petit biscuit — you
Стоит начало декабря. Пушистый снег лежит на пышных еловых ветвях, что не теряют сочного изумрудного цвета на фоне серого неба. Лес, покрытый белым покрывалом, спокойно стоит за окном. Донхек застегивает запонки на рукава рубашки, стоя перед зеркалом в своей комнате. Он цепляет кончиками пальцев декоративные жемчужинки, что шли по краю рукава и подходит поближе. В его отражении, кроме маленького волнения, всё остаётся таким же, как обычно: лёгкий струящийся бант на воротнике рубашки, немного блёсток на веках, легко, коричневым карандашом подведённые глаза, персиковый бальзам на аккуратных губах. Пальцами с тонкими кольцами и гигиентическим маникюром на ногтях он касается небольших серёжек с натуральным жемчугом в ушах. Всё как обычно. Донхёк безупречен в своих музыкальных пальцах и нежных, ещё полу-детских мечтательных вздохах. Он всегда в себе уверен, и даже кажется, что хорош во всём, что делает. Всё будет хорошо. Это же всё пустяки, верно? Это звучит немного надрывно в его голове, но мысли прерывается, когда с первого этажа слышится голос отца. Донхёк подбегает к окну: к подъездной дорожке, шурша по мелкой гальке, подъезжает черный строгий автомобиль. А он все медлит, поскрёбывая ногтями подоконник от волнения. И медлит до тех пор, пока трое людей из машины — двое мужчин и одна женщина, не подходят ближе к двери, поднявшись на крыльцо. Донхёк последний раз поправляет волосы дрожащими пальцами, а когда сбегает по лестнице, крепко хватается за перила, потому что в глазах становится темно, а в голове глухо и пусто. Он замирает на последней ступеньке, поджимая пальцы на ногах, пока его мать помогает гостям раздеться. Донхек сжимает губы — с какой-то стороны ему нравилось оставаться незаметным, но с другой — неистерпимо хотелось, чтобы его заметили. И его замечают. Цепкий взгляд черных глаз — мужчина, что только что улыбался его родителям, оборачивается через плечо, заставляя всех замолчать. Краем глаза Донхёк видит, что мама кладет руку на грудь и ласково улыбается, но ему хочется упрекнуть её в нечестности, сказать нечто язвительное и желчное — настолько фальшиво она выглядела. Улыбка выходит беспокойной и натянутой. Он спускается со ступеньки, шагая к гостям, и останавливается перед ними. Снова звучит голос матери: — Донхёк, познакомься, это Минхён, — негромко говорит она, словно не желая прерывать какой-то важный момент. — Приятно познакомиться, — он медленно моргает и снова поднимает взгляд. — Взаимно, — губы Минхена трогает легкая улыбка. — А это господин и госпожа Ли, — указывает мама на пару в возрасте за спиной Минхёна. Донхёк учтиво кланяется, а после отец приглашает их к столу. И пусть у Донхека внутри все трепетало, а головокружение смешивается с лёгкой тошнотой, он старался держаться прямо. Его с самого детства поставили перед фактом, что его судьба предопределена. Что уже выбран его жизненный спутник, работа, увлечения. И пока они говорили, что это значительно облегчает существование, Донхек думал о том, что свободной жизни у него никогда не будет. А последние две недели он и вовсе покоя почти не видел. Ведь именно две недели назад ему сообщили, что состоится самая важная встреча в его жизни. Донхек уже почти смирился за это время, но тут отчаяние нагрянуло с новой силой — они договорились с родителями, что до шестнадцати он сможет заниматься своими делами и не думать о будущем, а просто быть подростком. Но до его шестандцатилетия еще полгода, а он уже стоит на той грани, когда приходится испытывать взрослые чувства и сталкиваться со взрослыми проблемами, даже не имея представления о том, как на них реагировать, и тем более, как решать. И пока он, словно ребенок, плакал у себя в