Матриархат

Война получила название Вечной после легендарного выступления Марии-Антуанетты, Главнокомандующей Викенской армии: «Мы никогда не встанем на колени перед этими дикарями. Даже если эта война будет длиться вечность». Её сильный голос разносился по Мраморной площади в абсолютной тишине благоговейно внимающей знати. Никто — ни одна живая душа — не посмела хоть как-то возразить ей, даже глаза присутствующих выражали лишь восхищение и уважение. Стоящая справа Императрица Валерия lll десять лет назад согласно кивнула и взяла слово: «Викенция славится своими воительницами, не правда ли? Так давайте покажем, на что мы способны!» Площадь взорвалась оглушительными аплодисментами и озарилась улыбками двух самых великих женщин государства. В тринадцатый раз переизбираемая на эту должность, Мария была одной из самых популярных женщин Викенции. Не боящаяся публичности и того, что о ней будут писать жёлтые газетенки. Недрожащей рукой разрабатывающая стратегические планы и прислушивающаяся к Совету Валькирий, как к родной материи. Её любят, боготворят. Обожествляют, как когда-то Пенелопу — первую Императрицу Викенции, такой же недрожащей рукой свергшую патриархат. Ею восхищаются — многочисленные плакаты с выступлений, на которых озвучивались различные приказы высшего уровня, украшают комнату каждого второго подростка. Примечательно, что она не участвует ни в одной фотосессии, но её не смеют просить. Многочисленные официальные фотографии редактируются и создаются всё новые плакаты. Это почти культ личности с поправкой на то, что она всё-таки всего лишь Главнокомандующая, а не Императрица. Питер знает её такой, какой её не описывают во многочисленных газетах, создавая возвышенный образ воительницы, во главе армии идущей на бой. Да, это, конечно же, правда: она участвовала во множестве сражений, принёсших ей первую славу в том же количестве, что и шрамы. Но. Он знает её другой. Не менее прекрасной, чем в мундире или камуфляже. Питер знает её домашней — уютной, расслабленной, с мягкой улыбкой на губах и неизменным «мой мальчик», произносимым с нежностью. Тётя Ма́ри всё ещё любит его, несмотря на то, что ему уже семнадцать, а в этом возрасте юношей обычно отправляют в пансионаты на учебу. Но она нанимает ему учителей, иногда сама что-то рассказывает. В их доме всегда присутствуют валькирии — охрана высокопоставленного государственного лица и его семьи, — тоже относящиеся к нему с добротой и не отказывающие в желании поглазеть на тренировочный поединок. Питер прекрасно знает о ситуации в стране: оставшаяся часть мужчин — как показывает теперь статистика, на пять женщин приходится всего два мужчины — ограничена в правах по максимуму. Они обязаны получить образование и работать, в основном, техниками на фабриках. Экономика хоть и находится на потрясающем уровне для военного времени, но производство нужно увеличивать каждый месяц хотя бы на пять процентов. Питер прекрасно знает об этом. Но ему не нужны никакие права, он готов сам работать на фабрике вместо многочисленных машин, лишь бы тётя Мари по-прежнему любила его. Он хочет слышать «мой мальчик», сказанное ласковым голосом без командирских ноток, как она говорит на работе; хочет чувствовать тонкие длинные пальцы в волосах, мягко перебирающие пряди на затылке, как она всегда делает, стоит ему уложить голову на худые острые колени; хочет, чтобы она смотрела тёплыми карими глазами; хочет получать короткий поцелуй в щеку по утрам, когда она ещё немного сонная, лениво помешивающая ложечкой горячий зелёный чай. Питер хочет её любви. Хочет точно так же, как и страшится сказать об этом. Боится, что однажды не выдержит и прижмётся во время объятий ближе положенного, а тётя Мари почувствует, как именно он хочет её любви. Боится, что она посмотрит тогда презрительным взглядом, как иногда смотрит на провинившихся подчинённых. Боится, что услышит отдающий металлом голос: «Ты разочаровал меня, Питер». Боится больше никогда не услышать «мой мальчик». Именно поэтому, когда тётя Мари возвращается после инспекции на передовой во время относительного спокойствия на полях сражений, а Питер, чертовски соскучившийся по ней за месяц разлуки, жмется к ней в объятьях и с ужасом