. — Твоя злоба такая вкусная. Неведение даочжана несказанно удачно, я и ждать не смел такой щедрой платы. А вот тебе, даочжан Сяо, — дымные провалы глаз обратились на Синчэня, — я очень не советовал бы пускать в ход меч. Нарушение сделки обойдется тебе куда дороже зрения. — Я хочу отменить сделку! — слова соскользнули с губ с легкостью отчаяния. — Забери назад то, что дал мне, и оставь этого человека в покое. Юй Дани скривился. — И хотел бы — не смогу. Ты уже воспользовался полученным. Вернуть нельзя. Синчэнь боялся хоть на миг отвести взгляд от Юй Дани и потому лишь краем глаза видел, что Сюэ Ян неподвижно стоит там, где оказался после атаки. Почему он не убегает, мелькнуло в голове, сейчас ведь можно… хотя бежать от демона — а это демон из серьезных — затея бессмысленная… но чтобы Сюэ Ян — и не попытался?! — Да что за дело тебе до этого убийцы? — вкрадчиво поинтересовался Юй Дани. — Разве не правильно будет отправить его в преисподнюю на ближайшую вечность, даочжан Сяо? Ведь ты хотел его покарать, мне это доподлинно известно. Синчэнь глубоко вздохнул и опустил меч. — Хотел и должен, — ответил он, — но не этой карой и не по ошибке. Я не вправе его — и никого — обречь на пребывание в аду, да еще заживо. Дело живущих — земной суд, а в преисподней властен Яньло-ван, никак не я. Если ты не можешь расторгнуть сделку, скажи, как мне выкупить у тебя Сюэ Яна. Последние розовые полосы истаивали в небе за клубами тумана. Сюэ Ян был все так же неподвижен, словно его заморозило на месте. Юй Дани склонил голову набок — странно, нечеловечески, так разве что птица может — и облизнулся. Язык у него оказался черный и очень длинный. — Ты сам предложил это, даочжан. Ты хорошо подумал? Синчэнь вообще не подумал. И о том, что с демонами нельзя заключать сделок, он знал прекрасно. Но отправить живого человека в ад без права перерождения, пусть бы даже этот человек — Сюэ Ян, он не мог. И вдвойне не мог — сделать его выкупом за свою душевную слабость. — Назови цену, — попросил он. Из распахнутого в жадной улыбке рта демона дохнуло пламенем подземных бездн. — Твои духовные заслуги, — прошипел он. — Твоя энергия ян. Отдай мне то, что накопил, праведный даочжан, и забирай своего злодея. Синчэнь сморгнул. — Ты хочешь мое золотое ядро?.. — Нет. Нет, зачем оно мне? Это все равно что кормить лисицу репой. Вам, людям, сложно объяснить… Духовные заслуги — они как иероглифы, которые явлены бывают только в написанном виде. А янская сила — та бумага, на которой они записаны. Ты ученый человек, даочжан, ты разве не знаешь, как можно передать янскую силу другому? — На ложе, — не задумываясь ответил Синчэнь и подавился словами, понимая, что сказал. Юй Дани ухмыльнулся. — Ничего иного не ждал от добродетельного даочжана, познавшего учение бессмертной Баошань. Да, верно, энергии передаются через соединение тел. Смотри, я не принуждаю тебя, я честен: ты все еще можешь отказаться и оставить мне Сюэ Яна. — Что с ним сейчас? — Привыкает к новой жизни, — почти нежно ответил демон. — Он в объятиях иллюзии. Все то же, что в аду, только пока не по-настоящему. Но он этого не знает. Не возмущайся, даочжан, это не в счет нашей сделки — это ему за то, что попортил мне шкуру, — он пригладил рассеченную ткань на плече, которая, верно, тканью на деле не была. Синчэнь глубоко вздохнул. — Я принимаю условие, — сказал он. — Ты получишь мои духовные заслуги и навсегда освободишь Сюэ Яна. Что мне… надлежит сделать? Демон хмыкнул и повел плечами. В блеске Шуанхуа Синчэнь видел, как лицо, уже только отдаленно напоминавшее человеческое, вновь принимает прежний вид — схожий с лицом Сун Цзычэня во всем, кроме глаз. — Возлечь со мной, очевидно, — сказал он. — В этом скудном жилище ведь есть кровать? Этого достаточно. И не страшись так, праведный даочжан. Тебе предстоит отдавать ян — а следовательно, тебе быть старшим братом. Синчэнь не знал, было ли это насмешкой или очень демонической попыткой его успокоить. Внутри у него все скручивалось от отвращения. Но он допустил ошибку и должен был исправить ее. Пусть даже такой ценой. — Пойдем, — сказал он и первым направился к двери, вкладывая меч в ножны. *** Пришлось запалить свечу: оставаться наедине с демоном в темноте Синчэнь не хотел. Он не хотел и смотреть на гробы, но они бросились в глаза сами, и вместе с ними — удручающая, еще более тоскливая, чем снаружи, нищета их жилища, вовсе не предназначенного для живых людей. И здесь он жил… они жили! И ладно бы он и А-Цин, двое слепцов, но Сюэ Ян, зрячий, ему-то что было в этом доме? Хотя, подумалось Синчэню, вероятно, босяку из Куйчжоу просто неоткуда было знать, каким должен быть хороший дом… Все это Синчэнь думал, пока шел через переднюю комнату, по сути предназначенную не для живых, но для мертвецов, туда, где, он знал, находилась единственная в их доме кровать. Маленький закуток для смотрителя, такой же убогий, как и все здесь, с узкой кроватью… она была аккуратно заправлена латаным одеялом, и, глядя на это, Синчэнь осознанно и остро пожалел, что позволил вернуть себе зрение. Он не хотел всего этого видеть. Не хотел знать. Демон за спиной не дышал, не шевелился, не шуршал одеждой, и все же что-то заставило Синчэня обернуться. Это все еще был Цзычэнь — но теперь совершенно нагой, без единой нитки на теле, он вынимал из волос резную нефритовую заколку. Длинные черные пряди тяжело рассыпались по плечам и груди. Синчэнь не мог отвести взгляда, у него перехватило дыхание. — Почему, — хрипло вытолкнул он из себя, — почему Цзычэнь? — Странно, что ты сам этого не понимаешь, даочжан Сяо, — весело отозвался демон. Он и верно походил на Цзычэня во всем — но только пока молчал и не двигался. Движения у жителя преисподней были не всегда человеческие, что же до манеры говорить, то она и вовсе не напоминала Цзычэня. Скорее уж Сюэ Яна. Синчэнь содрогнулся, вспомнив, что тот так и стоит там, во дворе, в плену адской иллюзии. — Что с ним будет? — требовательно спросил он. — С Сюэ Яном? Юй Дани будто бы удивился вопросу — или сделал вид. — Ничего. Если его рассудок выдержит, конечно. Но если нет — тоже ведь невелика потеря. — Он шагнул ближе, тесня Синчэня к кровати. — Даочжан Сяо, ты отвлекаешься. Я все еще жду исполнения сделки. Синчэнь вскинул взгляд — он не хотел этого делать, не хотел смотреть Юй Дани в лицо, но удержаться не смог. Почему, подумалось ему вдруг, демон, принявший вид Сун Цзычэня, не создал себе никаких глаз? Не способен? Или это воображение самого Синчэня наделяет его обликом, а глаза он не видит, потому что не может их представить? Ведь Цзычэнь теперь… выглядит иначе. Сморгнув, Синчэнь как мог