Милосердие создателя

- Позволь нам молиться... позволь нам желать... – голос Амелии дрожал, и слова молитвы, разносившиеся под сводами собора, больше напоминали плач. Эхо вторило ей хором стенающих призраков, переплетая звуки, искажая смыслы. В ночи темно, и эта тьма подбиралась ближе. Пламя свечей лишь бросало по стенам неверные отсветы и длинные тени. Разогнать этот мрак ему не под силу. Викарий до боли в немеющих пальцах сжимала золотой кулон. Реликвия поблескивала в темноте, и оттого казалось, будто сама источала свет. Металл лучился умиротворяющим теплом, но его было недостаточно, чтобы отогреть ледяные руки Амелии. - Смилуйся... смилуйся и даруй нам утешение, – она закрывает глаза и слышит, как чужой шепот смешивается с ее словами. Такой непреодолимо манящий и вместе с тем невыносимо жуткий. Будто что-то взывало к ней изнутри, из самой ее крови и плоти. И от этого страшного зова холодела душа. – Защити нас, направь... О, милосердный... Перехватывает дыхание. К горлу подступает болезненный ком, и слова молитвы обрываются. Амелия склоняется еще ниже к земле, касаясь лбом холодных каменных плит. Кулон жжет и тяготит руку, но викарий лишь крепче сжимает его в ладони. Нет. Нет, она не соскользнет в бездну, не поддастся зову Зверя. Мгновением позже удушье отступает, и вместе с первым судорожным вдохом на глаза наворачиваются слезы. Амелия дрожит всем телом, неспособная совладать с ужасом перед подступающим безумием. - Смилуйся, – ее голос не громче шепота, одинокий и испуганный. – Успокой наши страхи, огради от кошмаров... - Утри слезы. Амелия невольно вздрогнула от неожиданности. Не эхо ее молитвы, не зов дурной крови. Эти слова звучали совершенно иначе. Викарий осторожно выпрямилась и открыла глаза. С трудом разжала сведенные пальцы и ненадолго переложила медальон в другую руку. В подсвечнике все еще плакал воском одинокий огонек свечи, гореть той осталось недолго. Нет, Амелия все же не спит. - Позволь нам молиться, – она начинает заново. Прежде чем побледнеют небеса и взойдет солнце, эти строки прозвучат не раз. Викарий искала в них утешения. Вера – последнее, что ей осталось, но этого не так уж и мало. – Позволь нам желать, говорить вместе с остальными... - Позволь нам говорить с остальными, – голос подхватывает молитву, заставляя сердце Амелии пропустить удар. Совсем рядом, буквально позади нее. Викарий не могла заставить себя обернуться, и тот продолжал: – Пировать старой кровью. Наша жажда крови направляет нас, успокаивает наши страхи. - Ищи старую кровь, – глава Церкви, казалось, еще мгновение назад едва дышала, но стоило чужим словам смолкнуть, как она сама продолжила молитву, – но бойся бренности человеческой... - Их воля слаба, разум молод. – Стоявший за спиной сделал шаг вперед и оказался по левую руку от Амелии. Его голос звучал так уверенно и спокойно... Викарий начинала другую молитву, и тот подхватывал следом. Читать на двоих давалось куда легче. Там, где затихала она, вступал он. Эхо больше не перепевало слова на свой лад. Подступающий морок рассеивался, и воздух будто стал несколько теплее. Благословение ли это, посланное милостивыми богами, или таково большее зло, великодушно избавившее от меньшего? Ей было страшно это узнать. Но стоило Амелии краем глаза увидеть хорошо узнаваемые узоры на церковных ризах, как она, не удержавшись, подняла взгляд вверх. Первый Викарий даже не смотрел на нее. Куда больше, кажется, его интересовал собственный расколотый (должно быть, в страшном ударе) череп, возлежащий на алтаре. «Так вот как оно все вышло...?» С того времени, похоже, многое успело измениться. Что до главы церкви – Амелия вызывала у Лоуренса презрение. Едва ли в том была вина этой девчонки, дрожавшей у ног. Сколько же у его многострадального детища было викариев после него? Когда этот титул лишился последнего