keep on dreaming.

Щелчок. Скрежет. Гудение. Хлопок. Щелчок. Скрежет. Скрежет. Скрежет. Вереница тонких зеркал звонко трескается и опадает на пол вдоль стены водопадом, увлекая стеклянные полки и бутылки вслед. Звон бьющегося стекла не прекращается еще секунд семь под гробовое молчание всех присутствующих здесь людей, пока босс среди стекла и хаоса, созданного полицейскими накануне, опасно застыл на месте, вцепившись озлобленным взглядом, словно хищник в жертву, туда, где еще мгновение назад были зеркала. — Как? Пояснений не требовалось. Повязанные в этой среде прекрасно знали, что имел в виду Цзян Чэн, оскалившийся, словно шакал на добычу, однако открыть рот не позволяла система «трех минут»: в течение этого времени все прикусывают языки и слушают, пока пыл главы Цзян не пойдет на спад и он не закурит. Но латунная зажигалка, что явилась катализатором вышедшего из-под контроля гнева, сама валялась в груде стекла и обломков ажурных рам, залитая литрами дорогого алкоголя. — Как так вышло, я вас спрашиваю? Он никогда не переходит на крик, но от того-то страшнее — он понижает голос и опасное рычание в нем производит необходимый эффект устрашения на каждого. Даже те, кто слышит подобный тон сравнительно давно, замирают, и, кажется, перестают дышать, лишь бы не навлечь на себя беду в лице собственного босса. Знают все, что какова бы не была ситуация, никто из клана не пострадает от его руки, однако нынче дело приняло совсем иной оборот и провоцировать голодного тигра подобно смерти, только хуже. Тремор не проходит ни через минуту и ни через три. В просторном зале бара, выдержанного в черно-пурпурных тонах, кажется, было невыносимо дышать, словно действующая вентиляция была заполнена духотой проулков и спертого воздуха в жаркий день перед дождем. Приглушенный свет натягивал нервы, словно лучник натягивает тетиву со стрелой и лишь бог знает, когда та отправится прямиком в цель. Мерцающие тусклые лампы вдоль стен потухают прежде, чем гнев Цзян Чэна выстреливает, оставляя полномочия лишь цветастой подсветки бара. Проходит ровно три минуты, и Ваньинь дышит ровно, несознательно хлопая ладонями по карманам черных брюк в поисках злосчастной зажигалки, отчетливо помня, как похоронил её под рухнувшим баром. — Господин Цзян, — елейный голосок звучит откуда-то из-за спины, но мужчина даже не предпринимает попытки обернуться — паршивка выскажется, когда ей это дозволят, сама предложит выход и сама возьмется за дело и об этом даже не стоило думать, а ранее вспыхнувший гнев — результат несбыточного желания держать под контролем все, что только можно. Сюэ Ян никогда не мешкает, не треплется по пустякам, не ищет компромиссов — лучшая по всем параметрам для грязной работки вроде той, где нужно включать голову и отключать жалость. Но сейчас, Ваньиню чувствовалось, что случившееся куда сложнее предательства и срыва выгодной для его клана сделки, и потеря хотя бы одной из звеньев цепи случившегося приведет лишь к тому, что он никогда не узнает истинной природы случившегося. Здесь не должны были ничего обнаружить — глава Цзян знал о рейде заранее, а его люди, что работали здесь, были доверенными лицами, в верности которых не приходилось сомневаться. Он все держал под контролем, в особенности дела этого места, откуда началась история его клана, как преступного синдиката. Ваньинь скрупулёзно планировал, тщательно подбирал кандидатов на работу в это место, и все для того, чтобы в одночасье в его «родовое гнездо» привели штатных полицейских, служебных псов и медиа проституток, которые обрушили на его голову известия об «охоте на ведьм». Кто-то ходил пешками, тщательно выверяя ходы, но нить, что вела к этому «некто» была не струной и даже не пряжей, а — дай бог, — паутиной. Глава садится на высокий барный стул, вальяжно облокотившись на резную спинку, и трёт виски, пока один из прихвостней кидается за стойку, чтобы