Белоручка

Даже пятнадцать лет спустя Аделина помнит, с каким ужасом уставилась на руки Курта в их первую встречу. Они ничуть не напоминали скульптурно вылепленные кисти мессира Антонио, ее наставника в изящных искусствах, или кривоватые, но длинные и ухоженные пальцы господина де Курсийона, – просто уродливые, темные от загара (а может быть, и въевшейся грязи) лапищи с широкими костяшками, мозолями и грубо состриженными короткими ногтями. И этот человек будет тренировать их с Константином тела и дух, требовать к себе уважения, может быть, даже наказывать – вот этими самыми грубыми лапами? Аделине хотелось расплакаться, но она была де Сарде, и ей давно объяснили, как должно держаться, а потому она одарила чужака небрежным кивком и даже не вздрогнула, когда одна ужасная шершавая ладонь обхватила ее запястье, а другая – запястье кузена. – Рад знакомству, ваши светлости, – пробасил Курт. – Экие у вас белые пухлые лапки, как у куколок! Ну ничего, князь велел это исправить. Пора вам набить парочку мозолей. Как же отчаянно Аделина пыталась вырваться из этой хватки! Как-то она даже заявила Курту в лицо, что ее пальцы созданы для пера, кисти и струн, а не для грубых орудий убийства, после чего он отвесил поклон ее белорукому высочеству – а потом отправил начищать амуницию, потому что в своей тираде она ничего не сказала о тряпке. Глотая слезы, оскорбленная Аделина полировала клинки и седла и все представляла, как однажды попляшет Курт в ее собственных руках – да, в таких маленьких, белых и изящных! Со временем, правда, выяснилось, что толстые грубые пальцы Курта на удивление ловко обращаются с самыми разными вещами: так, он может починить заводную игрушку, склеить воздушного змея и даже наложить шину на сломанную лапку подобранного в саду скворца. На этих своих ужасных грубых руках он нес Аделину три лиги, когда на загородном пикнике она вывихнула ногу и не могла потом ехать в карете, ойкая от боли на каждом ухабе. Однажды она даже усадила Курта за свое шитье, пока сама зачитывала ему вслух отрывки из "Плавания за пять морей" Атанасио Ничеты. Курт, который не без усилия подписывал свое имя кривыми буквами, с уважением слушал, кивал, а Аделина не без досады отмечала, что его стежки получаются даже ровнее, чем у нее: все-то он умел, этот солдатский сын! А она... что ж, она собиралась стать исследователем, дипломатом и прославленной рисовальщицей – неважно, в какой последовательности. – А что же, ваша светлость, неужто в странствиях вам не пригодится умение, скажем, поставить палатку, сварить кашу или отбиться от дикого льва? – спросил Курт смиренно, и в тот же момент Аделина окончательно все решила. – Для этого со мной всегда будешь ты! Курт почему-то поперхнулся и кашлял так долго, что Аделине пришлось похлопать его по спине – пару раз, может быть, не без тайного удовольствия саданув его кулаком слишком сильно. Эту сцену Аделина тоже вспоминает сейчас, на далеком Тир-Фради, краем глаза наблюдая за тем, как Курт разводит костер, ставит палатки, а потом берется кашеварить, давая им с Афрой возможность зарисовать сегодняшние находки и неспешно обсудить необычную форму листьев местной разновидности taraxacum officinale. "Нате, ваше белорукое высочество!" – явственно читается в насмешливо поблескивающих глазах Курта, когда он протягивает ей плошку с едой. В отличие от детства, сейчас Аделина вполне может позволить себе показать ему язык: да, она белоручка, но для того, чтобы сметать врагов магией или исцелять его же, Курта, раны ей вовсе не требуется набить парочку мозолей... Но вместо этого Аделина просто опускает ресницы, пряча улыбку, и просит Афру взять первую стражу. Когда они с Куртом вдвоем окажутся в палатке, она куда более убедительно сможет доказать, сколько пользы может быть от неуставших белых мягких рук. Вот уж он в них попляшет!