чувствует, как твердеющий член прикасается к её бедру, — именно поэтому — он замирает, не зная, что сделать. Его ведёт всего лишь от её запаха: цитрусовый парфюм, мята, с которой она всегда пьет чай, и немного пота — она ещё даже не успела переступить порог квартиры, не то что принять душ, когда он налетел на неё. Питер чувствует, как её рука на плече замирает во время очередного поглаживания, и боится поднять голову, оторвать нос от тёмно-зелёной ткани мундира на изгибе шеи и плеча и посмотреть в её глаза. — Питер, иди в гостиную. Мы поговорим позже. — Её голос звучит как на очередном параде: громкий, сильный. Он втягивает голову в плечи, когда тетя Мари отстраняется и уходит в свои комнаты. Что делать дальше, Питер даже не представляет. Так и остаётся стоять посреди коридора, слыша, как в её ванной начинает шуметь вода, — оглушённый, потерянный. Это конец, понимает он. Сейчас тётя Мари — хотя какая же она теперь ему тетя? Только Мария-Антуанетта, Главнокомандующая Викенции — скажет, что разочарована и он отправляется в пансионат. Привычная картина мира рушится, осыпается под его ноги мелкими стеклянными осколками, и Питер почти чувствует, как они впиваются в ступни, ранят тонкую кожу и остаются там навсегда, причиняя постоянную боль и напоминая о его самом большом провале, когда он плетется в гостиную. В гостиной — в той самой, в которой они часто проводят — проводили, Питер, теперь только проводили — вечера вместе: сидят в обнимку на диване, смотрят глупые комедии по телевизору; в той самой, где тётя Мари ласково гладит его по голове; в той самой, где его, пятилетнего, потерянного, со слезами на глазах, оставляют на тётю Мари родители и не возвращаются («Они теперь в лучшем мире, Питер, не нужно плакать»), а она впервые называет его «мой мальчик» — в этой гостиной его начинают душить слезы. Питер опускается на диван, сворачивается на нем в клубок, обхватывая дрожащими пальцами колени, и молча глотает слёзы, не давая вырваться ни одному всхлипу. Он не имеет права оскорблять эту комнату, так много значащую для него, звуками рыданий. Для него эта комната навсегда пропитана звуками смеха тёти Мари: переливающимися, заставляющими только улыбаться. Сейчас улыбаться не получается, за пеленой нескончаемых слёз не видно даже стоящий в метре от дивана журнальный столик, из горла упорно рвутся судорожные всхлипы — Питер зажимает рот ладонью и жмурится. Помогает плохо — по бледным щекам продолжают течь горькие слёзы. Он не знает, сколько лежит вот так — дрожащий от беззвучных рыданий, в отчаянии жмурящий опухшие от слез глаза. От прикосновения к волосам на макушке Питер, забывшийся сном от невыносимой боли в груди (дорожки высохших слёз неприятно стягивают кожу на щеках), распахивает глаза — прикосновение тёти Мари он не спутает с чужим даже спустя десятки лет, будет помнить её нежные руки, даже если забудет самого себя. Тётя Мари сидит перед диваном на коленях и обеспокоенно смотрит на него — Питеру нестерпимо хочется обнять её, успокоить, забрать волнение себе, но он одёргивает себя — нельзя, теперь больше никогда нельзя. От понимания этого он едва не заходится рыданиями вновь, но сдерживается, услышав её мягкий голос: — Питер, успокойся, мой мальчик. Всё хорошо. К щеке прижимается её аккуратная ладонь, мягко поглаживающая и стирающая слёзы, которые он всё-таки не смог удержать, услышав такое родное «мой мальчик». — Тётя, — зовёт Питер, но из груди рвётся лишь громкий всхлип, от чего он жмурится — лишь бы не увидеть в её глазах презрение: такой взрослый, а разревелся как семилетка. — Тише, мой мальчик, — слышит он и всхлипывает от этого громче прежнего. Ласковые, но сильные руки поднимают его, пересаживая на худые колени. Его обволакивает любимая смесь запахов: кофейный шампунь, тонкая сладость её собственного аромата — он даже не знает, как это можно описать словами. От неожиданности Питер распахивает глаза, сталкиваясь со взглядом тёти Мари — в нём привычная теплота, сейчас смешанная с волнением. По щекам продолжают течь слёзы, и он прячет их, утыкаясь носом в обтянутое домашней футболкой плечо и несмело сжимая ткань на талии — не позволяя себе обнять её. Он больше не заслуживает её объятий. — Тише, мой