отыскать запасную зажигалку и хотя бы одну уцелевшую бутылку алкоголя для босса. — Где была закладка? — В вентиляции. — Чеканит, словно солдат, бармен этого заведения, являющийся очевидцем всего, что происходило в этих стенах накануне. — Та, что над баром. Поднимая взгляд, он смотрит на вскрытый люк немигающе, словно вот-вот снова сорвется, однако вовремя подоспевший официант достает из-под стойки зажигалку с гравировкой лотоса — именная карточка данного заведения. Цзян Чэн кладет сигарету между зубов, зажевывая фильтр, позволяя огню, добытому суматошными движениями официанта, ласкать кончик табачной пули, пока её обладатель затягивается дорогим, но токсичным дымом: — Вентиляция работала? — Нет. Доступ был перекрыт с ночи и ни разу не открывался. Значит не было посетителей. — Как там оказалась закладка? Гробовое молчание снова накрыло пустующий зал бара, и Ваньинь снова словил укол раздражения. По-хорошему, не стоило находиться в опечатанном полицией заведении без их позволения, но вопреки запрету, это место все еще принадлежит ему и спрашивать разрешение он не стал бы — не в его то статусе и стиле. Стены давили сильнее, чем молчание и Ваньинь снова срывается с места, но теперь огибает бар с другой стороны, ступает по битому стеклу, которое трескается под ним и жестом заставляет официанта подать стул, и внимательно разглядывает вблизи вскрытую вытяжку вентиляции, пока сигарета медленно тлеет между его напряженно сжатых губ. Ему не впервой было делать работу, под которую не подходил его статус, однако принцип «хочешь сделать хорошо — сделай это сам» зачастую был действеннее слепого доверия подчинённым ему людям. Он ловко взбирается на стул, срывает с саморезов наспех прикрученную воздухозаборную решетку, которая тут же присоединяется к битым бутылкам. Протянутый официантом предусмотрительно фонарь тут же освещает пустую вентиляционную шахту, но сформировавшиеся складки на переносице Цзян Ваньиня намекают присутствующим, что их босс что-то обнаружил. — Вентиляция рабочая, — недвусмысленно заключает он, бросая короткий взгляд искоса на бармена. — Я сам её выключал после смены, когда уходил, — словно пытается оправдаться мужчина, готовый в ноги падать главе, который, словно, этого не замечая, засовывает руку глубже в шахту, чтобы проверить наличие в ней пыли. Цзян Чэн пачкает манжеты черного пиджака, но вместе с ними и подушечки пальцев, ставшие совсем черными от грязи. — Как глубоко, а главное, как аккуратно, закладку достали отсюда? — В перчатках, осторожно, как и положено по уставу. Затем мальчишка еще раз осмотрел все и прикрутил решетку. — Мальчишка? — тихо переспрашивает Ваньинь, боясь упустить что-то важное. — Стажер. Кажется, это он обратил внимание на вентиляцию. — С каких пор на рейды берут стажеров? — сердце в груди заходится бешеной пляской в шаге от понимания всей ситуации. Глава Цзян будто охотничий пес, напавший на след и от того, скрытая угроза, исходящая от него, не может не восхищать, однако… — Его курирует Сяо Синчэнь. Все вдруг замерли, когда глава Цзян с громким треском, спрыгивает со стула на единственное, чудом уцелевшее стекло, что крошится под тяжестью мужчины окончательно, теперь без права на восстановление. Сяо Синчэнь не был обычной пешкой мафии, внедренной на государственную службу. В самом же деле, таких, как он было достаточно, чтобы дестабилизировать работу государственного аппарата, однако именно этого человека отличало от всех прочих то, что служил он лишь клану Цзян и подчинялся непосредственно его главе. Когда Цзян Ваньинь еще не был боссом, а этот титул носил его отец Цзян Фэнмянь, Сяо Синчэнь не раз вызволял из беды тех, о ком его просили. Прошлый глава обожал этого человека и их отношения были гармоничными для ведения таких деликатных дел, пока место главы не занял Цзян Чэн. Ваньинь не похож на него: слишком мягкий и благородный Цзян Фэнмянь едва ли