решительно взялся за свой пояс. Он избавлялся от одежды быстро, сбрасывал на пол не глядя: сохранность ее и чистота не имели никакого значения, важно было закончить с этим как можно скорее. Ведь он же легко отделался, разве нет? Он только-то лишится янской силы… какое-то время будет беспомощен, как младенец, что перед живыми, что перед нечистью… Сюэ Ян наверняка придумает, как этим воспользоваться, если, конечно, в нем не найдется капли благодарности. Если его рассудок вообще уцелеет после всего этого… Синчэнь вздрогнул, когда чужие ладони легли ему на бедра, потянули на ложе. Подспудно он ждал, что прикосновение будет горячим, и да, руки в самом деле обожгли, только не как огонь, а как лед. Охнув, он невольно дернулся, но его не выпустили. Демон, утягивая Синчэня за собой, улегся поверх одеяла и непристойно развел ноги. — Вряд ли ты не знаешь, что нужно делать, даочжан Сяо, — и снова это веселье, выплескивающееся через край. Похоже, происходящее весьма радовало Юй Дани, но Синчэнь не очень понимал, чему тут радоваться. Он, глядя на раскинувшееся под ним тело — красивое, подтянутое тело воина — не испытывал ничего, кроме тоски и ужаса. Его янское орудие оставалось безжизненно. — Что же ты, даочжан Сяо, — смех в голосе Юй Дани сделался откровенным, — когда-то успел и мужской силы лишиться? Ну так много есть способов, ты начни пока как-нибудь. Язык скользнул по губам и острым зубам — непристойно длинный, нечеловечески черный, и Синчэня едва не отбросило назад от отвращения. Пересиливая себя, он остался на месте. Меж тем рука демона легла ему на затылок и надавила, притягивая в поцелуй. Синчэнь сглотнул и повиновался. Он никогда не целовал другого человека, и тем более — того, чей облик принял демон. Но и так никакая сила воображения не могла заставить его вообразить под собой Цзычэня — слишком нечеловеческим был этот поцелуй. Демон будто бы пытался выпить душу Синчэня через рот — или, быть может, задушить его. Отвращение накатывало волнами, рассыпало мурашки по спине и рукам. Хотелось оттолкнуть наглые руки, шарящие по его телу, оторваться от жадных губ. Хотелось вымыться и прополоскать рот. Сам виноват, сам, билось в голове. Ведь знал, как знает каждый, кто слушал в детстве сказки о чудесном и страшном: нельзя вступать в подобные сделки, нельзя торговаться вслепую… Вслепую! Какая же злая шутка. Уйдет ли демон, получив желаемое? Не причинит ли еще больше вреда? Сюэ Ян… он сотворил много зла, но даже он не заслужил преисподней при жизни. А-Цин и вовсе зла не творила… А-Цин! Мысль хлестнула, будто плетью. Только бы она не вернулась сейчас… только бы не застала все это! Щеки обожгло стыдом. — Даочжан Сяо, — Юй Дани отпустил его рот, в дыму, струящемся из глазниц, полыхнуло алое пламя. — Где ты витаешь своими прекрасными мыслями? Неужели тебя не наставляли, что не дело отвлекаться на ложе? Его руки так и скользили по шее, плечам, по спине Синчэня и ниже, гладили ноги, и с внезапной оторопью Синчэнь понял, что рук больше, чем две… да и руки ли это? Скосив взгляд, он поймал текучее движение — и застыл. Вокруг него, свиваясь клубками, переплетаясь, стелясь по его телу и в воздухе, скользило никак не меньше дюжины гладких, тонких щупалец. — Что… Голос оставил его. Но Юй Дани понятливо улыбнулся. — Небольшая помощь тебе, даочжан Сяо, — его конечности, и человеческие, и демонические, продолжали ласкать Синчэня. — Хотя, признаться, я удивлен, что она вообще тебе нужна. Мнилось мне, это обличье будет тебе наиболее интересно. Я ошибся? Мне стоило принять облик некоего босяка и убийцы? Или, может, слепой девочки? — Замолчи, — хрипло произнес Синчэнь. — Ты не Цзычэнь. Выглядеть как человек не значит быть им. — Но облик выбран правильно, этого ты отрицать не будешь. Прикусив губу, Синчэнь склонил голову, чтобы не видеть лица, и неуверенно положил ладонь на чужой член. Он никогда не касался Цзычэня так. Видел его нагим не раз, когда мылись в одной бочке на постоялых дворах или купались вместе в холодных горных речках и прозрачных лесных озерах. Любовался исподтишка стройным телом, длинными ногами, гордой осанкой. Даочжан Сун Цзычэнь был безупречен. Его красота, холодная, отстраненная, недоступная не то что рукам — мыслям даже, — проникала Синчэню в самое сердце. Он долго не понимал, что с ним творится, и видел в своих чувствах восхищение чужим совершенством, дружескую привязанность, теплую братскую любовь. Настигшее его в конце концов озарение было мучительно: слишком неприступным казался Цзычэнь, слишком небожителем. И все же Синчэнь думал о нем, позволял мыслям и фантазиям увлекать себя все дальше, чтобы в конце концов прийти к единственному возможному решению — признаться Цзычэню, и будь что будет. Но он не успел. Несчастье обрушилось на монастырь Байсюэ, а за ним — крушение всего, что составляло жизнь Синчэня. Он не мог — и не посмел бы — заикнуться о своих чувствах после всех бедствий, которым послужил причиной. — Удивительно, — вкрался в уши змеиный шепот, — после всего, что случилось, ты еще хочешь защитить этого человека. Синчэнь прижмурился, еще продолжая ласкать тело под ним. Он не будет оправдываться или объясняться. Не перед этим существом. Как смотрел Сюэ Ян, когда понял, что Синчэнь прозрел… Это было лицо человека, утратившего что-то милое сердцу. О чем он сожалел: о закончившейся без его соизволения игре? О проведенных без смысла годах? Если он сойдет с ума, что с ним таким делать? Не повлечешь же его на казнь, пускающего слюни. А если останется в разуме — что ждет Синчэня, когда демон заберет все его силы? Бедная А-Цин, что она найдет здесь, когда вернется… — Даочжан Сяо, даочжан Сяо, — тяжёлый вздох коснулся его лица, и Синчэнь вздрогнул, вскидывая голову. — Ты никуда не годишься на ложе, уж прости. Ну что же, я не за это мастерство тебя выбрал. — Юй Дани провел ладонью по лицу Синчэня, заставляя опустить веки. — Закрой глаза и ни о чем не думай. Я сделаю все сам. Его голос неуловимо изменился, руки, скользящие по телу Синчэня, будто бы стали теплыми. Он не ожидал этого, вздрогнул, и тут уха коснулись губы, и знакомый голос шепнул: — Синчэнь… «Нет, пожалуйста, не надо…» — подумал Синчэнь, но теплые ладони скользили по телу, дыхание путалось в волосах на виске. Так легко было представить… — Синчэнь… — повторился шепот. Это был голос Цзычэня, не просто похожий, как показалось ему, когда он только встретился с Юй Дани, но впрямь его: прохладный, спокойный, сейчас — с пряной ноткой нежности. Синчэнь никогда не слышал его таким, но столько раз мечтал услышать... Тонкие щупальца легко скользили по телу — Синчэнь едва замечал их, но их