мальчик, все хорошо, — безостановочно начинает шептать тётя Мари, аккуратно поглаживая его по содрогающейся от рыданий спине. Питер вскоре затихает, время от времени ещё вздрагивая, отходя от долгих слёз. Тётя Мари замолкает, но продолжает гладить его так же, как и всегда в детстве, когда он, плачущий, прибегал в квартиру с разбитыми коленками. — Всё хорошо? — спрашивает она через некоторое время, мягко приглаживая его волосы на затылке. Питер почти неслышным шепотом отвечает: «Да». Да, тётя Мари, с тобой мне всегда хорошо. Да, тётя Мари, с тобой просто не может быть иначе. Да, тётя Мари, с тобой просто потрясающе. Он хочет сказать это всё вслух, хочет, чтобы она знала об этом — с ней просто не может быть плохо, — но понимает, что если сейчас скажет хоть слово, то вновь зайдётся в рыданиях. В груди всё ещё тянет, неприятно колет при глубоких вдохах — Питер отчаянно прижимается к тёте Мари, впитывает её тепло, запоминает запах. На смену рыданиям вновь приходит страх: а что если это только мимолётно? Сейчас тётя Мари уверится, что он и правда в порядке, и всё-таки в её голосе он услышит разочарование: «Пора прощаться, Питер. Пансионат ждёт». Но она молчит. Не говорит даже спустя полчаса — лишь аккуратная ладонь продолжает скользить по его спине в ласковых поглаживаниях. Питер хочет осторожно пересесть с её колен на диван, понимая, что он сейчас не маленький и тётя Мари, конечно же, устала, но она всё такая же сильная — худые руки удерживают его на месте, а одна привычно зарывается в волосы на затылке. Он послушно замирает, стараясь запомнить эту ласку — пальцы неспешно перебирают пряди, подушечки мягко поглаживают шею по линии роста волос, слегка царапая ногтями, — Питер вздрагивает, прижимаясь к тёте Мари сильнее. — Давай поговорим, Питер, — всё же говорит она через некоторое время. Он закусывает губу, вновь не в силах поднять голову и посмотреть ей в глаза. Стыд удушливой волной румянца заливает щёки и шею, и он прерывисто выдыхает, кивая. — Объяснишь мне, что это было в коридоре? — Тётя Мари говорит тихо, без металлических ноток, и его это в какой-то степени обнадёживает — всё не так плохо, Питер. — Я… люблю Вас, — с запинкой говорит Питер, от волнения переходя на «Вы». Он не понимает, откуда взялась эта смелость, но, видимо, скрывать что-то уже поздно. Сейчас они поговорят, и Питер пойдет собирать вещи в пансионат — его вновь поглощает отчаяние. Тётя Мари аккуратно пересаживает его на диван и поднимается, подходя к окну и прислоняясь поясницей к подоконнику — Питер следит за ней краем глаза, не смея поднять взгляд от своих рук и в волнении заламывая пальцы. — Я не вру, — едва ли не шёпотом добавляет он и смаргивает слёзы, не позволяя себе разреветься заново. — Питер, — со вздохом начинает тётя Мари. — Я никогда не говорила с тобой о том, что ты вырастешь и встретишь прекрасную девушку, которая обязательно будет о тебе заботиться. Которую ты будешь люб… — Я люблю Вас! — перебивая, восклицает Питер и тут же втягивает голову в плечи, видя, как на прекрасном лице приподнимается левая бровь. На пару минут в комнате наступает тишина — неприятная, вязкая, как жидкий зефир, который он никогда не любил. — Я не смогла заменить тебе мать, Питер, — отвернувшись, произносит тётя Мари. — Не смогла дать столько ласки, сколько дала бы родная мама. Я не всегда успеваю интересоваться твоими делами, увлечениями. Но я стараюсь быть рядом чаще. Стараюсь, как могу. Пойми и ты меня: у меня такая работа. Она замолкает, и Питер видит, как пальцы стирают со щеки влагу. Он закусывает губу, опуская голову. — Я не смогла, но дай мне хотя бы быть хорошей тётей, — добавляет она, не смотря на него. — Лучше Вас нет никого, — шепчет Питер, подтянув к груди ноги и подрагивающими пальцами обхватывая колени. — Я люблю Вас. — Великая Богиня, Питер! — всплеснув руками, тётя Мари поворачивается к нему едва ли не с криком. Он распахивает глаза от страха. — Как ты себе представляешь эти отношения?! Я молчу о нашей разнице в возрасте — хотя двадцать семь лет это целая жизнь! Я сестра твоей матери — это грёбаный инцест! Это тебя не смущает?! Её сильный голос отскакивает от стен, звенит осколками надежд в его голове. Ругательство от всегда