Ты знаешь — я знаю

*

      Хосок больно проезжается по брусчатке при падении, сдирая кожу на ладонях и коленях, но упорно не встаёт. Только чуть сжимается, чтобы следующие удары не пришлись по лицу.       Дать отпор? Драться? Бежать? Чон уже давно понял, что чем больше сопротивляется, тем больше увлекаются его противники попытками унизить, забить. Поэтому лучше стерпеть боль и дождаться, пока они уйдут. Не обращать внимания даже сейчас, когда его хватают за плечо и дёргают, заставив сесть к стене. Ткань рубахи такого отношения не выдерживает и рвётся на плече.       — Щенок. Ну, что ты сидишь? Вставай! — мальчишка, чуть постарше Хосока, пинает его носком башмака под смех стоящих позади него друзей.       —  Ты — сын ведьмы. Однажды её сожгут, и тебя тоже во имя святой инквизиции. Такие, как ты, не должны рождаться. Мы наказываем тебя за это, ты должен быть нам благодарен.       Мальчишка морщится, будто перед ним сидит не Хосок, а кусок грязи, в которой он испачкал свою обувь. Толпа обходит по кругу и собирает на земле камни: от мелких до булыжников, что найдётся. Чон закрывает глаза и прячет лицо в изгибе локтя, но вместо тупой боли чувствует неожиданное тепло и дрожь, слышит сдавленные вскрики. Камни летят, но не в него.       — А ты что тут делаешь? — доносятся голоса из темноты. — Защищать его вздумал? Ты, наверное, его сообщник? Вы вместе нашу деревню решили извести?       — Да что ты несёшь? — Хосок поднимает лицо и наблюдает, как от него отдаляется Чимин с дорожками слёз на лице. Несмотря на боль, он встаёт перед Чоном и поворачивается к толпе. — Где вы видели ведьму? Их не существует! Вы просто выдумали причину, чтобы обижать слабого. Да ещё и толпой! И…       Договорить он не успевает, его затыкают звонкой пощечиной, от которой он отшатывается и чуть не падает рядом с Хосоком.       — Не хочу с такой грязью ещё и спорить. Пошли отсюда.       И мальчишки уходят, оставив Чимина и Хосока вдвоём. Пак садится на колени и взволнованно осматривает друга, в уме представляя, насколько серьёзно он покалечен.       — Я помогу дойти тебе домой. Твоя мама осмотрит и обработает раны…       — Нет, — Хосок выставляет перед собой руки, не позволяя Чимину поднять его.       — Что? Почему? — Пак недоуменно сводит брови.       — Я не хочу, чтобы мама видела меня таким, поэтому давай отправимся к тебе, и я пойду домой уже обработанный?       Чимин не может отказать. Согласно кивает и всё же помогает Хосоку встать и идти, перекидывает его руку через своё плечо и придерживает за талию.       До двора они добираются быстро. Но в дом не заходят. Родители Пака будут не очень рады увидеть на своём пороге сына местной ведьмы. Поэтому Чимин заводит его в сарай и опускает на стог сена, и его сердце сжимается при звуке болезненного вздоха Хосока.       Он уходит, но только чтобы через пару минут притащить полное ведро воды, часть которой он расплескал по пути из-за поспешности. Чимин ставит его рядом с Хосоком и садится, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Такая процедура проводится не впервой, Чону не нужно напоминание, чтобы он расстегнул рубаху и закатал штаны выше колена. Чимин рассматривает царапины, гематомы и разодранные колени и с тихим вздохом мочит тряпку, которой стирает кровь.       Хосок внимательно следит за его руками, замечает, как тяжело наклоняться парню из-за наверняка саднящей после камней спины. От его взгляда не укрывается и то, как дрожат чужие руки от усталости. Чимин очень утомлен после работы в поле.       — Зачем ты прикрывал меня? Тебе ведь проще было пройти мимо и отправиться отдыхать.       Чимин замирает с тряпкой в руках и поднимает взгляд, полный негодования.       — Ты знаешь, — краснея щеками, отвечает Пак и продолжает обработку ран.       Хосок улыбается.       — Я знаю.       Он знает ещё с тех времён, как Чимин стал краснеть при встрече с ним. С тех самых, как прикосновения его шершавых подушечек пальцев стали более трепетными, и ещё Чимин стал дарить улыбку каждый раз, когда они встречаются взглядами.       Просто между ними тянутся невидимые нити, крепко связывающие двоих. С каждым «ты знаешь» на сердце затягивается одна рана, и Чимин готов повторять это по сто раз в день, чтобы Хосок полностью излечился.       Чимин никогда не скажет «я люблю тебя». Хосок — его Солнце, а он — Луна. Он закрывает его от тех, кто недостоин получать его свет, впитывает эти лучи в себя. Но на эти три слова у него табу.       — Спасибо, — выдыхает Хосок и застегивает одежду, когда обработка окончена. Все царапины уже не так саднят, зато Чимин едва разгибается, — давай посмотрю.       Пак понимает, о чём он говорит, и разворачивается. Чувствует, как спина оголяется, и придерживает ткань у плеч, в то время как Хосок скользит пальцами по коже, отчего Чимин каждый раз вздрагивает, когда касаются синяков. Чон прикладывает к ним холодную смоченную тряпку и держит, а потом втирает мазь, данную матерью.       У Хосока нет чётких принципов, он отдан себе и делает то, что захочет. Он не боится осуждения, а всю жизнь живёт под ним. И он не боится своих странных чувств.       Чон склоняется и касается губами лопатки, а Чимин от неожиданной близости вздрагивает и кусает губы. И как бы ему неловко в этот момент не было, Хосок не отстраняется, напротив, скользит вверх, оставляет последний поцелуй на плече и пускает по коже табун мурашек.       — Так быстрее заживёт, — усмехается он и опускает рубашку на спину.       — Да уж.       Что-то проворчав, Чимин поднимается и убирает все использованные принадлежности по местам. Но как бы он ни старался показать равнодушие к таким выходкам Хосока, его глаза выдают всё. Потому что на самом деле нравится, хоть и смущает.       — Как мама? — Чимин пытается не дать неловкому молчанию повиснуть между ними.       — Не очень. Сколько мазей она ни использовала, боли в животе так и не проходят. Ты же знаешь. Она легко вылечит любую поверхностную рану, может избавить от болей в голове. Кашель, чахотку. Но есть болезни, от которых она не знает лекарств, они внутри. Она не может посмотреть, что именно и отчего у неё болит, оттого боль только усиливается. Но, наверное, пройдет.       Вздох.       — А если честно?       — Она думает, что ей осталось недолго.       Хосок отводит взгляд, и Чимин понимает, что давить не стоит. Ему и без того тяжело, а мысли о возможной потере матери делают только хуже.       — Почему ты не уйдёшь? К вам в любой момент могут прийти инквизиторы, твоя мама смертельно больна. Ты можешь поискать счастья в других местах…       — Ты знаешь, — ответ следует незамедлительно. — Я уйду только с тобой, других вариантов я не рассматриваю. Да, я травник, привык жить в лесу, но куда я подамся? У меня нет никаких документов.       Во дворе слышится голос главы семейства Пак, Чимин бледнеет и чуть не роняет ведро на пол. Хосок же быстро прячется в первую попавшуюся пустую бочку, шикая от боли, и накрывается крышкой. Минсок открывает двери и входит внутрь. Дальше следует разговор с сыном. Сколько он длится, Чон не понимает, но мышцы успевают затечь от неудобной позы.       Через какое-то время крышку снимает Чимин.       — Вылезай.       И протягивает руку, помогая Хосоку выбраться наружу. Думаю, не очень хорошо будет упоминать, что он оттуда не вылез, а выпал, когда бочка упала на бок. Но это так, мелочи.       — Тебе пора. Через час папа придёт вернуть косу, так что уходи, пока тебя не заметили.       Хосок улыбается и идёт на выход, а Чимин его провожает, как Чон резко оборачивается, заставляя юного фермера встрепенуться и отступить, прижимаясь спиной к стене.       — Чимин, — начинает Хосок, положив ладонь справа от головы Пака. — У тебя в это воскресенье выходной? Давай сходим в лес за ягодами? Моей маме как раз нужны ещё и травы.       — С удовольствием, — улыбается тот в ответ и сжимается, прикрыв глаза, когда Хосок склоняется к нему ближе. Но поцелуя не следует. Чон достаёт из волос пару соломинок, бросает их на пол и щёлкает парня по носу, шкодливо хихикая.       И уходит. А Чимин провожает его влюбленным взглядом, пока силуэт не превращается в точку, а та и вовсе исчезает из виду. Только тогда он позволяет себе вздохнуть и зажевать нижнюю губу.       А ведь он и вправду поверил, что это случится сегодня.       Ничего, он уверен, что это не конец и даже не середина. Однажды они смогут стать чем-то большим, чем «ты знаешь — я знаю», а пока они просто дети, с опаской прячущиеся от родителей и обрабатывающие друг другу раны словами, прикосновениями и редкими лёгкими поцелуями. У них точно есть много времени, чтобы потратить его друг на друга и не считать упущенным.       Чимин так и задумывается, не услышав сзади шагов. Понял, что он тут не один, лишь когда его шею обвили ласковые, но слишком мозолистые женские руки. Повеяло запахом хлеба и молока.       — Мама…       — А ведь он хороший, правда?