спальне, мать гладила по растрепанным волосам и твердила, что им совсем необязательно торопиться, что до совершеннолетия Донхека времени еще навалом, что им пока нужно только подружиться и узнать друг друга поближе. Донхек не хотел. Донхек не хотел этих формальных свиданий, цветов для виду, натянутых улыбок и выходов в свет, держать кого-то чужого, такого эфемерного и холодного, под руку. Не хотелось делить одну постель, где любовью и не пахнет даже. Не хотелось делать вид образцовой семьи, а потом скрывать побои, как всё это время делала его мама. Донхеку, в его размеренные розовые пятнадцать, хотелось ходить на каток по понедельникам и четвергам, рисовать красками и слушать музыку в наушниках. Хотелось незаметно по ночам выбираться на балкон, чтобы курить клубничные сигареты и смотреть, как самый кончик тлеет в ночной тишине, где запах хвойного леса мешался со сладким ароматом дыма. Донхек смотрит в стол, пока идут взрослые разговоры. Ему это слушать неинтересно — гораздо больше интересовали жемчужинки на рукавах, и перебирать их пальцами. До тех самых пор, пока чья-то тень не накрывает его руки, что лежали на коленях. — Тебе налить сок? — Минхен не выглядит враждебно, но больше похож на няньку, которая пытается уговорить ребенка поесть. Донхек улыбается только от этой мысли, но вежливо отказывается. — Ну же, составь мне компанию, — а затем наклоняется еще ближе. — Эти старички пьют, а я нет, мне одиноко одному, — он немного отстраняется и снова кивает младшему на бутылку сока на столе. Донхек немного закатывает глаза от попытки старшего пошутить, но кивает, сдаваясь. И Ли Минхен, его предначертанная судьба (разве её могут творить люди? тем более другие?) наливает ему апельсиновый сок в высокий прозрачный стакан. А потом Донхек пьет из него, пачкая край следом бальзама. И все кажется таким маленьким в один момент. Даже их разница, казалось, пропасть (целых шесть лет!), кажется никчемной. Донхеку хочется залить этот апельсиновый сок себе в нос и удавиться. А они пусть смотрят и пожимают плечами: добрый был мальчик. Красивый, за собой следил. В юношестве был милой куколкой, почти марионеткой, но вот до роли идеального супруга не дотянул. Но он держится до конца обеда, ковыряясь в тарелке, как пятилетний ребёнок, и изредко бросает на родителей гневные взгляды. Ему не хотелось злиться на Минхена, ведь он тут тоже вряд ли что-то решал. Но несмотря на это, шкала раздражения рядом с ним подлетала до высшей точки и билась, колотилась, пульсировала так, что Донхёк едва держал кулаки при себе, хоть никогда и не думал, что его может быть так легко вывести из себя. Когда обед подходит к концу, все перемещаются в гостиную, чтобы пить кофе. Донхек только приземляется на мягкий диван, прямо справа от отца, когда мама ласково намекает, кивая на белое фортепиано, что стояло у окна. Поначалу Донхек ненавидел чертово фортепиано, а все занятия музыкой для него были сродни пыткам. Но со временем он научился направлять в музыку свою агрессию, разгружаться. И когда вновь становилось тревожно и неопределённо, он просто укладывал ноги на педали, пальцы — на клавиши, а затем громко хлопал крышкой, с топотом поднимаясь к себе. Мама тогда гордо вздыхала в проходе, пуская фальшивые слезы восхищения, даже не догадываясь. Она вообще была не очень догадливая по своей натуре, и представляла собой оболочку, полую внутри. Идеальная мать и жена, она никогда никого по-настоящему не любила, будучи даже с самыми близкими скрипяще-любезной. — Донхек чудесно играет на фортепиано, — вмешивается отец. От его басистого голоса по рукам Донхека проходят мурашки, заставляя подняться. И садится за фортепиано, предварительно убрав с крышки многочисленные нотные листы, что