сдержанной тёти Мари как пощёчина — Питер чувствует отпечаток эфемерных пальцев на горящей щеке. — Это всё не важно, — шёпотом упрямо твердит он, всё ещё с лёгким страхом смотря на тетю Мари, и в очередной раз повторяет: — Я люблю Вас. Он видит, как карие глаза темнеют ещё больше и на лице начинают ходить желваки. Тётя Мари в два шага оказывается перед диваном и без усилий толкает его в плечо. Питер падает на живот — он только и успевает, что охнуть от неожиданности и упереться ладонями в обивку, чтобы не ткнуться в неё же носом. Бёдра она легко вздергивает выше, резким движением стягивает домашние штаны вместе с бельём, оголяя ягодицы, на одну из которых с громким шлепком опускается сильная ладонь, сжимая её пальцами — Питер едва сдерживает позорный стон, чувствуя, как твердеет член. — Этого ты хочешь? Такой любви? — презрительно спрашивает тётя Мари, скользнув свободной рукой на его живот и сжав член поверх ткани штанов. Питера заливает удушливой волной — кажется, что румянец покрывает даже плечи, — и он стыдливо сводит лопатки, опустив голову и зажмурив глаза. С губ срывается убогое «пожалуйста» тихим, изломанным голосом. Тётя Мари убирает руки, натягивая на его бедра штаны. Садится на диван, притягивая его — опять залившегося слезами, всхлипывающего — к себе: обнимает мягко за плечи, аккуратно стирая влагу со щёк. Питер жмётся к ней ближе, как и всегда. — Питер, мой мальчик, успокойся. — Она вновь говорит мягко, ласково, прижимается губами к виску, не обращая внимания на всё ещё твердый член, прикасающийся к её бедру. — Простите, — как в трансе вновь и вновь шепчет Питер, сжимая непослушными пальцами ткань её футболки. Тётя Мари шумно выдыхает, поднимает его голову за подбородок — Питер неверяще распахивает глаза, чувствуя её губы на своих. По щекам перестают течь слёзы от невозможности происходящего. Напротив её глубокие глаза, на губах её губы, неспешно целующие — Питер прерывисто выдыхает, приоткрывая губы и неумело повторяя её действия: прихватывает верхнюю, скользит кончиком языка по нижней — и замирает, задев её язык. Питер отдает — дарит — первый поцелуй тёте Мари, раньше не смевший и мечтать о таком. Она слегка отстраняется, поглаживая его по щеке, Питер слепо тянется за ней и вздрагивает, слыша негромкое «тшш». — Я спрошу один раз. Хорошо подумай, прежде чем ответить. Действительно ли тебе нужны эти отношения? Питер вскидывается, смотря на неё едва ли не с обожанием. Неужели она правда даёт ему шанс? Тётя Мари — Мария-Антуанетта, Главнокомандующая Викенской армии — по-деловому строгая иногда даже в быту, не прощающая ошибок, даёт ему… шанс? Питер в который раз за этот день прерывисто выдыхает, смотря, как она уходит из гостиной. В груди у него заполошно бьётся сердце: в неверии стучит о ребра, желая выпорхнуть из грудной клетки и навсегда замереть в руках тёти Мари. Питер тоже хочет остаться в её руках на всю оставшуюся жизнь, лишь бы эти руки по-прежнему были нежны с ним. Он сидит на диване в полной тишине около часа, пока делающая обход двухэтажной квартиры валькирия не опускает ему руку на плечо. — Все в порядке, — неловко посмотрев на нее, лепечет Питер и сбегает в свою комнату. Поздним вечером он стучится — скребётся — в дверь, ведущую в комнаты тёти Мари, чертовски волнуясь и боясь не угодить — не понравиться. Замок открывается автоматически, и Питер тихо прикрывает за собой дверь, дожидаясь щелчка. Тётя Мари сидит за рабочим столом, листая папку с бумагами, и он не решается заговорить, переминаясь с ноги на ногу, пока она не поднимает на него взгляд. — Да, Питер? Он выдыхает, наконец решаясь прямо посмотреть в такие родные глаза, и говорит то, что знал ещё лет с пятнадцати: — Мне нужны эти отношения. Мне нужны… Вы. Тётя Мари кивает ему на дверь ванной, и когда Питер берется за ручку, краем глаза он замечает, как она устало проводит ладонями по лицу и зачесывает назад светлые волосы. Из душа Питер выходит, неловко кутаясь в её махровый халат — тётя Мари со смешком фыркает, смотря на него — и он наконец улыбается ей. В груди от этого смешка становится щекотно, будто стая бабочек бьётся о ребра, стараясь выбраться наружу и улететь. Босыми ногами Питер проходит по дубовому паркету, оставляя