прикосновения, нежные, невесомые, делали свое дело и будто бы разжигали огонь у него под кожей. Он сам не понял, в какой момент его член поднялся и окреп, готовый к бою. Его руки скользили по чужим плечам, по рукам, по груди, тело под ним изгибалось, принимая ласку, знакомый голос шептал его имя. Синчэнь не выдержал — открыл глаза. Цзычэнь обнимал его за шею — не Цзычэнь, нет, демон, — но обнимал одной рукой, второй прикрывая глаза, словно в порыве стыдливости, и на бледных щеках цвел румянец, и да, это мог бы быть Цзычэнь, он, воспитанный в строгости, наверняка смущался бы… Охнув от накатившей острой нежности, Синчэнь прижался губами к его губам. Это не был Цзычэнь, это не мог быть Цзычэнь. После всего, что его любимый друг пережил по вине Синчэня, они никогда больше не увидятся. Потому что Цзычэнь этого хотел, и правильно. И Синчэнь недостоин его, не вправе пятнать его своим желанием. Все, чем он может утешиться, — подделка. В это мгновение Синчэнь глубоко презирал себя за слабость — вторую уже за прошедший день, — но воли сделать с этим что-то у него не было. Да и сделку он уже заключил. Как же слаб он был, как ничтожен — а воображал, что может спасать людей… Всхлипнув, Синчэнь прижался лбом ко лбу Цзычэня. — Друг мой, сердце мое… Его обняли за плечи, привлекая ближе, а потом Цзычэнь — демон, напомнил себе Синчэнь — обнял его и ногами тоже. Щупальца заскользили по телу плотнее и быстрее, словно подгоняя. Огонь в крови жег уже нестерпимо. — Давай, — втек в уши знакомый, родной голос. — Возьми меня. Синчэнь… — Цзычэнь… — эхом отозвался он и наконец-то толкнулся внутрь, в тесное, горячее. Вспомнил запоздало, что соитие между мужчинами предполагает подготовку, масло… Но внутри у демона было влажно и упруго, словно Синчэнь брал женщину. Сильные ноги плотнее обхватили его бедра, вгоняя его глубже, и Синчэнь вошел до конца и замер, вздрагивая от нестерпимого жара, что разливался внутри него. — Ну же, двигайся… Синчэнь не мог сказать сейчас, похож ли этот голос на голос Цзычэня. У него кружилась голова, перед глазами вспыхивали огни. Щупалец будто бы стало больше, они шарили по его телу быстро и жадно, бесстыдно оглаживая все места, до каких могли дотянуться, а у Синчэня не было сил, чтобы ужаснуться этому. Он двигался плавно и размашисто, в ровном темпе, глубоко погружаясь в горячее тело. Цзычэнь — демон, демон! — стонал под ним, толкаясь навстречу, и невообразимое удовольствие проходило разрядами вдоль хребта. Лицо демона плыло перед глазами, то и дело утрачивая черты Цзычэня, как будто он терял контроль над своими силами, и зрелище это было омерзительное и вместе с тем завораживающее — Синчэнь не мог отвести взгляда. Тело обитателя преисподней — не из плоти. Что ему в янской силе человека? Что такое эти духовные заслуги, которых он жаждет? Как он может наслаждаться тем, что сейчас творится? Он сказал, что «выбрал» Синчэня… Как он выбирал? Сила сгущалась, готовая излиться, собиралась клубком пламени внизу живота, и Синчэнь будто воочию видел ее, нестерпимо яркую, будто солнце, то и дело выбрасывающую короткие язычки пламени. Он знал, что осталось немного, еще совсем чуть-чуть, и демон знал это тоже. Его лицо утратило всякое сходство с Цзычэнем и вообще лишь примерно сохраняло человеческие очертания. Глаза стали длинными и узкими, рот растянулся в широкую щель, черный язык то и дело пробегал по заостренным зубам. Щупальца теперь оплетали все тело и, кажется, даже проникли в задние врата, лаская изнутри. Синчэня била дрожь, но он не мог остановиться, подхваченный неукротимой волной высвободившегося из оков желания. Приближение сверкающей вершины он едва успел ощутить. Пламя янской энергии рванулось, выплескиваясь вместе с семенем, и демон с низким ликующим рыком вжал Синчэня в себя, жадно стараясь не упустить ни капли, ни крошки. Лишиться всей янской силы разом и близко не похоже было на слабость после того, как снимаешь напряжение рукой — это малодушие Синчэнь порой себе позволял. Сейчас ему казалось — у него кровь выцедили из жил, оставив его холодным и пустым, как шкурка цикады. Бессильным. Медленно потянулись прочь щупальца, укрывавшие его плотной сетью. Их касание не пугало и не ранило — будто бы шелковые шнуры скользили по коже. — Ты так богато одарен, даочжан Сяо, — теперь голос Юй Дани был чем-то между шипеньем и мурлыканьем, человеческое горло не могло бы издать таких звуков. Да и сам он окончательно утратил человеческий облик: угольно-черная, с виду словно бы чешуйчатая, но на деле бархатистая шкура облекала тело, не схожее ни с человеком, ни со зверем. Из-за этой несхожести — а может, из-за того, что жизнь едва теплилась в теле Синчэня, — он больше не испытывал отвращения. И даже, быть может, тень признательности — когда Юй Дани, выскользнув из-под него, обмякшего и недвижного, укрыл его брошенной на полу одеждой. Как будто демону, получившему желаемое, было еще какое-то дело до благополучия Синчэня. — Ты накопил духовных заслуг даже больше, чем Яньлин-даожэнь… Поразительно! Если следом за ним не собьешься теперь на темную тропу, когда-нибудь я приду к тебе еще ра… А! — глумливо-ласковая речь оборвалась болезненным вскриком. Демон вдруг скорчился, прижимая руки и щупальца к тому, что было у него, наверное, животом. Синчэнь с трудом приподнялся на локте. — Почему ты… упомянул Яньлин-шисюна? — натужно проскрипел он и тут же понял: Юй Дани его не слышит. Демон корчился, извиваясь, все его тело шло странными волнами, как будто внутри что-то росло, пухло, пыталось выбраться наружу. Он шипел и хрипел, и вдруг пасть, усаженная треугольными зубами, распахнулась настежь, как крышка сундука, выпуская с клубом дыма оглушительный рев: — Неправеден! Неправеден!!! И не успел Синчэнь даже вздрогнуть — это про него?! — как изнутри, сквозь шкуру демона, брызнули во все стороны белопламенные лучи. Они ширились, сливаясь воедино, из отверстий, проделанных ими, тоже хлынул густой черный дым, и внезапно с громким хлопком Юй Дани лопнул, разлетелся в клочья. Белое пламя сгустилось в шар и исчезло. И по венам Синчэня хлынул жидкий огонь. *** Когда он сумел сползти с кровати, уже встало солнце. Оно едва пробивалось сквозь волны тумана, медленно катившиеся за окном, подсвечивало их неприятной желтизной. Свеча на полу давно оплыла неряшливой горкой в медную тарелку — А-Цин забранилась бы, свечи стоят денег, а где их взять… Еще вчера, при свете дня, Синчэнь сказал бы — теперь их будет где взять, теперь он сможет позаботиться о них всех. Этим утром он не знал ничего. У него болело все тело, тупой, тяжелой болью, как будто сила, вернувшаяся к нему ночью, уничтожив