— а подарков больше нет, могу сделать вам...

      Антон в ахуе.       Без шуток вот совсем.       Если еще в первый час концерта он может отнести все выходки Попова к банальному и уже привычному «Ну, это просто Арсений», то потом его буквально сносит лавиной настолько прямых намеков, что остается только краснеть ушами и молиться Шеминову, чтобы он в срочном порядке вырастил себе ножницы и сделал хоть что-нибудь.       В самом начале, еще на «Вечеринке», ничто не предвещало беды. Ну, подумаешь, Антон брякнул «я из жопы сразу к вам», но это же по роли, тут не придерешься, глиста все-таки. Потом на «Первом свидании» они, опять же таки опираясь на свои роли, обменялись прекрасными репликами:       — Она либо ударит, либо трахнет, — Антон тогда сам с себя поржал.       — Я с вами ещё не целовалась? — Арсений очень зря вытянул губы и пододвинулся ближе, но он же актер, чего с него взять.       Но потом все пошло по такой откровенной пизде, что даже обычно похуистически настроенный Матвиенко стал более многозначительно зыркать в сторону Антона, как бы спрашивая, какого хера Попов в таком состоянии и почему Шастун заранее со всем этим не разобрался.       Антон хотел было оскорбиться до глубины души, но в итоге подавился к чертям собачьим воздухом, услышав от Арса, вышедшего с отмазкой Деда Мороза:       — А подарков больше нет, могу сделать вам… — последнее слово он тактично не договаривает — посмотрите, какой культурный, — однако в сторону Антона стреляет таким взглядом, что он разом вспоминает все моменты, когда Арсений, хитро разглядывая его, плавно стекал на колени и брался за ремень его джинсов.       Вот уебан ебучий.       Антон правда старается не реагировать на то, что он говорит и делает, готовый даже признать, что он преувеличивает происходящее и на самом деле ему просто нужно лечиться — или просто нормально потрахаться, что странно, потому что прошлой ночью они с Ирой очень даже успешно опробовали кровать в отеле, — но после очередного проеба терпение начинает вытекать вместе с выдержкой.       Причем ладно бы просто Арсений с ума сходил — у него это бывает, плавали, знают, но когда и люди из зала начинают подначивать их, становится не по себе.       После некоторых слишком уж диких предложений для «Вечеринки» и «Сцен из шляпы» Стас морщится так сильно, что у него лицо складывается гармошкой, и Антон с легкостью читает в его глазах «Уволюсь и буду дворником».       Когда на сцену зовут людей из зала, чтобы те помогли им со сценкой, Арсений не сдерживается:       — Повезло Сереге с девчонкой…       Антон было спокойно улыбается, но мгновенно из зала летит:       — А вам с парнем, — и настроение сразу катится в такую пизду, что никакому порноактеру не снилось. Он пытается держать себя в руках — других вариантов нет, — а сам почти жалобно то и дело косит на часы в надежде, что прилетит какой-нибудь волшебник и ускорит происходящий долбоебизм, а то его надолго не хватит.       Хватает его ровно на две шутки.       Если на первой, когда Арс выходит вперед в роли «самого сексуального чебурека» и говорит, что у него «треугольная дырочка», Антон только мысленно оплеуху себе отвешивает за извращенность и пытается отвлечься мыслями, что в аду его будут драть черти с кичками на голове за такие ассоциации, то на второй понимает, что проблема вовсе не в нем.       — Ты ни на секунду не удивился моим скоростным ручкам.       Въебать хочется уже не себе, а Попову, причем так, чтобы оклемался и перестал нести херню. Жаль только, что концерт почти закончен, а убирать придется теперь не один день.       Антон мученически дожидается окончания, улыбается зрителям, старательно избегает смотреть на Арсения, который наоборот в его сторону пялится каждую свободную секунду. После концерта — фотосессия, на которой Антон правда старается играть хорошего мальчика, а еще держится подальше от Арса, потому что… Ну, на всякий случай.       В гримерке тоже не смотрит, только уже показательно отворачивается, раззадоривая еще сильнее. На негромкие нервные вопросы не отвечает, касаться не позволяет, да и вообще делает все, чтобы Попов обиделся и начал дуть губы, как девчонка. Так сказать, один-один, нехер было выебываться.       Дима и Сережа закатывают глаза, Оксана даже не реагирует, так как привыкла, Стас пытается вмешаться, но быстро отстает от них и только просит поторопиться, потому что автобус уже ждет.       В автобусе Антон садится к окну и заставляет Диму сесть рядом, включает музыку в наушниках, отворачивается и запрещает себе улыбаться, видя в стекле недовольную мину проходящего мимо Арсения. Он понимает, что ведут они себя по-детски совершенно, но по-другому сейчас и не хочется.       Почувствовав на себе взгляд Димы, Антон поворачивается к нему и пересекается с уставшими укоризненными глазами.       — Мне даже сказать нечего.       — Почему я не удивлен?       Антон пишет Ире смс-ку, что концерт закончен и они едут в отель, откидывается на спинку сиденья и прикрывает глаза, поймав себя на мысли, что рад тому факту, что она не поехала с ними в ближайшие два города. Он не сильно понял, зачем она в Подольск за ними потащилась, но спрашивать было как-то некрасиво.       Хотя Серый спросил, да.       Из автобуса скорее вываливаются, чем выходят — а это только второй город, м-да, — разбираются с номерами, прощаются с Оксаной и Стасом, и тут уже Антон выхватывает Арса за капюшон и тащит в сторону своего номера, даже не попрощавшись с остальными и не пытаясь придумать какое-то объяснение — нахуй надо?       