***
Ричи чувствует себя самым натуральным овощем на овощебазе. Он не особо понимает, что произошло на самом деле, но не бунтует по поводу экстренной госпитализации. Ему разрешено гулять по корпусу, но белые стены и запах лекарств угнетали его. Даже окно на первом этаже было допустимо открывать только форточкой из-за встроенного в него механизма. Нельзя подышать свежим воздухом, проветрить свои затхлые мозги, что травятся уже таблетками и постоянными капельницами. Его бесило все. Он при падении очень сильно ударился головой — по классике жанра, — из-за чего вогнал в кожу голову мелкие осколки разбитой тарелки. Ему повезло, что они не прошли дальше. Пришлось врачам убирать их пинцетом и под обезболивающем, пока тот лежал, как роялем прибитый. Спасибо, что не побрили. Но медсестры на него смотрят тусклым взглядом, молодые сестрички чувствуют к нему сожаление. Будто что-то клацает в них каждый раз, когда приходит черед проведать его и дать таблетку. За дверями они чувствуют себя в обычном рабочем режиме, а как только видят Тозиера — гримаса заменяется грустью неоправданной надежды. Ричи их всегда рад видеть с улыбкой на лице, ведет себя, как примерный пациент и никогда не хамит прекрасным сестрам. Не показывал своих подводных камней, не считал нужным. Давал руку для шприца, спокойно пил таблетки и давал подмышку для проверки температуры. Он культурен с ними, джентльмен в живом обличье. Они ему тоже мило и украдкой улыбались, стесняясь его, как большую шишку… дышать на него боялись. На него в ночи дома проходишься станком фантазий, а в ночную смену — лечишь его раны. Придя в себя глубокой ночью, первое, что он увидел, не было Иисусом Христом или гневным отцом, нет. Он проснулся тяжело, будто из комы годовалой выходил, и комнату освещал только жалкий торшер и освещение коридора через окошко, и в мягком кресле около него мирно дремала его жена, с которой яростно хотел разводиться. Его первые мысли после обморока были сахарные, приторные, подмечая, какая она красивая… а чувства — острая боль, гуляющая по венам циркулярной пилой, разрезая пополам. При приходе в себя у него обострился кумар. Он скулил, как забитое животное, умолял жену, чтобы она достала хоть где-то кокс. Тряс ее за плечи, кричал, горестно молился. Он забыл о своих словах и о помощи друзей. Агония и страшная привычка командовали им, игнорируя действия обезболивающих. Тозиер вымаливал ее, чтобы та набрала Билла. Ричи знает, что Билли принесет кокаин и пронесет его через больницу. Кладмен из него хороший. И жена подумала, смотря в умоляющие глаза наркомана, что он не в том положении, чтобы просить дозу. Она не может больше позволить ему убивать себя, самой бездействуя. Да, употребляла вместе с ним. Да, ненавидела себя и его за наркотики дома, но у каждого есть эта грань терпения, где оно заканчивается и все выливается лавой. Молчала долго, как партизан, и сорвалась на него тем злополучным утром, за что получила, в прямом смысле, по шее. Устала она смотреть, как ее законный муж, человек, которому доверяет больше, чем себе, губит себя довольно осмысленно, полностью отдавая себе отчет и всецело взвешивая решения. У него голова всегда на месте, а вот сексуальные желания и сломанное либидо — нет. К нему лучше не подходить во время дозы. Простила его рукоприкладства. Сама виновата. Провоцировать наркомана, отрывая от дорожки по утру — добровольное самоубийство. Эдди разговаривал с ней в те дни, когда он не был в городе. Она сообщала ему его состояние, на каких он лекарствах, что он говорит, что переживает, с какой интонацией рассуждает. Она докладывала о нем все, раскрывая всю колоду, выливая его изнанку целиком и полностью, не скрывая и не пряча в недомолвке. Ричи же ему запрещал делиться с ней информацией, которую говорил ему, когда тот навещал. Настоятельно попросил по началу, а потом запретил. Но Эдди не такой тупой и легкий, чтобы на этот раз играть в одну игру. Потому что Тозиер один раз увидел, как они разговаривают довольно уж экспрессивно. Это было подозрительно и он, соображая, как плебей, поставил ультиматум. Эдди не повелся. Пошел он нахуй, подумал он. Жена мило вела себя с ним, разговаривала шепотом, любезно хихикала и голос ее всегда сочился флиртом. То ли нравился ей женатик Каспбрак, понимая, что Тозиер обречен, то ли просто-напросто относится к Эдди лучше, чем дозволено. С Тозиером разговаривал психиатр. Все их напряженные и односторонние диалоги проходили строго в анонимном формате, тет-а-тет, глаза в глаза. Спустя нескольких дней, специалист попытался в мягкой форме спросить у него, готов ли он лечиться, согласен ли подписать ряд бумаг, чтобы лечь в исправительный центр. Мол, все будет строго конфиденциально, под дичайшим запретом, и что в СМИ будет влито много воды и вранья на его счет. Никто даже вынюхать не сможет, что кумир людей — кокаиновый наркоман. Ричи послал его нахуй с таким предложением сразу же. Но бумаги принял. Он очень долго и муторно думал, чтобы принять условия договора. Он думал трое суток, читая вдоль и поперек бумагу, носил везде с собой, читал мелкий шрифт и читал каждое предложение по двести раз. Ричи крутил в своей голове всевозможные исходы лечения, что на это скажет отец, Эдди, жена… Он очень долго не мог принять правильное решение, о котором не будет сожалеть. Проходил круги ада, сомневался, внутренне чертыхался, что не сможет слезть с кокса. Что эта ломка теперь будет с ним постоянно, как верная спутница. Он вспоминал вкус кокса, его горький привкус на языке, как химия легко смешивается с кровью, преодолевает носоглотку. Ричи на полном серьезе подумывал отказаться. Но, выслушав свое второе я, повтыкав в потолок и в мигающий фонарь около дороги ночью, подписал договор на морально волевых. Дорогущий стационар для реабилитации наркозависимых вдали от городов на два года. Полная изоляция от мира, полное ущемление селебрити. Психиатр его предупредил, что это непростой и очень тернистый путь. И Тозиер ему признателен, что он к нему относился, как к пациенту со множеством видных проблем. Как к человеку, потерявшего себя. Пока он спал, у него взяли все анализы, и результаты были безотрадными. У него пострадали обе почки, желудок, головной мозг. Про репродукцию они узнали из медицинской карточки. В эту же медицинскую карточку вписали новый диагноз: эссенциальный тремор.***