были брошены в беспорядке после пятничного занятия. И пальцы легко касаются клавиш, разыгрывая недавно разученную песню. И Донхек начинает петь, негромко, но слышно — а акустика просторной гостиной уже сама разносит его голос мягким эхом. Он погружается в музыку с головой, но не злобно ударяет по клавишам, а скорее уходит от реальности, постепенно наращивая темп и громкость, пока мелодия подходит к кульминации, как и его сильный, звучный голос. Но совсем скоро песня заканчивается, и тишина в гостиной наполняется клокочущим звоном. А потом раздаются хлопки — оборачиваясь, Донхек видит улыбки родителей Минхена. Через некоторое время, когда Донхеку становится совсем скучно, а взрослые становятся разморенными алкоголем и вкусной едой, ему удается улизнуть. Он устраивается на лестнице между первым и вторым этажом, на подоконнике, где было тихо и тепло. За окном с этой стороны было видно только заснеженный лес и бесконечное хмурое небо, сыпавшее сухим снегом. Подвинувшись к стене, Донхек касается лбом холодного стекла и прикрывает глаза. Он старается насладиться каждой минутой в одиночестве, будто совсем скоро его заберут в страшное рабство, где не дадут ни минуты покоя. Да, все его окружение жило так, его мать тоже вышла не за любимого мужчину. И они живут неплохо, в хорошем доме. Донхек ходит в частную школу, занимается с тренером на льду и играет на фортепиано. Но будущее казалось до того размытым и страшным, а он сам себе — беспомощным и безвольным. И не было сильного плеча, не было человека, который хотя бы намекнул, как быть дальше. Вместо спасителя на лестницу является только Минхен. Он неловко мнется, присаживаясь в ногах у Донхека, который открывает глаза. Донхеку думается, что тот начнет заливать фальшивые речи, будет осыпать комплиментами, а ему придется только улыбаться и соглашаться с каждым словом, кокетничая. Как и всю последующую жизнь. Но Минхен прижимается спиной к окну и поворачивает голову на Донхека, смотря молча. Донхеку страшно — Минхен старше, сильнее, увереннее. Он был каким-то великим, какими кажутся взрослые в детстве. Словно он мог купить все игрушки в магазине или всю пиццу на свете. Но помимо этого в нем было что-то более глубокое, какая-то внутренняя взрослая сила, которую Донхеку было не объяснить. И когда его родители давно казались ему жалкими и пустыми, то Минхен ощущался немного иначе, заставлял поближе к себе поджимать ноги и неловко трогать пальцами рукава рубашки. Но Донхека это величие буквально приводит в ужас. Дыхание сбивается, поэтому он втягивает воздух носом и негромко зовет: — Господин Ли? — Минхен поворачивает голову и смотрит на Донхека ожидающе. — Да? — Только не… — только не что? Какие слова способны удержать эту неведомую Донхеку силу? Вероятно, никакие, поэтому он надеется на удачу и свой дрожащий голос, что прежде никогда не подводил. — Только не трогайте меня, пожалуйста. Минхен усмехается, поднимаясь и смотря на Донхека сверху вниз: — Не то чтобы я собирался, — он выглядит так, будто Донхёк то ли прервал какую-то его важную мысль, то ли перебил начало фразы, и спускается обратно в гостиную, а Донхек смотрит на его спину, и почему-то вспоминает спину отца, который первый раз привел к нему преподавателя фортепиано и оставил одного, биться в истериках над нотами и сольфеджио. В какой-то момент младший даже почувствовал укол совести за свою резкость — ведь Минхён даже не принял никаких движений в его сторону. Когда-то он приручил фортепиано, холодное и пугающее, тенью стоящее в гостиной. Прошёл через ненависть к нотной грамоте и категоричному преподавателю. Неужели было так трудно освоить новый музыкальный инструмент? Ведь ноты он уже знал.i. tu
12 января 2020 г. в 21:56