достойного обладателя? Хотелось бы верить, что не со смертью первого из них. - Главе Церкви Исцеления не пристало дрожать от страха, – во взгляде мертвого викария плясали золотистые огоньки. Не то блики свечей, не то языки нездешнего пламени, поселившиеся в человеческих глазах. – Что же так сильно тебя пугает, девочка? Ужели служители Церкви теперь боятся темноты? Укор, так явно звучавший в этих словах, вывел Амелию из оцепенения. Викарий даже забыла, что перед ней всего лишь видение, призрак человека, чьи останки стали святыней. Кажется, на мгновение, она и впрямь почувствовала себя послушницей, провинившейся перед строгим учителем. - Не темноты, мастер Лоуренс, – ее голос звучал тверже. Да, ей не стоило заговаривать с наваждением, но Амелия нуждалась в передышке. Так пусть это будет беседа с мертвецом, порожденным ночными кошмарами. Покуда звериный череп лежал на алтаре, реальность останется реальностью. Во всяком случае, ей хотелось в это верить. – Меня страшит судьба разделить вашу участь. Позволить чудовищу взять верх. - Ах, это... – Первый Викарий прячет раздражение в усмешке. Ну надо же, «позволить»? Стало быть, у него кто-то спрашивал позволения? – Да, понимаю, страх цепко держит нас в своих когтях, оставляет людьми. Крохотным племенем, сбившимся у спасительного костра во времена всеобщего невежества и мракобесия. Лоуренс проходится вдоль алтаря и останавливается напротив преемницы, стоящей на коленях. Длинная тень накрывает ее с головой, стелется по земле и исчезает во мраке торжественного зала. Амелия суеверно боится остаться в темноте, и Первый Викарий об этом знает. «Как, должно быть, жалко существование в вечном страхе...» Она поднялась с колен и сделала шаг навстречу призраку. Тот снисходительно улыбнулся в ответ и отвернулся к алтарю, оставив ей место подле себя. Вслед его движениям дрогнули огоньки ближайших свечей, словно мертвый викарий вовсе не был видением. Амелия встала рядом, но предложенную ей руку не приняла, вместо ответа продолжив оборванную молитву: - Грязные твари будут искушать нас, и заманивать невинных в глубины, - негромкий смешок заставил ее вздрогнуть. Когда ладонь викария накрыла ее собственную, она одним только усилием воли подавила желание отшатнуться от алтаря. Амелия до боли в глазах вглядывалась в звериный череп, но рукой ощущала обжигающее человеческое тепло. – Всегда помни о бренности человеческой. - Ведь воля ваша слаба, и разум молод, - священная реликвия Церкви приятно холодила кожу, но куда приятнее ледяные пальцы женщины, что цеплялись за нее. – Берегитесь, ибо страх отравляет веру. Он делает вас людьми. Страх навсегда оставит вас людьми... Но если вы, дети мои, будете верно служить таинству причащения, вашей наградой станет священная кровь и то, что в ней сокрыто. – Эхо в сводах собора вторило речам Лоуренса будто голоса певчих. Слов этой молитвы Амелия не знала, но как странно на них ложилась ее собственная. Возвращались на место вычеркнутые строки, в которых сокрыто знание, что со смертью основателя Церкви стало запретным. Чужое тепло на мгновение уподобилось обжигающему пламени свечи. Преемница охнула, разжав руку, и золотой кулон скользнул в ладонь Первого Викария. - Мне его не хватает, - Лоуренс бережно провел пальцем по причудливому рисунку медальона. Жаль, этой святыне было не под силу утолить агонию, что снедала его. И все же, спустя столько лет вновь держать ее в ладони было приятно. Еле слышно зазвенела по каменному алтарю цепочка, утекая из рук Амелии. Глава церкви спохватилась в последний момент и, крепко стиснув в кулаке золотую нить, не позволила той выскользнуть из пальцев. Лоуренс лишь удивленно приподнял бровь. Какое, право, недоразумение... Пожелай он вырвать кулон из женских рук – это не составило бы никакого труда. Оборвалась цепочка или жадно, до кровавых