Через пару дней он перебирается в диспансер. Ричи же его называет обыденно. Хосписом. Ричи был в легкой рубахе, которую обычно выдают пациентам. У него жизнь здесь была по строгому расписанию, а жить по плану он явно не привык. Свыкнуться сразу не удалось, пришлось делать через силу и отрицание реальности. Он выходил из себя. Из-за сильнейших стимуляторов и нейролептиков, которые в нем заменяют все пространство в желудке, пропадал тремор. И Ричи хотел жить в такие моменты времени. Он мог без тряски со спокойствием принимать пищу, пить, ходить в туалет и держать в руках телефон. Он мог жить обычной жизнью, не боясь что-то уронить. На инновационной его койке была красная кнопка вызова, и чуть что — сестры давали ему таблетку. Это проверенный препарат. Никакой зависимости и эффекта плацебо. Эдди с горем пополам разрешили доступ к нему через связи жены, и он спокойно мог проводить с ним время в его комнате с утра до вечера. Он пытался отвлечься сам от проблем, уходя головой в общение с Ричи. С ним приятно общаться, он показывает себя с хорошей стороны… но кардинально поменялся. Эдди заметил, как сильно он изменился. Он стал другим человеком: никакого хамства, доброжелательность, в глазах появлялось жизнелюбие. Его улыбка больше не олицетворяла токсичность, не демонстрировала гордыню, никакой желчи и отравы. С ним было легко. С удовольствием коротал с ним время, разговаривал и смеялся. Эдди смеялся с него, над ним, с ним… Ричи не мог насмотреться на эту улыбку. Все, что он хотел — это его улыбку. И улыбается с ним в больничной комнате. Они даже не сразу поняли, что являются яростными киноманами. Просто Ричи как-то словил рекламу в видеоролике о кино, выговорился о первой части, и Каспбрак подловил это. На этом, они поняли, что тем для разговора у них дохуя и больше. И сейчас, сидя с ним в его палате играя в шахматы, нет той жуткой атмосферы, которая сопровождала весь тур. Это теплая атмосфера. Домашняя. Здесь хорошо. С непривычки можно и испугаться такой резкой смены погоды. — Ты долго думаешь, — отрезает Эдди, рассматривая, как Ричи уже две минуты не может сделать ход пешкой. — Я не играл в шахматы со времен школы, если что, — задумчиво отвечает он, стреляя взглядом через разбитую оправу то на него, то на шахматную доску. — Ходи или сраной пешкой, или конем. У тебя мало выбора. — Не учи ученого. — Да я вижу, каковы твои навыки в шахматах. Их уровень общения превзошел сам себя. Можно смело сказать, что у них практически начинается букетно-конфетный период, целый сюжет мелодрамы и романтики, прям отдает приторностью сахарной ваты. Сейчас это не выглядит для них отвратительно, мерзко, что не должно быть между парнями. Каспбрак вообще предпочел забыть все до больницы, связанное с Ричи, и просто наслаждаться новым им. Он его не знает по телевизору, никогда не следил за ним. Следила Майра, не пропускала новые выступления. А он еще и на открытых его выступлениях был, на первом ряду сидел. Расскажешь — не поверит. Ричи сильно похудел. Тело тощее, почти схожий на манекен для кабинета биологии, лицо небритое уже несколько дней, и начали проявляться мешки под глазами из-за больничной жизни. Но по старой привычке он прятался, не показывал, что его все не устраивает. Потому что регулярно под горстью таблеток, литрами капельниц, чтобы хоть как-то прикончить ломку и тремор до выезда. Но Эдди видит, с какой ломотой держит шахматную фигурку. Поднимает ее, она дрожит в пальцах. И Ричи скулит от боли и роняет ее, разрушая полностью выстроенную игровую схему фигурок на шахматной доске. Ричи не может даже ручку в руках держать. О фигурке речи и быть не может. — Сука! — Ричи берется за запястье, шипит. — Говно! Взамен старым проблемам приходят новые. Ничто не уходит бесследно. В больнице предпочитают не обсуждать его зависимость. Менеджер разрулил этот момент. — Так болит? — Не болит, а мешает и раздражает, — он сильнее сдавливает запястье второй дрожащей рукой, не понимая, что это не работает. — Давай я медсестру вызову? — Нет… нет-нет. — У тебя руки неадекватно трясутся. Какой нет? — Потому что я хочу кое-что проверить. Тозиер боится разжимать хват, думая, что станет еще хуже. Но в страхе отпускает, и оба могут лицезреть, до какой чудовищной степени он запустил свой организм. Руки в воздухе, в состоянии покоя, и они трясутся в стороны невыносимо сильно. — Я должен победить это дерьмо. — Каким образом? — он шокирован тремором. Он не может смотреть на это беззаботно. — Завтрак. Медсестра оставила мне завтрак, и я его спрятал, чтобы провести этот эксперимент с тобой. Эдди не до конца понимает его замысел. Ричи должен уже хоть как-то придти в себя, создать окончательный союз с собственной головой. Не должно быть внезапных выпадов. Но тот встает с места в сорочке, и достает из-под койки поднос с пакетиками сухой еды, похожую на еду для космонавтов. Вместе с вилкой. Потому что горячее и жидкое ему противопоказано. Желудок тогда просто встанет. — Я все это дерьмо ел руками или был под таблетками, чтобы руки не тряслись. Еда здесь просто параша. Он кидает пакетики рядом с шахматной доской. — Я думал, тебя через трубку кормят. — И где она должна быть? — скептически реагирует он. — В жопе? Эдди причудливо улыбается. Он в курсе про ориентацию Тозиера. — Где тебе больше понравится. — Мы уходим с темы, — затейливо отвечает Ричи. Ему нравятся подколы Эдди к нему. — Ты хочешь поесть вилкой, когда твои руки еле держат поднос? — Да. — Ты не сможешь. Ты не контролируешь