подходил на роль наследника империи Цзян, которую унаследовал от собственного отца, тогда как его собственный сын в кресле главы преступной организации чувствовал себя, как рыба в воде и в этом был похож на мать. Юй Цзыюань — жесткая, волевая женщина, амбиции которой могли бы возвысить клан Цзян над всеми прочими, если бы бразды правления достались ей. Но Цзян Фэнмянь ценил в людях благородство и старался окружить себя людьми, подобными Сяо Синчэню. Наверное потому отношения с собственной женой и сыном никогда не дотягивали до уровня нормальных, и единственный человек, который мог быть удостоен его любви — была его дочь Цзян Яньли. Сяо Синчэнь вполне осознанно не доверял нынешнему главе скорее из-за предрассудков Цзян Фэнмяня, чем по собственной прихоти, ведь кто лучше родителя может знать всех чертей своего ребенка, беснующихся под черепной коробкой, но он не учел, что отец с сыном никогда не были близки и знали друг о друге не больше, чем знают друг о друге простые знакомые. Во всяком случае, даже предвзятость этого человека к Цзян Чэну не позволила бы ему запятнать светлую память Фэнмяня предательством его клана, однако даже так, Ваньинь не питал иллюзий о преданности этого человека, ведь в этом озлобленном мире можно доверять лишь себе и своим глазам. Однако глава Цзян довольно скалится, вопреки не сложившихся в цельную картину кусочков мозаики. Он таки дотронулся до невесомой паутины и лишь вопрос времени, когда паук сам будет обнаружен на статичных узорах своего кружева. — Нужно поговорить с инспектором Сяо, — как бы вскользь бросает Цзян Чэн и не требуется пояснений, чтобы заставить годами отлаженный механизм работать. Сюэ Ян не говоря ни слова, покидает заведение через служебный ход, оставаясь незамеченной. — Мне кажется, что не стоило её посылать к нему. Вы же знаете… — Знаю, поэтому и отправил. Цзян Чэн не мог выносить всех этих чувствительных людей, потому что сам не испытывал ничего сродни этому. Также он знал, что излишняя чувствительность будет мешать работе, и догадывался, какие отношения были между этими двумя. И снова Сяо Синчэнь пал жертвой собственной предвзятости, когда на девушку посмотрел не глазами человека, полностью очарованного ей (что, кстати, было вполне взаимно), а глазами то ли слепца, то ли глупца. Он смотрел на неё, но не видел, как она тлела изнутри, ведь нельзя измениться для кого-то, не потеряв себя, и быть действительно чистым, когда твои руки по локоть в крови. Её заслуженно звали бешеной лисичкой главы Цзян — ей она и останется до конца, но и своего не отдаст, поэтому приходилось лавировать меж двух огней, один из которых совершенно не нуждался в ней. Помнится, когда вот также шла к нему теми же проулками и пешеходными дорожками, словно обычная девчонка заскочила в кофейню, чтобы взять сладкий-сладкий кофе, грела холодные пальцы об нагретый стаканчик, пока шла к все еще знакомому дому. И всякий раз, когда она испытывала что-то сродни этому, ей казалось, что у неё забрали то, что было положено ей по праву. Сюэ Ян срывается с шага на бег, когда оказывается в двух кварталах от давно знакомой многоэтажки, верхние этажи которой еще были освещены уходящим за горизонт солнцем. Красное марево казалось ей безумно красивым, особенно сегодня, когда любимый цвет имел размеры небесного свода, расплескивая свои краски по всему, до чего дотягивался. Красный цвет — её любимый, сочетание красного с черным — то, из чего она сама состоит, но она никогда не хотела видеть любимый красный поверх белого. Когда она вошла в давно знакомую квартиру, ей в нос ударил тошнотворный запах, который она вряд ли спутает с другим. Свет не зажигает — опасно, однако едва её глаза привыкают к тьме квартиры, в которой, словно застыли звуки, Сюэ Ян видит на полу тело в луже собственной крови и прекрасно знает, кому оно принадлежало. Ей всего девятнадцать, но уже три раза её опустошали, подобно