ссадин, вгрызалась бы в кожу, пока Амелия сама не разжала бы пальцы – Первому Викарию было безразлично. Он даже не стал сжимать золотую реликвию в руке, так и оставил в своей открытой ладони. Чудная приманка. Давай же, хватай! - Думаешь, в нем прячется спасение? – Мертвец испытующе заглянул преемнице в глаза. Скривился не то ухмылкой, не то оскалом. Их взгляд был ему отвратителен. Оттуда на своего создателя смотрело лицо его несчастной, смертельно больной Церкви. Его милое брошенное дитя... Оно страдает, содрогается в предсмертной агонии. Его измученное обескровленное тело гниет. На нем расцветают смердящие язвы презренных добродетелей, что растлевают человеческие разум и волю. Жалость и сострадание расползаются уродливыми кровоподтёками. Недостойные твари лижут его открытые раны... Пьют святую кровь. Во что они превратили его Церковь? Изуродованная страхом, словно поцелуями мясницкого ножа. Ее руки связаны, ее глаза закрыты. Они заперли ее в темноте своих умов, спеленали собственным ужасом перед проклятьем Зверя. Бросили ее. Предали. Назвали свои жалкие молитвы ее голосом, свои невежественные помыслы ее волей. О, его бедное возлюбленное дитя... Лоуренс вновь в задумчивости коснулся реликвии, и Амелия не выдержала. Ведомая одним только суеверным страхом, она схватилась за раскаленный металл. Золотая святыня в ладони Первого Викария была горячее пламени. Но оторвать руку он Амелии уже не позволил, крепко стиснув ее своей. Кулон оказался надежно зажат между их ладонями. Пальцы Лоуренса на миг обратились обугленными когтями чудовища, с жадностью впившимися в нежную живую кожу, но глава Церкви, изо всех сил рванувшаяся в сторону, едва ли это заметила. Крик разбудил тишину ночного собора, и на мгновение вызвал улыбку Первого Викария. Что может быть приятнее зрелища, когда человек сам становится виновником своего же наказания? Стоило мертвецу ослабить хватку, как Амелия отшатнулась, отшвырнув золотую реликвию прочь. На изуродованной ожогом ладони отпечатался даже след гравировки. Пальцы едва слушались, рука пульсировала болью, но страшнее того... - Я избавлю тебя от страха, моя дорогая преемница. Лоуренс улыбался. Да, у него был лучший подарок, что он только мог преподнести. Первый Викарий поднял с земли столь небрежно отброшенную святыню. Находиться рядом с ней было почти тягостно – свою истинную, но оттого не менее ненавистную природу чудовища не скрыть. И все же, мука эта была ему особенно приятна. Лоуренс стал воплощением Зверя, в объятия которого некогда шагнул, и вернулся лишь затем, чтобы забрать своего последнего преемника в бесконечную агонию Кошмара. Это было бы его наказанием – разрушить величайшее деяние своих рук. Было бы... Если бы только Первый Викарий, взглянув в лицо Церкви, не пожелал ей смерти. - Неужели вы забыли, в чем смысл вашего служения? – Когда мертвец вновь насильно вложил реликвию ей в руку, викарий практически не чувствовала боли, только то, как неправдоподобно легко прилипала к металлу ее обожженная кожа. Тошнотворный запах паленой плоти взвился в воздух, но когти чудовища заставили лишь крепче сжать пальцы. Мир на мгновение померк перед глазами, но голос, уподобившийся ревущему пламени, вернул ее к реальности: – в чем смысл твоей жизни, обещанной Церкви Исцеления? Неужели в том, чтобы дрожать, чтобы молить о милости богов? – Подняв взгляд на высящийся алтарь, Первый Викарий покачал головой, – они не слышат тебя, Амелия. Пожелай я наполнить твоей кровью священную чашу, никто не остановит меня. Ты помнишь, зачем мы взывали к богам? Неужели чтобы стоять перед ними на коленях? Откуда же Амелии знать? Быть может, из ее жалкой молитвы? «Позволь нам говорить с остальными...» – сейчас мертвец был практически уверен, что ей не известен смысл этих слов. Глава Церкви судорожно качала головой, будто заведенная