Stabscotch

      С глухим стуком нож втыкается в деревянную столешницу, и его кончик застревает в глубокой прорези. Курогири будет в ужасе за испорченную барную стойку, но как будто бы Шото на это не наплевать.       Он с небольшим усилием вытаскивает нож и засаживает его снова чуть в стороне от первой выбоины. Дерево уже всё испещрено колюще-режущими — результат многочасового усталого ожидания.       Деку на важной миссии, а это никогда не бывает быстро, Шото понимает. Старается, по крайней мере. Но это всё равно не слишком облегчает мучительную тоску по Любимому.       Шото скучающе утыкается подбородком в руку, проворачивая рукоять ножа во второй. Неподалёку от свежих выбоин под воском, которым Курогири раз в месяц натирает до блеска барную стойку, ещё различимы пять тонких застарелых выскобленных полос. Шото ложится щекой на дерево и тянется к следам, с нежностью прослеживая их кончиками пальцев. Закрывая глаза, он отдается воспоминаниям, в которых Изуку страстно трахал его прямо здесь, как раз на излюбленном месте Шигараки. Прежде излюбленном — оно перестало быть таковым, когда Томура обнаружил под своим стаканом подозрительные следы и догадался, что именно здесь недавно происходило. Курогири тогда едва удалось остановить взбешённого Шигараки от разложения стойки его причудой, а Деку старался хихикать не слишком очевидно, когда Томура навсегда перекочевал за дальний угловой столик.       Шото углубляется в воспоминания, чувствуя, как внизу живота начинает собираться горячее возбуждение. Жар губ Изуку, его громкое дыхание, стон, с которым он заполнял Шото своей плотью, животная страсть, с которой нагибал его над стойкой, толкаясь бёдрами, наваливаясь сверху всем весом и шепча, как Шото горяч и восхитителен изнутри, как Изуку нравится быть в нём, двигаться в нём, любить его, и как они вечно будут вместе, вдвоём даже против целого мира; и короткие ногти Шото царапали дерево, когда Изуку кончал глубоко в него, жадно вцепившись зубами в загривок…       Шото резко открывает глаза. Он по-прежнему один в гнетущей глухой тишине полутёмного бара; его накрывающая царапины ладонь дымится, и он быстро отнимает её от поверхности, поднимаясь со стойки и шипя от того, как кончик жёсткой эрекции болезненно трётся о ширинку. Шото резко выдыхает, стараясь избавиться от раздражения, и куча соскобленных щепок-опилок слетает со столешницы на пол. На секунду ему хочется сжечь их еще в полете, а затем его охватывает вспышка бешенства: Изуку уже должен был вернуться, они уже должны быть вместе! Как вообще кто-то смеет разлучать их?!       Неудержимое желание сжечь здесь к чёртовой матери вообще всё на секунду застилает сознание, но, поймав себя на этой опасной мысли, Шото спешно отпускает начавший раскаляться нож, так и оставляя его воткнутым в дерево.       Это было близко. Он медленно выдыхает. Ему срочно стоит найти способ сбросить накопившееся от ожидания напряжение, иначе это закончится очередным срывом.       Слезая с барного стула, Шото ослабляет узел галстука, но когда снова берётся за оружие, чтобы вернуть его в ножны, замирает — чувствует за спиной чьё-то бесшумное приближение.       Лезвие, остановленное в паре миллиметров от чужого горла, словно насмехаясь, ловит тусклый блик. Деку скашивает глаза на угрожающее ему оружие и тихо хмыкает, подмечая заодно и лёд, приморозивший его ноги к полу.       — Твоя реакция как всегда великолепна, Шо, — негромко произносит он, и Тодороки расслабляет плечи, едва не тая от облегчения: Изуку вернулся. И всё же нечто необъяснимое мешает ему сейчас просто сорваться с места, чтобы вцепиться в Мидорию и никогда больше не отпускать, пока они не врастут друг в друга каждой клеточкой, как буквально минуту назад ему мечталось — некая непреодолимая преграда из смутного, но гнетущего ощущения, которому Шото пока не может найти названия. Он продолжает стоять на месте, пытаясь поймать взгляд Изуку, но тот прикован к полу. Шото опускает руку, плавным и точным движением возвращая нож в чехол, закрепленный на пояснице.       — Недостаточно. Ты сумел подобраться ко мне слишком близко, — сухо отвечает он, оставаясь к себе максимально категоричным даже несмотря на то, что по-прежнему является едва ли не единственным человеком, способным уловить приближение второго самого опасного злодея в мире.       — Но ты заметил меня. Кажется, я теряю хватку, — с тихим вздохом говорит Деку, устало потирая шею под шипение плавящегося льда. Он переступает с ноги на ногу, хрустя полупрозрачным крошевом, когда его ступни окончательно освобождаются от ледяного плена.       — Просто ты не собирался меня убивать, — холодно озвучивает Шото, мысленно добавляя «иначе тебя бы ничто не остановило».       Деку тихо хмыкает, продолжая смотреть вниз, и Тодороки чувствует исходящие от него волны напряженной ауры.       — Изуку?       Неприятное беспокойство заполняет воздух, затягивая узел мучительного ожидания, пока Шото наблюдает, как Изуку молча проходит за барную стойку и берётся за ближайшую бутылку со спиртным.       — Изуку? — ещё раз повторяет Шото, приближаясь к нему и с непониманием смотря, как упавшие на дно стакана кубики льда тонут в янтаре из бутылки. Запотевший край стекла едва касается губ Изуку, прежде чем Шото успевает остановить его руку, вцепившись в запястье.       Мидория никогда прежде не пил алкоголь.       Он наконец поднимает на Шото взгляд, измученный и тяжёлый; напряжение в держащей стакан руке настолько сильное, что Шото может почувствовать под пальцами жёсткие гребни проступивших сухожилий. На рукаве его рубашки есть несколько крупных тёмных пятен — чья-то кровь. Они почти неразличимы на бордовой ткани, но Шото чувствует, как в звенящем воздухе смешиваются тягучие запахи долго выдержанного виски и металла.       — Не обращай внимание, Шо, просто… — Деку устало вздыхает. В его руке нет дрожи, но кажется, что ещё вот-вот, и стекло под чёрной кожей перчатки покроется трещинами. — …напряжённый день.       Он звучит мягко, но темнота в обычно ярких, живых зелёных глазах почти душит Шото. Он никогда не боялся Изуку, но сейчас есть что-то страшное в глубокой пустоте, осевшей на дне его зрачков, и Шото хочет заставить эту пустоту исчезнуть.       Даже если ради этого потребуется вырезать собственное сердце.       Он забирает у Изуку выпивку, и тот не сопротивляется, но с затаённой настороженностью прослеживает, как Шото ставит стакан на стойку и вкладывает в его освободившуюся ладонь собственные пальцы. Суровые тени на лице Мидории немного сглаживаются, и уголок его губ слегка приподнимается, когда Шото мягко целует его голое запястье чуть пониже перчатки.       — Я могу помочь тебе справиться с этим напряжением, — негромко произносит Шото, чувствуя, как под губами участилось биение пульса. И без того широкие от сумрака помещения зрачки зелёных глаз за мгновение почти затапливают радужку, и импульс чужого возбуждения словно ток проходит сквозь губы Шото прямо в его пах. — Гораздо лучше, чем это.       Он с презрением косится на стакан. Деку хмыкает, и — вот оно — что-то загорается в его взгляде, гораздо более глубокое и пугающее, но манящее, как пламя свечи для мотылька.       Шото будет рад сгореть в этом пламени.       Деку с ухмылкой выгибает бровь, подступая к нему на полшага гибким движением хищника.       — Хм, предлагаешь поменять один порок на другой? — он приближается вплотную, и сквозь темноту его взгляда проглядывает яростный огонь. Тот же самый, что горит внутри Шото. Не его причуда.       Похоть.       Шото облизывает пересохшие губы, и Изуку повторяет его жест.       — Пожалуй, это станет лучшим исходом дня… — шепчет Деку, высвобождая одну руку из пальцев Шото, чтобы небрежно расстегнуть верхние пуговицы его рубашки, а второй настойчиво нажимая ему на плечо, вынуждая опуститься на колени.       И Шото не сопротивляется.

