ghost of you

ветер шипит проклятия на древних языках, шепчет язвительно, утыкаясь холодным влажным носом в сколы камня фонарных столбов, и взрезает кучи прелых листьев у обочины. вечерний воздух сырой и серый, густые волосы тумана в нём спутываются до колтунов. сонми заторможено улыбается и делает шаг в сторону, ступая мокрыми ботинками на разбитую асфальтовую дорогу. дорога извивается между бугристыми холмами и редкими зданиями, стелется мимо голых деревьев и переливается через ржавую изгородь территории кладбища. асфальт обрывается у крематория. если пройти от конца тропы на две могилы вправо, можно увидеть покосившуюся плиту с несколькими луковицами маков в маслянистой земле: они пускают корни в кладбищенскую почву уже с десяток лет и по сей день не могут прижиться, умирая каждую зиму и возрождаясь весной. могила, кроме этого, ничем не примечательна. сонми присаживается возле низенькой ограды и, задержавшись на выбитой в камне дате, скользит взглядом вверх. с высоты могильной плиты на неё не мигая смотрит еын. она сидит на плоской верхушке камня, опираясь ногами об острия железного ограждения. ветер шумит сильнее, пригибает к земле деревья и растения, но фигура еын остаётся статичной. только иногда колеблется, размываясь в леденящем воздухе бледным пятном, но потом вновь собирается в единый образ. сонми приходит каждый четверг, потому что по четвергам в электричках скидки на билет с десяти утра до пяти вечера. она ездит одним и тем же маршрутом и покупает пачку спичек на вокзале – еын всегда мёрзла, и сонми уже привыкла греть её призрачные ладони крошечными огарками. сегодня они молчат. огонь приветливо лижет кончики пальцев, и губы еын кривятся в смутной улыбке. неплохо, но недостаточно, конечно. сонми не жалуется: ей бы хоть так. еле слышное бормотание горящей спички всё же лучше, чем глухая глубокая тишина, в которую ухнешь с головой и словно на дно средиземного моря – холодно, темно, странно. средиземное море тишины кишит людьми и одиночеством. волны болью обволакивают тело, и соль воды стягивает кожу рук и щёк. сонми натягивается, как струна, и расслабляется с отливом. спичка в ладони тухнет, и она чиркает новой о бок коробка. ржавая труха картона сыпется у ног еын, резонируя с чернотой земли и оседая на дне лёгких сонми. их тишина давно перестала быть уютной, оскалила зубы и вцепилась источающими яд клыками в пульс вен. сердце еын, впрочем, и так не бьётся, а сонми на своё давно всё равно. последняя спичка затухает, когда солнце касается стопой горизонта, проверяя почву на ощупь. сонми кладёт пустой коробок в карман к десятку других таких же смятых картонок и разворачивается на пятках, шагает в просыпающуюся темноту вечера. – ты же знаешь, что это – неправда? голос еын тяжёлым молотом догоняет в спину, бьёт между лопаток, туда, откуда у хороших девочек прорезаются крылья. – что – это? сонми сжимает веки и неслышным речитативом просит: «не надо, не надо, пожалуйста». смешок еын ломает одну из самых больших дамб в море сонми. – ты не можешь видеть призраков, ты же знаешь. я – не призрак. забавно, я ведь даже не мертва. линия челюсти сонми проходится волнорезом в холодном тумане. – мы на кладбище. кто-то из нас точно мёртв. сонми всё ещё стоит спиной, но ей не нужно видеть, чтобы знать, какую из улыбок сейчас надевает еын. – ты права, милая. кто-то из нас – точно мёртв. туман засыпает на земле мёртвым сном, солнце наконец присаживается на примятую серость травы, и ворона вспархивает с верхушки соседней сосны. сонми прослеживает взглядом изящный и точный полёт чернильной птицы до дверей крематория. – в таком случае, где – ты? еын закатывает глаза до белков с синеватыми прожилками. в её зрачках всё равно больше жизни, чем сонми когда-либо видела в своих. – там же, где и была. работаю, учусь. наверное, встречаюсь с кем-то. я же очень любвеобильная. от сонми пахнет спиленными ногтями и зубами, она это знает. знает и ненавидит. – да брось, не злись. ты сама виновата. голос ветра обретает силу, отскакивая эхом от могильных плит и ограждений, и еын со смехом начинает в нём растворяться. – так и не набралась смелости, чтобы познакомиться со мной. жухлые листья столбом взлетают в воздух и заворачивают сонми в разноцветную воронку. она наконец оборачивается – еын машет ей рукой и соскакивает с плиты на землю, распадаясь на миллионы частиц воздуха. последнее, что сонми видит – её аккуратное запястье с милым шрамом от ножа возле косточки. потом лиственная буря сходит с ума, окончательно поглощая мир вокруг, и сонми прикрывает глаза. когда она их открывает, кладбище залито ночью. бледная бедная луна скрыта облаками, но сонми отчётливо видит все надгробия в радиусе нескольких десятков метров. камень горит ярким цветом и пышет жаром у основания. свет идёт от работающего крематория. сонми заглядывает туда ради интереса, хотя уже знает, что увидит – полыхающие останки человеческого тела, распространяющие вокруг себя вонь палёного мяса. тучи на небе сгущаются и нависают куполом над кладбищем на окраине города. сонми прикрывает за собой дверь и вдыхает ночной воздух полной грудью впервые за долгие годы. на вкус он, как поцелуи еын, о которых она мечтала мутными вечерами, и прикосновение спички к подушечкам пальцев. на вкус он, как свобода. сонми присаживается возле третьей от крематория могилы и с любопытством рассматривает даты, высеченные на камне. потом она встаёт, разминает затёкшие ноги и кидает сотни смятых картонок на нераспустившиеся луковицы маков. асфальтированная дорожка выбегает за пределы кладбища очень быстро, хлопая за собой калиткой. сонми уходит на дно ночи, пока за её спиной горит солнце крематория. в тот вечер еын приснился странный и немного жуткий сон, в котором незнакомая ей девушка с блестящими чёрными волосами глядела пустыми глазами в закат и повторяла: «ave atque vale». еын не придала этому значения, как и многим вещам в своей жизни. что, вообще-то, закономерно. в конце концов, если бы она была внимательнее, на дне средиземного моря было бы на одну душу менее людно.