влажные следы, и аккуратно опускается на пушистый ковёр в рабочей зоне, прижимаясь щекой к острой коленке. Ему хочется поделиться этими невероятными ощущениями в груди с тётей Мари, но, кажется, что и всех слов самого богатого языка не хватит для этой идеи, поэтому он только шепчет, прикрывая глаза: — Тётя… — Мария. Просто Мария, Питер, не стоит звать меня тётей. В волосы на макушке зарываются тонкие пальцы, и он жмурится от удовольствия, не собираясь скрывать этого. — М-мария… — с запинкой произносит Питер и с надеждой спрашивает: — можно мне сегодня остаться с тобой? Сверху вновь слышится смешок, по щеке проходится ласковая ладонь прежде, чем он слышит согласие. Кажется, что бабочки начинают биться внутри только сильнее, поэтому Питер судорожно выдыхает, ластясь щекой к мягкой ткани домашних брюк Марии. — Иди в постель, уже поздно. Я сейчас приду. Питер открывает глаза, провожая её хрупкую фигуру до двери ванной взглядом и с улыбкой прижимая к груди, в которой неровно бьётся сердце, ладони. В спальне он забирается на широкую постель прямо в халате — за пижамой идти страшно, кажется, что стоит ему выйти из её комнат, и всё это очередными стеклянными осколками ляжет ему под ноги — и накидывает сверху мягкое одеяло. Мария появляется через пару минут в широкой футболке и коротких шортах. Через тонкую ткань футболки видны очертания сосков, и Питер смущённо опускает взгляд, пока она выключает свет и ложится в кровать. Он аккуратно ложится к ней под бок, несмело обнимая за талию. Мария притягивает его к себе ближе, мягко целует в скулу. — Спокойной ночи, мой мальчик. Он ловит такое нежное «мой мальчик», впитывает ласковые нотки ее голоса, шепчет с коротким поцелуем в плечо: — Спокойной ночи, Мария. Питер впервые засыпает без мыслей, не думая, чем занимается Мария на втором этаже, а осторожно обнимая её. Вслушивается в ровное дыхание, уложив голову на её плечо. Засыпать с Марией потрясающе, кажется, что он вновь вернулся в детство, когда можно было ночью из-за приснившегося кошмара прийти к ней и заснуть в ласковых объятьях. Утром Питер недовольно морщится из-за слишком тонких штор, пропускающих солнечные лучи, и вздрагивает от неожиданности, чувствуя на щеке поглаживания тонких пальцев. — Я непозволительно долго наблюдаю за твоим сном, мой мальчик, но тебе повезло, что у меня сегодня выходной. От голоса Марии он довольно улыбается, не спеша открывать глаза и наслаждаясь осторожными движениями пальцев на щеке. Как и всегда по утрам, в низу живота скручивается томление, а член наливается тяжестью — Питер старается незаметно поправить халат под одеялом, но замирает, слыша рядом смешок. Он наконец открывает глаза — Мария лежит совсем близко, наблюдая за его действиями с лёгкой усмешкой на губах. По щекам тут же разливается румянец, и Питер подтягивает ноги ближе к животу, поворачиваясь на бок и неосознанно стараясь скрыть полувставший член даже под одеялом. Он открывает рот, собираясь сбежать в душ, когда Мария притягивает его к себе за талию, а на его шею опускаются её губы, неспешно целуя. Питер запрокидывает голову, хватаясь за её плечо и негромко постанывая, когда кожу на шее слегка прихватывают зубы. Он даже не собирается скрывать удовольствие, понимая, что если сейчас сбежит или будет зажиматься, Мария первой больше к нему не прикоснётся. Она откидывает одеяло, приподнимаясь на локте и распахивая его халат — Питер краснеет под её изучающим взглядом, но не закрывается. Только не может сдержать всхлипа, когда сосок накрывают ее губы, а ладонь с нажимом оглаживает талию, спускаясь на бёдра. Питер не успевает за ощущениями, плавясь от почти незначительных ласк. Его мечты соответствуют только одной сотой реальности. Руки у Марии оказываются гораздо нежнее — ласково оглаживают бёдра, подушечки пальцев мягко скользят на внутреннюю сторону, и Питер сам слегка разводит ноги. Выгибается со стоном, сжимая пальцами её плечо, когда сосок обводит горячий язык. И шепчет, сбиваясь на постанывание: — Пожалуйста… — Что такое, мой мальчик? Питер хнычет от её голоса, чувствуя, как течет член, пачкая кожу на животе смазкой, а Мария разводит его ноги шире, пальцами аккуратно обводя анус, а языком скользя по коже на