fais rien

      Небо серое. Все идет к зиме — светлеют глаза, светлеет нагретая солнцем кожа.       Мерный стук копыт раздается в просторном дворе, между стриженых голых кустов, прямо по аккуратному тротуару. Донхек крепко держится за поводья, напряженно вглядываясь в спину отца, что ехал впереди. Утренняя прогулка на лошадях казалась бесконечной — парень уже вымотался от болтовни и холода.       Однако Минхен, который уверенно держится рядом с ним, пусть и говорил, что до этого ездил только пару раз, смиренно молчит и тоже смотрит вперед.       Родители впереди негромко переговариваются. Мама смеётся над отцовскими шутками так, будто они только-только начали встречаться. Со стороны, для всех, для Минхена — они были идеальной семьёй. Без единого изъяна, с процветающим бизнесом и золотым послушным ребенком.       Донхеку же иногда казалось, что он родился не в то время и не в том месте.       — Донхек, — негромко зовёт Минхен. Младший поворачивает голову, будто бы ожидая от старшего какой-то важной мысли, предложения о побеге куда-нибудь далеко-далеко, где вся эта фальшь уже не будет иметь смысла. Но Минхен продолжает, и юный огонек в глазах Донхека стремительно меркнет. — Давно катаешься на лошадях?       Донхек усмехается — ведь старшему даже в действительности неинтересно. Он смотрит на свои замёрзшие пальцы — было влажно и промозгло. Черт дёрнул родителей позвать Минхена прямо с утра, когда роса ещё не сошла со свежей травы.       — Родители приучали с детства, — Ли берет поводья получше и касается седой гривы лошади. Это была его любимая — серая в светлое яблоко, степенная, но своенравная. — Хотели, чтобы я занимался верховой ездой, потому что это престижно и там можно познакомиться с интересными людьми. Хотя бы дали выбрать между гольфом и лошадьми.       — Почему не пошёл дальше? Ты держишься уверенно, но не занимаешься этим профессионально, верно? — спрашивает Минхен.       Им бы по-хорошему закончить этот разговор. Но Донхек видит, как отец одобрительно кивает Минхену через плечо. Тот выглядит немного сконфуженным и немного неловко улыбается Донхеку, будто прося подыграть, хотя бы недолго.       — Понял, что это не мое. Я люблю животных, и они меня, вроде как, тоже, но профессиональный спорт… Не люблю конкуренцию.       — Но конкуренция — двигатель всего. Тем более, ты музыкант, должен это понимать. Родители говорили, что у тебя много побед.       — Я не заинтересован в победе, наверное, поэтому вечно и побеждаю, — пожимает плечами Донхек, натягивая рукава флисовой кофты на пальцы.       — Интересная тактика, — хмыкает Минхен, смотря вдаль — в туманное утро, окутавшее серый сад. Зима в этом году началась ровно по календарю. Спал лёгкий снежок, заставляя лошадей иногда фыркать. Розовые кусты остались лишь витьеватыми ветвями с острыми шипами.       — А ты чем занимаешься? — спрашивает Донхек только потому, что мысли в голове становятся слишком шумными из-за звенящей утренней тишины.       — Я работаю на отца, ничего интересного, — говорит он. — Скукотища, — старший немного рассматривает Донхека, пока тот думает, что ответить. Мягкий розовый свет освещал его юное лицо, а медовые волосы были немного растрепаны от встречного ветра.       — Наверное, я никогда не пойму взрослых, которые не любят свою работу, — усмехается Донхек. — Ведь можно заниматься всем, чем угодно.       Они немного молчат, но потом Донхек продолжает.       — Хотя, я, наверное, буду таким же.       Донхек отворачивает голову, вновь смотря вперед. Минхен немного вздыхает и неловко оглядывается. Он идёт ближе к Донхеку и немного наклоняется к нему.       — Мне кажется, что ты не будешь, как все эти взрослые. И ты обязательно будешь заниматься тем, чем захочешь, — негромко говорит он. Донхек с мамой сталкиваются взглядами и он быстро отводит глаза, понимая, как они выглядят.       — Мне кажется, я уже почти смирился со всем этим, — он кивает куда-то вперёд, имея ввиду и свою семью, и встречи с Минхёном, и то, что в его жизни нет никакой интриги, потому что он точно знает, что будет дальше.       — Общество никогда не будет идеальным, — говорит Минхен, будто слыша его мысли. Ему не хотелось в крошки разбивать надежды Донхека на лучший мир, но истина была важнее. — Тебе стоит принять это.       Донхек горько сглатывает — эти слова застревают у него в горле. Это была жестокая, но правда. Он и сам знал, что рано или поздно придется принять, что есть вещи, которые ему неподвластны. Но когда это была собственная жизнь…       — Но твоя жизнь — только твоя, — напоминает Минхен.       