бокалу: первый — когда лишилась родителей, второй — когда будучи беспризорной девчонкой была лишена чести и детства, а третий раз наступил мгновения ранее. Сюэ Ян прекрасно знает, что произошло, но уже не может ничего сделать, кроме как закончить свою работу здесь. Озноб бьет так, что даже листать страницы записной книжки, сидя всего в паре метрах от тела некогда любимого человека, было сродни пыткам. Деревянными пальцами она делает пару снимков последних трех страниц, стараясь не смотреть в сторону — она уже слишком много видела, и пускай он останется хотя бы в её памяти живым. Когда она покидает апартаменты, в ней что-то ломается, однако в последний раз. — Скажи папочке, — говорит она, когда гудки сменяются затяжным молчанием, — что дружок мой вряд ли теперь что-то расскажет. По ту сторону сотовых волн слышен перешепот, затем шум, передаваемого из рук в руки телефона. Некто не спешит с расспросами, Сюэ Ян также не настроена разговаривать. Все мысли не о нём, в её любимых красных тонах, но мертвенно белого, а о том, что ей нельзя ложиться спать прежде, чем будет окончательно измотано её сознание. Она не хочется в слезах вспоминать того, кого так отчаянно любила, и кто даже не смотрел на неё, как на равную себе. — А-Ян? — Две пули. Пробито сердце и сонная артерия. Вероятно первое попадание было в нее, а вторым решили добить. — Что узнала? — Контактные данные стажера. — Возьмешься за него? — Конечно. Когда экран потухает, Сюэ Ян видит в отражении пустой взгляд, за которым нет ничего, кроме желания избавиться от чувств, терзавших её в этот миг. Адрес, записанный его рукой, словно кардиограмма её сердечной активности: размашистый волны виляют от максимума к минимуму и так по кругу, — и девушка запоминает его, словно от этого зависела её жизнь. Сюэ Ян не мешкает и оказывается вблизи нужной ей многоэтажки прежде, чем отправляет сообщение о том, что возможно пригодится помощь: а вот посмертная или нет, это уже будет зависеть о того, как карта ляжет. Она ожидает увидеть на месте стажера, подставившего её босса и дорогого человека, подкованного в преступных делах человека, сильного, хитрого и опасного, однако поднявшись на четырнадцатый этаж и позвонив в квартиру, номер которой был указан на последней исписанной страницы, она не ожидает увидеть как минимум две пары парней, которые совершенно не подходят под образ искомого головореза. — Сестрица, тебе кого? — Тебя, сученыш. — Она хватает его за край воротника толстовки и тянет рывком в подъезд, пока оставшиеся трое, пытаются сообразить, что происходит. А-Ян ловко захлопывает дверь перед их лицами, пока парень шалело смотрит на взбесившуюся девчонку, судорожно вспоминая её лицо. — На кого работаешь? — Что?.. — стажер пытается хотя бы сесть, чтобы не валяться на холодном полу, но Сюэ Ян грубо обрушивает свою ногу в облегченном берце ему на грудь, и кажется, слышит хруст, что вызывает у нее легкую усмешку. — Зачем ты подставил Сяо Синчэня? — Наставника? О чем ты? С губ А-Ян слетает нервный смешок, пока её разбитый взгляд пронзает насквозь острием сбитого с толку стажера: — Невинная овечка? Убийство не сойдет тебе с рук, если ты глазками похлопаешь. По спине Вэй Ина словно бегут холодные горные реки, пока конечности немеют от потери чувствительности. В его теле будто больше тысячи игл и не одна не смогла приблизить его к смерти, раз сорванное дыхание все еще результат его физиологических потребностей. Поверить было сложно не в смерть, а в то, в чем его обвиняют. Они позволяют секундам протекать в тишине, пока в квартире трое парней приникли к двери, в напряжении ожидая развязки, но скрежет их голос был едва ли различим в подъездных лабиринтах. И Вэй Ин не говоря ни слова, забирает из квартиры куртку, покидает серую многоэтажку вместе со странной девчонкой под аккомпанементы грузных шагов, оставляя друзей только догадываться о мотивах их поступков.