демона и не найдя иного вместилища, обожгла все до единого сосуды, от вен на шее и в паху до самых тоненьких подкожных. У него гулким эхом отдавался в ушах вопль демона: «Неправеден!», и от этого болело что-то, чему он не знал имени. Неправеден. Юй Дани не мог ошибиться. Он возжелал чужих духовных заслуг, а они оказались запятнаны, отравлены, как рис спорыньей, чем-то, что Синчэнь совершил — и сам не знал, что же это было. Убила ли демона эта отрава или только отослала назад в преисподнюю, Синчэнь не имел понятия, да и не беспокоился на сей счет. Что он натворил? Когда? Может, возомнив себя безупречным, неправедно судил кого-то? А может, в слепоте не душевной, но телесной нанес смертельный удар кому-то, кто ничем этого не заслужил? Осквернил по незнанию храм, взяв в пищу подношения с алтаря — в первые месяцы без зрения и такое было возможно… И сильнее всего его мучило, что неоткуда было узнать — в чем причина. Можно ли что-то исправить, следует ли жечь благовония в память о ком-то — и о ком, или, может, нужно поклониться божеству — но какому? Так, наверное, чувствует себя человек, напившийся до потери сознания, а наутро, мучаясь головной болью, пытающийся припомнить, что же он содеял такого, за что ему и без памяти совестно. Одно было у Сяо Синчэня, за что он держался после всех несчастий, — праведная жизнь. Он знал, что выглядит в глазах людей простаком, а то и блаженным, — и в этом находил горькое утешение, блюдя себя как мог. И вот — неправеден. И в неведении. Хоть призывай Юй Дани назад, чтобы спросить! Перед глазами встал образ — Сун Цзычэнь с дымящимися провалами на месте глаз. Нет-нет, ни за что. Этого он не желал больше увидеть никогда. Усилием воли Синчэнь отогнал воспоминание о нежном шепоте, румянце смущения, отзывчивом теле под собой. Довольно! Демон знал его потаенные желания, но желать не значит сделать. Мечты Синчэня не сбылись и не сбудутся — в этом он уж точно чист. А вот о том, что где-то когда-то Синчэнь сошел с должного пути, Юй Дани не ведал, и, стало быть, память Синчэня этого в самом деле не хранила. И с этим предстояло теперь жить. Кое-как одевшись, цепляясь за стены и опираясь на меч, Синчэнь выбрался во двор. Высокий порог похоронного дома он преодолевал, словно восставший мертвец, мучительно долго: ноги плохо гнулись, опаляя суставы болью. Туман тек по двору, принимая странные формы, и Синчэнь не сразу увидел Сюэ Яна. Тот лежал ничком, скорчившись и не шевелясь, Цзянцзай валялся рядом. Кончиком ножен Синчэнь отодвинул оружие подальше. Следовало бы подобрать его и спрятать, но нагнуться так низко он не сумел бы. И Сюэ Яна он перевернул на спину ногой не из презрения или отвращения, а лишь потому, что не имел достаточно сил. Отвращение… наверное, теперь Синчэнь знал об этом чувстве все. И это холодное и липкое внутреннее содрогание — к Сюэ Яну оно не имело никакого касательства. Сюэ Ян был безжалостным убийцей, он был страшен, опасен… но он был человеком. Все еще человеком. Не тем… той тварью, с которой Синчэнь делил ложе этой ночью. Тошнотворное воспоминание истаяло, как только Синчэнь увидел: из всех семи цицяо у Сюэ Яна сочилась кровь. Тоненькие яркие струйки исчерчивали лицо, делая его похожим то ли на ритуальную маску, то ли на кусок кровавика в извилистых прожилках. А еще Сюэ Ян пребывал не в бесчувствии: губы его шевелились, беззвучно шепча что-то, и глаза были крепко зажмурены. Синчэнь собирался было окликнуть его, но слово замерло на губах. Он не мог заставить себя назвать Сюэ Яна «друг мой», как делал это несколько лет, не зная, с кем говорит. И он почему-то отчаянно, безнадежно не желал произнести вслух его имя: словно накликал бы что-то ужасное или сломал окончательно то, что и так держалось на волоске. — Эй, — позвал он в конце концов. — Ты меня слышишь? Ничего не произошло. Тогда Синчэнь отошел на несколько шагов — там так и стояла брошенная с вечера корзина с бельем. Подцепил ножнами злосчастную рубашку, совершенно сырую, вернулся назад и, всей тяжестью опершись на меч, опустился рядом с Сюэ Яном на колени. Другой сменной рубашки у Синчэня не было, и он не стал отрывать рукав, а прямо так, смяв его в горсти, принялся обтирать Сюэ Яну лицо. По всему телу лежащего прошла длинная судорога. Распахнулись глаза, и лицо исказила гримаса крайнего, непредставимого ужаса. Сюэ Ян мотнул головой, уворачиваясь от влажной ткани, перекатился по земле, привстал на четвереньки. Взгляд его был совершенно диким, руки ходили ходуном. — Все кончилось, — сказал ему Синчэнь. Нужно было встать, но не хватало сил. Хорошо хоть Цзянцзай лежал с другой стороны. Окровавленный рот Сюэ Яна скривила злая, но странно дрожащая ухмылка. — Да так я и поверил, — выплюнул он. — Повторяешься, тварь... Синчэню стало трудно дышать. Выходит, иллюзия ада содержала и иллюзию избавления? Кошмар в кошмаре, так похожий на реальность. Неудивительно, что Юй Дани пророчил Сюэ Яну утрату рассудка. Да и правда, в уме ли он, остался ли способен отличить подлинное от морока? За все содеянное Сюэ Ян заслуживал смерти. Но не такой пытки. Такой — вовсе никто не заслужил. — Мне нечем доказать тебе, что это правда, — тихо произнес Синчэнь. — Демон знал все, что знаю я. Взгляд Сюэ Яна заметался по двору. Туман потихоньку редел, гасла желтизна, и кое-где сквозь белесые пряди пробивались солнечные лучи. — Утро… — прошептал Сюэ Ян и вдруг, впившись взглядом в лицо Синчэня, потребовал: — Позови меня! Синчэнь нахмурился. Он все еще не знал, как ему обратиться к этому человеку, в единый миг из близкого ставшему злейшим врагом. — Чэнмэй, — наконец выбрал он. Этим именем он прежде не звал Сюэ Яна и даже вряд ли вообще произносил его вслух. Оно оставалось… в некотором смысле чистым. Повисла тишина. Затем Сюэ Ян длинно всхлипнул и, будто у него руки подломились, рухнул вперед, лицом в колени Синчэню. — Даочжан… — то ли провыл, то ли простонал он. — Настоящий… Его трясло — колотило! — такой дрожью, словно он провел с час в ледяной воде. Не успев подумать, Синчэнь положил руку ему на плечо. — Все кончилось, — повторил он тихо. — Демона больше нет… Сюэ Ян только крепче вжался в него, загнанно дыша. В тишине улицы погребальных палат зазвучал, приближаясь, знакомый дробный стук бамбуковой палки. Синчэню вдруг стало отчаянно стыдно. А-Цин искала его в городе, невесть где ночевала, наверняка беспокоилась. А он вспомнил о ней, только когда мечтал, чтобы она не застала его с Юй Дани, да еще с утра подумал, что изругает за сожженную свечу. О чем думал?! Она ведь юная девушка! Одна, слепая, в городе… пусть и опыта ей не занимать, но все-таки… А может, вот его