тремор. — Эдди, Законы Астрала знаешь? — Ричи смотрит на него исподлобья. — Нет. Я даже не знал о их существовании. — Теперь знаешь, — улыбается он. — Мысли материальны под любым воздействием нашей сущности и нашего желания. Каспбрак сглотнул. Тозиер стал… верующим? — Ты меня пугаешь. — Да расслабься, — отшучивается он. — Я много читаю статей и много смотрю видео по подобной тематике. Мне тут делать нехер. — В качестве изучения или фанатизма? — В качестве интереса, Эдди. А потом Ричи резко прошибла боль в голове и руках, от чего зашипел, как кот. Боль пронзает его нервные окончания, подло лезет в кости, скручивает мышцы и сухожилия. Такую боль нельзя терпеть. Такую боль нельзя эмоционально притуплять. Только препаратами. — Я зову медсестру. — он встает с места и подходит к койке к кнопке. — Да бля! Давай попробуем сначала! Эдди в замешательстве. Он не хочет, чтобы тот терпел недомогание. — Хорошо, мы попробуем твой эксперимент, — он отходит от койки, и подходит к сидящему Ричи, смотря на него сверху-вниз. — Но, если что-то пойдет не так — я перестану тебя слушать. Я тебе больше не шестерка. Ричи хитро улыбается. — Тогда, кто ты мне? Теперь уже Эдди улыбается. Они оба понимают, кому стали друг другу. Но вслух сказать — кишка тонка. — Напарник по твоему выздоровлению.***
Эдди помог раздробить еду в одну общую труху, чтобы дать понять Ричи, насколько у него тяжелый случай и серьезный диагноз. В руках вилка, под носом еда, перед ним — контролирующий ситуацию Эдди, готовый среагировать моментально, как мангуст, на любой острый коллапс. Ричи еле держит вилку в пальцах. Нервные окончания отдают белесый пластик ожогом, они трясутся, как хвостик у трясогузки. — Я не могу… — руки не позволяют ему взять даже чуть-чуть. — Можешь. Стоит только захотеть. — Я пытаюсь напрячь руку, но дрожь не уходит! Если Ричи и абьюзер — что он пытается в себе убрать, — то Эдди — альтруист. Он никому так помочь не хотел, как ему. И это не потому, что их связывают ужасные зависимости. Он тайно хотел и настроить с ним общение, выйти на новый лад, раз уж подружился с его женой. Ричи о ней не говорит. Предпочитает умалчивать эту тему, а Каспбрак и не лезет. Нельзя у людей спрашивать, с кем они спят, во что верят, и сколько зарабатывают. У них много тем для обсуждений, нет мертвой точки. И они за несколько дней в больнице стали ближе, чем в машине во время его тура. Они открылись для друг друга с разных сторон, раскрепостились с разных берегов без присущего Тозиеру высокомерия, без желчи, без ненависти. Все исчезло, испарилось, как страшный сон. Из них никто не смог бы и подумать, что смогут дружить. Ричи склоняет руку к подносу, с режущей болью в запястье, смог взять еды. Но резкий тик уронил пластмассу. Печенья рассыпались. Тозиер не сдавался и с первой неудачи, и со второй, и с пятой. К его попыткам подключился Эдди, будто учит его есть снова. Хотя, так и можно сказать. Ричи учиться есть с самого нуля. Он опрокидывает еду, рассыпает по подносу, пытается удержать все, но до рта не доходит. Самолетик терпит крушение на полпути. Ему невероятно невозможно тяжело держать вилку в руках, не говоря уже о том, чтобы довести дело до конца и поесть. Его приводит в чувство только сидящий напротив Эдди, его теплые слова, добрая поддержка и отзывчивый взгляд, который показывает, что ему это все еще не надоело. Что он понимает его и его положение. Ему надо помочь. Помочь человеку, который сам виноват в этом?***
На пятнадцатый раз Ричи, все-таки, выходит из себя и уже сам бросает вилку на поднос и зарывается дрожащими руками в пряди. Нет сил. Нет силы воли, нет стремления. Пусть ему отрежут руки, чем он будет оставшуюся жизнь жить на стимуляторах. — Нахуй все. Вызывай сестру. Таблетки пить буду. — Не будешь, — твердо отрезает Эдди. — Продолжай. — Нет. — Да. — смотрит укоризненно на него. — Тупая идея была. Бессмысленная хуйня. Каспбрак понимает, что он сдается. Ему нельзя дать повод сдавать назад. Нельзя подначивать. — Продолжай пытаться, Тозиер, — уже более строго отвечает он, смотря нахмурено. — Пытайся, у тебя с каждым разом все лучше. — Нет. Тозиер резко встает и направляется к кнопке вызова, но не успевает уследить момент, когда ее собой закрывает Эдди. Ричи в больничной сорочке, Эдди — в кофте и темных джинсах. Это не намеки. — Ты сейчас же отойдешь от кнопки, сядешь обратно в кресло, возьмешь эту вилку в руки и будешь продолжать бороться, — Тозиер читает в его взгляде строгость, почти родительскую. — Пойми меня, блять! — он поднимает руку вверх. — Я врагу не пожелаю этот пиздец! Пожелает. — Нет, не пойму! Поэтому закрой свой болтливый рот! — он иронично улыбается, и берет Ричи за руку, спуская вниз. — Ты вернешься, сделаешь это без таблеток, без сторонней помощи! Ричи плохо чувствует теплую руку Эдди. Он готов забиться в угол. Потому что его руки потеряли частичную чувствительность. — Зачем тебе это? — Я согласился тебе помочь. Я держу свое слово. Они опять в опасной близости. Ричи если был бы сейчас под дозой, он бы опять воспользовался случаем и засосал бы его, не давая и плана отступа. Опять бы прижал к стене, поцеловал глубоко и грубо, забирая в свой мир. Хотелось бы так и сделать. Но он трезвый. Он боялся трезвости и боли всю жизнь, шарахаясь от них двоих по углам. За экстази, за порошками, за горами наркотиков и секса. Он безвыборочно трахался после выступлений, легко подцепляя дешевых сук и кобелей. Все это стимулирует одну часть мозга, выбрасываются гормоны — и Ричи большего не хочет. Не хочет возвращаться домой, убегая от еле остывшего тела после жаркого секса и длинной дорожки на журнальном столике. Эдди действует на Ричи благим образом. — Спасибо тебе за все, — Ричи вновь его обнимает. — Спасибо, что сидишь здесь, со мной, и помогаешь встать на ноги. — Не за что… — он отвечает на объятия. — Я обещал. — Мы будем видеться в реабилитации? — Я не знаю… А я смогу туда приходить, как гость или член семьи? — Час в день на любого гостя. В горле встал ком. — Это, получается, смогу тебя видеть только час в день два года? — горло саднит. — Да. Два года по часу. Объятия становятся крепче. Эдди смыкает тело Ричи в свои руки, делая замок. Ричи понял, что все наладится. Эдди же понял, что без Ричи вряд ли сможет протянуть.***
