***************
Беспечное солнце целовало остывшие губы. Трогало то мягко, то обжигая игриво. Горячие лучи гладили неживую бледную кожу, не оставляя загара, согрели белёсую щётку ресниц, нежили теплом зыбких прикосновений неподвижное тело на земле. Блёклые, почти бесцветные брови дрогнули, чуть хмурясь, и усопший шевельнулся, явив миру самые прекрасные глаза, будто весенняя трава под льдинкой. Но свет тонул в их зелени без отражения, как в холодной глуби зеркал. Он сонно приподнялся, прикусив стебель зрелого колоска, что прежде застрял в его текучих прядях, светло-серых, стелившихся по земле слоем распавшегося праха. И улыбнулся едва-едва, увидев сквозь разнотравье кого-то на недожатом поле. Уже смолкли звуки хлопотливых кос на жнитве и людской говор, все ушли. Пылающее солнце клонилось к закату, постепенно заливая небо алой зарёй, и искрилось всеми оттенками красного в меди волос запоздалого жнеца. Он один до сих пор усердно увязывал в снопы скошенные колосья ячменя. Выпрямился, ещё скручивая гибкими пальцами очередной соломенный жгут перевясла, глянув в близоруком прищуре на заходящее солнце, и шагнул к своей котомке под деревом, собираясь чем-то подкрепиться. Вдруг крупный кобель, рванувшись откуда-то, со злобным рыком наскочил на парня, выгрызая корку из тонких рук. Мощная лапа вмазала в землю молоко из опрокинутого кувшинчика. И поблизости звонко расхохотался хорошо одетый отрок, не намного младше сбитого с ног работника. Пронзительно отчаянный взгляд лишь раззадорил юнца. — Обошёлся без обеда, обойдёшься и без ужина! Он немного притих, заметив невзрачного незнакомца, как серую тень, что спокойно направлялся в их сторону. Если пришлый чудак вздумал отогнать свирепого пса корявым посохом, сам получит поделом. Но неожиданно пёс отпрянул, щетинясь и поджав хвост, отступил к хозяину и тоскливо взвыл, как при покойнике. Юнец поперхнулся смехом, а через миг пустился бежать со всех ног вместе со своим псом. Молодой жнец остался сидеть полубоком под деревом, недружелюбно поглядывая на пришельца. Пламенные волосы юноши давно выбились из стянувшей их тесёмки, спадая на худые плечи роскошными прядями, в коих, пожалуй, и состояло всё его богатство. Чулки, съехавшие до лодыжек, заголили точёные икры. Смутившись, он подтянул к коленям задравшуюся рубаху, изрядно поношенную и застиранную до прорех. — Не люблю собак, — проронил пилигрим, его низкий голос был схож с мягким урчанием. Не дожидаясь ни ответа, ни привета, уселся рядом. Откинув полу дорожной мантии, он вынул из кошеля хлебец в чистой салфетке с добрым куском сыра и молча предложил юноше. — А… тебе? — наконец решился парень и добавил: — Забрать у путника хлеб — то же самое, что ограбить мертвеца. И осекся, вспыхнув жарким румянцем, прикусив торопливый язык. Пришелец прыснул смехом. — Понимаю, я похож на выходца из могилы, и тем не менее… Ты заработал ужин, маленький жнец, — и он попросту вложил лепёшку и сыр юноше в ладонь. Грелль, так звали парня, давно отучился доверять, настороженно относясь к любому, кто протягивал навстречу руку. Обычно за этим следовал болезненный удар, камнем, палкой или словом, а не дружески вложенный кусок хлеба. Хлебец оказался свежим, как и сыр, и пахло очень вкусно. Непонятный он, этот пилигрим. С собой у него ни котомки, ни сумы. Не обременён ничем, кроме своего неровного, погнутого посоха, и на него при ходьбе не опирался. По виду чуть старше Грелля, но парню никогда не встречались у мужчин столь длинные волосы, чтобы тянулись по всей спине седым лисьим хвостом. Однако мало ли чего Грелль ещё не видал. А снадобье, коим отпугивают собак, и сам знал. Не внешность смущала. При нём как-то успокоило измотанную душу, будто за надёжной стеной, — Грелль забыл, когда и с кем так ощущалось. И осознавал, что пошёл бы за ним, не