шее. — Назови меня своим ещё раз… пожалуйста… Питер жмурится, несмело зарываясь пальцами в её волосы, и едва не вскрикивает, чувствуя, как её пальцы обводят головку члена, размазывая смазку, и обхватывают основание ствола кольцом. — Мой мальчик. Мой самый лучший мальчик, — шепчет Мария ему на ухо, прихватывая губами мочку и лаская рукой член. Питеру хватает пары движений — под веками словно взрываются сверхновые; от нежного шёпота внутри что-то щёлкает — его выгибает дугой; укус под ухом придаёт остроты ощущениям — воздуха не хватает, и Питер задыхается, с отчаянным стоном кончая на свой живот. — Тише, всё хорошо, — слышит он через некоторое время, отходя от оглушительного оргазма и чувствуя, как Мария аккуратно стирает слезы с его щёк. Питер прерывисто выдыхает, стараясь восстановить дыхание и облизывая сухие губы. Когда он открывает глаза, Мария сидит на краю кровати, накинув на плечи тонкий халат. Обернувшись к нему, она слегка улыбается – Питер подползает к ней, щекой ластясь к бедру, не скрытому тканью шорт. В груди щекочутся бабочки, стучат крыльями о рёбра – Питер жмурится, едва касаясь губами тонкой длинной нити шрама на её бедре. Мария ласково проводит ладонью по его волосам, молча наблюдая. — Откуда он? — негромко спрашивает Питер, подняв на неё глаза и прослеживая губами начинающийся от середины бедра и скрывающийся под тканью шорт бледный шрам. — Этот? — Мария задумчиво опускает взгляд на своё бедро и молчит пару минут. — Битва за Арденту. Мы вышли в наступление ночью, город был захвачен только через три дня. Три дня, за которые к нам ни разу не пришло подкрепление. Нас бросили, оставили умирать. Видимо, думали, что нам не пробить периметр. Меня зацепило при взрыве в Парламенте. К тому времени мы уже зачистили большинство помещений, но обычная охрана решила защищать своих чиновников до последнего. Это сильно, хоть и глупо. Один из них кинулся на нас с гранатой, меня задело осколком стеклянного столика. Но, как видишь, я всё ещё жива, а они нет. Так что мораль сей истории такова: не кидайся на хорошо обученных и вооруженных женщин с гранатой. Мария негромко смеётся, передразнивая голос льва Алекса из мультфильма, и Питер улыбается, хотя внутри у него сильно стучит сердце, тянет неприятно — перед глазами стоит картина, как она, покрытая царапинами и копотью, вытаскивает из бедра крупный осколок. У него кружится голова, фантомной болью отдаваясь в бедро. Только сейчас Питер понимает, как же много было в её жизни битв и боли. Сколько у неё осталось шрамов на теле, о которых он даже не подозревает? Например, тонкая нитка под правой бровью? Он даже не представляет, неловкая ситуация в быту или же очередной осколок в битве оставили её. Только и может порадоваться, что не задело глаз. — Я люблю тебя, — почти неслышно шепчет Питер. Он готов сделать для Марии всё, лишь бы на её теле больше не оставалось ни одного шрама, лишь бы она больше не чувствовала боли. — Мой мальчик. — Мария улыбается, ласково целуя его в висок, и поднимается с постели. — Давай в душ и завтракать, я пока пролистаю пару документов. Питер со счастливой улыбкой откидывается на подушки, смотря, как она выходит из спальни, и до сих пор не может поверить, что всё это происходит в реальности. Он слегка щипает себя за руку и выдыхает, удостоверившись, что это не сон. На кухне после душа он сталкивается с валькирией и неловко просит уделить ему пару минут. Альрида кивает, ставя полный еды поднос на стол, и поднимает на него взгляд. Она самая молодая из всех «домашних» валькирий, но Питер всё равно краснеет, только открыв рот: — Ты не могла бы… купить мне… — он закусывает губу, заламывая пальцы, и почти шепчет: — чулки? Поднять взгляд он не решается, рассматривая ботинки на толстой подошве, входящие в форму валькирий. Сверху слышится смешок. — Оу. Мальчик вырос? — насмешливо спрашивает Альрида и с очередным смешком говорит: — Закажу доставку на твоё имя. Он всё так же, с опущенными глазами, благодарит её и освобождает проход в коридор, смотря, как она подхватывает поднос и направляется во вторую гостиную, облюбованную валькириями. В комнаты Марии он возвращается с таким же подносом еды, не забыв её любимые печёные яблоки и гранатовый