В реабилитации Ричи жил как в самой настоящей тюрьме два года. Он вообще первые дни прибытия здесь не мог поверить, что действительно находится в таком месте, где людям помогают наладить свою жизнь добровольно. Его палата была на троих людей, и все были мужики разных возрастов. Он был старше всех. Но спать ему на скрипящей кровати было очень проблематично из-за своего огромного личного пространства, которое выращивал не первый год. Будто даже во сне преследовала беспричинная тревога и сильное волнение, мол, сплю с чужими людьми. Что, на самом деле, очень смешно, если посмотреть на его праздный образ жизни. В палате был один симпатичный паренек, чем-то похожий на панка. У него был снят весь пирсинг с лица, а употреблял он грибы. Ричи вообще ахуел, что люди могут спокойно жрать галлюциногенные грибы и радоваться. Он-то только нюхал и глотал. До шприцов и наркотических напитков он не успел дойти. Со временем, он с большим трудом смог спокойно ко всему относится и принять факт, что у них даже общий туалет. Вроде бы, Ричи — публичная личность, не должен проходить социализацию через скрежет… но в трезвости весь мир имеет другой расклад. Им даже бриться запрещалось самостоятельно. Любые острые предметы, режущие или колющие, были под грубым запретом. Ими занимались медсестры или практикантки от и до, чуть ли не жопу им подтирали и слюнявчики не вешали во время приема пищи. Тозиер бесился от такого завышенного внимания, которое считал даже неоправданным. Три месяца кряду он был в подвешенном состоянии. Разум с рассудком были где-то дома, в теплой кровати, а тело — здесь, в диспансере, среди таких же обреченных, как он. Друзей нашел тяжко, да и назвать их друзьями крайне сложно. С соседями общался хорошо, помогал чуть что, шутили и рассказывали жизненные истории. Но у каждой медали есть гадкий реверс, и вместе с друзьями он обзавелся врагами — люди, которые его узнали, что комик страны — заядлый порошковый наркоман. Что не выступление в диспансере он дает уже на протяжении месяцев, а сам лечится от кокаинового и алкогольного недуга. Ричи дрался, в основном, в качестве самозащиты, нападал, отбывал наказания за бунты и дебоши. Лицо ему не разбивали. Потому что он дрался с наркоманами, которые пускали наркотики внутривенно и, следовательно, мышечной массы у них нет и не было. Он выигрывал в кулачном бою, начиная душить. Но вместе с победой в напарниках приходили наказание и выговор. Он получил лютейшей пизды даже за то, что флиртовал с практиканткой медицинского университета. Она поддалась под шарм и это увидел панк-сосед, с которым Ричи слишком быстро нашел общий язык. Заревновал, сволочь. Под угрозой Ричи был постоянно, что его вышвырнут отсюда. А он почти ее трахнул. Почти. Но его неспортивное поведение оценили, и был наказан. Его запугивало руководство, пыталось гнобить, устраивало лютейший газлайтинг с жутким промыванием мозгов. По началу, он смотрел на это, как на попытки подростков заставить взрослого дядю купить им сигареты. Его пичкали таблетками, литрами капельниц, уколами каждый день два года по несколько раз. Руки были все в синяках, глаза стеклянные, будто смотрит насквозь, лицо — безжизненное, белесое, как у античной скульптуры. Он потерял в весе, его здоровье ходило по карнизу, грозилось соскользнуть и упасть на дно в окончательном решении. Ричи мучился от ломки, которая была постоянная первый месяц, рыдал втихую, как девка от боли, скулил о помощи и обезболивающем. Ломка не только оставила осадок, но и подарила ему тремор, который он не вылечил. Его в центре узнали многие люди, но менеджер, его агенты полностью положили руководство и персонал раком, чтобы Тозиер лежал в анонимности. Никто не должен узнать о его нахождении здесь, никакая информация не должна выползти за стены. Да и людей здесь не особо-то много было. Но Ричи читает мудаков взглядом, высеивает их из общей кучи. Находит разницу, кому можно говорить одно, другому — иное. Есть в нем чуйка, которая редко подводит. Не предает. Не загребает Ричи всех под одну казну. Но каждую пережитую драку, каждую пережитую таблетку и капельницу, Ричи не мог выкинуть из головы мысли о бегстве. Он трижды продумывал маршрут, как съебаться отсюда к чертям. Если к соседям он привык, то свыкнуться с распорядком дня, который диктуют ему таблетки и врачи — нет. Был рабом кокса и безудержного секса, а сейчас — презренный раб круглых нейролептиков и дорогих врачей, что убивают тремор в руках до нулевой амплитуды и его хаос в голове. Ричи дебютировал в мир покалеченным, избитым и с пустой головой. Он получал поднос вкусной еды руками, на которых идентифицирующие бумажные браслетики, и еда в следующую секунду падала лицом вниз. На это нельзя было холодно смотреть, по крайней мере, он каждый раз закрывал глаза на свой тремор. Никогда Ричи не знал проблем. Жил в шоколаде, шиковал налево и направо, в окружении пассий, сильнейшей эйфории со всех фронтов с розовыми очками на лице, не зная людских препятствий и переплетов. Родители не защищали его от этого, не закрывали ему глаза и не заливали уши свинцом со словами, что Ричи не должен знать грубой реальности. Отец показывал ему все, и Ричи с самых зачатков уже боялся этого. Страх съедает душу. Всеобъемлющий страх и беспощадная ненависть были всегда самым действующим вирусом, который он убирал наркотиками. Он создавал с коксом помесь ядов, которая легко выкуривает из организма все правильное и живое. Страх — его враг, ненависть — сестра, воспитывающая его с пеленок заодно с родителями. Средняя школа, высшая школа, колледж — везде она, везде