Путь к закрытым городам

Человек без прошлого

      Город совершил суицид, разом перевесив всех горожан. Фонарные столбы весело маячят по сторонам дороги, украшенные елочными игрушками, хотя до Нового Года времени еще навалом.       Большое трехэтажное здание с мраморными колоннами содрогается от рева десяток глоток, еще пять сотен не вместились — горланят с улицы, дубасят по стенам руками, ногами, головой. Мое сердце не выдержит, если я сколько-то еще простою здесь, вслушиваясь в их крики. Но, Бога ради, если меня вдруг запрут в комнате одного, где я буду слышать лишь собственное дыхание — точно сойду с ума.       — Опустите оружие.       У собравшихся нет с собой никакого оружия. В их руках я не вижу ни камней, ни палок, но это не умоляет того факта, что у хранителей порядка от страха животы сводит судорогой. Две недели велась холодная война, не прозвучало ни одного выстрела за исключением того, который ознаменовал начало этой самой войны, и на протяжении всего времени силовики не спали. Они практически перестали существовать, ощущать себя живыми. Засели в своих окопах, когда снаружи бушевал ураган. И у многих сдали нервы.       — Покиньте здание. Сдайтесь добровольно.       Снаружи семь машин с регистрационным номером в четыре цифры — все пусты. Двери выломаны, проколоты шины; никто не собирается покидать вечеринку так рано. На крышах авто ликует толпа, под таким грузом железо прогибается, а лихая парочка даже устроила танцы пого. Сегодня у горожан большой праздник. Им крупно повезло. С этого дня и до конца нет боли, нет смерти, а значит, не страшны законы и можно делать, что вообще вздумается. Сегодня в Сером городе у всех зудит в одном месте и всем как срать нужна справедливость.       Дедок в форме, загораживающий от меня проход в зал, вдруг падает на колени и невнятно стонет сквозь сжатые губы. Плечи его трясутся. Видимо, скоро вырвет. Я ждал агрессии, напора, истерики, а увидел слезы на покрасневшем от натуги лице. Что вообще такое стресс? Это когда из тебя вытаскивают пятилетнего ребенка и разом взваливают на плечи все тяготы взрослого.       Я смотрю, что происходит за турникетом по ту сторону. Малый пинает стопку листов А4, где на каждом написано одно слово: «Заявление», — а ниже галиматья, ни строчки не разобрать. Теперь ни на кого ничего писать не потребуется и подписывать ничего не нужно. Они устраняют то, что, как им кажется, потеряло всякий смысл. Вот что они сделали со своей свободой — устроили грандиозное представление с погромом и танцами.       — Повторяю, покиньте здание.       Малый ковыряет пальцем в ухе. Кто-то намеренно мешает их шествию. Малый спрыгивает со стола, попадает кому-то на ноги, а в ответ его дружно хлопают по плечу, улыбаются так широко. Парень рассекает толпу плечом. Никто не расступается, не пропускает, но Малый прет напролом, не сбавляя скорости. В полном стакане воды капли друг другу не мешают — или типа того, да? Они за такой короткий срок стали одним целым, срослись как сорняки на заброшенном участке, и ничто уже не разделит толпу безумцев по ту сторону. Малый перепрыгивает через турникет.       На входе его встречает офицер с зажатым в крупных ладонях пистолетом. Ногти обкусаны до основания, из мелких ранок сочится кровь, стекает по черному корпусу. За офицером на лестнице и в развилке коридора еще человек семь.       — Стой! Стрелять буду!       — Хватит пугать меня! — Малый поднимает вверх обе руки, но не потому что хочет сдаться. На дворе жаркое лето, и у него жуть как вспотели подмышки. — Ты крыса и подохнешь, как то подобает крысе. Ты слеп, а мир стал до ужаса прозрачным.       Офицер прицеливается, Малый сжимает кулаки над головой. Сокрушительный удар раздробил полицейскому котелок. Он падает, кровь тонкими струйками стекает по лысой макушке.       — Ковер запачкает. Оттащите тело. Что? Никто не хочет? Ладно, я сам.       Малый обходит труп, не боясь вилять толстой задницей под прицелом ментовских пушек. Их точно загипнотизировали, превратили в бездушных марионеток. Парень хватает полицейского за ворот форменной рубашки и оттаскивает на голую плитку. По ту сторону громко смеются, улюлюкая, внимательно следя за происходящим здесь.       — Братья и сестры, — Малый воздел руки к потолку, все отпрянули. — Я ваш новый Бог! Все по ту сторону — Боги! Умрите, как подобает крысам, да начнется эра, где каждый будет творить мир по своему усмотрению.       Я стою, смотрю на это безумие, чувствую, как ноги подкашиваются. И тут за руку меня хватает другой арестант — нас вместе привели сюда. Настоящий покойник с бледной, перекошенной от большой обиды рожей. Красные глаза вскользь проскальзывают по моему лицу — кажется, он меня знает, этот альбинос. Парень утаскивает меня дальше по коридору мимо ошалевших ментов, как вдруг один приходит в себя, смещает дуло пушки, целится в точку, где у парня второй шейный позвонок.       Кто этот арестованный? Смутно припоминаю, как нас двоих повязали на улице и притащили сюда, ввели в главный офис полиции. А потом двери слетели с петель, и внутрь хлынул поток обезображенных уродов. Малый, Бато. Почему их лица мне знакомы?       Баф!       Мы бежим дальше. Полицейский за моей спиной падает навзничь.       Офицер на полу зашевелился. Он размазал узор, краской которому послужила его же кровь, попавшая в стыки между плитками. Мужчина поднимается, прячет пистолет в кобуру на поясе, отряхивает измявшуюся форму. Это было движение на автопилоте. Следующее его обдуманное решение было таким — полицейский громко заржал, кряхтя и присвистывая от нахлынувшей эйфории. Он не прикончил Малого, как того хотел. Если задать вопрос иначе, попал ли он в парня, то да, конечно, пуля превратила мозги того в кашу.       Следом засмеялся Малый, и тогда толпа хлынула через турникет.