мы с вами почти не знакомы.

      Ван Цзи смог прийти в себя только когда захлопнулась дверь в комнату. Слова все еще звучали в голове глухим эхом.

Постороннему человеку до моей жизни дела не должно быть...

      А еще постороннему человеку не должно быть так больно от бессилия и невозможности помочь хоть чем-то. От желания остановить, успокоить, спрятать от ужасной жизни, полной искусственного наслаждения и настоящей, реальной боли. Постороннего человека не должно так выворачивать от чувств, что в нем вызывает другой такой же посторонний. Лань Чжань больше кричать не может, плакать больше не может тоже, он почти не может чувствовать. Только отказываться от своих слов он все еще не намерен, и от чувств, и от желаний, и от необходимости уже помочь своему возлюбленному постороннему тоже.       Парень лежал на кровати в общежитии все выходные, поднимаясь лишь для того, чтобы поесть, согласно своему расписанию. Ему больше не хотелось. Жить. Думать не хотелось тоже, потому он нашел весьма занимательным смотреть в потолок и в деталях вспоминать что-то. Он вспоминал маму. Постепенно вырисовывая в голове ее портрет, линию за линией, он все не мог найти подходящие черты. Перед глазами каждый раз появлялся кто-то новый, но ни одна из них не была его матерью, чего-то все время не хватало. Улыбки? Нет. Может взгляда помягче? Вовсе нет, вот он, такой же, как у Си Ченя, или у него, как у матери, да и не важно. Чего-то все еще не хватало. И вместо нее вдруг появилось другое лицо — парня. Лицо, что так хотелось забыть хоть ненадолго.       Там, в их квартире, все было в порядке сначала. Вэй Ин просто говорил. Только голос его, казалось, терял жизнь, переставал походить на человеческий, становился совсем пустым и тихим даже. Вэй Ин говорил, а Лань Чжань слушал. Он не смел отвечать или перебивать, подходить ближе или делать хоть что-либо. Парень рассказывал все, с самого начала. Он рассказал, что помнит, как совсем малышом ехал на машине с родителями. Рассказал, что лиц их совсем сейчас не помнит, хотя много раз пытался заставить свое сознание выдать ему эту тайну. Ему было около трех или четырех лет на тот момент. Это единственное, что он мог рассказать, если бы кто-то спросил его о родителях. Лань Чжань не спрашивал, но слушал внимательно, не упуская ни слова, ни звука.       Родители Вэй Ина погибли очень давно. Он даже не помнит, что именно с ними случилось: в один момент его просто забрали незнакомые люди. Он тогда плакал, звал на помощь то отца, то мать, но никто не пришел и не забрал его. Забрали его намного позже, но совсем другие люди. Новая семья. Новые мама и папа. Только их на помощь звать никогда не хотелось, и родными они ему никогда бы не стали. Годам к семи ему уже объяснили, что такое смерть. Что все когда-нибудь умрут, что его родители умерли, что на помощь они ему прийти не смогут, как бы громко он не кричал. После такого разговора семилетний ребенок совсем перестал просить чьей-либо помощи. Семилетний ребенок перестал бояться чего-либо, потому что он все равно когда-нибудь умрет. Как бы там ни было, в новой семье ему даже нравилось: не кричала бы так новая матушка и не бранила его по любым пустякам, жизнь бы даже казалась сказкой. Он сам не винил ее ни в чем и никогда, но для самого чувство вины стало почти родным и навсегда поселилось где-то в области живота, каждый раз накрывая все сильнее и сильнее. Ему стоило только начать об этом думать, а иногда даже лишь услышать свое имя — новая волна тут же накрывала с головой. До шестнадцати лет он плакал, а затем перестал, потому что это все равно не помогало. Он все еще был виноват во всем и перед всеми. Он все еще оставался собой. И все еще ненавидел это.       Тогда, в шестнадцать лет, Усянь первый раз попробовал пить. Ему понравилось это чувство, когда земля из под ног уходит, а тело перестает принадлежать тебе. Особенно понравилось лежать на жестком полу и смотреть в потолок, прикрывая глаза. Мысли в тот момент ленивыми парусниками проплывали туда-сюда, сталкиваясь и потопляя друг друга, но дискомфорта не доставляли. Вэй Ин их просто-напросто не понимал. Состояние опьянения казалось оазисом, глотком свежего воздуха, спасением от бесконечных мыслей, бесконечного чувства вины и стыда за себя самого. Потом начались наркотики. Боли стало меньше, как и плохих мыслей. Плохо было только то, что периодически выходить из такого состояния все еще нужно было, и тогда он начинал понимать, что творит со своей жизнью. И тогда чувство вины лишь усиливалось.       Он тащил за собой все это всю свою жизнь, сколько помнит. Это был снежный ком, который увеличивался и увеличивался, и остановить это Вэй Ин уже был не в силах. Он пытался утонуть в своем искусственном городке удовольствия, спрятаться там и никогда-никогда не вылазить наружу. Как только он отойдет, придет чувство вины и отвращение к собственной личности. Он вновь будет ненавидеть собственное имя, тело, душу. Ему нельзя возвращаться.

... — Ты ведь можешь... Есть другой выход, Вэй Ин, — Лань Чжань надеется на это, он обещает себе, что найдет для него выход, обязательно, он станет для него выходом.

      Только Вэй Ин его не слушает, потому что ему плевать. Для него выхода нет. Для него есть только кривая темная дорожка, которая навсегда уведет его от этого мира, которая ведет прямиком в могилу. Но все ведь когда-нибудь умрут. Какая разница, сколько пройдет времени. Какая разница, что можно успеть за это время.