неправедность? Не одно черное деяние, а множество сереньких, незаметных… и верно спорынья… сколько раз он думал о себе, когда нужно было — о других? Как сейчас. Отдал другу глаза — сам, своей волей, никто не просил и за язык не тянул — как решился пожелать их обратно? Как мог согласиться на такую цену? Как хватило гордыни счесть, что небожитель снизошел к тебе, столпу добродетели? Что будешь делать с человеком, которого отправил в ад в обмен на возможность видеть? Что ему теперь, даже если он сохранил разум, любой из земных судов? Сам-то посмеешь ли отвести его на суд — после того, что сам совершил? Стук палки становился громче, и Синчэню послышался еле заметный отзвук других шагов — человека куда выше ростом и тяжелее, чем А-Цин. Кто-то из горожан? Нет: слишком легкая поступь, обычный человек топал и шаркал бы куда шумнее. Он попытался выпрямиться, рассмотреть что-то в туманной пелене; в спине словно фейерверк разорвался, а руки Сюэ Яна судорожно сжались на его бедрах. — Я здесь, — прошептал Синчэнь. — Я никуда не ухожу. Ладонь его так и покоилась на плече Сюэ Яна, и два равных по силе желания заставляли мышцы бесплодно каменеть: тяга погладить, приласкать, успокоить настрадавшегося человека — и порыв отдернуть руку и не прикасаться более к врагу, убийце, мучителю любимого друга. Палка А-Цин стучала бодро. Синчэнь давно научился вызнавать ее настроение по походке: девочка не была ни испугана, ни встревожена. Человек, шедший рядом с нею, не казался ей дурным или опасным. Их фигуры уже мелькали в тумане: А-Цин — невысокая, со скрученными в неряшливые узлы косичками, и мужчина изрядного роста, широкоплечий, в темном, с высокой заколкой на длинных волосах. Заклинатель. Кто-то еще забрел в утопающий в туманах, ни одному из великих орденов не нужный город И… Ничего удивительного, что А-Цин привела его к ним. Ох, как же он сейчас разочаруется. Синчэнь невольно улыбнулся. Да есть ли разница? Пусть разочаруется, пусть идет дальше своей дорогой. Вчерашнему слепцу нечего стыдиться неприглядности своего жилья, а что до похоронного дома… где достойно пребывать мертвым, там и живым не зазорно. Да, зрение он вернул себе слишком дорогой ценой, но он отработает ее. Никуда не уйдет из города И, останется здесь навсегда. Приведет в порядок дом… привяжет к себе Сюэ Яна кровью и пеплом — такие заклятья лежат на самой грани темного пути, но наставница учила им и, значит, в этом нет зла — и не отпустит до конца жизни. Пусть это будет вечная ссылка для них обоих, пусть они станут каторжными камнями на ногах друг у друга — здесь им не натворить беды, из кровожадности ли, из самоуверенности ли. И А-Цин… пусть остается с ними, если пожелает, а нет — Синчэнь сможет выдать ее замуж так, чтобы она ни в чем не знала недостатка. — Даочжан? — выкрикнула А-Цин, ощупывая палкой дворик. — Ты где? — Здесь, — откликнулся Синчэнь, запрокинул голову, чтобы глянуть на высокого заклинателя… Воздух застрял у него в глотке колючим комом. Он смотрел в лицо Сун Цзычэня. Усталое, заострившееся… с ясными темными глазами. — А я тут кого привела-то, даочжан, — затараторила А-Цин, постукивая палкой по земле и мелкими шажками подходя ближе, — тут вот заклинатель, даочжан тоже, с метелкой, как ты, говорит, искал тебя… А? А ты что, даочжан, на земле-то сидишь? Тебе худо? Что слу… и-и-и! То, как А-Цин взвизгнула и отскочила, едва наклонившись над ним, сказало Синчэню все. Их Слепышка не была слепа. Да, глаза ее были — настоящие бельма, но она, несомненно, видела — иначе не с чего было пугаться. В другое время он бы, наверное, расстроился. Еще и такая ложь, бессмысленная, глупая… Но сейчас это не имело значения, потому что перед ним стоял Цзычэнь, живой, настоящий, дышащий, в облаке звуков и запахов, и теперь очень хорошо видно было, что свой человеческий облик Юй Дани взял из памяти Синчэня, а не из реальности. Цзычэнь изменился за прошедшие годы. Он остался красив — отстраненной, холодной красотой; он остался горд и нелюдим, как был; но что-то иссушило его, вымотало, положило паутинные морщинки в углы глаз и губ — надо было знать это лицо, как знал его Синчэнь, любить так, как он любил, чтобы разглядеть все это в единый миг. Все, все было как прежде и в то же время немного не так: и черные одежды — Цзычэнь не выносил грязи, он был чистоплотнее кошки, а сейчас его наряд был заметно запылен понизу; и аромат, всегда шлейфом струившийся за ним, свежий и пряный, как весенний лес, прогретый солнцем, — аромат стал чуточку беднее… то ли утрачен был настоящий рецепт, то ли не хватило денег на хорошие масла; и голос, низкий и звучный, будто бы трещину дал где-то в самой сердцевине, когда тихо и почти испуганно кануло в воздух: — Синчэнь… ты видишь?! Он ничего не успел ответить: Сюэ Ян взметнулся с земли, прянул в сторону, сжался в нервный комок. Хищник — грозный, но насмерть перепуганный. — Ты! — прошипел он. — Снова ты! Он был безоружен — Цзянцзай так и лежал на земле, почти под ногами у А-Цин, не поранилась бы, — у него постукивали от страха и напряжения зубы, но он не бежал. Даже охваченный паникой — не бежал. Лицо его вымазано было кровью сплошь, и свежие потеки прокладывали путь поверх подсохших — из глаз, из носа, из угла рта. — Ох, да что это?! — пискнула А-Цин. Она была, без сомнения, умна: сразу поняла, что выдала себя перед прозревшим Синчэнем, и даже не попыталась прикидываться дальше. — Что это с нахлебничком-то? Синчэнь, стиснув зубы, поднялся. — Вечер был скверный, и ночь не лучше, но все уже прошло, — сказал он, улыбнувшись А-Цин, и повернулся к Цзычэню. — Здравствуй, друг мой. Я так рад повстречать тебя снова. — Даочжан! Да он же… — выкрикнул Сюэ Ян отчаянно, и Синчэнь поднял руку, останавливая разом и его, будто готового бросаться с голыми руками на противника, которому заведомо не мог повредить, и Цзычэня, положившего руку на рукоять Фусюэ: — Нет. Это — настоящий Сун Цзычэнь. Поверь, я вижу разницу. Сказал — и прикусил язык. Он видел разницу, ощущал и обонял ее. Но сегодня ночью Юй Дани сумел на краткое время притвориться живым человеком в достаточной мере, чтобы Синчэнь позволил себе обмануться. Может ли он теперь быть уверен? Хоть в чем-то? Отличаются ли эти сомнения от тех, которые терзали — а может, и по сю пору терзают — Сюэ Яна после того, как разрушился адский морок? Впрочем, самого Сюэ Яна его слова, кажется, успокоили. Он не расслабился, пробормотал что-то вроде «час от часу не легче», но хотя бы острое, явное желание убить перестало исходить от него, и Цзычэнь, чувствуя это, отпустил меч. — Кто это, Синчэнь? — спросил он, выбрав — как ему, видно, казалось — самый