Лифт, коридор, ключ от номера, скрипнувшая дверь, упавший с глухим стуком рюкзак… Антон резко разворачивается, впечатывая Арсения в дверь, упирается ему рукой поперек горла, удерживая на месте плечи, носом к носу жмется и надеется, что дерево не воспламенится, потому что у него внутри — маленький вулкан.       — Ты больше, чем охуел, — хрипло шипит он ему в губы, и тот довольно, по-лисьи улыбается, вскинув голову и лениво водя ладонями по его груди, цепляя завязки на толстовке.       — Начало тура должно было быть только для нас. А прошлой ночью ты ушел с ней.       — Тебе, блять, десять, чтобы устраивать подобную хуйню на почве ревности?       — Мне просто надо было напомнить, кому ты действительно принадлежишь, — шепчет жарко, так еще и губы облизывает.       А Антон ведь хотел по-хорошему. Правда хотел. Он думал покричит, выскажет все и пошлет его дальше беситься в его номер, только вот сейчас у него нервы, как струны гитары, лопаются один за другим от напряжения, и он, обхватив подбородок Арсения, тянет его вниз, сверля взглядом.       — Ты все знаешь, Арс.       Вместо того, чтобы хотя бы немного почувствовать свою вину — ага, сейчас, обязательно, — Арсений довольно губы облизывает, опускается на колени, зажатый между телом Антона и дверью и, не отрывая от него темных, блестящих возбуждением глаз, расстегивает его джинсы.       Вот и отмазка Деда Мороза…       Видимо, не только у Антона игривое настроение, потому что Арсений, спустив его штаны вместе с бельем, не торопится прикасаться к члену, а, как котенок, трется о него то носом, то скулой и продолжает пялиться в упор, вышибая воздух из легких.       Антон мог бы дать ему волю и позволить дальше дразниться, только вот у него другие планы — он грубо зажимает в кулаке волосы Арсения на затылке и заставляет буквально уткнуться ему в бедро. Хочется сказать что-нибудь из порно, чтобы прозвучало глупо и едва ли уместно, но Арс и так все понимает, наконец, потому что послушно проводит языком по головке, ведет широко до основания, зарываясь в жесткие волосы на лобке, прихватывает зубами кожу на бедре и только после этого вбирает член в рот.       Он сосет тягуче, неторопливо, пуская вибрацию слабыми стонами и насаживаясь все глубже. Антон упирается одной ладонью в дверь, потому что ноги начинают слабеть, а второй продолжает направлять движения головы Арсения, не давая слишком замедлиться. Но тот и так знает, как ему нравится, поэтому мнет яйца, водя языком по члену, а потом начинает двигать по нему ладонью, скользнув ртом ниже и втянув кожу в рот, посасывая.       — Блеа-а-ать… — не сдерживается Антон, признавая свою капитуляцию, сильнее дергает Арсения за волосы и, решив перенять инициативу, сам начинает вбиваться в его рот.       И Арсений позволяет: шире распахивает губы, чуть откидывается назад, практически вжимаясь в дверь, смотрит на него своими огромными блядушными глазами и изредка вытирает слюну с подбородка.       Антон движется размашисто, резко, притормаживая лишь когда Арс начинает давиться. Тогда он останавливается, почти нежно проводит по его скуле, давая отдышаться, снова перехватывает доверчивый взгляд внизу и толкается обратно в податливый горячий рот.       Ему бы, может, хотелось большего, но завтра вставать рано, а так они точно не выспятся, и люди опять будут писать, что у них в мешках под глазами можно кирпичи таскать. Поэтому он ускоряет темп, игнорируя тот факт, что в какой-то момент Арсений расстегнул свои штаны и теперь тоже дрочит, подстраиваясь под его ритм.       Синие глаза бездонные просто, все равно что в пропасть смотреть, взмокшая челка падает на лоб, губы влажные и распухшие, и Антон стонет, понимая, что никогда не свыкнется с этой картиной.       Антона прошибает дрожью, и он обеими руками упирается в стену, входя членом до упора, утыкаясь головкой в заднюю стенку горла Арсения, и тот жмурится, когда Антон кончает, уткнувшись лбом в дверь. Арс тяжело дышит, водя кулаком по своему члену, дрожит мелко и, ударившись затылком, вторит ему негромким стоном.       Антон сквозь ресницы наблюдает за тем, как Арсений лениво водит по своему опадающему члену, тянется вперед, чтобы поцеловать Антона под пупком, снова прихватив зубами кожу, и откидывается назад, обессиленно прикрыв глаза.       — Ты ненормальный, Попов, — выдыхает Антон, проведя рукой по влажным волосам, застегивает свои джинсы и отступает, рассматривает Арсения, прислонившегося к двери: из-за откинутой головы шея призывно обнажена и по ней пляшут тени, губы приоткрыты, ресницы подрагивают, волосы взъерошены, словно после душа, штаны по-прежнему расстегнуты, одна нога вытянута, вторая согнута в колене.       Он разморенный, расслабленный и такой красивый, что Антон с трудом удерживается от того, чтобы не простить все его выходки на концерте.       Антон отворачивается и, подняв свой рюкзак, направляется в комнату, надеясь, что Арсению хватит такта, чтобы свалить, потому что на большее у них нет ни времени, ни сил, однако все его надежды рассыпаются к чертям, когда он слышит из-за спины негромкое, тягучее, но нарочно-хриплое:       — А поцеловать?       Антон останавливается, глубоко вздыхает и возводит глаза к потолку.       Ладно, в принципе, можно и простить.