раздумывая, куда бы ни вёл его путь. Это тревожило и влекло. Может, и впрямь попроситься к нему в попутчики?.. Мерцали нечеловеческой зеленью чужие глаза, хотя это, наверное, только показалось. Странник убрал с красивого лица небрежно спадающие накрест пряди, движения его были несуетливыми и лёгкими. Под распахнувшейся мантией Грелль заметил дудочку или флейту на шнурке, изукрашенную серебром. — Ты музыкант? — Вроде того, — снова хихикнул пилигрим. — А ты почему не спешишь домой, маленький жнец? — Мне некуда идти и не к кому. К тому же, мне надо закончить поле. — Разве вам не запрещена ночная жатва? Иначе что-нибудь привидится, — незнакомец почти мурлыкнул. — Иначе останусь голодным и завтра, — резко ответил Грелль. Он не стал рассказывать, что на самом деле много чего умеет. Умерший отец был искусным ювелиром, мать не успела подобрать лекарство, сама погибла в огне. А его и чума не взяла. Люди сторонятся. Кому нужен выродок ведьмы… Пилигрим промолчал. Уже без смеха поднял с земли ячменный колос, перебирал его в пальцах. — Посмотри, колосок сродни человеку: его так же гнетут ливни, бьёт град, клонят ветры. Но он зеленеет и крепнет, — говорил тихо и мерно. — А наливаясь зёрнами, как долгими воспоминаниями, под их тяжестью сгибается и сохнет, умирая. Тогда приходит жнец и срезает его. Зёрна, воспоминания жизни, рассыпаются. Какие-то из них прорастут и, пройдя прежний круг, тоже погибнут… По сути, изначально всё рождается из семян бедствий и смерти, мы сами их засеваем, — он выпустил колос из рук. Снова улыбнулся. — Чего же мы сидим? За работу! Вдвоём быстрее управимся. Грелль не успел изумиться, как сверкнуло длинное лезвие на корявом посохе, оказавшимся удобно изогнутой рукоятью внушительной косы. — Вот это размах! — поразился он, глядя на разом скошенную полосу. — Я тоже жнец, — отозвался странник. — Только мои колосья передвигаются по земле. И моё поле тоже требует заботы до срока жатвы, — он оглянулся, показав в широкой улыбке крепкий белозубый оскал. — Проводишь меня в город? — спросил пилигрим, когда поле было скошено, и снопы, с коими провозились куда дольше, уложены в суслоны.*****
Плотно притиснутые дома нависали тяжестью, встав глухой стеной по обеим сторонам улиц. Эти сплошные стены редко прерывались брешью в виде обветшалого или полуразрушенного строения. С меткой косым красным крестом — знак чумы. Небо ещё оставалось светлым, но сумерки уже охватили город. Темень сгущалась снизу, от грязной, кое-где склизкой, мостовой, вместе с тошнотворными миазмами из чёрных углов и щелей. И между ними сновали юркими тенями мелкие твари. Крысы. Они стали здесь хозяевами. Копошились стайками, шныряли в окна, безбоязненно перебегали узкие, кривые улицы. И огрызались, угрожающе щерясь или вставая на дыбы, если им перебивали путь. Острый носок сапога пилигрима, мягко ступая по выщербленной брусчатке, замер на миг: крысёныш едва успел убрать из-под него свой хвост, извернулся. Но вместо того чтобы впиться колючими зубами в короткое голенище, вдруг завалился на спину, беспомощно задрав лапки и взвизгивая почти жалобно. Чёрные тени затаились по углам. Странник чуть усмехнулся, кинув туда мимолётный взор, и продолжил свой шаг. Походка его была пластичной, точно он лишь вскользь касался земли. Однако город жил, привычно встречая вечер. В окнах загорались огни, душили прогорклые запахи варева из требухи или копчёных окороков, слышался перестук посуды, возгласы, детский плач. От своих припасов и детей хозяйки приноровились отгонять кипятком шуршащих повсюду крыс. Ошпаренные тушки, ещё дёргающиеся, не глядя вышвыривали на улицу. И на них тотчас набегали хвостатые собратья. Крысы с визгом дрались и рвали полудохлую добычу. — В гостинице спальня или угол, насколько готов заплатить, — пояснял Грелль своему спутнику. — Ещё вон