bunker stories

Дин понимает, что Кастиэль его стесняется. То есть, то, что Кас стесняется, он знает, а то, что именно его, — додумывает. Разница есть, только если взглянуть со стороны, но Дин — непосредственный участник и созидатель, поэтому он смотрит в окно, которое сам же выкрасил черным, и уверенно говорит, что, очевидно, солнце сегодня собирается умереть. Первый раз Дин так сильно удивляется, что даже забывает спросить, хотя он никогда не был тем человеком, который промолчал бы, если бы ему потребовалось узнать что-то о чужих чувствах. Он наклоняется к Касу, когда тот достает тарелку из сушилки — Мэри вежливо попросила его положить ей омлета, — и Кас уворачивается. Надо признать, получается у него красиво, он всегда двигается плавно, но он уворачивается, и Дин остается стоять, наклонившись вперед, со своей кружкой кофе, как канзасская пизанская башня. Это странно, потому что наедине Кас очень отзывчив. Если бы Дин имел представление о подобных классификациях, он бы назвал Каса тактильным человеком (то есть, тактильным ангелом) — Касу правда нужны были касания. Черте знает, почему, но касаться его — приятно, поэтому Дин не против. Мэри смотрит на него через плечо, разворачивая газету. Сэм не отрывается от ноутбука. Кас копошится у плиты. Кас звенит ложкой, мешая кофе. Сэм барабанит по клавиатуре. Мэри стучит ногтями по столу, просматривая газету. У Дина на глаза наворачиваются слезы, потому что, кажется, его организм еще не научился переваривать счастье. Он целует в висок мать, хлопает по плечу брата и усаживается напротив. Кас стоит спиной — и как будто остается в стороне. Дину это кажется неправильным. Вопиюще неправильным. Каса хочется обнять, укутать в себя и сказать: твое место здесь, навсегда. Но он говорит: эй, садись к нам, чего ты там застрял. И Кас правда садится. Он пьет кофе и иногда смотрит на Дина. А Дин только иногда смотрит куда-то, кроме как на него. Вечером Кас заглядывает к нему в комнату, и они вместе слушают Боуи. Не то, чтобы Дин был фанатом, Кас тем более, но все влюбленные парочки слушают Боуи, а они справедливо считают себя самой влюбленной парочкой континента. Касу нравится то, что слушает Дин, потому что другой музыки он не знает, поэтому под конец альбома он, целуя Дина в лоб, тихо подпевает «Где мы сейчас?»*. Примерно в это же время Дин решает, что с него хватит, и выключает магнитофон. Кас выглядит расслабленным и каким-то совсем несобранным. Дин его таким видит очень редко. По правде говоря, и начал-то видеть не больше двух недель назад. Ему это кажется правильным — ангел, оказавшийся в Аду, оба раза из-за него — не заслуживает постоянно выглядеть так, как будто готовится к драке. Не раздеваясь, Дин забирается обратно в кровать и обнимает Каса. Тот обнимает в ответ. В голове еще крутится, как пластинка граммофона, «пока горит огонь, пока есть ты, пока есть я». Эта песня — вообще вся как пластинка граммофона в старом поезде. От нее кружится голова и сознание падает в бордово-бархатную черноту. Дин засыпает, впервые чувствуя себя абсолютно на своем месте.

***

Это странно, потому что Кас действительно избегает контакта, когда рядом кто-то посторонний. Дину, конечно, даже про себя, неловко называть Мэри, тем более Сэма, посторонними, но для Каса, кажется, так и есть. Он просто продолжает уходить от контакта. Дину это не нравится. Он привык не скрывать радость. У них в жизни слишком много горя, чтобы прятать счастье. Бункер постепенно одомашнивает Дина. То ли дело в том, что сейчас здесь вся его семья, то ли в том, что наконец-таки есть место, — постоянное, цельное, недвижимое место, — которое можно назвать домом, но, как раньше накатывали приступы тревоги или страха, так сейчас накатывают приступы счастья, когда хочется так сильно раскинуть руки, чтобы порвались сухожилия, и обнять солнце. Но солнце к нему не идет, и порыв мучительной судорогой сводит руки в замок. Дин бы думал, что Касу некомфортно с ним, но наедине все было больше, чем замечательно. Дин решительно не понимает, в чем дело. Поэтому справедливо решает, что дело в нем самом. Он никогда не думал, что кому-то будет стыдно признаться в том, что они пара. Обычно происходило наоборот, и Дин не предполагал, что когда-нибудь окажется в таком положении, но других идей у него просто нет. Он чувствует себя странно, как будто делает что-то постыдное, когда начинает следить за графиком приема душа и чистки зубов, чаще стирает рубашки и кладет расческу на видное место — но все без толку. Кас продолжает убегать. Однажды Дин спрашивает: в чем дело? И Кас так старательно отыгрывает непонимание, что выдает себя с головой. Смотрит в глаза и переспрашивает: в чем дело? Дин кивает. В чем дело. Дело оказывается в том, что Кас не умеет стесняться. Не умел. Он мог понять, когда ситуация становилась неловкой, когда надо было покраснеть и поспешить удалиться или объясниться, но неловкость оставалась для него просто фактом, хранящимся под стеклом. Дин спрашивает: а как же то свидание с девушкой из супермаркета? Потому что Кас выглядел так, как будто волновался, как школьник или как в первый раз. Хотя, наверное, это и было в первый раз. Дин жалеет, что упустил это. И Кас говорит совершенно ужасающую, безумную, дикую и самую прекрасную на свете вещь. Он говорит, что знал, что должен волноваться, что ему казалось, так будет правильно. Но приглашение принадлежало девушке, а согласие — им с Дином напополам. Говорит, что невозможно чувствовать себя неловко, когда не понимаешь чувств, которые должны в тебе это вызывать, невозможно, когда эти чувства — не твой настоящий выбор. Кастиэль говорит: я выбрал тебя. И Дин взрывается миллиардом солнечных систем, и у него так сильно кружится голова, как будто все планеты разом свихнулись и слетели со своих орбит. Но все становится на свои места. Дин смотрит на Кастиэля осознанно, потому что сейчас осознанность — это эквивалент я люблю тебя.