***

      Воздух, влажный и разгорячённый, наполняет небольшое помещение бара; смесь тяжёлых хриплых выдохов и коротких стонов Деку похожа на полурычание. Густая слюна стекает с подбородка Шото на пол, но едва ли сейчас его заботит оставляемый им беспорядок — пока его рот грубо заткнут жёстким членом, сознание с трудом держится на границе реального мира. Слёзы застилают зрение и текут по щекам, но Шото упорно сосредоточен на гипнотическом взгляде зелёных глаз, сверкающих бесовскими искрами. Он задыхается, его горло спазмирует, но давление на затылке не позволяет ему отстраниться, и под пальцами, до боли вцепившимися в мускулистые бёдра Деку, расцветают ледяные узоры и прожжённые пятна — но Изуку не обращает на это никакого внимания. Весь его интерес сосредоточен на отсасывающем ему Шото; лицо Деку при этом наполнено светом маниакального обожания и безумной любви, и Шото не мог бы заставить себя перестать жадно впитывать в себя каждую частичку этого света, даже если бы захотел, ведь вся любовь — и всё безумие — Изуку принадлежат сейчас только ему одному.       — Посмотри на себя, Шо, — выдыхает Деку, не отрывая от него полного тёмного восхищения взгляда, — ты хотел всего этого, не так ли? — его член пульсирует в глотке Шото, беспощадная хватка на затылке всё так же не дает ему сдвинуться ни на сантиметр, и от недостатка кислорода эйфория всё плотнее туманит разум. — Моя маленькая грязная сучка. О, ты великолепен, — стонет Изуку, качнув бедрами: сначала слегка, а затем всё жёстче. — Ты прекрасен, Шото, я не знаю никого лучше тебя. Само. Ёбаное. Совершенство.       Каждое слово подтверждается жёстким толчком, и глаза Шото закатываются в экстазе на грани потери сознания. Деку наклоняется, скользя рукой по его спине вдоль напряжённых мышц под взмокшей рубашкой, продолжая вдавливать его лицо себе в пах, а затем внезапно распрямляется, отпуская голову Шото, но тому едва ли удается отстраниться сильнее, чем нужно, чтобы соскользнуть с его члена, освободив горло для жадных вдохов — «короткий поводок» в виде галстука по-прежнему сжат скрытыми перчаткой пальцами. Но теперь и во второй руке Деку что-то есть — блик света вспышкой соскальзывает с лезвия ножа, который прежде покоился в чехле на пояснице Шото. Изуку играючи вертит рукоять в пальцах и медленно опускает острие вниз, приближая его к горлу Шото, всё так же не позволяя отстраниться жёстким натягом галстука. Шото по-прежнему тяжело пытается отдышаться, но не может остановить инстинктивную задержку дыхания, когда укол острия ощущается рядом с кадыком.       Пока ещё недостаточный, чтобы повредить кожу.       Шото замечает, что Деку и сам не дышит, поворачивая лезвие и заворожённо наблюдая, как тыльная сторона ножа продавливает бледную кожу, скользя по ней тонким холодом.       — Ты так доверяешь мне… — едва слышно шепчет Деку, двинув бёдрами, чтобы его член прошелся по раскрасневшимся губам и проскользнул между ними; его широко раскрытые глаза не моргают, голодно пожирая картину перед собой: Шото, покорно преклонивший перед ним колени, с наслаждением сосёт его член, доверяя своё горло под нож и неотрывно смотря в глаза с абсолютным вожделением — весь, весь такой только для него одного — что может быть великолепнее подобного дара?       Изуку не может себе представить.       Частая пульсация вены под нежной, гладкой кожей завораживает, и он снова поворачивает нож острой стороной, чтобы насладиться этим чувством контроля, тонкой балансировкой над самой точкой невозврата, чертой, где горячая, бьющаяся в жилах жизнь может в одно мгновение пролиться, безвозвратно покидая разноцветные глаза. Он оставляет нож в своей руке неподвижным и тянет за галстук, совсем слегка, просто чтобы посмотреть, поддастся ли Шото, и тот, на мгновение распахнув глаза, не в испуге, а словно осознавший в этот миг свою судьбу, закрывает веки, и слегка откинув голову во всей уязвимости, податливо подставляет пульс под острие и со стоном наслаждения подаётся вперед, полностью покоряясь во власть ведущих рук. И именно это острое мгновение посылает сквозь Деку такой мощный, ослепительный импульс удовольствия, что он едва успевает отдёрнуть нож и вонзиться членом в самую глубину горячего горла, кончая в него на пике сильнейшего оргазма в своей жизни.       — Нгх, блять, Шото!.. — Изуку лишь спустя несколько секунд удается расслабить скрюченные от напряжения пальцы, запутавшиеся в двухцветных волосах, и распрямиться, до сих пор переживая дрожь и спазмы, сосредоточенные в паху и волнами уходящие в ноги, делая его следующий шаг назад настолько шатким, что ему приходится опереться на стойку, чтобы не рухнуть. Шото жадно хватает ртом воздух, а чуть отдышавшись, поднимает лицо; и эти его по-блядски опухшие алые губы, с которых он языком собирает капли спермы, брызгами усеивающие и его красивое лицо, его залитый слюной подбородок, и грудь в полурасстегнутой рубашке, заставляют его выглядеть как последняя конченая шлюха, и Деку обожает этот вид.       — Чёрт возьми, ты даже не представляешь!.. — он подходит рывком, вдавливая пальцы в скулы Шото и приближая их лица вплотную, яростно рыча: — Даже не представляешь, что со мной делаешь!       Шото медленно моргает, высовывает кончик языка и нарочито неспешно подхватывает им капельку спермы с уголка губ, зная, что Изуку наслаждается этим зрелищем. Вспышка чистого восторга озаряет зелёные глаза.       — Ты просто срываешь мне. Нахер. Башню.       Деку впивается в его рот своим, срывая одежду с податливого тела, жадно облизывая каждый сантиметр кожи, до которого может дотянуться, а дойдя до тончайшей алой полоски на шее, с протяжным стоном припадает к ней, слизывая кровь, наслаждаясь, как её вкус смешивается с привкусом его собственной спермы, украденным с языка Шото.       Он доводит Шото до оргазма одними лишь пальцами, умело и быстро, вовсе не сосредотачиваясь на том, чтобы растянуть его удовольствие, наоборот, в погоне за очередным подтверждением того, что его возлюбленный полностью в его власти. Оттрахав его рукой, Деку заменяет её своим членом, беря агрессивный, неистовый темп, и буквально через несколько минут любуется тем, как Шото вновь выгибает на полу резкой дугой, и повторный оргазм красит его бледный живот белыми нитями спермы, а лёд, разросшийся от его правого плеча по всей высоте барной стойки, сверкает отражением вспыхнувшего пламени.       — Ты красивый, — с любовью выдыхает Деку, крепко держа его под бёдра и возобновляя неспешный темп, — такой красивый… Как божество…       Расфокусированный взгляд серо-бирюзовых глаз скользит по его губам, но едва ли в нём есть осмысленность. Кисть дрожащей руки тянется вперёд, пытаясь дотронуться до его лица, и Деку с мягким смешком подхватывает тонкие пальцы, целуя костяшки и продолжая шептать в серебрящуюся изморосью холодную кожу:       — Мы существуем только друг для друга, Шото, ты и я… И весь мир, любовь моя, существует только для нас…       Шото лишь стонет в ответ: греховный, тягучий звук резонирует по нутру Изуку, заставляя его ускорить движения. Он перекладывает холодную руку себе на плечи и скользит ладонями по рельефному телу под собой, любя каждый его изгиб; сгребает в горсти красно-белые пряди и наклоняется вдохнуть их аромат, собрать языком колкие морозные иглы с фарфоровой кожи скулы и челюсти, сдвинуться к губам, впитав с них сладкие стоны, и прижаться поцелуем к почти раскалённой бугристой коже шрама, всё это время не прекращая блаженно-глубоко толкаться между раскованно разведённых бледных ног.       Постепенно блеск сознания возвращается во взгляд Шото, и Деку нагибается к нему. В зелёных глазах больше нет пугающей измученности и затаённого напряжения, черты лица Изуку расслабленны и мягки, как и его взгляд — недавно наблюдавший за чьими-то муками, сейчас он нежен, наблюдая за блаженством Шото, как и руки, оглаживающие его кожу — те же руки, что несколько часов назад забрали или изувечили чью-то жизнь — это те же руки, что спасли и придали смысл жизни Шото, и они ласковы и добры с ним, только с ним, и так будет всегда.       Но если Изуку думает, что сейчас Шото нужна его доброта, то он даже не догадывается, как долго он прождал его в злостном одиночестве.       — Ты вернулся ко мне? — с усмешкой спрашивает Деку, убирая с его лица мешающуюся прядку, и Шото с трудом сглатывает пересохшим от криков и стонов горлом. Вместо ответа он сцепляет лодыжки на пояснице Деку, делая его последующий толчок бёдрами более резким, чем тот должен был быть, и Изуку замирает, с интересом приподняв бровь. — О, что это? Тебе хочется чего-то другого, Шо?       Тодороки облизывает сухие губы и пытается заговорить, но голос срывается до хриплого полушёпота, едва ли слышного в скрипе трескающегося на жарком воздухе льда.       — Тебе придётся повторить чуть громче, любовь моя, — хмыкает Деку, забавляясь тем, как его разбитый на части любовник пытается собраться с силами для ещё одного хриплого, но на этот раз гораздо более громкого:       — Быстрее…       Обе зеленые брови взмывают вверх.       — Быстрее? — неверяще переспрашивает Изуку, изогнув уголок рта.       Шото смотрит осмысленно и прямо.       — Быстрее. Жёстче.       Деку заходится в восхищённом смехе, а отсмеявшись, снисходительно покачивает головой, с нежностью смотря на Шото.       — Ах, Шото… — мозолистые ладони скользят по его ногам, и Шото может кожей прочувствовать каждый гребень и впадину застарелых шрамов на них.       — …Шото, Шото… — сильные руки впиваются ему в бёдра, пальцы вдавливаются в ягодицы до боли, наверняка оставляя под собой фиолетовые синяки.       — …мой милый, прекрасный Шото… — дьявольская улыбка растягивается на лице Изуку, и мощный грубый толчок засаживает его член на всю длину, заставляя Шото застыть в немом вскрике.       — Что же ты делаешь со мной?