Песий дом

Кто в юности не делал ошибок? Я уж точно не из таких. Хорошо, что в те времена не было ни толкового интернета, ни по телефону с камерой у каждого придурка, иначе я бы точно загремел куда-нибудь. Может, в психушку, а может — в тюрьму. Я убивал собак. Да-да, ату меня, ату! Я живодёр, гад, урод, псих. Но это ведь лучше, чем убивать людей, правда? Это были уличные собаки, роющиеся на помойках, подбирающие всякую дрянь, опасные для людей, больные, блохастые шавки, от которых воняло гнильем и мокрой шерстью. Я избавлял город от заразы, а их самих от страданий, понимаете? Главное — не смотреть им в глаза, когда они идут к тебе, с опаской повиливая хвостом. Где-то в глубине души они всё ещё верят, что вот эта рука накормит, погладит, поддержит. Я избавлял их от страданий, вот что я вам скажу, и они отправлялись прямиком в собачий рай, я уверен. Должен же быть после такой жизни рай, правда? Я делал доброе дело, честное слово, доброе. Разве нет? Первого пса я помню очень хорошо, он подвернулся мне после особенно отвратительного дня в школе. Десятый класс, весна, в голове всё что угодно, кроме уроков. А они талдычат, талдычат об одном и том же. Будущее, институт, экзамены… Ненавижу! Особенно эту дуру, классную руководительницу, с рыбьими глазами и усами под носом. Могла бы и выдёргивать эти волоски, от них тошнит. И у этой псины, чёрной с подпалинами, были усы. Она виляла хвостом, тащилась за мной, гадина, отвратительная шерстяная мразь с печальными глазками. Я опустил ей руку на голову, почесал за ухом. Она вначале напряглась, потом вдруг ткнулась мне в ладонь лбом, требуя ласки. Может, у нее был дом? Когда она была не долговязой бесполезной псиной, а маленьким пушистым щенком. Может быть, она думала, что люди ей всё ещё друзья. Нет, глупая псина! Тебе сейчас покажу, чего я стою на самом деле. Я купил ей пирожок с мясом. Стал звать ее разными именами. Казбег, Дружок, Курша… Вот на Куршу она откликнулась. Дал ей половину пирожка, она приняла его с благодарностью. Второй половиной поманил ее дальше от людных мест, к реке, на берег, где никого не бывает, кроме бомжей и рыбаков. Она всё виляла хвостом, облизываясь на кусок пирожка. Я начал топить её, она визжала. Тогда я ударил камнем по её глупой башке, по её лбу, по ушам, по отвратительной морде, которая так просила ласки. У нее вытек глаз, она визжала. Мы были под мостом, по которому без остановки сновали туда и обратно машины, а она визжала. Я представлял на её месте эту дуру классуху с рыбьими глазами. Она перестала визжать. В будущем я не раз прибегал к этому средству. Староста группы, преподы, девушка, родители, младший брат, умевший визжать без всяких камней на шее. А люди оставались живы. Я думаю, они должны быть мне благодарны за это. Я мог смотреть на них, мог им улыбаться, притворяться им сыном, другом, сотрудником, возлюбленным. Я позволял им оставаться живыми. Я думаю, это честный и справедливый обмен. Разве нет? Быть может, позже у меня нервы стали крепче, или я просто перерос подростковую агрессию. В любом случае со временем перестал выделяться, женился, смотрел футбол, завёл детей. И, конечно, учил их не обижать животных. И в этом не было лицемерия — я был уверен, что им это не понадобится. Они-то сумеют держать себя в руках… Умер я так же прозаично: сказались любовь к жирному, алкоголю, нелюбовь к спорту, если не считать спортивных каналов, и нервная работа. Много мужчин умирает именно так. Умер для того, чтобы очнуться в теле собаки. Той самой, первой своей псины, с подпалинами и усами. И долговязый юноша с пакетом, в котором лежат тетрадка, ручка и половина пирожка, зовёт меня к реке. И я иду. И меня топят. И бьют по голове камнем. И вытекает глаз. И я визжу. И это, должно быть, честно и правильно. Я был хорошим отцом, и мужем, и другом, и работником, успел побыть даже хорошим дедом, пусть и недолго. Разве плохо быть хорошим для людей и плохим для собак? Разве лучше, если наоборот? И быть псом, которого убиваешь ты сам, наверное, всё же лучше, чем быть в шкуре знакомого человека, глядящего в момент смерти в собственное молодое лицо? Что ж, если меня наказывают за собачьи смерти, значит, ничего более страшного я в жизни не совершил. А та, настоящая псина, нашла ли она свой рай? Вот что меня на самом деле интересует. Пирожок доеден. Впереди — смерть и боль. А потом это повторится. И раскаиваться я не готов.