С запахом рок-н-ролла.

«На них синими глазами смотрит И о помощи уже не просит. Не имеет право даже на слезы: Ведь мальчики не плачут». алена швец. — Мальчики не плачут.

Синяя ручка со следами зубов делает еще несколько штрихов на салфетке, и Софи ловит на себе робкий, но очень заинтересованный взгляд. Дюмон ухмыляется, мусоля меж полосками губ сигарету. — Ты, наверное, считаешь меня странной, — невзначай, словно между делом, бросает она и расправляет плечи, перехватывая сигарету и стряхивая с нее пепел в пожелтевшую пепельницу. Этим утром обычно мрачный Готэм отчего-то тонет в белом солнечном свете, Софи тонет в горле безразмерного серого свитера крупной вязки, а ее спутник неловко тонет в кружке с кофе из френч-пресса, не находя, как завязать разговор. Они с Артуром знакомы уже несколько дней, но мужчина все еще не мог подступиться к обладательнице самых прекрасных кудряшек и самой веселой улыбки. — Никак нет! — как-то очень резко выпаливает Флек, отрываясь от кружки — он явно не ожидал, что Дюмон с ним первой заговорит после столь долгой паузы. Несколько капель кофе падает на коричневые штаны. Артур вздыхает и роняет косматую голову на грудь. — Это я странный. Сдавленный смешок, более похожий на икоту — он заставляет Софи поднять взгляд на мужчину. Артур тихо молится, чтобы этот смешок не перерос в приступ истерического смеха. Дюмон замечает то, чего явно не было позавчера — в день, когда они виделись крайний раз. Россыпь синяков на открывшейся шее и выглядывающих из-за ворота рубахи острых ключиц. — Ох, Артур, — протягивает она привычным осуждающе-сочувствующим тоном — материнским тоном, а затем осекается и хлопает себя по лбу. Совсем так же она отчитывает Джиджи, когда та ввязывается в драки с мальчишками. Вряд ли, правда, взрослый дядечка Артур Флек нуждается в ее нравоучениях. Но он нуждается. Софи сверяется с выведенным на салфетке профилем. Еще позавчера, в день, когда они виделись крайний раз, женщина начала накидывать свой маленький шедевр — именно тогда она впервые увидела Флека по-настоящему живым. Он охотно что-то рассказывал, театрально жестикулируя, будто ему внимал весь контингент сальной закусочной на углу Герберт-стрит. Кажется, это было что-то из его репертуара, который на самом деле никто не слушал и не слышал, но Артуру было все равно — среди звона тарелок и чужого гогота он нес своей пастве, преимущественно состоящей из уставших готэмских трудяг, что-то совершенно уморительное. Расслабленный и уверенный — он был прекрасен настолько, что рука сама достала из сумочки шариковую ручку. Дюмон так хотелось украсть себе кусочек такого Артура Флека — пусть и в виде каракули на салфетке. Теперь от него не осталось ни следа, а портить рисунок противными фиолетовыми синяками очень не хотелось. — Дети... Очень жестоки, — он словно оправдывается, и это заставляет Софи поморщится. — И чем же ты не угодил мелким ублюдкам? Кажется, Артур смущается еще сильнее. Точно ребенок. — Ты будешь смеяться надо мной. — Смотри. И тут нежные подушечки женских пальчиков касаются подбородка Флека, аккуратно поднимая его голову. Он не сопротивляется — и через секунду теплый взгляд Дюмон сталкивается со стеклянным взором Артура. Женщина нарочито хмурит лоб, а затем свободной рукой вычерчивает на груди крестик в воздухе. — Клянусь, не буду. Через сердце на луну кексик в глаз себе воткну!* Снова смешок, но на этот раз губы Флека дергаются в подобии улыбки — кажется, что настоящей улыбки. Он качает головой, а пальцы Софи незаметно соскальзывают с подбородка на шею, обдавая легким теплом ноющие ссадины. Дюмон ждет. Артур молчит. — Пожалуйста, — полушепотом произносит женщина после паузы, — верь мне. Она чувствует, как под бардовой рубашкой раздуваются его легкие в продолжительном болезненном вздохе. Она слышит, как из глотки рвется смех — подобный собачьему лаю смех. Кадык нервно дергается, плечи безвольно опускаются. — Нет, Софи. «Да-да-да, Софи!», — глубоко в расколотой душе. Тысячу раз да, Софи. Да, о которых она не узнает.