безобидный из вопросов, теснившихся на языке. — И… ненастоящий я? Бочком подобралась А-Цин, запнулась-таки о Цзянцзай и с недовольным возгласом отшвырнула его палкой куда-то к корзине с бельем. Теперь Сюэ Яну, чтобы добраться до меча, пришлось бы миновать обоих даочжанов. Но Сун Цзычэнь, не узнав Сюэ Яна, с первого же взгляда узнал Цзянцзай. Он резко выдохнул, отшагнул назад, и Фусюэ прыгнул ему в руку. — Стой, — сказал Синчэнь. Он не повысил голос и не отдал приказа, ему казалось, что он просит, — но во дворе замерли все, и даже легкий ветерок, начавший было разгонять туман, казалось, замер тоже. — Да, это Сюэ Ян. И боюсь, я больше не вправе требовать для него суда и казни, Цзычэнь. Он слишком дорого заплатил за мою небрежность, а я — за ее исправление. Нет, я — не слишком, мысленно поправился он. В самый раз. За такие ошибки расплачиваются куда страшнее. Юй Дани говорил о Яньлин-даожэне, сошедшем во тьму… А тут — просто повезло. Выходит, неведомая неправедность — это удача, спасшая и его, и Сюэ Яна? О, какая насмешка! — Я не понимаю, Синчэнь… — полушепот Цзычэня звучал почти жалобно. — Прошу, объясни… Я не трону его, если ты так хочешь, но… как же так? И как ты… Ах, постой! — спохватился он, выпрямился, заговорил тихо, но четко — как гонец, передающий послание на словах. — Твоя наставница, госпожа Баошань, приказала предостеречь тебя. Есть некое существо, демон, ее давний личный враг, который преследует ее учеников за пределами обители, пытаясь отнять у них то, что зовется духовными заслугами. Он потерпел поражение с Цансэ-саньжэнь, твоей шицзе, но может попытаться достать тебя. Госпожа Баошань говорила — ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он получил желаемое, даже если это будет стоить чьей-то жизни, даже если твоей собственной — нельзя, потому что насытившийся демон обретет невероятную силу. Она сказала — избежать этого надлежит любой ценой. Демон любит представать в облике близких людей, а зовется чаще всего именем… — Юй Дани, — перебил Синчэнь. — «Юй» как «предлагать», «Дани» как «великое предательство». Теперь понятно… Его душил смех. Странный, совсем не веселый, рвущийся откуда-то из глубин. «Друг мой, ты опоздал на сутки». Все могло быть иначе. Предупрежденный, он не согласился бы на сделку с Юй Дани. Не обрел бы глаз. Не узнал бы, что его безымянный друг — Сюэ Ян… или узнал бы от Цзычэня… или… что случилось бы, завидь они друг друга первыми? Цзычэнь прекрасный боец и заклинатель, но Сюэ Ян хитер и опасен, и однажды Цзычэнь уже пострадал от его рук… нет, не нужно об этом думать, это уже — несбывшееся... Успей Цзычэнь вовремя — и не узнать бы, что А-Цин — зрячая. И так никогда и не ведать, что его добродетель чем-то запятнана, да так, что демон отравился ею. Что ж, было велено беречь свои духовные заслуги от демона любой ценой. Он и уберег. Пусть даже цена высока. Пусть даже он снова не знал, чем платит, и не знает по сю пору. — Синчэнь… — голос у Цзычэня стал плоский, безжизненный. — Я… я не успел? Ты уже повстречался с ним? — Он спер твое лицо, даочжан Сун, — а вот у Сюэ Яна голос был полон яда и какой-то странной, обреченной тоски. — Правильное, без глаз. — Стой, — второй раз попросил Синчэнь, теперь уже легко касаясь рукава друга, не позволяя схватиться за оружие. — Да, я встретился с ним, я поддался на его хитрость, но… Все обошлось. Он не получил того, чего хотел. — Какую же цену… — начал Цзычэнь и замолчал. Он переводил взгляд с Синчэня на Сюэ Яна и обратно и казался все более усталым и потерянным. Повисшую было тишину прорезал резкий голосок А-Цин: — А с этим-то чего? Помирает, что ли? А… — тут она осеклась и в следующий миг заверещала уже в подлинном, отчаянном ужасе, потому что Сюэ Ян, не утративший ни ни на вдох своей прежней сноровки, скользнул к ней вплотную, схватил за плечи и ощерился в лицо: — А ты и рада, да, Слепышка-врунишка? Понравилось всех за нос водить? А ну как без своего останешься? — Чэнмэй, пусти ее, — велел Синчэнь. Он очень устал. Устал держаться на ногах, стоять между Цзычэнем и Сюэ Яном. Говорить. Думать. Сюэ Ян только выдохнул, когда острие Шуанхуа кольнуло его шею. Медленно-медленно отступил на шаг, другой. — И умойся, пожалуйста, — добавил Синчэнь почти шепотом. Удерживать меч в воздухе усилием воли было тяжело, но рукой он сейчас и вовсе не сумел бы высвободить клинок из ножен. А-Цин плюхнулась было на землю, как будто ее ноги со страху не держали, но тут же вскочила и метнулась за спину Цзычэню. — Сам-то не врунишка, что ли?! — завопила она. — Сколько лет даочжана обманывал, бедненьким-добреньким прикидывался? Вон тебя и судить, и казнить хотят, небось за дело, а?! Цзычэнь поморщился, но не отошел. Сюэ Ян фыркнул и осторожно коснулся Шуанхуа. — Даочжан, я так умываться не могу, убери… Синчэнь подозвал меч, но не вложил в ножны: так и держал, уперев острием в землю — ужасное небрежение, потом нужно будет просить прощения у благородного оружия, мириться, полировать, ухаживать… А может, меч и простит его — зная, что хозяин едва-едва стоит прямо. Сюэ Ян под взглядами всех троих отошел к бадье с дождевой водой и принялся смывать с лица кровь, поминутно стряхивая воду с волос. А-Цин бочком выбралась из-за Цзычэня, подошла к Синчэню и осторожненько подергала за рукав. — Ты не очень сердишься, даочжан? Что я тебя обманула. — Меня тоже! — крикнул Сюэ Ян от бадьи. — А нет чтоб извиниться! — Сам дурак и проходимец, — не осталась в долгу А-Цин и снова уставилась на Синчэня. Только не в глаза. Мимо куда-то, на ухо или, может, плечо. — Не сержусь, А-Цин. Я понимаю, почему ты так поступаешь. Да уж. С такими глазами еще хорошо, что девочку не побили камнями в родной деревне, сочтя нечистью. Ей гораздо безопаснее было жить, прикинувшись слепой. А обман влечет за собой следующий, и вот ребенок, которому не повезло родиться не таким, как все, вырастает в девушку — лгунью и воровку с острым, как бритва, языком... — Синчэнь. — Да, друг мой? Цзычэнь выглядел плохо. Растерянность была ему не к лицу, и вина тоже. Синчэню, как много раз до того, мучительно захотелось взять друга за руку, сжать, ободрить… Только из этого не вышло бы добра: Цзычэнь не выносил чужих прикосновений. — Прошу тебя… расскажи, что происходит. Я так долго искал тебя. Слишком долго. Я думал… боялся, что с тобой… без зрения трудно, и… — он зажмурился и помотал головой, — прости меня, я несу что-то несообразное. Прости, это я виноват, я наговорил тебе ужасных слов… тебе нельзя было этого делать, и уходить не надо было, не надо было вообще меня слушать, разве можно принимать всерьез… о, Синчэнь, я как будто снова тебя упрекаю! Я