его верная подружка. Вкус ее губ острый, противный до кислоты, отдает пеплом. Себя ненавидеть меньше в реабилитации не стал, а только пустил на самотек проблемы, за которыми врачи не следят или все еще не в курсе про них. Мысли о суициде его не застали. Смерть для Ричи не выход, это — удел слабых. Он твердо терпел ломку, нервные срывы, адскую боль во всем теле, но никогда не задумывался о смерти. Потому что он не заслужил ее так быстро и просто. Сначала ему надо вкусить все прелести жизни, пропустить через себя, и только потом делать выводы, что три года его наркозависимости заменили двадцать лет, затмевая черным полотном все хорошее. После года реабилитации, Ричи стал ходить на йогу, и его заставили учить философию прошлых веков, вникая в различные веры и мировоззрения. Пытались заставить мозг Тозиера работать, напрягать извилины, чтобы до конца не зарос мхом. Тут были учителя. Тут не дешевый стационар для торчков. Йога у них была раз в три дня, и у него болели все кости. А вставать в позу рака без особой на то надобности для него было в диковинку. Поза собачки, лотоса… даже сексом и не пахнет. Все только в оздоровительных целях, привести голову в порядок, расставить все по полочкам по алфавиту, сделать из людей перфекционистов. Ричи просто-напросто не успевал даже думать о смерти и открывать двери плохим мыслям спустя год, когда находится под таблетками и под постоянным присмотром. Его спасали от смерти только встречи с Эдди. Они в теплое время года гуляли по двору диспансера, который был далеко за городом, где-то в лесной глуши при речке, с горным воздухом и везде царит запах ели. Мирно прогуливались, делились с друг другом новостями, рассказывали какие-то интересные истории, обменивались эмоциями и переживаниями. Только из них двоих, кто действительно имел огромный багаж эмоций — это был Ричи. Он впервые не знал, что с ними делать, как обуздать. Он активно жестикулировал, экспрессия сочилась из него, и Эдди видел, каков Ричи на самом деле живой. Видел, как тот в больничной одежде спокойно весной рассказывал о том, какой был вкусный завтрак, как он спокойно поел без тремора в руках, как он выспался. Эмоции Ричи говорили, что не зря они проделали хоть какую-то работу, чтобы вытянуть его из трехгодовалого кокаинового трипа. А нос у Тозиера зудел еще очень долго. Эдди же делился с ним новостями своей семейной жизни, что заказов у него пока нет, что сможет навещать почаще, жена в норме, друзья — переживают. После свадьбы Беверли и Бен отказались от свадебного путешествия, и навещали его по очереди или с Эдди, или вместе. Билл тоже не оставался в стороне, и именно с ним Ричи мог открыто шутить на различные гейские темы. У каждого с Ричи свои грани общения, он фильтровал кому и что. Они давно перед друг другом извинились, пришли к компромиссу. С Эдди Ричи чувствовал себя, как дома. С ним тепло, с ним хорошо, с ним магическим образом забывается весь реабилитационный курс. С ним хочется проводить время постоянно, с утра до ночи, делать все совместно и никогда не уставать. Но, когда Каспбрак входит на территорию, ему на руку одевают таймер, который отсчитывает час. У них есть час на разговоры, на долгожданные откровения. Ричи живет от встречи до встречи. Трешка находится у дочки Беверли и Бена. Он понимал, что она уже его не вспомнит, и что кошка нашла себе хозяев. Этот серенький котенок напоминает этой семье о Ричи, о старом добром друге, который всегда в подростковую эпоху горел взглядом и был главной заводилой любой ситуации. Он всегда был основным инициатором, громким парнем школы, о котором знают все. Всерьез его никогда не ставили. Но, стоило Ричи перешагнуть порог совершеннолетия — сменил полярность и заставил всех воспринимать его всерьез. Его дееспособность переросла начерченные грани реальности, и вместо улыбок друзей и родителей, вызывал испуг и тревогу. Первым толчком и тревожным звоночком стала трава, и он не появлялся дома трезвым. Эффект у травки мал и кратковременный, и засыпать уже без дыма в легких не представлялось возможным. Укуренным спать легче и проще. Знакомые вертолеты убаюкивали. Ричи не знал, куда себя деть, когда посреди дня пришел Бен с дочерью. Он помнит ее еще грудничком, такой маленькой и безобидной. Бен долго не разрешал жене брать ее с собой, сомневался, что тот удержит язык за зубами. Но Тозиер его сильно удивил, поразил наповал, когда те друг друга узнали, и Ричи растекся в мягкой улыбке. Когда уже бояться было не за что, Ричи играл с дочерью, разговаривал с ней, расспрашивал, какой у нее любимый персонаж из комикса, который ей читает отец на ночь. И, не изменяя себе, когда Хэнском без подозрений ретировался в туалет, Ричи ее учил ругательствам. Безобидным, не матным, а колким, острым, если ее начнут обижать. Бен тоже ее учит не давать себя в обиду со словами: «бей в кадык или бери ближайший камень», а Ричи же делает это словами. Учит двигать языком, как делает это сам. Не зря же он балабол. Хэнском не сразу понял, что их дочь знает слово «говнистое говно» не из-за садика.***