сок. Она всё также сидит за рабочим столом и лишь мельком смотрит на него, подняв взгляд, кивая на диван и журнальный столик. Питер с ногами забирается на диван, одергивая задравшуюся футболку, и хватает дольку яблока, измазывая пальцы в мёде. Мария неспешно что-то зачёркивает и закрывает папку, поднимаясь из-за стола и садясь рядом с ним на диван. Питер возмущённо смотрит на неё, когда она перехватывает его руку за запястье на полпути ко рту и сама съедает яблочную дольку. И тут же прерывисто выдыхает, когда Мария втягивает его пальцы в рот, слизывая оставшийся мёд. По подушечками скользит горячий язык, заставляя его едва ли не проскулить от ощущений и самого вида его пальцев, обхваченных тонкими губами. Мария с неизменным смешком выпрямляется, кидая на него лукавый взгляд, и спокойно тянется к подносу с едой, стоящему на столике. Питер пару раз выдыхает, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. — Чем хочешь сегодня заняться? — через несколько минут неспешного поглощения еды спрашивает Мария. Питер с полным ртом салата пожимает плечами — единственные планы на сегодня: ни на шаг не отходить от Марии. – Тогда посмотрим какой-нибудь фильм, — с улыбкой продолжает она, допивая гранатовый сок. Питер улыбается в ответ, возвращая пустую тарелку на поднос и придвигаясь ближе к Марии. Обнимает за талию, довольно жмурясь и едва не мурлыча. На плечо опускается её рука, пока Мария включает недавно вышедший на экраны триллер. Питер устраивается удобнее и засыпает через полчаса просмотра, убаюканный её дыханием и поглаживаниями по спине. Будит его звук пришедшего уведомления на телефоне, и Питер скидывает плед, садясь на диване и сонно моргая. Из ванной слышится шум воды, пока он читает сообщение, что покупка на его имя доставлена и ожидает в почтовом ящике. В груди начинает частить сердце, пока Питер выходит в коридор и забирает посылку. В своей комнате он подрагивающими пальцами разрывает упаковку — внутри оказываются тонкие чулки белого цвета с кружевными резинками и такое же полупрозрачное бельё. Из-за белья он невольно краснеет, не зная, как потом будет благодарить Альриду, ведь подходящего у него точно нет — об этом он как-то не подумал. Чулки Питер старается надеть как можно аккуратнее, чтобы не порвать тончайший капрон. Резинки непривычно ощущаются на бедрах, плотно прилегая к коже. Бельё оказывается тоже кружевным, только без ярко выраженных рисунков, и немного холодит кожу. Питер окидывает взглядом своё отражение, закусывая губу. Кутается в халат по пути в комнаты Марии. В ванной всё ещё шумит вода — Питер проходит в спальню, скидывает халат и забирается на незаправленную постель, садясь лицом к двери. Мария появляется минут через десять, одной рукой поправляя спортивный топ, а другой — полотенцем вытирая волосы. Делает пару шагов в комнату и, кинув полотенце на комод, замирает, замечая его. Питер ёрзает, сидя на коленях и стараясь не слишком пялиться на её обнаженный живот с несколькими шрамами на нём. По самому низу тянется толстый рубец, уродуя нежную кожу. На правом боку бледнеют три параллельных тонких нити, уходя на спину. Ему нестерпимо хочется провести по ним языком, принести хоть какую-то ласку взамен всей той боли при получении этих шрамов. — Питер? Что это? — хрипло спрашивает Мария, и он наконец поднимает на неё взгляд. На бледном лице темнеют карие глаза, из приоткрытых губ вырывается неровное дыхание. Мария смотрит на него голодным взглядом, и Питеру становится немного страшно. — Я подумал… тебе понравится… — Он потупляется, опуская взгляд и неловко прикрывая ладонями бельё. Теперь эта идея кажется ему не такой хорошей как прежде. — Мне нравится, — слышит он через минуту, во время которой его прожигает взгляд Марии. Кровать прогибается под её весом, и Питер смотрит на неё из-под ресниц, покрываясь мурашками, когда она проводит кончиками пальцев по обтянутому капроном бедру и слегка оттягивает резинку. От щелчка он закусывает губу, начиная подрагивать от возбуждения. — Мой мальчик. Мария поднимает его голову за подбородок, накрывая губы своими и целуя. Питер тонет в поцелуе, негромко постанывая и стараясь отвечать. Ласкает её губы, прикрыв глаза и зарывшись рукой во влажные волосы. Она