не хотел. Ни тогда, ни сейчас. Никогда с самого дня нашей встречи я не желал тебе ничего дурного. Прости… — Не надо. Не надо, Цзычэнь, — шепнул Синчэнь; к глазам подступали слезы. — Я ни в чем тебя не виню. Нечего прощать. Видишь, все стало хорошо… — Но как? Это… это связано с тем демоном? И почему ты защищаешь этого… эту тварь? Синчэнь склонил голову. Он должен был рассказать: даже не потому, что между ними до сих пор не было тайн, а потому, что непонимание делало Цзычэня слабым. Его ненависть к Сюэ Яну вряд ли могла утихнуть от времени, и то, что Синчэнь защищал врага, не могло не тревожить его душу, даже если он соглашался принять на веру необходимость этого. Но до чего же было стыдно. — Даочжан не умеет торговаться, — с широкой ухмылкой заявил Сюэ Ян. Он смыл кровь с лица, но алые слезы еще нет-нет да скатывались по его щекам. Синчэнь нахмурился: кровотечение из цицяо всегда означало что-то дурное, творившееся с заклинателем, а столь длительное кровотечение — серьезную беду. Но Сюэ Ян как будто не чувствовал ничего странного… И снова — не пытался сбежать. Хотя уж теперь у него были и причина, и возможность. Не думал же он, что его просто отпустят подобру-поздорову? Или сам хотел что-то сделать? А торговаться Синчэнь действительно не умел. — Юй Дани пообещал мне зрение, — сказал он — и не мог не улыбнуться, грустя о собственной наивности. — В обмен на твои духовные заслуги? И ты согласился?! — Нет. Наверное, хуже. Я… согласился отдать ему то, чего дома не знаю. Подумал — ну, чего я могу не знать… и детей у меня точно нет. Сун Цзычэнь бросил взгляд на их убогое жилище и коротко вздохнул. — Боюсь, у тебя были основания так думать. — Он действительно дал мне глаза, — продолжал Синчэнь. — Я вернулся домой… и увидел Чэнмэя. Я не знал… — А потому что скрываться не надо и слепых обманывать! — А-Цин показала Сюэ Яну язык. — Дура, — спокойно ответил тот. — Явись ты домой первая, осталась бы без глаз. У А-Цин вытянулось лицо. — Да сам ты дурень и пройдоха к тому же! А ты-то без чего, без имени, что ли, остался? И Синчэнь вдруг в тоске подумал, что, умей он торговаться, и верно можно было бы отдать демону одно только имя — ведь именно этого он не знал в своем доме. И в самом деле: как его только отпустили с его горы, да и зачем… Сюэ Ян молчал, заложив руки за спину и разглядывая крышу их дома. Кровавые потеки на щеках стали гуще. — Я не мог заплатить такую цену, и демон это отлично знал, — вполголоса договорил Синчэнь. — И вот тогда он предложил мне выкупить Чэнмэя… за мои духовные заслуги. Я согласился. Сун Цзычэнь только тяжело вздохнул. Он не мог не понять, что двигало Синчэнем, слишком близки они были душевно, — но ему, разумеется, не по нраву пришлось случившееся. — Потом… выяснилось, что я… чем-то запятнал себя, и мои заслуги вызвали у демона несварение, — попытался пошутить Синчэнь, стараясь не вспоминать о прошедшей ночи ничего в подробностях. — Так что они вернулись ко мне, а демон — он лопнул. — А чего вы такие кислые тогда? — удивилась А-Цин. — Это ж хорошо, что лопнул, и эти твои заслуги, даочжан, снова при тебе? Или демон их, получается, обслюнявил? Противно… Сюэ Ян заржал. Что-то не то было в этом смехе, нотка истерики, какой еще не доводилось слышать Синчэню. Но даже у Цзычэня поползли вверх углы губ. Это ведь и правда было смешно… «Неправеден!» Смешно, если не вспоминать, как все происходило. Солнце наконец прорвалось через тающий туман, лужицы света там и сям легли на двор, окошком в метель вспыхнул клинок Шуанхуа. Наступал первый день новой жизни, а Синчэнь никак не мог понять, какой она, эта жизнь, будет. — Ты как скажешь, Слепышка… — простонал, пытаясь отдышаться, Сюэ Ян. — «Обслюнявил»! Да он их переваривать, поди, начал, а тут — неправедность… И как битого стекла нажрался! — злобная, торжествующая ухмылка расцвела у него на губах. — Его в клочья разорвало! И ему было больно. Очень больно, даочжан. Синчэнь оцепенел. — Ты… ты откуда знаешь?! — Так он мне все показывал. — Кровавые слезы все текли, капая уже и на одежду Сюэ Яна, а он их будто бы по-прежнему не замечал. — Он хорошо знал, чем человека лучше всего мучить, даочжан. Тебя — им вот, меня — тобой… — Что… — бледнея, начал Цзычэнь, и Синчэнь выдохнул: — Замолчи. Чэнмэй, замолчи. От одной мысли, как Сюэ Ян, в своей ядовитой манере, примется живописать «передачу духовных заслуг», его объяло одновременно холодом и жаром. Цзычэнь не должен, никогда не должен этого узнать! Он чист, он не заслужил... — Ну отчего ж, — не унимался Сюэ Ян. — А хочешь знать, даочжан, что за потрава досталась демону? Ну ведь хочешь же, и этот твой… тоже хочет услышать, в чем это ты таком замазался… — Сюэ Ян! — бешено выдохнул Цзычэнь, у него побелели губы от ярости — но он остался на месте и не попытался выхватить Фусюэ. — Вам же важно это, верно? Знать, где именно вы в дерьмо вступили? Как будто от этого можно отмыться… Помнишь, даочжан, мы с тобой на ночную охоту в самом начале ходили? Помнишь деревни, полные неупокоенных? Так во-от… Сюэ Ян облизнулся, выдерживая паузу, и Синчэнь вдруг понял, что сейчас услышит. — ...какая жалость, что ты не видел их, правда? А они бы, наверно, молили тебя о пощаде… если бы у них были языки… а не было… знаешь, как весело было смотреть! — его снова начал разбирать прежний жутковатый смех. — Я хотел отомстить тебе… но ты не видел… так и не понял… и мне стало скучно… а выходит, я спас тебя, даочжан… и себя… и весь мир от мерзкого демона, правда? Правда?.. На сей раз Синчэнь успел перехватить Фусюэ у самой шеи Сюэ Яна только потому, что так и держал Шуанхуа обнаженным. — Синчэнь! — в голосе Цзычэня звенело бешенство — и слезы. — Ты же слышал его! Чего он заслуживает, как не смерти?! Разве он стоил того, чтобы его выкупать?! — Я отправил его заживо в ад! — закричал Синчэнь в ответ. Клинок едва слышно пел в его руке, и огненная дрожь от этого пения отдавалась в плечо и спину. — Просто потому что я наивный дурак и очень хотел видеть! Даже не за какую-то вину! Не думая! Не зная ничего! Как я мог поступить иначе?! Как я могу сейчас поступить иначе… — сил не хватало, меч в его руке опускался все ниже, но Цзычэнь не воспользовался этим, и Шуанхуа с Фусюэ так и клонились к земле вместе, скрестившись. — Ведь это правда… этот кошмар, эта неправедность — это и есть то «любой ценой»... Мечи лязгнули, расцепляясь. Сюэ Ян так и стоял, заливаясь смехом и плача кровью, когда А-Цин подскочила и изо всех сил огрела его палкой по голове. Палка у нее была бамбуковая, нетяжелая — но Сюэ Ян вдруг смолк и завалился наземь, как подрубленное дерево. А-Цин шмыгнула носом, вытерла его