Остаток пути они проходят в тишине. Донхеку не хочется думать. Мама вечно гладила его по спине, воркуя о том, что у Донхека будет свой красивый дом, примерная семья (прямо как наша!). Рано или поздно на смену максимализму придет принятие. Потом будет легче, взглянуть только на его мать — ее выдали за отца, едва ей исполнилось шестнадцать. Она безупречно рисовала (даже показывала Донхеку свои старые рисунки тайком от отца — они действительно были академически правильными и душевными), но талантом пришлось пожертвовать в пользу званых ужинов, вечной готовки и светских приемов. Потом появился Донхек — юность женщины пролетела незаметно, и вот она была уже с первенцем на руках. И пусть Донхек отнюдь не был плохим ребенком — прилежно учился, слушался родителей — но в ее глазах вечно томилась тоска по чему-то неосуществлённому и упущенному.       Он понимал своих родителей, но не понимал, как они, будучи несчастными, делали его таким же.       — Минхен, помоги Донхеку слезть, ему вечно роста не хватает, вот и боится кататься. Еле уговорила его! — восклицает мама, останавливаясь рядом с отцом.       Донхеку хочется возмутиться, но он вздыхает, видя, что старший уже тянет к нему руки. Он готовится перекинуть ногу, однако спотыкается о стремя. Минхён не готов принять такое количество веса, едва успевая поймать его и амортизируя падение на колени.       — Донхёк, прости, — порывисто извиняется он, когда Ли опускает голову и сжимает зубы от боли. Старший помогает ему подняться, держа за бока под волнительные взгляды родных. — Сильно больно?       Донхёк стоически шмыгает носом и немного мотает головой, но его лицо показывает, что приземление было не самым удачным.       — Минхен, возвращайтесь в дом, мы заведем лошадей сами, — басит отец откуда-то сзади.       В доме тишина. Солнце падает на высокие стены с картинами и паркетный пол, заставляет блестеть мраморный камин.       — Где твоя комната? — спрашивает Ли, остановившись у лестницы, откуда видно вход в кухню, совмещенную со столовой и гостиную с высокими потолками и большими окнами. Несмотря на частые визиты в последнее время, Минхён ни разу не был где-то за пределами кухни и гостиной.       — Наверху.       — Сможешь подняться? — они на пробу встают на первую ступень, а затем вместе постепенно поднимаются до конца, пока Донхёк держится за старшего.       У Донхека в комнате своя ванная, поэтому Минхён усаживает его на небольшой диванчик возле входа и по указаниям младшего ищет на полке аптечку. Ли рассматривает свои беспощадно разорванные трикотажные брюки. Они были его любимыми — мягкие, светло-серые и очень уютные, как пижама.       Минхен возвращается с перекисью и ватой, присаживаясь перед младшим на корточки. Он выглядит безупречно в черных брюках и такой же рубашке — настолько же формально, насколько и непринужденно.       — Я не смогу так обработать, Донхек, — говорит Ли. В его глазах читается досада, ведь смущать парня — это последнее, чего он хотел. — Ты можешь сделать это сам или…       — Все нормально, — Донхеку хочется быть смелым, ведь почему-то по спине пробегают мурашки от всего, что происходит вокруг и внутри.       В ванной тепло, пахнет влагой и ароматной солью. Донхек стаскивает брюки, оставаясь в темно-синем белье и своей пыльно-розовой флисовой кофте.       — Будет немного больно, — предупреждает Минхен, осторожно придерживая ноги Донхека одной рукой, самыми кончиками пальцев, а второй бережно промакивая вокруг ранок. Донхек терпит, когда щиплет и облизывает губы, сводя ноги, которые покрылись мурашками. — Вот и все, — заканчивает Минхен, приклеивая небольшой пластырь. — Прости, что не удержал тебя.       — Все в порядке, — у Донхека непреодолимое желание потрогать его темные жёсткие волосы, и, задумавшись, он тянется и чуть ерошит их.       Ли поднимает голову чуть удивлённо и немного улыбается. Солнце из небольшого окошка с жалюзи падает на его лицо тускло-жёлтыми полосками.       — Спасибо, — благодарит Донхек. — За заботу.       Минхен кивает, поднимаясь и подавая ему руку.       — Всегда рад позаботиться о тебе, — говорит он спокойно, глаза в глаза, и Донхёк не слышит в его интонации ни пафоса, ни фальши, ни подтекста. Будто это действительно то, что он имел ввиду.       Когда они возвращаются в комнату, слышится тихий стук в дверь:       — Минхен, Донхек? Кофе уже готов, вы скоро?       — Сейчас спустимся, — говорит Донхек громко, влезая в другие брюки и застегивая ширинку спиной к Минхену. — Хён, иди, я сейчас подойду, — говорит он, оборачиваясь и впервые обращаясь к нему неформально.       Тот кивает и тактично выходит, спускаясь к остальным. Донхек смотрит на себя в зеркало, на свои алые уши и щеки и прижимает к ним прохладные ладони.       — Черт возьми… — он шепчет и немного трёт лицо. Ли оставляет на кровати кофту, заправляет футболку в брюки и оглядывает себя в зеркале снова. Нужно было держать себя в руках. Он не товар. Ему стоило бы сопротивляться.