там, за поворотом, у весёлой вдовушки можно снять комнату по сходной цене. Он отвернулся, чтобы не видеть лукавую улыбку во все зубы, едва пилигрим услышал про вдовушку. — А третий вариант? — невозмутимо спросил странник. Не отвечая, Грелль коротко метнул в него горячий взор и ускорил шаги. — Эй, не рано ли ты бросил работу, оборвыш? — окликнул его со своего крыльца солидный толстяк, лениво поглаживая брюхо. Вышел проветриться перед сном, прихлёбывая пиво из увесистой кружки. Парень уверенно приблизился. — Работа закончена, и я хочу получить плату. — Он хочет! — надменно хмыкнул толстяк, сдерживая сытую отрыжку. — Сын рассказал, как ты до заката прохлаждался под деревом. Когда бы ты успел? Слабо мне верится. А может, тебе кто-то помог? Из той нечисти, с коей знавалась твоя мать, — он оскалился пеньками мелких зубов, сочтя свои слова удачной шуткой. Наверное, ему хотелось поболтать после плотного ужина. Не замечал, или не желал замечать, как заносчиво Грелль тряхнул головой, откинув назад свои пламенные волосы. — Не всё ли равно, помогал мне кто или нет, да и какое тебе до этого дело, — отвечал юноша холодно и равнодушно. — Твой ячмень сжат, сходи и убедись. — Ты будто торопишься на свидание к дешёвой потаскухе, уже невтерпёж! Утром проверю, тогда и рассчитаемся. Не годится считать деньги после заката. Утром. — Сейчас, — потребовал Грелль. Неизвестно, что заставило хозяина попятиться к двери. Грелль легко перехватил свою короткую косу из одной руки в другую. Парню нечего терять. Хозяин покосился на неведомого путника, задержавшегося поблизости. Никак не рассмотреть лицо в тени узких полей его остроконечной шапки, или колпака. — Ладно, ладно, получи свои гроши, — толстяк нехотя развязал на поясе кошель, с которым не расставался. — Но если ты солгал, завтра же тебя с позором выгонят из города. Уж я об этом позабочусь, — сказал напоследок. Пока он отсчитывал мелкие монеты, в его отставленную кружку с пивом свалилась крыса. Он досадливо сплюнул и ушёл в дом, слушать причитания неумолчной супруги: «Каждому босяку по шесть грошей раздавать… Может, он там половину зерна вытряс!.. Ещё крысы эти, ай! — она взвизгнула. — Будет ли им конец?!» — Вижу, здесь хватает крыс двуногих. Хотя, неудивительно: подобное тянется к подобному, — пробормотал пилигрим. Грелль подошёл к перекрёстку, туда, где остановился странник. — Здесь весь заработок. Половина твоя, — на открытой ладони парня тускло блеснули мелкие деньги. — Моя? — пилигрим рассмеялся. — Пока я ни с кем и ни о чём не договаривался. Но чтобы не обижать тебя… — он взял лишь одну монетку. — Обычно столько оставляют люди мне за работу. Мы в расчёте, маленький жнец. Он совсем не был похож на бедняка, живущего на жалкие крохи. Однако по виду далеко не богач, для которого грош не деньги. Его удивительные глаза под серебром ресниц отсвечивали в полутьме, как у кошки, только иной, странной зеленью, затягивали. Грелль заглянул в них, встретившись взглядом. И все вопросы остались незаданными, на кончике языка. Без толку спрашивать у ветра, что шепчет прямо в уши, его слов не разобрать. Зато под его порывом вдруг взметнулась длинная луноцветная прядка, лёгким пёрышком провела по щеке и упала, соскользнув. Грелль невольно облизнул подсохшие губы, обожжённые дыханием, своим ли, чужим, точно ощутив прикосновение. Он вздохнул, пропуская в себя мглистый воздух, тяжёлый от затхлой сырости. — Теперь можно и к моей крёстной. Хочешь, пойдём со мной. Устроишься как-нибудь на ночлег, если непридирчив… Там почти нет крыс, им нечем поживиться. — Идём, — пилигрим снова прыснул смехом. Грелль с облегчением услышал его ответ. Будто боялся оторваться от него, как не было никого ближе. Может, и не было. Хотелось прислониться к нему, спрятаться в слепой вере, что только он укроет от всех бед.