рукавом, собиралась сказать что-то, но вместо этого тоненько завыла, вцепившись в палку обеими руками. Крупные слезы покатились у нее по щекам, и она пыталась вытирать их о сгиб локтя, только сильнее размазывая. Ветер разметал остатки тумана. Над городом И — такая редкость — голубело чистое небо, и солнце сияло вовсю, будто пытаясь высушить вечную сырость, царившую здесь. — Он ведь скоро умрет, — бесцветно сказал Цзычэнь. — Кровотечение из всех цицяо — это, сам знаешь, скверный знак. Ты хотя бы не хочешь остаться и выхаживать его, Синчэнь? Синчэнь смотрел на распростертого у своих ног Сюэ Яна. Когда-то он, не видя и не понимая, с кем имеет дело, подобрал этого человека раненым, позаботился о нем, вылечил как сумел. Привязался. Сюэ Ян заставил его осквернить руки кровью невинных. Синчэнь отдал Сюэ Яна демону, и демон успел что-то сделать с ним — возможно, непоправимое. Но скверна, без ведома полученная от Сюэ Яна, эта невинная кровь, уберегла их всех от какой-то более страшной беды. Жизнь, думал Синчэнь, состоит из неожиданностей. Есть у тебя глаза или нет — ты все равно не сможешь предсказать, где и когда она бросит тебе под ноги твое спасение или твою погибель. И не узнаешь, пока не станет поздно что-то менять. А-Цин потихоньку успокоилась и только громко шмыгала носом. Почему он думал, что ей скоро можно замуж? Ей уже и сейчас можно, она совсем взрослая девица… — Я останусь здесь, друг мой, — сказал Синчэнь. — Здесь, в городе И. Я не лекарь, и что с ним сделал Юй Дани, тоже не знаю, но я не оставлю его совсем без призрения. Если умрет — похороню. Если выживет — стану стеречь каждый его шаг и не допущу, чтобы он сотворил еще какое-то зло. Это будет мое послушание, Цзычэнь. Я попрал добродетель, совершил преступление, и я должен принять кару за это. А тебя я попрошу: забери отсюда А-Цин. Это плохое место для юной девы. — Не прогоняй меня, даочжан! — Оставаться рядом с нами для тебя опасно, — сказал он ей и не удержался — потрепал по голове, как маленькую. Как делал все эти годы. — Никто не знает, во что может превратиться Сюэ Ян после сегодняшнего, а он и без этого жестокий убийца, А-Цин. Уходи с даочжаном Сун Цзычэнем. Он мой друг — верь ему, как мне. Только не обманывай, хорошо? Никогда не обманывай друзей. А-Цин сглотнула снова набежавшие слезы, кивнула. — Ты позволишь навестить тебя, Синчэнь? — Конечно. Я же не ухожу в затвор. Только в ссылку, — он улыбнулся, пытаясь развеять печаль друга, но не сумел: взгляд Цзычэня оставался таким же тоскливым. — Я всегда буду рад тебя видеть. Всегда. Когда покроется пылью времени воспоминание о том, как я шептал твое имя, соединяя тела с демоном в твоем обличье, договорил он мысленно. Когда я перестану вожделеть тебя — или хотя бы когда это вожделение очистится от эха шелковых щупалец, касающихся кожи. Вернись ко мне, друг мой, сердце мое, вернись — но не сейчас. Прости меня за эту слабость… Солнце уже начало свой путь к западу, когда даочжан Сун Цзычэнь и дева Цин вышли из дворика погребального дома, последнего в ряду таких же, и двинулись в сторону городских ворот. Они оборачивались — А-Цин через каждые несколько шагов, Цзычэнь — два или три раза, и Синчэнь стоял, провожая их взглядом, покуда они не скрылись за поворотом. Тогда он повернулся и оглядел двор. Поднял с земли Цзянцзай и сунул под стреху, на балку: если не знать точно, где лежит, отыщешь, только раскатав дом по бревнышку. Потом взялся за корзину с бельем: по-хорошему, его следовало перестирать, но этим он займется завтра, да и белья стало меньше — А-Цин забрала свои платья, и осталось у них на двоих с Сюэ Яном всего ничего вещей. А еще надо будет натаскать воды, осмотреть запасы и приготовить что-нибудь поесть: сам он легко обойдется инедией, но Сюэ Яна нужно кормить… Потом, если он все же встанет на ноги, они вдвоем починят крышу. А если нет… если нет, чинить ничего уже не понадобится. В доме послышалась возня, и Синчэнь, закинув на веревку последнюю рубашку, поспешил внутрь. — Не вставай, — окликнул он Сюэ Яна, который пытался то ли подняться, то ли скатиться с кровати. — Тебе нужно лежать. Его подопечный — его осквернитель, его жертва, его наказание — тут же успокоился. — Почему ты не бросаешь меня, даочжан? — прошептал он. У него снова шла кровь из глаз и рта, но слабее, чем прежде, и Синчэнь не знал, добрый это знак или дурной, да и что считать добром в их положении… — Я не могу, — просто ответил он. И добавил: — Дать тебе воды? Сюэ Ян перекатил голову из стороны в сторону. — Дай мне руку, даочжан. Синчэнь взял его за руку, а свободной подхватил влажную тряпицу и принялся стирать с лица кровь. — Знаешь, даочжан… — глаза Сюэ Яна были закрыты, и губами он задевал то ладонь Синчэня, то тряпицу, и это делало его речь не слишком внятной, — этот выблядок ада… он быстро понял, что я не боюсь боли… и быть на месте тех, кого убивал… и он стал мне показывать, как ты трахаешь его… и вот тогда… я хотел вырвать себе глаза, чтобы не видеть… или умереть… или растерзать его… или тебя… чтобы это кончилось. Или быть на его месте. Синчэнь вздрогнул, чуть не вырвал руку из хватки Сюэ Яна, но тот сжал пальцы сильнее. — Не уходи… Ты же теперь мой, даочжан. А я твой — весь твой, помнишь? Даже демон поверил… Я все не так сделал, даочжан, не надо было связываться с крестьянами… ты остался бы чистеньким… демон сожрал бы твои заслуги… и ты пошел бы по темному пути… как этот твой шисюн… как я… вместе бы пошли… Он произносил слова все менее четко, все медленнее, и наконец то ли потерял сознание, то ли уснул. Синчэнь бросил тряпицу в миску с водой, поправил на Сюэ Яне одеяло и глянул в окно. Солнце садилось в волны тумана, протыкая их лучами насквозь — как тысячи стрел, выпущенных в море, бессмысленно, но так красиво. Где-то там Цзычэнь с А-Цин уже, наверно, достигли поселка на развилке трех дорог. Там нет тумана, люди живут не злые и не добрые, обычные, как все. Наверное, им будет сложно вместе. Цзычэнь под своей холодной маской ужасно чувствителен — к резким звукам, резким вкусам, прикосновениям, поступкам. И А-Цин, которая совсем не привыкла сдерживать ни язык, ни руки. Да, им будет сложно… Но ради просьбы друга Цзычэнь будет заботиться о ней. Отведет в безопасное место, сделает так, чтобы девушку никто не обижал. А потом он вернется к Синчэню. Наверное, вернется. Если больше не случится никаких неожиданностей. И тогда они вместе подумают, что им делать дальше. Как дальше жить. Сяо Синчэнь вздохнул, протер глаза — наверное, пылинка попала и на миг помутнело зрение, — и, тихо поднявшись, вышел из комнаты. Все-таки нужно было еще успеть принести воды.