Для Эдди вторым домом стал диспансер. Тут уже сами работники с ним здороваются. Вместе с женой иногда навещают его, а на праздники — всем составом. Дни рождения, национальные и мировые праздники. Приносили вкусняшек ему и его соседям, средства гигиены, какие-то мелкие вещи, которые разрешены уставом центра. Но даже перемешивая горечь оздоровительного процесса изобилием праздников и отнекиванием Ричи, они оба видели, как он мучается. Он страдал, но не мог стать нытиком. Лгал, что все хорошо. Но стоило опустить взгляд чуть ниже, на его костлявые пальцы, и все становится ясным. Ричи говорит одно, а взгляд и руки — доказывают обратное. Они выдают его, тремор доминирует и показывает ложь снаружи изнутри. В нем погасли свечи. Его тощие и костлявые руки были покрыты синими венами и нервной паутиной. Он скрывал свой страх и свою боль от Эдди, не решаясь его нагружать еще и собой, оправдываясь, что все заебись. Эдди в один момент взял и психанул на него громко, и заставил признаться, в чем дело и зачем недомолвки. Тот ответил, что чувствует себя, как овощ, которого варят каждый день раз за разом. Потом взгляд стал тускнеть за считанные секунды, шутки отступают на задний план, и занавес здорового парня снимался. Ричи не только забывал о кокаиновой зависимости, но еще и старел, заимел новые жизненные ценности и взгляды. Каспбрак помогал ему, поддерживал, как мог. Он забыл о ноже поперек горла. Детоксикация прошла двоих насквозь. У кого-то естественным путем, у кого-то — искусственным. Они стали друзьями, о которых даже мечтать не могли. Они познали друг друга в беде. Эдди научил его играть в шахматы, в нарды и покер. У него получалось хорошо, и Эдди даже успел пожалеть, мол, себе же назло и выучил, и теперь сидит в лузерах. Почти во все виды настольных игр, закидывая перед началом в себя таблетки для снятия тремора. Ричи даже пошутил, зачем в настольные, если руки не позволяют. Пусть учится не только выигрывать в играх, но и побеждать диагнозы. Кудряшки у Тозиера росли с каждым месяцем все сильнее и сильнее, завивались, торчали в стороны, как иголки у ежика. Но Каспбрак сам предложил свою помощь в качестве парикмахера. Ричи опасно вообще держать что-либо острое в руках. Проверил уже, порезавшись. Помогал ему втихую в палате в туалете, пока нет соседей, притаскивал домашние ножницы, садил Ричи перед зеркалом и спрашивал, как хочет выглядеть сегодня. Старался не резать уши, делал все крайне кропотливо и терпеливо, в процессе получая от Тозиера новые шутки по поводу смены профессии. Эдди ржал с шуток. А Ричи же ржал конем с его смеха. Замкнутый круг. Забывали о прическе все. Он выглядит в эти моменты живым человеком. Человеком, у которого реабилитировалась душа. В нем вернулась человечность в реабилитационном центре за два года. Ушла кокаиновая зависимость. Но не ушел тяжелый тремор с рук. У него разрушен мозг и нервная система.***
Выписку Ричи перенес трудно. Ему было непросто отвязаться от этого места, от людей, от атмосферы. Он обменялся номерами с тем панк-боем на фоне одинаковых взглядов и мнений, и тот пообещал «старика Ричи» сводить в компьютерный клуб, когда сам выберется отсюда. Хороший паренек. В моменты отчаяния он заменял Эдди, но до полноценной замены ему было далеко. Парню семнадцать, и оказался здесь не по своей воле. Родители. Он много говорил о своих родителях, он их возвышал и постоянно признавался в любви и в благодарности. Ричи переосмыслил его слова, и первым, что он сделал, когда вышел на свободу — привел в порядок могилы. И он не хотел возвращаться в собственную квартиру за два года разлуки, где все время жила его жена. В доме царил не его запах одеколона, не его стиральный порошок. Даже она сменила свой парфюм, и он знает точно, что она никогда не изменяла себе во вкусе. Кто-то явно ей занялся за эти два года, наверное, ебал ее на кухне, в постели, в этом блядском коридоре. На прямые вопросы она не отвечала, а только пожимала плечами и что-то бурчала, мол, ты никогда не был против свободных отношений. Было видно, что она по нему скучала только в эмоциональном плане, нежели по сексу. А Ричи трахать ее не хочет от слова совсем. Он больше не смотрит на нее тем похотливым животным с больным инстинктом. Видит лишь девушку с побитой психикой с нарушенным восприятием и тяжелым диагнозом. Трахается на стороне — трахайся, а Ричи так и остался при мыслях о разводе. В итоге, после трех месяцев проживания с ней с чистой кровью — она ни слова не намекала даже на кокс, — они подали на развод. Ричи пришлось опять пережить сокрушительный скандал. Он, в новом облике, сбросил с себя старую кожицу, как ящерица. А она пыталась опять его взбесить, разозлить до пика. Он не реагировал. Забывая ее, он оставляет вместе с ней его страсть к коксу. Бракоразводный процесс проходил просто пиздец как отвратительно. Один Ричи пил таблетки и жена пыталась доказать адвокатам, что он недееспособен и невменяемый. Он узнавал ее поведение и настроение. В общей сложности, он проебал суд с треском, и квартира досталась ей, даже несмотря на то, что Ричи изначально сказал, что хата ее. Самым пиздецом было, когда о нем не было ничего слышно два года, и первая новость в любых новостях была с заголовка «известный комик объявился с разводом с известной супермоделью». Он пытался ее успокоить, поговорить с ней не на повышенных тонах, объяснить, что лишние проблемы ему крайне не нужны после долгого лечения. Результат довел до того, что они остались друзьями, и договорились, что их фиктивный брак и постоянные измены останутся только между ними. В суде они не проиграли тест на вшивость, оба доказали, что любили друг друга. Остались друзьями и, если говорить о друг друге, то только хорошее. Она, по крайней мере, обещала. А мужской стержень у Тозиера не прогнуть с первого раза. Ему невыгодно много лясы точить. Поэтому он скитался по квартирам хуеву тучу времени. Беверли дала Ричи хорошего риелтора. Он пытался сбежать от старой жизни, и мужик действительно находил прекрасные квартиры. Но Ричи не мог ужиться в них. Максимум, сколько проживал — это полгода, и начинал поиск с нуля. Никто не понимал, что его не устраивает. Тот не отвечал на вопросы принципиально. Молча уходит от вопроса, сваливал все на шум соседей или на «душные стены и хуевый ремонт». А все потому, что по старой памяти изучал сначала санузел, а только потом квартиру в целом. Смотрит на столешницы, как падает с крана вода, на раковины. С которых устранял тройные дорожки. Пытался найти свой дом, свое новое место в этом чертовом мире, где на него не будут смотреть, как на бывшего наркомана и экс-комика. Он, кстати, уволил своего любимого менеджера и забросил карьеру. Он расторгнул контракты, оборвал все дорогущие договоры на гонорары и дополнительные выплаты. Все