***

      Лань Ван Цзи рухнул в пропасть именно в тот момент, когда первый раз увидел раздражающего однокурсника на мероприятии, только сам этого еще не понимал. Он вдруг почувствовал интерес к Вэй Ину: шумному и веселому, постоянно находящемуся в центре событий. И первой стадией его заинтересованности в парне было отрицание. Излишне активный, он даже немного раздражал спокойного и холодного ко всему Лань Чжаня, почти выводил из себя и в то же время привлекал к себе. Вэй Усянь собирал вокруг себя девушек и парней, влюблял в себя каждого, кто общался с ним хоть пару минут, даже ненавистников набирал быстро и успешно, и даже этим был горд. Человек, в котором всегда был целый карнавал чувств и эмоций, который был рожден для того, чтобы стоять во главе толпы и собирать вокруг себя людей.       Лань Чжань был... не таким. Слов попусту никогда не тратил, оставался холоден и бесстрастен ко всему вокруг, потому людей чаще отталкивал. Он был ледяной статуей, идеально высеченной, с неземными чертами, утонченным и божественно прекрасным, но молчаливым и безэмоциональным. Ему трудно давалось общение с кем-то, потому что он, в общем-то, и не пытался в это самое общение. Это казалось таким не важным и даже не нужным, что парень решил сразу: просто так не трепаться, да и знакомств лишних не заводить. Будут еще отвлекать от учебы, уж чего Ван Цзи точно не нужно.

Усянь был ярким солнцем. Ван Цзи был холодной луной. Они не должны были встретиться на одном небосводе никогда.

      Си Чень стал замечать за братом что-то странное на вторую неделю. Ван Цзи становился нервным, засыпал позже, просыпался раньше, говорил еще меньше, чем обычно. Брату всегда было видно, когда младший о чем-то переживал. Через пару дней он решил обсудить с ним его состояние. Лань Чжань даже не стал пытаться соврать, лишь краснел кончиками ушей и взгляд не поднимал. Ему было стыдно за то, что он такой. За то, что он влюбился в парня. За то, что он влюбился в Вэй Усяня. Вопреки всем ожиданиям, Лань Хуань осуждать его не стал, опустил руку на плечо брата и спокойно улыбнулся: "Тебе не стоит переживать по поводу этого. Может быть тебе стоит больше времени проводить с ним?"       Может и стоило, только Чжань не знал как подойти к парню. Он даже выглядел как-то слишком холодно, будто Усянь ему сотку должен уже лет пять или грохнул его кролика, к примеру. Ему было сложно, очень сложно, но он пытался. В конечном итоге Лань нашел выход, хороший даже, как показалось, — просто помогать. Молча. Оберегать и защищать, как сможет, быть рядом именно в таком ключе. И брат одобрил.

***

      Из ванной Усянь не выходил часа три. В какой-то момент ему даже показалось, будто он теряет сознание, но этого не произошло. Мысли, будто скользкие черви в яблоке, будто насквозь его голову прогрызали, доставляя почти физическую боль. Он был ничтожеством, останется ничтожеством, и это единственное, что выходит у него превосходно. За всеми достижениями его всегда стоял мелкий, разрушающий себя и окружающих глупец, что пытался убедить всех вокруг — все под контролем. Все в его руках, и Вэй Ин держит крепко. Только никогда так не было, слова его настолько пустыми были, что даже тошно становилось порой. Он лучше всех видел, как все рушилось, со своего трона в самом центре этого хаоса. Ему стоило умереть, и тогда все было бы куда проще.       Как по щекам покатились слезы, он не заметил. Только вспоминал все-все, что сделал, что не успел, где мог бы что-то изменить, но не изменил. Слабак. Было холодно изнутри и почему-то так пусто, что больно где-то в душе. Вэй Усянь — кукла, оболочка с прогнившим внутренним миром, что был когда-то так богат.       Парень вспомнил. У него был друг. Хороший, преданный, лучший друг, что готов был помочь всегда, о чем бы Усянь его не попросил. Из головы напрочь вылетело, что с ним произошло. Он помнил только, как стоял на его похоронах два года назад. Чувство вины сжирало изнутри, а эмоций уже не было, потому что ну куда ему до эмоций, без таблеток их не существует, без таблеток мир пустой и серый. Как те похороны. Он помнил сестру того парня, что плакала громче всех, что не могла никак принять простую истину — Вэнь Нина больше нет с ними, больше никогда не будет. Он больше не улыбнется, не засмеется, он больше не сможет успокоить и обнять, помочь, извиниться своим слабым голоском. Он больше не сможет. Ему теперь только в гробу лежать и разлагаться, вот о чем думал тогда Вэй Ин. Думал, ненавидя себя лютой ненавистью.       Он знал Нина слишком хорошо, так же, как и понимал все его намерения. Но не углядел, когда тот взялся за нож и располосовал обе руки глубокими порезами, даже до ванной не доходя. Был слишком обдолбанным, чтобы хоть чем-то помочь, а потом было поздно. После этого Ин даже почти завязал, честно, целых две недели не прикасался даже к алкоголю, пока во снах к нему приходил друг и демонстративно вскрывался.       Усянь очнулся, только когда вода попала в легкие. Он задумался так сильно, что почти отключился от реальности. В голове промелькнула мысль, что стоило ему утонуть, все-таки. Парень закашлялся, резко поднимаясь, но делать этого не стоило. Голова закружилась, а в глазах потемнело мгновенно. И, кажется, он упал обратно, хорошенько приложившись о край ванны головой.