толкает его на спину, оглаживая ладонями бедра, сжимает ягодицы, пальцами забираясь под бельё. Питер будто оказывает под водой — дыхание перехватывает, и он выгибается, лихорадочно скользя ладонями по её плечам. Под пальцами чувствуются мелкие полоски шрамов, шелковистость нетронутой кожи, натренированные мышцы и лямки топа. — Тише, мой мальчик. Всё хорошо, перевернись же. Он выныривает на поверхность, слыша голос Марии, и разжимает пальцы, которыми стискивал лямки. Покорно переворачивается на живот, осознавая, что белья на нём уже нет, а стоящий член почти прижимается к животу — на простынь стекает капля смазки. Питер неосознанно старается прижаться членом к постели, но Мария вздёргивает его бёдра вверх — от прикосновения горячего языка к анусу он поражённо ахает, но тем не менее выгибаясь в пояснице и шире разводя ноги. На резинках чулок сжимаются пальцы, и он стонет от этого контраста удовольствия и почти боли — Мария даже не старается контролировать силу. Он готов начать умолять уже через несколько уверенных движений языка, лишь бы кончить. Но Мария сама отстраняется — Питер негромко хнычет — и накрывает его член ладонью, пальцами проникая в расслабленный анус. Питера прошивает острая вспышка удовольствия, стоит ей найти простату и слегка надавить. Рука на члене начинает двигаться быстрее, и он позорно скулит от наслаждения, пальцами сжимая подушку. За ухом прижимаются влажные губы, пальцы внутри особенно сильно надавливают на простату, и, слыша хриплое «мой мальчик», Питер не выдерживает, срываясь в оглушительный оргазм. Отходя от пережитого удовольствия, он, слегка подрагивая, оборачивается к Марии и прижимается губами к её бедру, поднимая на неё просящий взгляд. Мария пересаживается в изголовье кровати, скидывает короткие шорты, разводя ноги и сгибая их в коленях. Питер краснеет от её взгляда, рассматривая безволосый лобок и влажные от естественной смазки половые губы. Устраивается на животе удобнее и на пробу проходится языком по губам, собирая немного солоноватый вкус. Вскидывает глаза, слыша сверху негромкий стон. Мария зарывается рукой в его волосы, направляя и постанывая от частых движений языка. Питер изучающе толкается языком внутрь дырочки, лаская нежные стенки и немного пугаясь, когда в волосах сильнее сжимаются пальцы, а Мария громко стонет. Питеру кажется, что её стон всю оставшуюся жизнь будет звенеть у него в голове, но он определённо хочет услышать его ещё раз. Продолжая ласкать языком дырочку, он опускает на ее лобок ладонь — большим пальцем обводит клитор, а другими поглаживает шрам в низу живота. Мария стонет всё так же громко, вжимая его лицом в себя и подрагивая — на язык Питеру течет солоноватая смазка. Он аккуратно отстраняется, когда в волосах разжимаются её пальцы, и ложится сбоку от неё, не выдерживая и проводя пальцами по трём полоскам шрамов. Мария поворачивается и целует его, властно скользя языком в рот и пробегаясь по кромке зубов, прикусывает нижнюю губу и отстраняется. Питеру почему-то становится стыдно, что он даже не подумал вытереть губы после этого — на щеках разливается румянец. Мария, будто читая его мысли, негромко смеётся, пальцами вытирая с уголков его губ и подбородка смазку. Садится на постели, натягивая шорты, и фыркает: — И что, мне снова идти в душ? Питер, с тобой я разорюсь на счетах за воду. Он улыбается, наблюдая за ней, и лениво поворачивается на живот, провожая Марию взглядом до выхода из спальни. На бёдрах плотно сжимаются кружевные резинки, а в груди опять порхают бабочки. Только как-то по-другому — не бьются о ребра, желая выпорхнуть, а спокойно будто кружат по кругу. Ощущение похоже на выздоровление от болезни, как будто тяжёлая лихорадка отпустила его из своих объятий. Кажется, что лучше быть не может. Хотя нет. Гораздо лучше становится, когда возвращается Мария с улыбкой на тонких губах. ---- Примечания автора: Итак, вот и конец. Кто увидел отсылки к человеку-пауку, тот увидел правильно. Планируется приквел к этой истории, в котором я объясню чувства Марии и кое-что расскажу из ее прошлого. Именно поэтому не нужно писать гневные комментарии, что это все неправдоподобно и «какого хрена она вообще согласилась так быстро?!». Ваша Н.М.