знали почему, но подойти и спросить — не у всех девять жизней в кармане. Потратив все деньги, покупает дом в лесу из дерева. Двухэтажный, с камином, с сырым запахом и деревянной мебелью. С термитами, с лесными жителями за окном. Ричи удрал от мегаполиса, где все говорит о том, чтобы вмазаться коксом до крайней точки. Вновь вогнать отраву в кровь, ловить эйфорию и идти трахаться животным. Для него даже солнце стало светить по-другому. Для него стал мир иначе смотреться. Все приобрело живые краски, все дышит и шевелится. Ребята помогли ему устроить свой скромный дом в порядок и, мягко говоря, были в ахуе от его выбора. Ричи кардинально изменился… его походка стала даже другой, не говоря уже о треморе, который сопровождает его везде и всегда. Когда уже прижился в этом доме, так сказать, пустил корни, он забил на таблетки от дрожи. Постоянно пить их и глотать для него стало казнью. Вызывало рвоту. Не пролезало в горло. Ругался, орал матом, но пил их и запихивал в себя. Но, в один прекрасный момент, когда они настолько заебали, он нашел альтернативу таблеткам. Очень странную и опасную альтернативу. Он резко ударял кулаками по столу. И тремор прощался на некоторое время. Он был один в доме, и никто ему не мог помешать избивать столы, лишь бы не прибегать к таблеткам. Удары были постоянными, сильными, он не жалел собственные костяшки. Падали вещи со столов, но он нашел в этом большую пользу и удовольствие, чем вечное глотание таблеток по рецепту психотерапевта. Даже выписавшись из «хосписа», Ричи был записан на посещение психотерапевта в качестве профилактики. А еще к сексологу. Хотя, ему и Эдди хватало. Он смотрел на него не как на предмет романтических или сексуальных отношений. А как на близкого друга, который не дал его в обиду и в когти зависимости. Как не дал он в свое время. Ричи видел Эдди после переезда в частный дом редко, перестали быть столь навязчивым с друг другом. Но переписывались каждый день, общались по видеосвязи во время его отъездов. Тозиер старался не быть прилипалой, такой противной и мерзкой, что тошно становится. Он признавался, что ему лучше, и что его не тянет к наркотикам больше и в помине. Но скрывал от него, что не пьет таблетки. Эдди видел же, что телефон во время видеозвонка не трясется, значит, таблетка уже в нем. Все хорошо. Ничего не должно вызывать подозрений. Только перед такими звонками, Ричи заменил столы стенами. Поскольку впал в затяжную депрессию на почве одиночества и экзистенциального кризиса. Ибо во время откровенного диалога, Эдди поделился с ним, что его жена беременна. У него будет сын. Донор был найден, и было сделано ЭКО. Ричи знает про бесплодие Эдди. У них слишком много общего. Ричи будет выступать в роли крестного отца. Потому что сам понял, что невмоготу хочет дочку. Принцессу.***
Эдди находится сейчас в своей квартире один, сидя в гостиной на диване. Майры нет, она уже несколько дней как у матери. У нее уже пятый месяц. Вся квартира уже в детских прибамбасах, игрушках, в детской мебели. Все говорит о скором рождении ребенка. У них будет сын, и Эдди не знает, какие книги по воспитанию начать читать. Он до Майры вообще не планировал ребенка из-за диагноза, а воспитывать чужого не представлял возможным. Ненавидеть же будет. Но здесь будет ребенок от любимой женщины, и все еще обидно, что сын будет не от него. Осадок пиздец, конечно. Но Майра до сих пор не знает, кто станет крестным отцом сына. Она уже ищет, зовет родственников или близких друзей, а он все откладывает это на потом, говоря, что у него есть вариант гораздо лучше. Она верит, и ждет. А Эдди ждет время, чтобы пустить Ричи на порог квартиры, когда она будет дома. Он решительно настроен сделать Тозиера крестным сына, и не уверен, разрешит ли она такую кандидатуру. А репутация Ричи медленно валится наискосок. Его все знают, как ебанутого на голову. Пропал на три года? Пишет новый материал или ребенка воспитывает! Которого и быть не может. — Ладно-ладно! Давай, начинается уже! — кричит Майра в трубку. — Окей, давай тогда. Они обрывают связь. Эдди в белой майке без плеч, в шортах сидит на кровати и перед лицом журнальный столик с пепельницей. В отражении черных рамок телевизора видит себя, свои плечи, свои татуировки. Он пообещал Тозиеру, что посмотрит его выступление, которое будет ну уж очень-очень смешным. Что на этот раз, после трехгодовалого отсутствия везде, новый материал будет пушкой. Держит под рукой ингалятор, полную дешевую пачку сигарет. И делает затяжку, наблюдая, как начинается новое выступление Ричи. Только никто не знает, что это не стендап. Это — прощальный монолог о закрытии карьеры, это — исповедь людям, кем он был все это время. По началу, выступление не несло в себе скрытой мысли. Все как обычно: счастливое лицо Тозиера, легкая одежда в середине весны, открытые позы и не скованные невербальные жесты. Микрофон держал свободно, губы не дрожали и не выступала потливость. Он выглядит идеальным. Но в один момент все меняется, вплоть до освещения. Он заменяет несказанную следующую шутку запоздалыми извинениями. Вместо веселой атмосферы начинает рассказывать, что именно делал три года. Его голос спокойный, он показывает, что все окей. Глаза в новой оправе не бегают из угла в угол, он не выглядит запуганным или уставшим зайчиком. На извинениях никому не становится легче, но все думали, что это начало номера. Он слишком легко переобувается. На фразе: «я употреблял наркотики», у него задрожал микрофон. Эдди понял, почему дрожат. А потом видит раны на костяшках. Становится невыносимо смотреть. Но голос Ричи, его хриплый голос и стойкая уверенность с подлинными намерениями готовы сделать то, ради чего он готовился три месяца. Ричи не шутит. Здесь нет места шуткам, все занято. Маска шута и веселого паяца пропала, нет того дурачка, который проскальзывал в сорок лет и дарил ему статность. Он открыто признается в зависимости, о своей страшной