любить по-русски.

      Это было ужасно.       Борис не спал почти двое суток, ожидая, пока лечащий врач не разрешит войти в эту чертову палату к Уиллу Байерсу. Почти двое суток он только и делал, что сидел в больнице, захлебываясь солеными слезами, вжимаясь в сиденье и выходя на улицу, чтобы холодный ветер остудил жар лица и заглушил рой отвратительных мыслей, от которых рыдать хотелось еще сильнее. Что если Уилл не очнется?       Павликовский начал бредить. Ему не хотелось ничего. Не хотелось выслушивать поддержку от друзей и братьев, выслушивать, как Джойс и Джонатан переговариваются о том, что будет в дальнейшем, выслушивать наказы доктора, что Борису необходимо успокоиться и вернуться домой. Но Борис не хочет. Борис хочет только одного, но не может себе этого позволить, потому что их разделяет дверь. Ну и врачи, черт бы их побрал.       Майк частенько заглядывал в больницу, передавая старшему, что Карэн просит того прийти и выспаться наконец, а брюнет отнекивался и скрещивал руки на груди, отвечал грубо, что вернется только когда его пустят к Уиллу. Как он может оставить тут Байерса одного, среди этих людей в белом и кучей капельниц? Он никогда его не оставит, в том-то и дело.       Курить он перестал на довольно длительный срок, сам себе поражаясь, потому что в подобных ситуациях сигареты являлись чуть ли не спасением от нервного срыва, от долбанной паранойи. Но позже домой вернулся все-таки – сначала проспал около 17 часов, а потом принял душ. Легче ему хоть и стало, но не намного. Можно сказать, капля в море да и только.       И спустя мучительно долгое время доктор объявил, что Уильям очнулся и что через пару часов его можно будет навестить. Павликовский почувствовал, что теперь может спокойно дышать.       Эти часы тянулись медленно, словно прожеванная жвачка, и это было невыносимо. Он кусал костяшки рук в нетерпении, потом кусал губы, а уже после агрессивный кусь сменился на милость, потому что врач открыл дверь и разрешил пройти к мальчику, предупредив также, что нужно вести себя спокойно. Борис влетел в палату первым.       Уилл Байерс. Он выглядел очень измученно и бледно. У кудрявого ныло в груди, слезы хотели нахлынуть с новой силой, а сам он уже собирался кинуться к его койке, чтобы крепко обнимать, шепча, как сильно скучал. Но на плечо ложится ладонь доктора, сообщающего чересчур уж поздно, как подметил Павликовский, что у Уилла есть проблемы с памятью. Что он может не узнать его.       Сердце пропустило удар.       Мужчина спросил у Байерса, знает ли тот молодого человека напротив, а мальчик переводит на брюнета взгляд, чуть приподнимая уголки губ в усталой улыбке и тихо отвечая: — Это Борис. Мой лучший друг.       Старший слез уже не сдерживает, бросается к своему Уиллу, осторожно обнимая, чтобы не отпугнуть и чтобы не поломать аппараты, стоящие рядом, но с таким рвением, что Джойс, зашедшая после Павликовского, мило улыбнулась.

***

      После выписки проходит неделя, которую Борис провел в кампании младшего. Конечно, последнему это внимание сильно льстило и постоянные ухаживания немного выводили из себя, он все равно был счастлив. Это же Борис. Который, на минуточку, из-за критического состояния Байерса ночами не спал и почти выплакал собственные глаза – он рассказал об этом Уильяму, на что тот смущенно заправил кудрявую прядь за ухо собеседнику и прижался к нему, обхватывая руками в знак благодарности, что не оставил, но после легонько стукнул, почти 5 минут читая нотации о том, что необходимо соблюдать режим сна и питания. И все эти 5 минут Павликовский взгляд с возмущенного друга не сводил, а когда же тот закончил, сплел их пальцы и нежно поцеловал в щечку. — Я очень тебя люблю. И я очень сильно скучал, —парень валит Уилла на спину и снова целует, только уже в лоб. — Ты говорил то же самое полчаса назад, —мальчишка негромко смеется, не посмев увернуться от ласк брюнета. — За эти полчаса я полюбил тебя еще сильнее.       Теперь все хорошо.