кукла. Словно все еще надеялась избавиться от порождения кошмара, стоящего перед ней, рассеять жуткое наваждение. Найти силы, чтобы закричать, и кричать до тех пор, пока она не проснется, но горло ее свело судорогой, и вместо крика получился лишь сдавленный всхлип. - Нет-нет-нет, мастер Лоуренс мертв, а т-ты... та тварь, что когда-то пришла за ним. – Викарий пятилась назад, пока не уперлась спиной в холодный камень алтаря, но чудовище не отступило. – Защити, о Милосердный! – ее губы дрожали, – с-смилуйся. Пусть кошмар вернется в могилу, и... Рука обжигающей хваткой сомкнулась на горле Амелии, заставив ту подавиться словами. - Чего ты так боишься? Смерти? – Первый Викарий освободил ее руку, но выпустить золотой кулон она уже не смогла. Когтистые пальцы осторожно коснулись ее бледной щеки, – я пришел сюда не убить тебя, моя милая преемница. Лишь сломить хрупкую человеческую веру, заставить отречься от безумной идеи о возвышении, отнять надежду. Ввергнуть ум во тьму и страх. Отвратить от поисков великих тайн бытия... Но разве можно забрать у вас то, чего вы сами себя лишили? – На мгновение в глазах мертвеца мелькнула искренняя жалость. Не к главе Церкви, что угодила в раскаленный капкан, но к тому, как легко низвести людей до столь презренного существования. – Я пришел, чтобы уничтожить свое любимое творение. Клянусь, это стало бы для меня мукой, не меньшей, чем сейчас испытываешь ты. Но вы сами лишили себя будущего. Что ждет вас там, впереди, кроме мрака бесконечной ночи? Лоуренс накрыл глаза последнего викария ладонью. Его бедное испуганное дитя... Это будет самым искренним милосердием, на которое только способен Зверь. «Пусть Церковь моя достанется чудовищам, раз люди не достойны ею владеть». Под его пальцами занималось нездешнее пламя, и истошный крик Амелии уподобился звериному визгу. Она еще несколько мгновений цеплялась за обугленные кости нечеловеческих рук, но ей было не по силам остановить мертвеца, крепко державшего ее за горло. Последние слова Лоуренса, ослепленная пламенем женщина уже почти не слышала. - Я освобожу тебя, Амелия, – когда тело окончательно обмякло в его руках, Первый Викарий отнял ладонь, любуясь жуткими обугленными провалами глаз. Он больше не увидит в них ни ужаса, ни боли, ни страданий. – Я подарю тебе последнее благословение. Лоуренс коротко коснулся губами ее лба, и поцелуй расцвел пурпурным ожогом. В этом жесте неизъяснимая нежность создателя. Не милостивого божества, но бессердечного чудовища. Он отнял ее прежнюю жизнь, чтобы подарить новую. Лишенную страха, но отравленную проклятьем. Первый Викарий не позволит ей умереть мученицей. Амелия отправится в Кошмар вслед за ним. Извращенная жизнь, повинуясь воле Зверя, возвращалась в изуродованное тело. Мертвец отпустил несчастную. Амелия успела лишь коротко коснуться жуткой раны на лице, и ее мучительный стон обратился в звериный скулеж. Она отняла когтистую лапу от морды и коротко взвыла, воздев клыкастую пасть к небу. А после, слепое чудовище в отчаянии склонило голову к земле, словно все еще искало милости богов, что оставили ее. Но вместо их утешительного благословения, Амелия ощутила, как по звериной морде ласково прошлась человеческая ладонь. - Страха больше нет, - Лоуренс почти что с любовью гладил густую белую шерсть. Солнце Церкви Исцеления сегодня зашло в последний раз. Да здравствует вечная ночь и вечный Кошмар. - Присоединись же ко мне в великом празднестве на древней крови! Когти последнего викария вспороли воздух, и со скрежетом вонзились в каменные плиты. Призрак, стоявший подле нее, растворился клубами дыма. Амелия, будто на краткий миг вновь обретшая зрение, еще несколько мгновений с благоговейным трепетом видела перед собой пылающее чудовище, прежде чем то рассыпалось на сотни крохотных огоньков свечей. Ее милостивый и жестокий создатель.