зависимости, полностью подтверждая посты из соцсетей, что он сидел на незаконных вещах. Угрохал тонну баксов, отдал коксу здоровье, отвернулись друзья, прекратились всевозможные связи. Эдди многого не знал, оказывается. Он просит прощения у жены — вся инфраструктура трещала их разводом, — у людей, которые верили в него, и кто был рядом с ним во время лечения. Горько признается, что совершил ошибку и подвергал доверие к себе к полному распаду. Делал много плохих вещей, грубил, не ценил, кто и что с ним рядом. Говорит, что устал держать это в себе и в своем доме, где только он и его тремор. Он не называет имена. Но каждый из неудачников, кто смотрит его, понимают, что идет речь о них. Эдди ловит в словах Ричи эти два года реабилитации, и еще год по скитаниям по домам. Как его пошатнул развод, принятие себя и дружба с тремором, который остался на всю жизнь. Тозиер не думает, что сможет найти кого-то себе в качестве второй половинки. Жену точно не сможет. Хуевый опыт у него с бабами. Прощальным монологом он вызвал слезы у миллионных — он всегда умел интерпретировать свои мысли в текст, — столько же гнева и презрения. Люди поделились на два лагеря: одни поддерживали его, говорили, что все хорошо, что даже под наркотой у него получились бомбезные шутки. Другие говорили, что он — грязный пидор, как о нем все и думали, что он — лживая дрянь, которая ничьей слезы не стоит. Не было единого мнения, и Ричи знал, на что идет. Он попытался снять с себя клеймо, которое пришил себе на лоб. Отбелить себя, но не оправдываться, почему пропал на три с половиной года и появился резко в мире с новостью о разводе. Эдди не досматривает монолог и выключает телевизор на половине раскаяния. Делает самую глубокую затяжку, сжигая сигарету до половины. Вкусно. Он не решается досмотреть до конца, хоть и обещал. У Эдди зудят татуировки и вены. Сверток не спасает. — Зачем ты признался? — Эдди не поднимает взгляд. Он не рад. — Мне посоветовал психотерапевт. Ричи все время сидел в темном углу в кресле, чтобы проследить, как тот выполняет обещание. Но проебался на половину. — Я тебе говорил, что у тебя пидорас, а не специалист? — сигареты не тушат в нем негодование. — Да, говорил. — Тогда зачем послушал?! — Мне стало легче. Я дал пищу для размышления людям. — Зато ты полностью угробил свою репутацию, молодец, тупица, — он смотрит на него со злостью. — Три года о тебе не было ни слуху, ни духу, появился с заявлением о разводе, как выстрел, а еще через полгода — с публичным признанием о том, что торчал! — Мне стало легче, Эдди, — повторяет на тон ниже. — Может быть, я не спорю, — разводит руками он. — Только теперь тебе полный пиздец. И жена пошлет тебя нахуй! Хер теперь тебе быть крестным! — А вот об этом я не подумал… — Сука! — Все равно мне недолго осталось. — встает Ричи и выходит из темного угла, присаживаясь с ним рядом, нюхая сигаретный дым. — Не говори глупостей, — Эдди смотрит на него, в его новые очки, в похудевшее лицо. — Помрешь только после меня и когда станешь крестным отцом для сына. — Ты правда выбираешь меня? — Ну да, ты недоволен? — Эдди делает затяжку. — Нет. Просто это большая ответственность. Если с вами что-то случится — ребенок по закону идет к крестным родителям. — Спасибо за информацию, кэп. Ричи мягко улыбается, невесомо. Улыбку можно только увидеть, и он легко забирает сигарету Эдди, делая сильную затяжку. Тот очень удивился. Потому что Ричи не курит тридцать лет. Его физиономия довольная, сжигает палочку до фильтра, наполняя легкие никотином на протяжении секунд десяти, не отрывая губы. Выгнулись щеки, и Эдди в забвении смотрит на него, самому находясь в домашней одежде. Он не чувствует себя уязвимым. Тозиер выглядит взвешенным. Ричи давно доказал, что больше не опасный. — Куришь ты, друг мой дорогой, откровенное говно, — голос, огрубевший от дыма, и кидает жалкий фильтр в пепельницу. Его руки бьются в адском треморе. Он еле не уронил горящую сигарету на ковер. — Так купи мне подороже и качественнее, друг мой, — Каспбрак откидывается на спинку дивана, на которую Ричи положил руку. — Если хочешь курить с удовольствием, то стоит брать кубинские сигареты… — Я уже боялся, что скажешь марихуану, если честно, — отшучивается он. — Нет, накур херня. Потом, запах жуткий стоять будет. Тем более, куришь в комнате, а не на балконе. У тебя ребенок скоро будет! — От сигаретной вони есть освежители, — разводит руками он. — Или ты меня упрекаешь? — Упрекаю. Потому что у тебя ребенок может стать пассивным курильщиком. — Майра не курит. — Тогда откуда помада на бычках на кухне? Ты красишь губы в красный? — смеется он. — Где ты хранишь свою любимую помаду? Хочу тоже попробовать. Эдди обернулся в негодовании на Ричи, который улыбается. Ясно. Жена тоже курит. Приедет и даст пизды. — Отвезешь меня? — спокойно цедит он, смотря в карие глаза. — Куда? На хер? — В компьютерный клуб. Эдди рассмеялся. — Ты с тем пареньком дружишь, что ли? — С самого начала лечения и давно уже не дружим, если ты понимаешь, о чем я, — Ричи ловит скептический взгляд. — Если что, он совершеннолетний уже. Не смотри так. — Ему точно есть восемнадцать? — Он мне паспорт показывал. Да, есть. Эдди не рискует задавать дальше вопросы или шутить. Личная жизнь Ричи его не касается. Но, если он и зайдет в игровой клуб, то его воспримут как отца паренька, нежели за бойфренда. А так Ричи в последнее время зачастил названивать Биллу, зачастил ходить к нему в клуб под прикрытием или просто звать его к себе. Они не спят с друг другом после выписки Ричи, но все сводится к тому, что между ними что-то есть эдакое. Но паренек из реабилитации горяч. Ричи же начал мутить с ним лишь по одной причине: пирсинг на языке. Если вы понимаете, о чем я. Дети у него будут со временем. Наверное. — Хорошо, старик Ричи, отвезу тебя в компьютерный клуб. — С меня сигареты, дружище. И тут становится понятно, что не так уж и далеко им до друзей.